Кока (до сих пор он не отрываясь смотрел на портрет). Лиза!.. Лизанька!.. Такой я ее помню.
Надя (у нее в руках несколько писем, она читает их). «Христос воскресе! Моя милая и дорогая Лизанька! Сердечно поздравляю тебя с высокоторжественным праздником Светлого Христова Воскресения и крепко, крепко целую, желаю здоровья и счастья, а себе скорейшей встречи с тобой. Давай, друг мой милый, выпьем за здоровье друг друга и наше будущее счастье. Будем веселы! Просимой карточки выслать не могу, так как в Севастополе еще не снимался. Горячо любящий тебя — твой Кока. Девятого мая тысяча девятьсот шестнадцатого года».
Нежный звук колокольчика.
«Кока, милый! Поздравляю тебя с Рождеством Христовым! Боже, как мне тоскливо в эти дни! Какой праздник! Светлые надежды. А тебя I нет рядом. Знаешь, я сегодня буду целый день писать тебе письмо. Сейчас утро. Я не знаю, что с собой делать. Болит голова. Вчера до самой ночи раскладывала пасьянс, пока не получилось. Сейчас проснулась — на столе лежат четыре туза. Это все ты. Ты — пики, ты — крести, ты — бубны, ты — червонный туз, красное сердечко. Знаешь, я твои письма целую,
когда получаю. Не все, но иногда так охватит, что хоть письмо поцелую. Я глупая?..»
Колокольчик.
«Милый, милый Кока! Снова села за письмо. Позавтракала, ушла к себе и пишу. Мы вчера сговорились с тетей Лелей ехать к Троице, там погулять, подышать свежим воздухом, покататься. На другой день вернуться. Но тетке немного нездоровилось, и поэтому поездка расстроилась, но все-таки мы сели в сани и поехали в Всехсвятское, тут близко, там ехали шагом, любовались на снежную пелену и на елки. Я рада была проехаться. Дусик мой, как твое самочувствие? Как живешь? Боже, какое это было бы счастье жить с тобой здесьу в нашем доме, жить и любить друг друга! А мы живем только в мечтах. Будем ждать. Целую тебя крепко и твой затылочек тоже. Елизавета твоя первая и единственная».
Колокольчик.
«Опять принялась за письмо моему Коке. Мы уже отобедали. За столом у нас было прекурьезное семейство. Мы бы с тобой похохотали. Мамаша, две дочки-трещотки, близнецы, и сын, окончивший духовную семинарию и идущий в университет. Это семья священника Филимонова. Все типы точно из прошлого столетия. Целое представление! А что у тебя? Как ты там? Что?.. Ах, глянуть бы одним глазком!.. Ты ровно ничего не пишешь о твоем здоровье. Ты не хочешь, чтоб я беспокоилась о тебе? Думай что хочешь, а мне больше пиши о себе, чтобы я чувствовала, как ты живешь там, в Севастополе. У тебя какой-то беспорядок на душе, мне чуется. День сегодня ясный, холодный. Я с тобой. Твоя Л. Что значит эта буква? Любовь?..»
Колокольчик.
«Кока, дружочек, вот мы опять вместе. Уже вечер. У меня немножко кружится голова. Мы пили глинтвейн, ужинали, но подъема настроения не было. Елочка у нас большая, славная, и убрали мы ее только хлопьями ваты, серебряным и золотым дождем, посыпали слюдой, зажгли свечи, и вышло оригинально и красиво. Мне хотелось плакать. Думала о тебе, и хотелось быть с тобой! Ах, Николай, Николай!.. Что же дальше будет?! Когда, когда мы увидимся? Будь здоров, счастлив, весел. Счастливого Рождества, моя радость! Бог с тобой, спи спокойно. Я твой ангел, я кружу над тобой. Лиза».
Пауза.
Владимир Иванович (читает на оборотной стороне открытки). «Севастополь, Нахимовский бульвар».
Кока. Ах, как я гулял тогда по Нахимовскому бульвару! Молодость, где ты?.. «Быстры, как волны, дни нашей жизни...». Именно на Нахимовском бульваре я встретил тогда моего товарища по гимназии Санечку Шпаковского. Его только звали Санечка, а сам он был дьявол, настоящий черт. Что мы с ним творили, что творили! «Милой с дальнего пути честь имею кланяться. Время в плаванье идти — до свиданьица!» После стычки с братьями одной особы мне некоторое время было противопоказано представать перед фотографическим аппаратом. Мда... Бедная Лиза! Разумеется, я не мог выслать ей просимой карточки.
Петушок. Бедная бабушка, она тосковала здесь, в глуши.
Кока. Надеюсь, это останется между нами.
Паша. Николай Львович, вы имеете дело с джентльменами.
Кока. Хотя какое это имеет значение сейчас! А все же я нашел выход в рассуждении фотопортрета — я снялся в профиль!
Надя (читает письмо). «Дорогая! Дома я как-то встретил газету «Одесские новости», которая навела меня на сильное впечатление, именно же я прочел в объявлениях — «Северный ресторан». И мне стало очень печально, когда я вспомнил тот счастливый для меня вечер, в который я в последний раз провожал тебя в Палермо. Дорогая, я не в силах больше писать. Твой мальчик Кока. Пиши скорей!»
Кока. О, «Северный ресторан»!.. Вот смотрите, в этом письме я прислал , ей карту вин. (Читает.) «Понте-Кане», «Го-Барсак», «Ирруа-Гала», «Ирруа Гран-Гала», «Ирруа- Брют », «Ирруа-Америкэн», «Порт-Вейн», «Вермут»... «Во время обедов и ужинов румынский оркестр под управлением Мата- ки». Интересно, как эта улица называется сейчас?
Владимир Иванович. Так и называется — Нахимовский бульвар.
Кока. Что вы говорите!
Владимир Иванович (читает на открытке, которая в этот момент у него в руках). «Севастополь. Общий вид Братского, кладбища».
Кока (он все еще держит карту винК «Метрдотель Жорж».
Надя(Коке). Вы об этой карточке говорили? (Показывает фото на толстой картонке, которое она нашла на столе.)
Кока. Да! Это я! Проклятый портрет!
В а л ю ш а (рассматривая фотографию) У вас очень удачный профиль.
Кока. «Милой Лизаньке от любящего Коки».
Паша (читает на обороте портрета). «Придворная фотография Его Величества шаха персидского, Его Величества короля сербского, Его Высочества эрцгерцога Австрийского, Его Высочества князя черногорского и Его Высочайшего наследника принца Швеции и Норвегии. Дом братьев Вайнер в Севастополе». А вы не ангел...
Кока. Я был большой жох по части прекрасного пола. Извините.
В а л ю ш а. Это не такой уж порок.
Надя (грозит пальчиком). Вы нехороший, нехороший!
Кока. Маленькие обманы, мелкие шалости — непременное условие в любовной игре Они придают мужчине боевую форму (Рассказывает по-французски двусмысленный анекдот.)
Все смеются.
Слушайте, молодые люди, старого гуляку с дореволюционным стажем. И не судите строго.
Надя. Вот, я нашла! (У нее в руках письмо.) «Николай! После того, что мне стало известно, наши отношения не могут оставаться прежними. Я прошу, не приезжайте и не пишите, я не хочу вас больше видеть...».
Кока. Что?.. Что вы читаете?!
Надя. Написано: «...Я не хочу вас больше видеть».
Кока. Какие слова!
Надя. Написано. (Читает надпись на конверте.) «Севастополь. Гостиница «Морская». Господину , Крекшину Н. Л.» «...Теперь у меня лишь две просьбы к вам. Первая, ни в чем не винить Санечку Шпаковского — о вашем сватовстве и последующей истории с братьями я узнала от самой Люси, которая является моей дальней родственницей и сама мне обо всем написала, прося совета. Вторая моя просьба заключена в том, что я хотела бы получить от вас обратно все мои письма. Ради наших прошлых отношений сделайте это. Пусть хотя бы в виде этих писем сохранится в моем доме тот милый Кока, который когда-то затеял веселую игру в горелки и нашу пару — помните? — целый вечер так никто разбить и не смог. Вот наши руки и разомкнулись... «В ее глазах потухли блестки и, как тогда, в игре в серсо — помните? — она поправила прическу и прошептала: «Вот и все». Мне светло. Прощайте».
Пауза,
Кока. Нет, нет! Я не получал...
Надя (читает подпись). «Елизавета Шерманская. 21 августа 1916 года».
Кока. Нет, нет! Я не видел... Дайте!
Порывисто хватает письмо. Быстро пробегает глазами.
Нет, нет! Что это? Не может быть! Откуда?
Паша. Знаете, что я вам скажу, уважаемый Николай Львович, — вы не просто так приехали сюда. Нет, не просто так.
Кока. Я не получал... Я вижу в первый раз... Вы мне не верите?
Надя. Написано.
Кока. Никогда!
Надя. Послано.
Кока. Увольте!
В а л ю ш а. Это письмо не посылали. Штампа нет. Успокойтесь. Оно не было отправлено.
Кока. Нет, нет! Все не так... Вы должны меня понять... Это волна, волна... вихри. Я был в Севастополе... парус хлопал... Потом я вернулся, Лиза встретила меня холодно, попросила не появляться больше в этою доме... Но это длилось недолго... Истории со сватовством... это было так... род шутки... поветрие... роман на пари... ветер», ветер... морской ветер... он нес... меня занесло. Я вернул письма... Лизанька попросила, и я вернул... Но потом... позже я получил прощение, она простила меня, простила... Вы мне не верите?
Паша. Успокойтесь. Вам верят. Почему мы не должны вам верить?
Кока. У Лизы был характер.
В а л ю ш а (Петушку). Ты не в бабушку.
Ларс. «Севастопольский вальс» — это вообще вальс в Севастополе?
Владимир Иванович. Швед должен? знать.
Паша. Не сыграть ли нам в горелки, господа?
Надя (захлопала в ладоши). Браво, браво! Николай Львович нам покажет.
Кока. Вы мне можете не поверить, но я чувствовал, чувствовал, что в природе есть это письмо, какая-то непонятная тоска подсасывала меня еще там, в Севастополе. Это невероятно — ей достаточно было написать здесь это письмо, как я там, за сотни верст, уловил печальную ноту.
Петушок. Серсо летело на столе, серсо летело...
В а л ю ш а. А вы нам тут о любви до гроба, декламировали.
Кока. Она простила меня, простила!
Пауза.
Петушок(Валюше). Однако было бы несправедливо с чьей-либо стороны упрекать- нас в том...
Валюша. Но и нас не надо винить в том, что мы любим, чтобы вместе жить, а не для того, чтобы вместе умереть. В наше время умирают от недостатка любви, а не от ее избытка.
Паша. Как сказал старик Лесневский, на свете много есть всего, никто не хуже никого.
Ларс. Кто такой Лесневский?
Владимир Иванович. Швед должен знать!
Кока. Почему балалайка?.. Зачем я ее взял?..
Владимир Иванович. Я был женат четыре года. Освободился досрочно.
Петушок. Срочно до?..
Владимир Иванович. Юбилеев. Десять, двадцать, двадцать пять... Нет, лучше высшая мера.
Валюша. Ты женоненавистник?
Владимир Иванович. Конкретно моей бывшей жены я ненавистник.
Ко к а. Отдайте, отдайте мне это письмо! Я должен наконец его получить. (Выхватывает письмо из рук Валюши.) Почерк у нее прелестный... Жаль букву «ять» отменили.
Надя. А я раньше, в детстве, когда старые книги смотрела, я всегда думала, «ять» — это мягкий знак. Очень смешно получалось...
Кока. Эта буква у нее особенно пикантно выходила... Когда я читал ее письма, эта буква была для меня как поцелуй в конце слова. (Он начинает раскачиваться над столом в такт словам.) «Яблочек катился вокруг огорода, кто его поднял — тот воеводы воеводский сын. Шышел, вышел, вон пошел...».
Надя. Браво, браво! Это горелки!
Кока. Это только счет, только счет, а потом...
Надя. Что — потом?
Кока. Ну, рассчитались — как потом? Как играют? «Гори, гори, масло, гори, гори ясно...».
За столом тотчас подхватывают: «Гори,гори, масло., .Все раскачиваются в такт. Потом все соединяются парами, а горельщик впереди и стоит спиной. Ему говорят: «Гори, гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо — птички летят, колокольчики звенят...». Задняя пара бежит вперед, а горельщик ее ловит и не дает снова соединиться. Вот и все.
Владимир Ив а н о в и ч. Я думал, там целуются...
Петушок. Это ты с бутылочкой перепутал.
Кока. Стоя сзади, мы, конечно, целовались. Поэтому и обороняли своих дам от горельщика. «Гори, гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо...». У взрослых то же самое, только присказка другая. (Наде.) «Любишь? «
Надя. «Люблю!»
Кока. «Купишь?»
Надя. «Куплю!»
Кока. «Покупай!»... Нас с Лизанькой никто не мог догнать. Я всегда обману горель- щика, вильну у него под носом и встану вперед, тут уж и Лизанька — и мы снова держимся за руки. Значит, горелыцик, снова води «Гори, гори, пень».— «По ком горишь?» — «По тебе, душа красавица девица». — «Любишь?»
Надя. «Люблю!»
Кока. «Купишь?»
Надя. «Куплю!»
Кока. «Покупай!»—И бежит... А я ловлю... Не моймал... Не моймал... (Закрывает лицо письмом, не в силах сдержать рыданий.)
Пауза.
В а л ю ш а. Николай Львович!.. Николай Львович!.. Ну, вот, расстроили старичка.
Большая пауза.
В этой паузе начинает звучать голос Владимира Ивановича. Он читает свое письмо. Но никакого листка нет в руках его. А может быть, Владимир Иванович слышит какие-то слова и повторяет их вслух. Зыбкая атмосфера старого дома, мерцание свечей, шелест листвы за окном, витиеватость Кокиных воспоминаний...
Владимир Иванович. «Дорогая Наденька! Я имел слабость просить у вас разрешение вам писать, а вы — легкомыслие или кокетство позволить мне это. Ваш приезд в этот дом оставил во мне впечатление глубокое и мучительное. Этот день стал решающим в моей жизни. Чем более я об этом думаю, тем более убеждаюсь, что мое существование неразрывно связано с вашим; я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами, всякая другая забота с моей стороны — заблуждение или безрассудство. Рано или поздно — не верите? — мне придется все бросить и пасть к вашим ногам. Милая! прелесть! божественная!.. А еще: ах, мерзкая! Знайте, я испытал на себе все ваше могущество, вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. Если мы когда-нибудь снова увидимся, обещайте мне... Нет, не хочу ваших обещаний!.. Сейчас вы прекрасны, так же как в час переправы или же на антресолях, когда ваши пальцы коснулись моего лба. Это прикосновение я чувствую до сих пор — дерзкое, влажное. Но вы увянете; эта красота когда-нибудь покатится вниз, как лавина. Ваша душа некоторое время еще продержится среди стольких прелестей, а затем исчезнет, и никогда, быть может, моя душа, ее боязливая рабыня, не встретит ее в беспредельной вечности... Однако, взявшись за перо, я хотел о чем-то просить вас — уж не помню, о чем, — ах, да, о дружбе... Эта просьба очень банальная, очень. Это как если бы нищий попросил хлеба, — но дело в том, что мне необходима ваша близость. Прощайте, божественная. Я бешусь у ваших ног. Весь ваш — Владимир Иванович. Постскриптум. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли... в Крыму — вопрос — там я смогу совершать паломничество, бродить вокруг вашего сада, встречать вас, мельком вас видеть... Проклятый приезд, проклятый отъезд».
Пауза.
В а л ю ш а. «Дорогой мой Петушок! Милый мой, незабвенный Петенька, рука моя с трудом повинуется мне, когда я пишу эти строки. Сегодня я вспомнила всю нашу с тобой жизнь, для меня это так и звучит — жизнь, и мне она представилась одним сплошным ожиданием твоего звонка. Ты постарайся понять меня. Я женщина. И хотя мне тогда было столько, сколько сейчас Наде, я вполне могла представить себе сегодняшний день, когда мне столько, сколько мне сейчас. И ничего хорошего я не видела в этом дне. Я опять сижу у телефона, и ты снова где-то. Милый, это невыносимо! Жизнь наша так пуста и отвратительна, в ней такое счастье любить, быть рядом, — дорогой, дорогой, разве можно добровольно от этого отказываться? Не знаю, что почувствовал ты после нашего последнего разговора, я — то же, что в детстве: неожиданное выбрасывание какого-нибудь предмета из окна курьерского поезда. Пустота руки только что выбросившей в окно поезда — что?.. Было, и нет, и уже не видно, и не вернуть, и не вернуться — все! О твоей мягкости: ты ею откупаешься, затыкаешь этой мягкостью дыры ран, тобой наносимых- О, ты добр, ты мягок, ты мечтателен. Это — так. Не мыслю тебя: ни воином, ни царем- Теперь важнейшее. О, Петр, Петр, как я вечно о тебе думаю, физически оборачиваюсь в твою сторону — за помощью! Видно, счастье так мало создано для нас, что мы не признали его, когда оно было перед, нами. Не говори мне больше о нем, рад» Христа! Я так много хотела сказать тебе но написать об этом невозможно, а сказать еще невозможнее. Сил тебе и счастья- Валюша».