Прирожденный неудачник

Джеймс Грауэрхольц: Билли, сын Уильяма Берроуза, умер в марте 1981-го. А Уильям снова сел на геру еще летом 1978-го – когда Билли делали операцию по пересадке печени, он жил в Болдере и затусовался с местными панками. А они, как и многие другие, прямо кончали от радости, если появлялась возможность подогреть Уильяма Берроуза.

Такие у них были понты. Типа: «Мы ширялись вместе с Берроузом». То есть: «Что, съели?». Это примерно как: «Сегодня папа римский отслужил мне персональную мессу». Ага? Похоже, да? Вот такая пошла мода. Когда Уильям вернулся в Нью-Йорк, ему тоже таскали героин. На это было страшно смотреть. Уильям выглядел так, как будто постоянно пытался что-то скрыть от меня, и настроение у него было такое подавленное. И все время он ходил какой-то обдолбанный. А хуже всего, самое отвратительное в наркотах – какими они становятся тупыми. Только сидят и разговаривают про ширево. Как будто там есть о чем говорить.

Так что меня уже все порядком достало, я чувствовал, что достиг всего, что нужно – так сказать, взошел на Эверест. Пять лет уже прошло – пора заняться чем-нибудь еще. Свалить куда-нибудь. Как Патти Смит. И тогда я загрузил все архивы и прочую хрень из Бункера в шестиметровый грузовик и поехал через всю страну в Лоуренс, в Канзас.

Вообще-то я не хотел бросать Уильяма. В конце концов, я заботился о нем, я любил его – и сейчас люблю. Поэтому я сделал нечто среднее. Уехал из Нью-Йорка и забрал с собой архивы, банковские счета и все остальное. Но он мог жить, где захочет, а я часто приезжал к нему, мы ездили куда-нибудь вместе. Я навещал его, и он меня – иногда. А еще я надеялся все-таки вытащить его в Лоуренс, чтобы он там остался. Потому что в его возрасте не дело жить в Нью-Йорке, обладая такого рода популярностью. Сторчаться, помереть от передоза, упиться до смерти проще простого; он ведь для всех Отец-Героин, и всем хочется вместе с ним забалдеть. Как в зоопарке: «Мы собираемся пойти посмотреть на Берроуза».

Джеймс Ченс: Когда The Contortions только начинали играть, моей основной целью – я думаю, в этом нет ничего особенного – было показать, что я не хуже других. Публика тогда состояла по большей части из этих чуваков из Сохо, которые доставали меня до невозможности. Стоят постоянно, морда кирпичом и изображают, какие они все крутые. У меня едва не пропало желание вообще появляться на сцене, и я подумал: «Нет, пидоры, вы у меня будете втыкать!» В основном это шло от моей абсолютной злобы и ненависти.

Но я не собирался показывать свои эмоции на сцене. Просто на одном выступлении в «Миллениуме» все случилось само собой. Я сам не понял, что меня заставило спрыгнуть в зал и начать распихивать там всех, проталкиваясь через толпу. Я хватал кого придется и отвешивал плюхи. Я бегал там, люди старались убраться с дороги, и только Эния Филипс смотрела так, как будто хотела сказать: «Посмей только дотронуться до меня».

Я и не посмел.

Сильвия Рид: Я думаю, что Джеймс – талантливый человек, но когда он появился в нашей жизни, мы с Энией больше не могли нормально общаться. Она стала очень неуравновешенной, и каждая попытка поговорить с ней, когда она была рядом, заканчивалось дракой – настоящей дракой между ней и кем-нибудь еще, обычно Джеймсом. Один раз было выступление в Paradise Garage, а промоутер там был большая скотина, и они, конечно, не собирались никому платить. Приходят их вышибалы и говорят типа: «Все, давайте отсюда» – а все такие: «Где деньги?» Джеймс в ответ на это встал в углу и стал кричать, чтобы привлечь к себе внимание. Они хотели подойти к нему и выкинуть оттуда, а он взял и чем-то себя порезал.

Кровь текла у него по шее, вышибалы с омерзением отвернулись. Они подумали, что он ненормальный и не хотели до него даже дотрагиваться.

Из таких невообразимых сцен состояла вся жизнь Энии.

Джеймс Ченс: Мы с Энией были почти уверены, что панк мертв и настало время для чего-нибудь другого. Она побывала в Германии и увлеклась террористами – Баадером и Майнхоф. Сказала, что должна принять решение: стать террористкой или заняться чем-нибудь таким, на чем можно заработать. От Contortions она просто балдела, так что в конце концов стала нашим менеджером.

После этого я полностью отдался в ее руки. Я имею в виду не только музыку, но и все остальное – мой образ, все дела, она вообще вела меня по жизни. По-моему, многие думали, что она провоцирует меня на эти припадки и всякое такое, но на самом деле было как раз наоборот. Она всегда старалась успокоить меня и сделать мягче, что ли. Ненависть и бешенство как будто стали существовать отдельно от меня, только иногда выплескивались наружу, особенно когда я напивался. Это было занятно, но уже начинало превращаться в полный бред.

Сильвия Рид: Эния никогда не говорила прямо, что у нее рак. Только что-нибудь вроде того, что у нее нашли какую-то шишку за ухом и смотрят, нет ли их где-нибудь еще… Я думаю, что она сама долго не верила. Мы сидели в ресторане, когда она рассказала про это, и самое удивительное – она выглядела великолепно. Она сильно похудела, была красиво одета и вообще смотрелась превосходно. Ей очень нравилось, что она избавилась от лишнего веса, спрашивала: «Ну, как я выгляжу?», и все говорили «отлично».

Я редко с ней виделась после того, как мы с Лу поженились, до меня только где-то через год дошло, что она просто не хотела понимать, что больна. Она не заботилась о себе. Даже не пыталась получить медицинскую страховку и не слезала с наркотиков. Так было легче не думать о том, что происходит. Наконец она попросила Дебби Харри, и Дебби помогла ей лечь в больницу в Уэстчестере. Я снова пошла в колледж, в Сара Лоренс, и часто навещала ее в больнице. Но с кем бы я ни разговаривала, оказывалось, что они про это не знали.

Джеймс Ченс: Настоящим отцом Энии был генерал армии Чан Кайши, тайванец. Мать, представительница пекинской аристократии, уехала с Тайваня, когда власть захватили коммунисты. Созидательная и творческая натура, она была драматургом, но потом, когда отец Энии бросил ее, вышла замуж за какого-то американского военного, тогда сержанта. Она заставила его делать карьеру, он дослужился до майора, что-то вроде того. Но так и остался простаком, обычным заурядным парнем.

Эния рассказывала, как мама всегда была недовольна, что ей пришлось выйти за него замуж. Она дала дочери понять, что отчим нужен им только для того, чтобы у Энии был дом и какая-то уверенность в жизни, а самой ей с ним жить было скучно. Из-за этого у Энии было довольно сложное детство.

Сильвия Рид: Как-то она сказала мне, что не боится смерти, и тогда она действительно не боялась, но мне кажется, в последние дни она была в ужасе. Когда мы с Лу жили на Кристофер-стрит, она позвонила и сказала что-то вроде: «Поехали со мной в Лондон», а я ответила: «Я не могу поехать в Лондон. Ты уверена, что тебе это нужно? Разве тебе не лучше лечь в больницу?» Она подумала и решила ехать – я вспоминаю ее поездку, потому что после нее она уже не вышла из больницы.

Когда она вернулась, кому-то пришлось вызывать в аэропорт «скорую», чтобы отвезти ее в больницу. Потом, кажется, еще две с половиной или три недели… Говорят, что все это время она уже едва понимала, где она. К тому же до нас известия из больницы так и не дошли. А когда она уезжала в Лондон, впечатление было такое, что ей гораздо лучше. Я ничего не знала про «скорую» и все остальное до самого конца. Даже не знала, что она вернулась, пока Роберта Бейли – кажется, она – не сообщила мне, что Эния умерла. Я была… потрясена.

Потом было что-то вроде общего собрания, мы с Лу тоже пошли. Все спрашивали: «А ты что тут делаешь?» – «Как это что я тут делаю?»

Там я и узнала от Роберты, что Эния заставила всех поверить, будто я порвала с ней отношения. Наверное, она пыталась управлять людьми даже после своей смерти…

К тому моменту я уже успела понять, что никто больше не будет обращаться со мной так же ужасно, как раньше, потому что есть Лу. Все очень, ну, рады были, что Лу пришел. Атмосфера стала печально-возвышенной, говорили про Энию – всякие такие вещи, которых на самом деле не было. То есть, наверно, каждый чувствует по-разному – для кого-то это правда, для кого-то нет. Мне самой Эния запомнилась крайне неуживчивой, потрясающе талантливой и постоянно обеспокоенной…

Она могла разрушить кому-нибудь всю жизнь. Позже я размышляла и поняла, в чем была трудность: я считала Энию лучшим другом, а на деле было наоборот. Она так сильно влияла на мою жизнь… Если быть до конца честной, я должна признать, что ее смерть была облегчением. Она умела залезть мне в душу так, как никто не умел – кроме Лу – и не упускала ни одного удобного случая.

Джеймс Граэурхольц: В конце концов, аренду в Бункере повысили с 375 баксов до 750, так что Уильям решил тоже переехать в Канзас. Сейчас и подумать смешно, да? Но тогда мы не могли платить столько. И Уильям уже устал. Сказал: «Ну все. Надо сваливать. Поеду в Канзас».

Вскоре после приезда Уильяма я стал устраивать разные концерты в Лоуренсе, и наконец дело дошло до выступления Игги.

Игги был великолепен – как всегда, огромные глаза, синие-синие. Бешеный – в смысле, он профессионал, он сделал это шоу, но никто не мог его обуздать… Он перетрахал все, что движется, нажрался, потом поволок меня в сортир, чтобы спрятаться там от толпы фанаток. И вот он затаскивает меня в этот мелкий закоулок, садится на пол рядом с унитазом и заявляет: «Мой менеджер меня ни хуя не устраивает. Джеймс, ты так помог Уильяму, может, ты будешь менеджером?» Тем временем мы раскатываем дорожки на крышке унитаза, и я думаю: «Всю жизнь мечтал связаться с этим психом и потом подохнуть где-нибудь…» Так что я начал открещиваться, типа: «Слушай, это, конечно, клево, я бы с радостью, но я не знаю, чем могу помочь, тыры-пыры, все такое…».

Еще позже вечером мы отправились в какой-то дерьмовый стрип-бар для всяких дальнобойщиков. Игги пил «Черный русский» – хлоп, еще один, хлоп, еще один. Опять он тащит меня за собой, на этот раз на улицу, на парковку – типа поговорить. И там на полном серьезе начинает впаривать мне в стиле Лестера Бэнгса: «Знаешь, никто меня не понимает, а я очень чувствительный, все кругом считают, что эти бляди, и наркота, и вся эта хуйня про “ты – звезда!” – все, что мне нужно для счастья, но это не так, мне очень тяжело, я так одинок, мне нужен кто-нибудь, чтобы упорядочить свою жизнь, Джеймс, кто-нибудь вроде тебя». При этом он уже разлегся на земле, опирается на локоть, и я точно так же. Я ведь с Игги, поэтому просто нужно делать все так же, вот я и лежу на стоянке, как он.

Тут я слышу звук мотора, и тачка прямо перед нами начинает давать назад. Игги все бухтит про мировую несправедливость, а я без всяких предупреждений хватаю его в охапку и перекатываюсь вбок раза четыре – бум-бум-бум по асфальту, подальше от этого пикапа – дрр-р-р-р, пикап выруливает на стоянку, водила нас даже не заметил, ф-фу…

Игги резко прекращает нытье на тему «никто меня не любит, никто не понимает» и начинает орать на водилу: «Ебаный козел, мудила, ты меня чуть не задавил, да ты знаешь, кто я такой, ты только что чуть не убил весь рок-н-ролл! Козел ебаный, хули ты не смотришь, куда едешь?»

Чувак говорит: «Иди на хуй». Я успокаиваю Игги: «Слышь, пойдем, давай, пойдем выпьем, чувак». Водила в своем пикапе усасывается со стоянки, а мы идем внутрь и садимся за свой столик. Через две минуты распахивается дверь и вваливается ебнутый здоровенный бык. Он топает прямо к нашему столику и говорит: «Мне не нравится, как ты меня назвал, педик». После этого Игги получает охрененный удар в нос, кровь заливает все вокруг – как в кино – Игги перелетает через стол, стаканы падают на пол, а чувак поворачивается и уходит. Настоящий бык в куртке лесоруба.

Бармен намочил холодной водой полотенце, мы замотали Игги нос, а он точил слезу. И фигня-то в том, что Игги действительно обиделся, что его опять не поняли. То есть этот здоровый волосатый бычара просто не понял, что Игги хотел сказать.

Мы отвели его в номер. Настроение у него резко упало. Никаких разговоров про менеджера он больше не заводил.

Ди Ди Рамон: Бесконечный рок-н-ролл как-то поумерил мое бунтарство. Пятнадцать лет подряд без перерыва мы разъезжали с гастролями. Меня уже тошнило от нашего фургона – сидишь сзади, пялишься в окно. Поговорить не с кем. Джонни с Джоуи не разговаривали несколько лет. Когда-то мы ездили в автобусе с четырьмя отдельными комнатами. В одной Джон со своей подругой. В другой Марк – со своей. В третьей – Джоуи с Линдой. В четвертой я. Мы старались не попадаться друг другу на глаза. Не могли вместе выйти из автобуса. Не могли вместе забрать ключи от номера. Просто не могли друг на друга смотреть.

Много чего меня раздражало в Ramones. Больше всего доводила эта сраная песня, «Pinhead»[74], которую мы играли на каждом концерте. У меня все зубы в щербинах потому, что я пел в ней припев. Наш менеджер – его называли Пузырем, он весил триста фунтов – одевался в костюм булавки и прыгал по сцене. Вся сцена тряслась, когда эта туша бегала по ней, и микрофон долбал меня по зубам. Я ненавидел эту чертову песню. Как же я рад, что больше не надо ее петь. Единственное, что в ней было хорошего, – она стояла в самом конце программы. Хоть одно утешение. «Последняя песня, – говорил я себе, – и можно сваливать». Была еще одна, «Glad to See You Go». Когда она начиналась, я думал: «Ну вот, три четверти есть. Скоро я уже буду сидеть у себя в отеле».

Меня достали закосы под мальчика, стрижка под горшок и кожаные куртки. Сколько можно выделываться? Нужно расти. А четверо мужиков изображают из себя малолетних преступников. Эти детские игры уже заколебали. Я чувствовал, что обманываю сам себя, когда надеваю рваные джинсы и кожаную куртку – прикид из тех времен, когда я считал себя бесполезным говнюком.

Боб Груэн: Раз уже после того, как Ди Ди ушел из Ramones, я наткнулся на него в «Кэт клаб». Он говорит мне: «У меня нет жены, нет друзей и нет группы. Совсем один, никому я не нужен». Я сказал: «Ди Ди, ты нужен мне», – ведь он в самом деле мне нравился. Только это не особо помогло, потому что ему было очень одиноко, от него все отвернулись – то есть он сам от всех отвернулся.

Артуро спросил меня – может быть, им взять его обратно в группу, и я ответил – «Конечно, он же Ди Ди Рамон, самый рамонистый из всех Рамонов, это у него в крови».

Артуро сказал: «Угу, только работать с ним очень тяжело. Всех ребят так напрягало, когда был Ди Ди». Ramones не могли заставить себя выгнать его из группы, ведь он столько сделал. Написал все тексты, вообще помогал им.

Но Ди Ди ушел сам, они были не обязаны звать его обратно. И не хотели. Потому что считали, что он просто их кинул, ни с того ни с сего бросил группу в середине гастролей, они потеряли кучу денег, а ему будто бы было все равно. Конечно, им не хотелось снова устраивать себе такую веселуху. Поэтому Ди Ди никак не взяли бы обратно.

Лора Аллен: Я жила с Ди Ди, когда он ушел из Ramones. В первый год мы купили у какого-то испанца на Десятой стрит пистолет. Ди Ди всегда носил нож, кастет и груду разного железа, но кастеты и ножи меня на самом деле не волновали. Только из-за пистолета я немного за него боялась, потому что как-то раз, когда мы пошли вырубить травы, к нам привязался коп. «Так, давай сюда, к стене. Так, что там у тебя в кармане?»

А Ди Ди был с пистолетом. Пистолет у него в джинсах, коп обшаривает его… Боже, я думала, Ди Ди посадят.

За незаконное ношение оружия, по-моему, дают год. Так вот – коп обыскивает его и находит траву. Коп был замаскированный – без формы, в обычной одежде. Он говорит: «О, ты же из группы Ramones, да? Я тебя вроде узнал. Ди Ди Рамон – это ты?»

Ди Ди типа: ну да, я. Коп: «Ну, как там дела?», и начинает рассказывать, как он ходил на Ramones в пятнадцать лет, еще в школе. Я умирала со страху. Думаю – сейчас он все-таки найдет пушку. Слава богу, коп не заметил ее, когда шарил у Ди Ди в карманах. Кончилось тем, что он забрал траву и сказал: «Если попадешься еще раз, придется тебя забрать».

Сиринда Фокс: Я переехала в квартиру Джека Дугласа и разрешила Джонни Фандерсу пожить у меня. В квартире был диван темно-синего цвета, Джонни, естественно, спал на нем – не может же он спать в моей постели. «Поспи на диванчике, мы останемся просто друзьями». Нда.

И вот, один раз я вышла из своей комнаты ночью – Джонни спал на диване, вся косметика, которой он был заштукатурен, стерлась, и казалось, что у него на лице пятна краски от дивана, такие большие черно-синие кляксы.

Диван был как раз такого цвета, поэтому я решила, что он вспотел и краска сошла на кожу. То есть так мне показалось. Когда он проснулся, я сказала: «Пойди вымойся, по-моему, ты весь окрасился».

Я затолкала его в душ и стала оттирать. И он был такой больной, такой больной, я просто в жизни не видела никого в таком состоянии. Весь в шрамах, шишках, всяких буграх, ноги грязные, огромные синяки там, где он ширялся, – на ногах, сверху ступней, везде, куда только можно было засадить иглу. Абсцессы по всему телу.

Он выглядел так отвратительно, я хотела отодрать от него всю эту грязь. Но оказалось, что он еще наглотался таблеток. Все было нормально, и вдруг, только он попал под воду... Я вместе с ним чуть не утопилась: я буквально чуть не убила его – он ударился головой о край ванны, я думала, ему конец. Я так испугалась, совершенно не представляла, что нужно делать.

Лора Аллен: Стив Баторс хотел, чтобы Ди Ди играл с ним в группе в Париже. Стив звал его в Париж, говорил, что будет отлично. Звонил нам домой: «У нас огромная квартира. Можешь остановиться тут».

Группу собирались назвать Whores of Babylon. У Каролины, подружки Стива, в Париже была великолепная квартира. Такая модная, в два этажа. Денег до фига, отец у нее – владелец известного парижского отеля, и родители помогали ей, ну, понимаешь. Вот Стив и хотел, чтобы мы приехали к ним и сделали группу.

Джеймс Слаймен: Когда Dead Boys развалились, Стив Баторс отправился в Лос-Анджелес, записал там несколько мощных поп-синглов с Грегом Шоу, а потом уехал в Лондон и собрал Lords of the New Church.

Lords of the New Church сотрудничали с «IRS Рекордз», они выпустили, кажется, три альбома и тучу синглов. Ими занимался Майлс Копленд – так, иногда, когда припрет, потому что ему явно недоставало терпения возиться с ними. Как мне рассказывали, он просто не собирался разбираться в пиздеже Стива Баторса и Брайена Джеймса, ну там – денежные разборки, ссоры в группе, наркота. Майлс – бизнесмен, зачем ему ебать себе мозги? Если группа не делает того, что он от них хочет, у него найдется куча других дел; ему пофиг, поссорятся они там или нет.

Еще мне рассказали, что когда Lords of the New Church наконец распалась, Стив не знал, что его вытурили из группы, пока не прочел в Melody Maker объявление типа «группа ищет нового вокалиста». Только так это и обнаружилось. Он просто охуел.

Майкл Стикка: Гондон немытый этот Стив. Мне никто не рассказывал про изменения в составе Lords of the New Church. Я говорю Стиву: «Не бери в голову», а он налетает спиной на монитор. Потом начинается: «Ох, спина болит! Как у меня спина болит». Нам пришлось устроить два или три дня выходных и вернуться в Лондон, а потом продолжить. Стив все то же самое: «У меня спина болит». Я говорю: «Вернемся в Лондон и найдем тебе доктора. Ты остаешься с нами». Он: «Нет, мне нужно в Париж, мне нужно к Каролине». Все на измене, потому что у нас программа, и мы по-любому должны ее отработать. Короче, мы висим над пропастью на охуенно тоненьком волоске. Устраиваем прослушивание. Стив откопал наше объявление про нового вокалиста, сорвался из Парижа в Лондон и отработал с нами один концерт. Отработал этот ебаный концерт и говорит: «Идите все на хуй. Я ухожу».

Джеймс Слаймен: Пока Стив жил в Лондоне, у него была эта… Анджелика? Александра? Нет, подожди, стоп, вычеркни из протокола. Анастасия. Анастасия, а Стив всегда называл ее Стейси. Англичанка, довольно ничего, блондинка и знаток черной магии. У них было что-то типа свадьбы даже, магический ритуал, но официально он конечно ничего не значил. И все-таки Стиву она сильно нравилась, да и мне тоже.

Но потом появилась Каролина, и после того, как он уехал в Париж, я ни разу не смог с ним нормально поговорить. Каждый раз он был под кайфом. То гера, то лед[75], а иногда и то, и другое вместе.

Лора Аллен: Мы с Ди Ди приехали в Париж, к Стиву с Каролиной. Пару дней все было нормально. Был ужин с главным челом на французском MTV. Чел говорил про выпуск альбома «Whores of Babylon» в Париже, да и сам по себе ужин был отличный. Париж – очень красивый, романтичный, прекрасный город. Только сразу началась твориться фигня.

Прошел, наверное, день, как мы приехали в Париж, и появился Джонни Фандерс. Это был кошмар. По-моему, он был в европейском турне или что-то типа того. Стив и Джонни были хорошими друзьями, Каролина тоже его обожала, но Ди Ди заявил Стиву: «С Джонни ничего хорошего не получится. Главное, убрать его куда-нибудь».

Наверно, Стив не знал, что делать. Он совсем не хотел ни с кем спорить, но Джонни как раз был в Париже, и уже на второй день объявился у нас. Ди Ди вроде остыл, расслабился немного, типа: «Ну ладно, фиг бы с ним». Они начали думать, что делать с группой. Планы слегка изменились, когда мы приехали – теперь в составе предполагались Стив Баторс, Джонни Фандерс, Ди Ди и ударник из группы Майка Монро Hanoi Rocks.

В общем, они готовились к прослушиванию и решили устроить что-нибудь эффектное. Вырядились как только могли. Даже приятно было смотреть – каждый по два часа вертелся перед зеркалом, накручивая прическу и подбирая шмотки. Только машина опоздала на два часа. У Ди Ди пунктик на этот счет – он начал кричать, что у Ramones было все четко, что все должно быть по расписанию. Хотя он уже полтора года как ушел из Ramones, все должно было быть как в Ramones. Так что Ди Ди просто бесился, что машина опаздывает.

Стив сказал: «Ты уже не в Ramones, ты в другой группе и вообще в другом городе». Ди Ди все равно продолжал: «Да мне по хуй. Что это за херня?»

Стив попробовал ему объяснить, что Париж – не Нью-Йорк, что все тут опаздывают, и если назначено в полдень, надо приходить где-то часа в два. Что это в порядке вещей. Но Ди Ди не хотел понимать. Когда через два часа водитель появился, у Ди Ди уже крыша поехала. Мы с Ди Ди, Стив, Джонни Фандерс и Каролина влезли в фургон, и тут Стиву с Джонни понадобилось достать наркоты. Джонни хотел покурить травы или хэша, так что нам пришлось подождать, пока он надыбает где-нибудь дури.

Ди Ди заявил: «Ну что за херня! Опять Джонни со своими заморочками».

Стив сказал: «Ди Ди, это тебе не Ramones, понимаешь? Уймись ты». Мы пытались его успокоить, но он выскочил из фургона, побежал за Джонни и все-таки нашел его. Джонни ел фалафель и болтал с каким-то челом, с виду вообще художником, про наркотики там не было ни единого слова.

Биби Бьюэл: Мне казалось, что Стив с Каролиной могли погубить друг друга. И еще – что они по-настоящему любят и просто созданы друг для друга. Я не думаю, что они жили в согласии, но это не значит, что Каролина мне не нравилась. Она на самом деле любила Стива. Никто его так не любил. Она никогда не оставила бы его и не изменила бы ему, но разве они заботились друг о друге? Они нормально питались? Не думаю. Они нормально спали? Ха, по-моему, такого пункта вообще не было в их расписании.

Лора Аллен: Пока мы жили у Стива с Каролиной, Джонни Фандерс все время лежал на диване и спал. Ужасно. Ему постоянно нужно было ширево. Вскоре после приезда у меня пропали часы, темные очки, а у Ди Ди – пальто.

Был январь или февраль, в общем, холодно, так что Ди Ди начало клинить на тему пропавшего пальто. Он сразу свалил все на Джонни: «Ну все, теперь Джонни ворует у нас вещи. Это пиздец».

Мы перерыли чемодан Джонни и нашли там пальто Ди Ди.

Ди Ди не выдержал. Совсем съехал с катушек. Я не могла с ним ничего сделать, до того он взбесился. Решила – будь что будет, все равно.

Помнишь гитару Джонни, кажется, «Гибсон 1957 Sunburst»? Ди Ди разбил ее, потом набрал «Драно», всяких растворителей, «Виндекса»[76] – все, что там было, облил этим всю одежду Джонни и стал рвать ее, рвать просто в клочки. Мама моя!

Стива с Каролиной не было дома – кажется, они пошли в ночной клуб, так что появились они только в шесть утра. Ди Ди начал буйствовать часов в одиннадцать, и я не спала всю ночь, пытаясь заставить его успокоиться. Ди Ди рвал и метал, а я ждала, когда придут Стив и Каролина.

Когда они наконец вернулись, Каролина была не совсем в порядке, она сразу убежала в ванную и не выходила оттуда. Ди Ди совсем ошизел. Психовал по-настоящему. Орал: «У Лоры украли часы, у Лоры украли очки, а мое пальто оказалось у Джонни в чемодане! Какого хрена он тут делает, я с самого начала говорил, что нужно послать его куда подальше! Я знал, что так будет! Я так и знал!»

Полная шиза. Ди Ди вытащил нож и загнал меня с этим, Габой, на диван. Габа был отличный парень, француз лет двадцати с небольшим. Фанат Джоуи Рамона. Он обожал Ramones и чуть не молился на Ди Ди и Джонни Фандерса, а тут Ди Ди размахивает перед ним ножом. Мы все сидим на диване. Жуть!

Ди Ди хотел ширнуться. Требовал героина. Он водил у нас перед глазами ножом и реально угрожал: «Или вы мне достанете геры, или я всех на хуй прирежу. Всех, сейчас я всех тут искромсаю. Гоните мне героин, или я всех убью!» Потом он решил, что я должна ударить его ножом: «Давай, бери нож, ну давай, попробуй – что, не хочешь?» Я говорю что-то типа: «Нет, ты что». Тогда он поворачивается к Стиву: «Ну, Стив, а ты? Давай, давай, посмотрим на тебя, ну, бери нож, бери, давай, попробуй меня ударить».

Ди Ди прыгает вокруг с ножом. Стив, слава богу, начал его успокаивать: «Ди Ди, мы же друзья, я очень извиняюсь, что привел Джонни, но ведь он тоже наш друг, понимаешь? Спокойнее, все будет нормально».

Потом Стив позвонил куда-то, пришел чувак с дурью. Ди Ди вмазался и успокоился наконец.

Все вещи Джонни, конечно, были испорчены, а гитара, которая ему была дороже жизни, разломана на кусочки. И вся одежда была изорвана и пропитана «Драно». Стив поговорил с Ди Ди, и Ди Ди сказал: «Короче, надо нам убраться отсюда, а то неизвестно, что будет, когда Джонни увидит. Понятно, он не оставит это просто так».

Стиву пришлось позвонить в аэропорт, сказать, что у нас непредвиденные обстоятельства, умер родственник, и нам с Ди Ди крайне необходимо попасть на следующий рейс в Нью-Йорк. Потом он вызвал такси. Потом помог нам донести вещи. Он так заботился о нас. После нам уже не довелось увидеться...

Чита Краум: Сначала мне рассказал об этом Ди Ди. Он начал с того, что Джонни Фандерс трахал Каролину – это, конечно, полная чушь. Потом рассказал, как он изорвал одежду Джонни, облил ее «Клороксом» и разбил его гитару. Причем не сказал из-за чего. Джонни, когда он вернулся в Нью-Йорк, было очень плохо. Он не понимал, что случилось. Наверное, Ди Ди считал, что Джонни спер у него «Chinese Rocks».

Я говорил об этом со Стивом по телефону, Стив тоже не знал, что случилось с Ди Ди. Стив сказал вроде: «Не знаю, что там за хуйня с Ди Ди, все с ним было нормально, потом появился Джонни – и пиздец».

Не знаю, не знаю, я иногда просто не понимаю, что творится у Ди Ди в голове.

Патти Джордано: Джонни жил со мной на Двадцать второй стрит, когда вернулся из Парижа. Он сильно злился на Ди Ди. Говорил, что зря Ди Ди это сделал, что Ди Ди – урод, и он еще посчитается с ним. То есть для Джонни это был настоящий удар, он возмущался и хотел отомстить Ди Ди. Я пробовала даже починить его гитару. Отнесла ее в студию, один мастер в компании звукозаписи, где я работала, должен был починить ее.

Как раз тогда это и случилось. Джонни рассказал, что он сидел ночью в «Скрэп-баре», потом туда пришел Ди Ди и не заметил, что Джонни тоже там. Джонни подкрался к нему и слегка дал ему по затылку пивной кружкой. Долбанул Ди Ди по голове и убежал оттуда.

После этого Джонни пришел прямо домой, весь такой радостный, и все твердил мне: «Теперь этот пидор получил по заслугам! Как я его! Как!» Знаешь, как ребенок прямо: «Получил! Получил!» Тем все и кончилось.

Джеймс Слаймен: Из Парижа позвонила Каролина и сказала, что Стив умер. Я позвонил его родителям. По ходу, Стива сбила машина, когда они с Каролиной гуляли по городу. Водитель вроде был пьяный.

Короче, давай я объясню. Каролина сказала, что она отвезла Стива к врачу, тот осмотрел его и сказал, что травм нет, они отправились домой, легли спать, и во сне Стив умер. Оказалось, что у него образовался тромб, который перекрыл сосуд в мозгу, и вообще после такого никто не идет домой и не ложится спать. Ну, а Стив ушел.

Майкл Стикка: Так глупо все. Мы через столько всего прошли со Стивом, а когда он ушел из Lords of the New Church, я наговорил ему всякого: «Ну и хуй с тобой, мудила, нашел время, когда съебываться, не мог подождать до конца тура, ну и иди на хуй, кому ты тут нужен».

И вот на следующий день после этой хуйни я узнаю, что Стив умер.