Выписки

Столыпин выдвигает либеральную доктрину управления сельской общиной, устранения чересполосицы, развития частной собственности на селе и достижения на этой основе экономического роста. По мере прогресса крестьянского хозяйства фермерского типа, ориентированного на рынок, в ходе развития отношений купли-продажи земли должно произойти естественное сокращение помещичьего фонда земли. Будущий аграрный строй России представлялся премьеру в виде системы мелких и средних фермерских хозяйств, объединенных местными самоуправляемыми и немногочисленными по размерам дворянскими усадьбами. На данной основе должна была произойти интеграция двух культур - дворянской и крестьянской.

Концепция Столыпина предлагала путь развития смешанной, многоукладной экономики, где государственные формы хозяйства должны были конкурировать с коллективными и частными. Составные элементы его программ - переход к хуторам, использование кооперации, развитие мелиорации, введение трехступенчатого сельскохозяйственного образования, организации дешевого кредита для крестьян, образования земледельческой партии, которые реально представляла интересы мелкого землевладения.

Столыпин делает ставку на "крепких и сильных" крестьян. Однако он не требует повсеместного единообразия, унификации форм землевладения и землепользования. Там, где в силу местных условий община экономически жизнеспособна, "необходимо самому крестьянину избрать тот способ пользования землей, который наиболее его устраивает".

 

 

В России не повезло ни либерализму, ни консерватизму. Мы русские, слишком рано вкусили социализма, когда в стране не было никаких ни психологических, ни объективно-экономических предпосылок для социализма (сейчас их, впрочем, еще меньше, чем было раньше, и этим озаботились большевики!) Мы поэтому часто являем из себя недорослей в либерализме и перезревших старых дев в социализме. (Струве, 19, июнь1925 г.)

 

…политическое явление, обозначаемое буквами СССР, есть – «республика». Не знаю, как в будущей политической «тератологии» (наука об «уродах») будут характеризовать СССР, но сейчас я могу ….сослаться на мнение…. П.П. Гронского, что СССР не может быть с точки зрения понятий публичного права почитаем государством. (Струве, 24, июнь19925)

 

Хозяйственное положение России во время войны представляло действительно очень серьезные отличия от экономики других стран, в которые надлежит вдуматься и русским и иностранцам, и фраза нашей передовой: «деревня никогда так не ела, как во время войны», - просто есть формулировка явного экономического факта. А потому русская революция 1917 г. подтверждает общий тезис, что крупные и глубокие «революционные» движения – как бы их ни оценивать – никогда не происходят на почве обнищания и оскуднения нации. (Струве, 25, июнь 1925) (Речь идет о Первой мировой войне – примеч.)

 

… Россия в эпоху … царизма имела «замечательную армию, замечательную бюрократизацию, недосягаемый по нравственному уровню и по судопроизводственной технике суд»…. Императорская Россия создала замечательную армию. Кстати сказать, советская Россия не имела бы вообще никакой армии, если бы прочные основы военной организации не были заложены императорской Россией. (Струве, 26, июнь 1925)

 

Если же эти начинания (переселенческая политика Столыпина – примеч.)

были сметены революцией, как карточный домик, то – увы! – на беду России сметены они вместе с множеством буквально разрушенных «прогрессивных» крестьянских хозяйств (о помещичьих я уже не говорю). (Струве, 27, июнь 1925)

 

…в царствования Александра 3 и Николая 2 при действии второго положения о земских учреждениях происходит расцвет земской работы и внедрение этой работы в культурную жизнь населения. Пусть – несмотря на реакционные поползновения правительства. Но все-таки это царское правительство всегда было достаточно консервативно, что бы не упразднять им самим учрежденного земства. А революция действительно смела земство (в 1918), как карточный домик, и под обломками этого карточного домика похоронила и земскую школу, и земскую медицину. (Струве, 27, июнь 1925)

 

Под покровом этой власти (царской –примеч.) развивалась и росла русская культура. (Струве, 27, июнь 1925)

 

Большевики тем сильны и ужасны, что у них не только одна «тактика»…., а целое мировоззрение. (Струве, 28, июнь 1925)

 

Ужасный эксперимент истории, каким является русская революция… (Струве, 32, июнь 1925)

 

… эволюционирует окружающая большевиков или советскую власть обстановка, или среда, а большевики как политическая сила эволюционировать не могут. Это можно сформулировать еще иначе: политическая эволюция советской власти полицейски невозможна. (Струве, 36, июль 1925)

 

Струве пишет, что Россия являет собой погорелое место, спаленная революцией. (Струве, 38, июль 1925)

 

Сейчас в Советской России население подавлено и забито. Гражданское сознание и просто чувство личного достоинства приглушены у многих до какого-то состояния хронического, ставшего почти второю натурою, трепета. И особенно замечательно, что такое душевное состояние характерно именно для интеллигенции. В одном интеллигентском письме, идущем из Советской России, это состояние превосходно лапидарно передается такой формулой: «Все всего боятся». (Струве, 44, август 1925)

 

Проблема утверждения собственности как основного правового начала всей хозяйственной жизни остается одинаково настоятельной, даже если владычество коммунистов продержится еще несколько десятков лет… (Струве, 59, сентябрь 1925)

 

…. Освобождение крестьян на Западе отличалось от русского тем, что на Западе права настоящих крестьян на обрабатываемую ими для себя землю признавались и до так называемого освобождения и, потому здесь освобождение свелось к выкупу повинностей, лежавших на земле, уже принадлежавшей крестьянам. В России одновременно произошло личное освобождение и наделение крестьян землей. Наконец, поскольку на Западе произошло некое «освобождение крестьян», то и там классические случаи такого освобождения (в Пруссии и Австрии) осуществлены были самодержавной и абсолютной властью монархов. (Струве, 60, сентябрь 1925)

 

Недавно Черчилль в своей замечательной и знаменитой речи против большевизма сказал о людях, во время пожара в доме играющих в футбол. (Струве, 61, сентябрь1925)

 

Так вот, я утверждаю, что с тем уровнем экономического развития, на котором стояла Россия в 1914 г., деспотическая власть коммунистов в бытовом и просто полицейски - бытовом отношении несовместна… коммунистическая власть может держаться только на том низком экономическом и техническом уровне, на который она насильственно низвела Россию. Власть эта родилась из революции, которая была экономической и культурной реакцией. (Струве, 72, ноябрь1925)

 

И при Александре I, и при Николае II Россия была на высоте внешнего могущества и внутреннего процветания. И при том, и при другом она была вовлечена в роковую внешнюю борьбу, в мировую войну. (Струве, 75, декабрь1925).

 

В царствование Николая II русская власть слишком беспечно верила в свою силу и крепость… Эта беспечность погубила Россию. (Струве, 75, декабрь1925)

 

Ибо духовно Россия возродится только своим прошлым. (Струве,78, декабрь 1925)

 

Хозяйственной жизнью нельзя всецело и сплошь управлять. Превращение хозяйствования в управление означает склероз и вырождение хозяйственной жизни. Идея заменить хозяйственное сплетение единичных воль – конъюнктуру сосредоточением хозяйственной воли – управлением есть большая утопия. (Струве, 82, декабрь 1925)

 

В одном из последних номеров «Прагер прессе» (от 20 декабря) я читаю филиппику достопочтенного и добродетельного английского социалиста, члена парламента Филиппа Сноудена, призывающего мир к борьбе с коммунизмом как врагом индивидуальной свободы и демократического государства. Коммунизм есть открытая и последовательная проповедь насильственной революции против демократии как «буржуазного строя» - во имя «диктатуры пролетариата». (Струве, 85, декабрь 1925)

 

Теперь, в разорении, в нищете, в бессилие, в поруганности, мы должны делать то, что упустили в богатстве, в могуществе, в блеске.

Это относится ко всем. Все в прошлом виноваты, и не попрекать друг друга этим прошлым должны мы, а, до дна измерив всю настоящую нашу беду, - себе самим и взаимно друг другу дать клятву о том, что мы сомкнемся в единую дружину для того, чтобы упорной работой и жертвенным действием вновь воздвигнуть Великую Национальную Россию. (Струве, 87, январь 1926)

 

Ленин, находясь в ссылке, мог писать и публиковать в легальной печати статьи и книги. Это обстоятельство, это различие не только характерно и существенно для морально-политической оценки царского режима сравнительно с большевистско – коммунистическим. Оно характерно для всего практического подхода к большевистски – коммунистическому строю. (Струве, 98, февраль 1926)

 

Ибо советчина, советский строй есть покоящееся на экономических идеях и на экономических учреждениях политическое господство определенных физических лиц. (Струве, 110, апрель 1926)

 

Но в том пределе, до которого, обескровив и извратив всю полноту национальной жизни, советчина довела государство, она превратила последнее в его собственный скелет, в голое властвование физических лиц. Это превращение государства в некий телесный остов, или физический скелет, самого себя есть роковое выражение объективной невозможности коммунистического строя. (Струве, 111, апрель 1926)

 

Физиократы, с их главой Франсуа Кине, были правы, когда думали, что в основе хозяйственного уклада лежит вещественный и естественный костяк непосредственного добывания пищи, составляющего содержание того, что именуется сельским хозяйством. Большевики своим дурацким народническим (а вовсе не марксистским) разрушения хозяйственной жизни России обнажили ее физиократический костяк, тот костяк, из которого исходила и исходит «власть земли», изображенная и почти воспетая Глебом Успенским. «Физиократия» ведь значит владычество природы, т.е. в сущности, означает ту же «власть земли». (Струве,111 , апрель 1926)

 

И то, что сейчас происходит в России, есть враждебная встреча двух скелетов: мертвого политического остова современной Советской России, ее советчины, и живого экономического, «земляного», или «мужицкого», костяка, России просто, России бессмертной. Крепкий «мужицкий» костяк убьет гнилой и размягченной остов коммунистической советчины. (Струве, 111, апрель 1926)

 

…без религии человечеству угрожает одичание и звериное состояние. (Струве, 114, май 1926)

 

История никого и ничему конкретно и практически не научает, но все-таки именно пережитая история дает уроки полезные и спасительные. Почему русская конституция не «состоялась», не «вышла», а из опыта с нею получилось крушение государства и неслыханное падение культуры? (Струве, 115, май1926)

 

Ведь революция, которая привела к разрушению государства и падению культуры, восторжествовали не силою народа, а его слабостью. (Струве, 119, май 1926)

 

Если бы не было несчастья русской революции и связанного с ней разорения России, на инвалидов богатое и богатеющее государство отпускало бы миллионы, и даже если бы понадобился особый благотворительный «день», то и его щедроты измерялись бы миллионами. Без всякой политики, а просто по совести и по здравому смыслу можно и обязательно сказать: да, революция разорила Россию, низвергла ее в пропасть нищеты и связанного с такой нищетой унижения, и эта нищета, и это унижение обрушились и обрушиваются всего более на тех, кто не только не повинен в бедах и несчастьях родины, а, наоборот, отдал ей самое драгоценное, свое телесное здоровье и душевную независимость и свободу физически здорового человека, на наших инвалидов, которым сегодня не только братская помощь, но и громкий привет: Честь и Слава Русскому Инвалиду, телесной жертве великой войны, телесно же и душевно жертве ужасной революции, ее преступной смуты и бессмысленной разрухи. (Струве, 120, май 1926)

 

Экономический тупик, в который попала советская власть, совершенно ясен. Несколько лет тому назад в Берлине мне пришлось встретиться с одним только что вернувшимся из Москвы немецким промышленником, который задал вопрос (Почему и как? Что же дальше? – примеч.) мой собеседник сказал, что советчикам удастся экономически держаться, если они смогут заставить крестьян давать им столько «продукта», чтобы на этот крестьянский продукт содержать дефицитную и паразитную национализированную промышленность. Крестьянин под игом советчины должен содержать не только себя, но и рабочего, т.е. всю «национализированную» и иную промышленность, а в придачу – и всю советскую многоголовую и абсолютно непроизводительную государственность. Так представляется проблема охранения советчины с точки зрения чисто экономической. Это есть проблема выколачивания из крестьян «прибавочного» сельскохозяйственного продукта. Если такое выколачивание неосуществимо, экономический базис под советчиной рушиться. (Струве, 126, июнь 1926)

 

Советчики будут держаться за власть, даже если сохранение ее за ними может быть куплено только ценой дальнейшего экономического упадка и оскуднения страны. (Струве, 126, июнь 1926)

 

Для того чтобы низвергнуть эту (советскую – примеч.) в конце несостоятельную, до конца обанкротившуюся власть, опирающуюся и на бесчувственность населения и, на свою собственную бесчувственность (или бесстыдство), - необходимо систематическое, обдуманное и решительное политическое действие. (Струве, 127, июнь 1926)

 

… большевики обещали массам легкую жизнь и широкое житье. Первое время это широкое житье было в той мере реальностью, в какой было из чего и у кого грабить. Теперь этой возможности широкой грабительской масленицы давно нет… Обещаниями массами широкого житья раскачивали их на революцию, которая большевистские верхи привела к власти. А теперь проповедуют массам, что они должны уметь жить в «нашем бедном государстве» и что «социализм есть дело будущего». Улита едет, когда-то будет! (Струве, 134, август 1926)

 

Разрушили великое государство, упразднили собственность, напустили на великую страну целое море всякого паскудства для того, чтобы через девять лет после этой «величайшей» социальной революции, во имя коммунизма и от имени советского государства проповедовать малым сим воздержание от деторождения! (Струве, 135, август 1926). (В российской традиции в семьях было по от 5 и более детей. Введя страну в разруху, большевики проповедовали не рожать детей. Поскольку дети – это «лишний» рот. – примеч.)

 

Ибо в самом деле простыми статистическими справками можно показать, что в «царской России» нищеты было гораздо меньше и народу жилось лучше и шире, чем теперь, когда над Россией – ради и во имя «будущего социализма» - царствуют настоящие коммунисты. (Струве, 136, август 1926)

 

Социальная революция была лишь аккомпанементом, необходимым для того, чтобы, оглушив разум и совесть масс, сделать их орудием для перемены властвующих групп и лиц. (Струве, 136, август 1926)

 

И в то же время крестьяне никогда не приняли и никогда не примут коммунизма. Он для них некое внешнее, насильственное, враждебное, отвратительное начало, ими отвергаемое и из своей жизни извергаемое. Коммунистическая» Россия и Россия «крестьянская» как-то существуют рядом, не сливаясь, а, наоборот, все резче и резче расходясь. (Струве, 162, октябрь 1926)

 

… властвующей над Россией антинациональной силы коммунизма. (Струве, 177, ноябрь 1926)

 

Прежде всего: классовая борьба в деревне вовсе не вызвана и даже не обострена Столыпинской аграрной реформой. Наоборот, аграрная революция, по духу и вдохновлению эсеровская, политически - партийно проведенная и использованная большевиками – коммунистами, с чрезвычайной силой разожгла в деревне классовую борьбу, дав ей обильную пищу и невиданный ранее простор. (Струве, 187, декабрь 1926)

 

… П.Н. Врангель закончил свою речь так: «Беспристрастная история поведает о важности нашей борьбы, о значении наших жертв. Она скажет, что борьба, которую вели мы – из любви к нашему отечеству, ради восстановления Национальной России – была в то же время борьбой за европейскую культуру, за вековую цивилизацию, была защитой Европы против красного террора». Как убийственны для «евразийского» пустословия эти простые, сильные и мудрые слова настоящего и ответственного борца за Национальную Россию! (Струве, 195, декабрь 1926)

 

Большевизм есть мировая болезнь, мировое зло, воздвигающееся на пути всех народов, всем в разной, но сильной мере опасное тем, что большевизм есть навязчивая идея хозяйственного преобразования общества, осуществляемого непременно способом политического насилия – захвата власти и классовой диктатуры. (Струве, 210, январь 1927)

 

Фашизм есть крупное историческое явление как неизбежная и, в общем, здоровая реакция на большевизм, или коммунизм. Но и сильные, и слабые стороны фашизма ….. сам возник из социализма… (Струве, 251, апрель 1927) здесь о фашизме.

 

Мы привыкли к тому, что, говоря о советской власти и ее политике, называют – Россию. Это смешение советской власти и России есть та величайшая ошибка, в которую впадают все премудрые западные политики… (Струве, 259, апрель1927)

 

Она (советская власть – примеч.) слишком прикована к своей безжизненно – догматической идеологии и слишком обременена преступлениями». (Струве, 287, весна 1927)

 

На самом деле такой образ действия (расстрелы и репрессии – примеч.) обнаруживает, наоборот, полную слабость и даже растерянность большевистской верхушки. И эта слабость советской власти еще более подчеркивает невероятной ее лживостью. (Струве, 289, июнь 1927)

 

… вся ее (советской власти – примеч..) мнимая сила покоится на безграничном устрашении и без того запуганного населения. (Струве, 290, июнь1927)

 

Но сейчас речь идет не о формах, а о сути. Дело в освобождении целого громадного народа от глупейшей противонациональной партийной тирании, разбившей и опозорившей государство, расколовшей народ на классы, тирании мелочной, бездушной, мстительной. (Струве, 475, октябрь 1929)

 

Для советских властителей «пятилетка» имеет значение главнейшего средства создать окончательной и форсированной ломкою и коверканьем всего остального быта и хозяйственного быта какой-то неотменимый факт коммунизма охватившего не только крупнопромышленную верхушку русской экономической жизни, но и все ее сельскохозяйственное основание. (Струве, 477, ноябрь 1929)

 

Но еще значительнее и интереснее другие два наблюдения того «спеца» (беседа со «спецом» помещенная в «Днях» № 58 –примеч.). Одно из них сводится к тому, что коммунистическая власть в своей экономической политике социализма напролом руководится соображениями полицейскими, которые «приезжий спец» именует «охранно-политической установкой всех вопросов»: «Не в том лишь дело, что мы опять стали отбирать у крестьян хлеб … И не в том лишь дело, что мы – под видом налогового нажима – конфискуем у крестьян имущество, если он пытается в своем хозяйстве выкармливать третью свинью. Нам мало отобрать у мужика все его «излишки». Нам надо отнять у него всякое побуждение к улучшению своего личного благосостояния. Нам надо вытравить из крестьян самый инстинкт собственности… Надо не для социализма или коммунизма, - все это слова, в которые и среди коммунистов мало кто верит. Нам надо экспроприировать крестьянство, убить в нем все личные хозяйственные стимулы прежде всего для сохранения данной власти. Грубо говоря, это нужно Сталину, чтобы оставаться диктатором». (Струве, 478, ноябрь 1929)

 

Социологическое и юридическое существо власти большевиков заключается в том, что эта власть есть не просто принудительная…, а именно власть насильническая. И потому, пока существует эта насильническая власть, вопрос о форме государственного устройства не может интересовать русское население и не должен нас занимать. Против чего восстает русское население и с чем мы можем и должны бороться всеми доступными нам средствами?

Против насильственного и насильнического осуществления коммунизма.

Против насильнического подавления религии.

Против такого же подавления всякой человеческой свободы.

Вообще против насилия и насильничества, воплощающихся в диктатуру коммунистической партии. (Струве, 491, ноябрь 1929)

 

Фашизм не посягает ни на экономическую, ни на религиозную свободу. Коммунизм теоретически отрицает и практически уничтожает и ту и другую. (Струве, 491, ноябрь 1929)

 

Бессмысленная коммунистическая система довела страну до того, что у населения нет хлеба; у власти нет валюты. И вот власть ради получения валюты вывозит хлеб, которого не хватает населению. (Струве, 507, январь 1930)

 

… советская власть, даже если ей – сквозь поток денежной инфляции – удастся провести и принудительную рационализацию социализированной промышленности, и принудительную социализацию сельского хозяйства, т.е. обескрестьянивания России, станет перед инфляцией населения, и тогда придется в систему принудительного коммунизма ввести новое звено: принудительное регулирование, или ограничение деторождения. (Струве,507, январь 1930)

 

Такова неотвратимая эволюция: от бесхлебья и безвалютности к денежной инфляции; от диктатуры над производством вещей, т.е. от промышленного и сельскохозяйственного коммунизма к диктатуре над животной жизнью населения, над его естественным движением, т.е. к коммунизму случному. (Струве, 508, январь 1930)

 

Теперь, перед угрозой глупого и жестокого раскрестьянивования России, это значит: борьба за крестьянскую землю и волю против коммунистической господчины и барщины. Теперь, перед лицом мерзкого, сатанинского нападения на веру и веры, на церковь и церкви, на святое и святыни это значит: борьба за духовную свободу верующей совести живых людей. Таковы первые и простые требования противокоммунистического освобождения. (Струве, 510, февраль 1930)

 

…уничтожение крестьянства насильственной коллективизацией сельского хозяйства есть не что иное, как истребление лишнего народа во имя коммунизма. Истребление религии, истребление быта, истребление крестьянства, истребление простого народа – таковы суть и итог советского владычества. (Струве, 512, февраль 1930)

 

И противокрестьянская колхозная вакханалия, и волна безудержно-гнусных религиозных преследований вызвали на Западе против большевистского режима решительную реакцию отвращения и осуждения. (Струве, 522, март 1930)

 

А.Ф. Керенский пишет: «Суть нынешнего положения в СССР такова: крайнее обнищание страны лишает сталинский военный коммунизм той мощной материальной базы, которую в своем распоряжении имел военный коммунизм Ленина в виде колоссальных «излишков», накопленных веками в дооктябрьской России».

А.Н. Потресов пишет, полемизируя с Данном: «12 –летие большевизма… обещает оставить после себя бездыханное тело былого жизнеспособного государства».

А вот сравнение плодов революции со «старым режимом»: «Работы по введению всеобщей грамотности в России (в эпоху Государственно думы. – П.С.) уже завершились, и притом вполне благополучно. Взорваны они не кем иным, как Лениным, Троцким, Сталиным и прочими героями «октября», а в числе их и Покровским. Взорваны разгромом представительных учреждений, упразднением всяких правовых гарантий, установлений комиссардержавия и хамской диктатуры». (Струве, 524-525, апрель 1930)

 

Похоть власти и владычество определенных физических лиц; освобожденная от нравственных сдержек и потому изуверская в своем догматизме идеология; насильственное уничтожение быта, которое обертывается в звериный быт – таковы основные черты этого ужасного строя, под которым стонет русский народ и от которого сторонится, отворачивается и отгораживается цивилизованный мир. … ставка на разрушение русского крестьянства и крестьянской России, политика коллективизации, своею жестокостью прямо поразившая мир. Это проявление коммунистического бешенства, это доведенное до конечного выражения умственное изуверство социалистического абсолютизма, не желающего оглядываться и не признающего компромиссов. (Струве, 529, май 1930)

 

Тут перед нами заранее обдуманная, до последней степени сознательная предупредительная, или превентивная, война против крестьянства как той бытовой и социальной силы, которая как некая неудержимо, органически растущая общественная среда стояла и стоит неизбывной угрозой перед коммунистическим и интернационалистическим засильем над Россией. Эту силу для обеспечения неопределенно длительного владычества коммунистической партии необходимо было в самых ее основах и истоках так подорвать, обесплодить, обессилить, так разрушить, чтобы она не могла уже встать и подняться как сила хозяйственная и общественная. (Струве, 530, май 1930)

 

Про коллективизацию: … это – коммунистическая столыпинская земельная реформа навыворот, это выкорчевывание русского крестьянства теми же самыми методами, которыми Иван III и Иван IV «выводили» неугодные им социальные элементы. Это повсеместное истребление русской «земщины» в ее последних крестьянских устоях, которые ни для какой власти до сих пор никогда не были досягаемы, и насаждение в глубинах деревни новой «опричнины», уже не как полицейской, но и как социальной категории.

… Можно было как угодно оценивать – с культурной, экономической, социальной и политической точки зрения – тот «черный передел», который довели до конца и оформили укравшие у народников эту идею-силу марксисты – большевики. Теперь они в интересах сохранения своей власти, которая не может мириться с мало - мальски независимым крестьянством и его бытом, посягнули на этот передел и его похерили в пользу какого-то нового, невиданного еще в России, крепостного права и посадили в принципе все крестьянство на коммунистическую «месячину». (Струве, 530, май 1930)

 

На Россию надвигается ужасающий голод, следствие преступного экспериментаторства коммунистической, с позволения сказать, власти над несчастной страной. Но не менее, а, может быть, еще более, чем телесный голод и вещественное разрушение, ужасна та атмосфера душевной тяжести и духоты, духовного гнета и умственного издевательства, которая объемлет всю страну и, как некие ядовитые испарения, отравляет и убивает жизнь. В воздухе стоит какая-то гнусная смесь самого безудержного угнетательства, самого низкого доносительства и самого беспардонного озорства. (Струве, 531, май 1930)

 

Одно лицо, принадлежащее по уровню образования и характеру интересов к высшей интеллигенции страны, пишет следующее: «Никогда еще за все время революции в России не жилось столь тяжело… Крестьянство и интеллигенция томятся, распятые на кресте: крестьянство изнемогает от насильственного внедрения колхозов, интеллигенция – от «культурной революции». Культурные учреждения – академии, институты, музеи, театры – подвергнуты разгрому, живые носители культуры, ученые, артисты, музыканты выводятся из строя лишением мест, ссылками и хуже. Духовенство несет ту же участь, так как церкви буквально предаются уничтожению». (Струве, 532, май 1930)

 

Из другого письма: «Доносы, зависть, ненависть – вот чем переполнен быт. Не менее 90% дел возникает по жалобе, из-за доносов. Такое нутро человеческое выворочено, что нечем дышать!.. Если бы была возможность, покинул бы родину!... Пользы от моего терпения никому и никакой!... В этом (1930 – П.С.) Году внутреннее разрушение сильно шагнуло вперед». (Струве, 532, май 1930)

 

Об уничтожении русской культуры в душах детей, которые обманутые будут служить коммунизму. (Струве, 542, июль 1930)

 

Самая небольшая доза свободы в кратчайшее время привела бы большевиков – к крушению. (Струве, 543, июль 1930)

 

Политика есть разумная ориентировка в настоящее и его устроение, а не декламации о будущем и не предъявление счетов за прошлое. (Струве, 559, сентябрь 1930)

 

… правы были мы, люди Зарубежья, борющиеся за национальную Россию, когда мы отрицали нравственную правомерность и политическую разумность соглашательства с большевистским режимом, всякого, хотя бы самого идеалистического, пособничества ему. (Струве, 561, сентябрь 1930)

 

Исторический счет большевизма не закончен и, какие суммы возмездия и крови будут по нему уплачены, никто сейчас сказать не может. Однако для нас уже совершенно ясно одно. Если на смену большевизму придет подлинно народная и подлинно сильная власть, она, памятуя, что кровь есть сок особого рода, не будет упиваться кровопролитием и вообще мщением. (Струве, 562, сентябрь 1930)

 

Московский корреспондент «Кельнской газеты» передает по телеграфу сообщение Высшего совета народного хозяйства, из которого явствует, что «из вложенного капитала извлечена лишь половина ожидающейся пользы» (цитирую по «Последним новостям» от 25 октября). Но в условиях советского хозяйства это означает не просто слабую рентабельность вложенного капитала, а именно превращение его в лом. Это иллюстрируется и сообщением («По колхозным полям» в «Известиях» 1930 № 285. 15 октября. С. 4) советского беллетриста Федора Гладкова о том, что добрая треть тракторов выведена из строя, т.е. опять – таки приближена к состоянию … лома (см. «Дни» № 112 от 26 октября, в статье Керенского).

Это превращение капитала в лом или старое железо происходит естественно и стихийно, как результат неотвратимой бессмысленности и бесхозяйственности производства, строящегося сверху по приказу власти, а не снизу усилиями свободных хозяев. Но она вытекает и из сознательной вражды и борьбы против «коллективизации» обездоленных крестьянских хозяев, сопротивляющихся своему превращению в рабов коммунистического государства, бросающих камни в барабаны молотилок, калечащих отобранных у них же самих лошадей, ломающих ненавистные машины, которые превращают их, крестьян, из свободных земледельцев в тяглецов Сталина. А иностранные снобы разных мастей приветствуют эту кровавую и омерзительную бессмыслицу, видя в ней даже какие-то экономические и социальные «достижения»! Изумительное ослепление! (Струве, 569, ноябрь 1930)

 

Без собственности – мы это познали на опыте – не может быть прочного чувства родины и долга перед ней, не может быть крепкого и сознательного патриотизма. Собственность же есть как бы вещное сгущение этой хозяйственной свободы, без которой свобода вообще есть пустой звук и даже обманчивый призрак. … Я считаю теснейшую жизненную связь идеи и факта свободы с идеей и фактом собственности основным и главным уроком живой и свежей истории русской революции, уроком, имеющим всеобщее, мировое, универсально-исторической значение. (Струве, 573, ноябрь 1930)

 

Большевистская революция неотвратимо эволюционирует в кровавое самосъдание большевиков. (Струве, 574, ноябрь 1930)

 

Муссолини и Гитлер нужны и любы Сталину так и только, как Ленину были нужны и любы Вильгельм и Людендорф. Они для него только средства, только орудия, только пути революционизирования мира. Задыхаясь под тяжестью задуманной ею «пятилетки», прижатая к стене голодом рабочих и крестьян, советская власть должна мечтать о внешней диверсии. (Струве, 575, ноябрь 1930)

 

Большевизм – это совершенно неслыханный в истории «деправационизм», какое-то крупное и массовое и в то же время насильственное и насильническое производство обмана и лжи, извращения и разврата. (Струве, 577, ноябрь 1930)

 

Пишет, что русские не любят иностранце за то, что не произвели интервенцию против советской власти. И этого не простят. (Струве, 578, ноябрь 1930)

 

Война - затаенная мечта коммунистов, единственное средство для них попытаться раздуть пожар мировой революции. Но в то же время они страшно боятся войны, если в ней не будут рука об руку с Германией. (Струве, 579, декабрь 1930)

 

Я убежден, что Германия неудержимо идет по пути к экономическому союзу с большевизмом, и что отсюда неотвратимо разовьется немецко-большевистский военно-политический союз. (мнение немецкого журналиста А.В. фон Кербера, которое поддерживает Струве) (Струве,588, март 1930)

 

Что технические успехи суть жалкая и постыдная мишура и что под этой технически прогрессивной мишурой и за нею гнездится подлинная и притом безысходная нищета, в которой физически и нравственно гибнут миллионы людей… Вот подлинная характеристика экономического положения в этом социальном рае, где нет ни «капитализма», ни безработицы: «Прямо не знаешь как жить. Ничего нет. Частной торговли совсем не стало, кроме каких-нибудь толкучек, барахолок, а в казенной торговле ничего нет, а что есть, то выдают, за деньги конечно, но только людям первой категории, т.е.е рабочим; остальные ничего не могут получить, иначе как по какой-нибудь дикой цене. Так мы, люди третьей категории, совсем донашиваем последние тряпки белья и одежды, все в заплатках, вылиняло; обувь разваливается, починка стоит сумашедше дорого, да и не стало совсем кустарей – сапожников – едва найдешь такого, а государственные починочные (мастерские) делают очень долго, месяц или больше, и надо еще туда получит ордер. Не жизнь, а мучение на каждом шагу».

Когда говорят, что «не нужно делать абортов», то не понимают и не принимают во внимание, что к аборту «прибегают не потому, что не на что растить ребенка: как бы ни малы были средства, ими бы потеснились, но беда в том, что нигде ничего нельзя достать, ни пеленки, ни бумазейки, ни одеяла, ни чулок, ни сапожек – не во что ребенка ни завернуть, ни одеть, нечем писать, нет мыла, гребенок, ничего, ничего. Хотя «детская» выдача и существует, как особая. Но все это – такой минимум, что на нем не просуществуешь. Ко всему этому и большой денежный недостаток. Все бьются, работают в две смены, лишь бы приработать побольше, и все же ни масла, ни яиц, ни чаю в обиходе не имеют. И отцы и матери – все на работе, дети без присмотра на улице. Поэтому распущены невероятно, от первой ступени до вузов…. Такая безграмотность у всех, такое невежество, нечто ужасное, и притом полное непонимание того, что они ничего не знают, не умеют ни говорить, ни писать, ни читать прилично. Всем им кажется: и так ладно!» (Струве, 604, август 1931)

 

Советская «пятилетка» осуществляется главным образом путем выжимания пота из обираемого до последнего куска и до последней нитки населения. (Струве, 617, сентябрь 1931)

 

Струве называет коммунистическую Москву символом позора и бессилия Национальной России. (Струве, 619, октябрь 1931)

 

Именно потому и только потому, что большевики не боялись ответственности и не постояли за ценно, - они взялись за осуществление социализма. И если они до сих пор не поплатились за это, то только потому, что по историческим причинам, о которых я не буду здесь распространяться, им в надлежащий момент не противопоставились надлежащие силы сопротивления. (Струве, 620, октябрь 1931)

 

Как социолог и экономист я этих свидетельствах ограниченных и всегда исторически невежественных наблюдателей, но очевидцев проверяю свои наблюдения, производимые отсюда, издалека, но опирающиеся, в отличие от суждений иностранцев, и на мою русскость, и на мое двойное историческое образование человека, и изучавшего историю России, и ее переживавшего. (Струве, 621, октябрь 1931)

 

… мое непоколебимое мнение о советском строительстве как строительстве впустую. «Промышленность строится в пустое пространство». Из письма г. Юста. (Струве, 622, октябрь 1931) Юст сравнивает советскую промышленность с огромным мыльным пузырем из крови и пота русского народа. (Струве, 623)

 

Юст о советских «достижениях» в Кузнецком районе: «Правовая основа большевистской диктатуры сама по себе исключает всякую тень правовой обеспеченности». Считает, что это возможно только по отношению толерантному народу с такой способностью к страданию, как русский. Считает, что советская индустриализация будет стоить очень дорого. Строительство ведется расточительно и легкомысленно. Присутствует роковой гигантизм. (Все пересказ) (Струве, 629, октябрь 1931)

 

В большевизме сгустились яды, до большевизма существовавшие. (Струве, 635, ноябрь 1931) Пишет, что большевизм опасен для мира, мировая опасность.

 

Называет советскую власть – «сатанократия». (Струве, 645, январь 1932)

 

Ни программа, ни методы большевиков ни с какой эволюцией, ни с какой гуманностью, ни с какой законностью не совместимы. Ни не совместимы ни с какой степенью свободы, независимости и самочинности (автономности) духа. (Струве, 649, март 1932)

 

Никогда еще в истории не было режима столь непримиримого и столь нетерпимого, столь неспособного ни к какой справедливости и ни к какой «милости», столь беспощадно-бессмысленного и столь бессмысленно-беспощадного. В этой бессмысленности есть, однако, тот смысл, что советский, коммунистический, большевистский режим именно в своей бессмыслице может держаться только абсолютно нетерпимостью и беспощадной жестокостью, что всякий мир, всякое соглашение, всякая уступка – с логической и реальной необходимостью – готовят ему гибель. (Струве, 650, март 1932)

 

Мода – это Гитлер, дисциплина – это Гиндербург. Гитлер – это поветрие, искажающее твердое шествие германского народа по пути внешнего восстановления и внутреннего оздоровления. Поветрие не потому опасное, что оно угрожает внешнему миру, но потому, что в нем глубоко заложены семена того зла, которое разрушило Россию и разъедает остальной мир: семена социальной гражданской войны. (Струве, 656, март 1932)

 

Фашизм был прав, когда он противопоставлялся большевизму. В фашизме есть здоровое идейные элементы и здоровые социальные институты. Но его сплошное отрицание политической свободы и неуважение к духовной свободе угрожает тому хорошему и здоровому, сильному и прогрессивному, что есть в нем. Самовластие всегда рождает своеволие, а своеволие рождает тиранию и деспотизм. (Струве, 659, март 1932)

 

Мировая война ввела в мир идею и практику социальной революции как огромную реальность. В лице советской власти, владычествующей над Россией, социальная революция получила материальную базу, являющуюся величайшей угрозой для всего мира. Эта угроза так велика потому, что современный мир мелкими и жалкими национальными и политическими дрязгами перед лицом социальной опасности, которая есть в то же время и величайшая культурная опасность…. Социальная революция ни в каком обществе не осуществляется в формах права. Социальная революция – и это показал опыт России – есть насильственная революция, радикально – практически и принципиально -идеологически отрицающая непрерывность правового бытия общества. Посягательства на непрерывность правового бытия общества являются всегда и посягательством и на свободу лица. Свобода лица неразрывно связана с непрерывностью правового бытия общества…Коммунизм как социальное движение, отрицая непрерывность правового бытия общества, вполне логично отрицает и личную свободу – во имя классового насилия или социальной революции. (Струве, 660 -661, апрель 1932)

 

Необходимая борьба за свободу лица и правовое бытие общества, борьба против насилия, направленного и против свободы и против права. (Струве, 661, апрель 1932)

 

Борьба с опасностью коммунизма не может, не должна быть ни исключительно, ни преимущественно полицейской, политической, судебной. Непримиримое отношение к коммунизму как к идее и практике социальной революции должно стать духовной и душевной атмосферой всего некоммунистического мира. (Струве, 661, апрель 1932)

 

… Гитлер опасен не сам по себе, а тем, что его движение, возбуждая своей демагогией в народных массах несбыточные национальные надежды и неукротимые социальные страсти, психологически и идейно приближает эти массы к коммунизму. (Струве, 670, апрель 1932)

 

Существует легенда, по которой реальные продовольственные затруднения обусловили собой русскую революцию 1917 года и выход России из мировой войны. На самом деле возникшая на совершенно другой, чисто психологической почве революция и гражданская война в России целые годы питались огромными продовольственными запасами страны, накопленными при так называемом «старом порядке».

Теперь дело обстоит иначе. Теперь Россия, в результате неслыханной в России социальной вивисекции, осуществляемой над русским народом во имя социализма, но в сущности, ради сохранения власти за коммунистами и вылившейся в форму так называемой коллективизации, цель которой была именно – для обеспечения коммунистического самовластия раздавить и истребить русское крестьянство, в результате этого преступно грандиозного и грандиозно преступного социального опыта Россия теперь находится не перед угрозой, а в состоянии жестокого, охватившего огромные пространства голода. Голодает деревня от границ польских до границ японских, голодают города, население которых преступно-нелепо раздуто именно совершенным властью обездоливанием деревни. Голодают и стонут от нужды и благославенная Украйна, и наши дальневосточные рубежи, где большевики, скаля зубы на «империалистическую» Японию, дрожат перед нею. Голодают города и в них жалкие остатки русской забитой, доведенной до полной нищеты и отчаяния интеллигенция, которую снова эмиграция от скудности своей снабжает продовольственными посылками, теперь – в денежной форме, которую большевистская власть, сама изголодавшаяся по валюте, вынуждена дорожить. (Струве, 687, июнь 1932)

 

Я неоднократно указывал, что все советское «капитальное строительство», или, иначе, пресловутая «пятилетка», есть дурацкая коммунистическая, или коллективистическая, имитация капиталистического подъема. ... упадок сельскохозяйственного производства в результате жестокой и жестоко-нелепой коллективизации… «пятилетка» кончается тем, чем должна была кончиться эта дьявольская затея: неслыханным по размерам голодом, обрушивающимся и на город, и на деревню и неизбежной циклической депрессией промышленности, начало которой приходится на конец мировой капиталистической депрессии. (Струве, 695, август 1932)

 

Советскую Россию посетил доктор Фриц Олимский. Его описание увиденного печатались в немецкой газете. Он выделяет в России три слоя людей: 1) немногочисленный строй идеалистов-фанатиков коммунистической идеи. «Со своей непоколебимой верой, готовой на все жертвы, они образуют подлинный становой хребет всей системы». 2) более многочисленный слой уже не имеет веры в коммунистический идеал, но находится под обаянием идеологии. 3) численно весьма значительный слой недовольных, которые ненавидят советскую систему, ощущают себя обманутыми и оскорбленными. Их ставится все больше с ростом недостатка товаров и продуктов. И число этого слоя растет. Про продовольствие и дефицит: «…Россия живет в этом отношении в условиях худших, чем те, которые господствовали у нас в самые плохие времена военного хозяйства.» (Подчеркнуто Олимским) (это суждение целиком совпадает с констатированиями чешского наблюдателя, недавно посетившего Советскую Россию, доктора Славика. – Струве) (Струве, 704, сентябрь 1932)

 

Наблюдения иностранца Юста.

«В Советском Союзе число безработных весьма велико, но эти безработные только не уловляются статистикой». «Советской хозяйство есть хозяйство военное, в котором вопросы хозяйственности не играют никакой роли». «… советское хозяйство пребывает в длительном состоянии недопроизводства» (связывает это и том числе, что планы пятилеток меняются и нет четкой программы). (Струве, 721, октябрь 1932)

 

В германии было создано ученое сообщество «для изучения планового хозяйства Советской России». Ученые побывали в Союзе: хозяйственный хаос коммунистического режима своей анархичностью и беспорядочностью совершенно затмевает пресловутую анархию капиталистического производства. На хозяйственной сцене лежит больше трупов, чем в последнем акте «Гамлета». Что в этом состояла драма планового хозяйства, пусть это призванные к тому лица раскроют при помощи научных методов. (Струве, 721, октябрь 1932)

 

Немецкий инженер Ясперт, работающий на стройках пятилетки вопрошал: «Где же свобода, за которую. Перед революцией боролись лучшие революционные борцы?» Струве называет Ленина, Дзержинского и Сталина похитителями и могильщиками русской свободы (Струве, 723, октябрь 1932).

 

Называет советскую печать хамской, бесцеремонной, которая лжет из трусости. (Струве, 724, январь 1932)

 

В мире есть только одна грозная опасность, одна смертельная зараза: это коммунизм, укрепившийся в Москве. (Струве, 728, январь 1933) считает, что положение России во много раз хуже и безотраднее всех бед, испытываемых миром некоммунистическим.

 

Гражданская война как орудие насаждения, подготовки или закрепления социальной революции есть величайшее зло для всего культурного бытия и развития человечества. (Струве, 744, март 1933)

 

Какова бы ни была их (коммунистов –я) политическая и милитаристическая позиция, будут на самом деле стремиться к одной – единственной цели, к мировой социальной революции. Ибо она не только их идеал, но и единственная гарантия самого их существования. (Струве, 745, март 1933)

 

Первый раз в истории голод устроен властью, и притом властью всемогущей и вездесущей…. Отсутствие продовольствия ожесточает население… Сейчас с необычайной ясностью ощутимо, что многие «коммунисты», или партийцы, подчиняются только террору….

Один из читателей и корреспондент Струве в России полагает, что «Советская Россия находится накануне политического переворота» (к этому выводу пришел в недавнем донесении представитель в Москве одной из великих держав – Струве). Этот диагноз обосновывается: «Пятилетка была – помимо всех ее прочих черт – огромной социально профессиональной революцией. 90 миллионов населения потеряли свою прежнюю хозяйственную базу и были насильственно, так сказать, перемещены в новые классы, в новые условия хозяйственной работы. За исключением 10-20 миллионов человек от такой социальной революции все другие потеряли, кто – самостоятельное хозяйство, кто – самостоятельную профессию и т.д. и т.д. Но это не все. Эти люди потеряли свою старую, так сказать, буржуазную мораль, дисциплину труда и пр. и не приобрели новой социально-экономической морали и дисциплины.

В результате разрушение народно-хозяйственной жизни происходит не только потому, что она плохо организована, но и потому, что она в корне дезорганизована, так как у большинства людей нет морали вообще, самой обыкновенной морали, необходимой для примитивнейшего хозяйствования. Хозяйственно-моральное разложение охватило огромные массы населения, оно подмывает все устои хозяйственной жизни и как Ниагара, несет все хозяйство к катастрофе.

Второе: разрушение сельского хозяйства насильственной коллективизацией породило голод. Голод увеличил моральное и социальное разложение всего населения, захватив и весь партийный аппарат, всю администрацию, суды и т.д. Денежная инфляция лишь усиливает все действия голода на психику людей.

Третье6 население (до самых низов) видит и понимает, что вина в потере людьми их социально-профессионального положения и в голоде лежит на советской власти. Возможно, что крестьяне остались бы в стороне от борьбы с властью, если бы власть их самих оставила в покое. Но в погоне за хлебом, льном, свеклой, шерстью, хлопком и т.д. власть врывается в каждое жилище, производит там обыски, насилия, аресты, расстрелы. Общее моральное разложение увеличивается и обостряется этими антиморальными действиями правительства, которое отнимает последний хлеб у голодного населения и отдает его не всем голодным, а избранным.

Четвертое: голод всегда был революционным фактом, но большею частью пассивным. Так было в 1921-22 годах. Но теперь его роль – другая. Голод от неурожая, от плохой погоды, это – одно, а голод от действий власти или правительства, это – совсем иное. В первом случае ответственность распыляется, во втором она сосредоточивается на голове правительства. Поэтому, чем хуже голод, тем активнее будет антисоветское движение в СССР.

Пятое: наступило полное разложение в партии сверху донизу. Бытовое разложение, разложение в порядке отбора сталинских молодцов, потеря веры в будущее, заговоры на жизнь Сталина, лихорадочная подпольная жизнь, давление всего населения с его голодом и всеобщей хозяйственной разрухой, все это раскололо партию на кусочки и куски. Власть распадается и гниет вместе со всею страною.

Мое заключение таково: никогда в истории России страна не была так близка к революции, как сейчас. Все подготовлено для этой революции: и массы, и правительство. Недостает ничего другого, как какого-нибудь не то толчка, не то сигнала, чтобы все эти массы бросились в бой с властью и ее агентами. Или недостает кремлевского переворота, чтобы превратить его в массовое выступление уже не против Сталина, а против Коммунистического режима… революция созрела и может вспыхнуть в любой момент. (Струве, 753 - 754, апрель 1933)

 

Большевистская власть не есть русская власть. Это есть власть над Россией и СССР, как, с позволения сказать, государство представляет вовсе не Россию, а некую силу, владычествующую над Россией. (Струве, 756, май 1933)

 

Большевистское иго потому есть не сравнимое ни с каким внешнем владычеством зло, что оно как злокачественная роковая язва, разрушает субстанцию России. (Струве, 756, май 1933)

 

СССР - аппарат угнетения народа русского и народов России, и стоящая во главе этого хищнического и разрушительного аппарата коммунистическая власть выдаются за Россию и русскую власть. (Струве, 757, май 1933)

 

Из корреспонденции из России о голоде:

И в промышленных центрах Донецкого бассейна нищенство было огромное: с утра и до вечера квартиры достаточных техников и инженеров осаждались побирающимися крестьянами. Второй свидетель, работающий в Днепропетровске (Екатеринославе), рассказывал, что и там во прошлогодней голодовки ежедневно валялись тела умерши от голода крестьян. Жена инженера Х осенью объехала некогда богатую область, лежащую на севере от Крыма. Она проехала по шоссе 60 и более верст, на видя ни одного селения, в котором бы были жители. Селения и хутора богатых «столыпинских мужиков» были покинуты и опустели. Жители их либо умерли, либо сбежали». (Струве, 796, май 1934)

 

Большевизм, т.е. насильнический социализм, начавшийся с осуществления грабительства и возведший ограбление и уничтожение человеческой личности в основное начало коллективного бытия, есть зло и враг в такой же мере культурный, как и политический. Более того: большевизм как культурное зло есть нечто более зловредное и гнустное, чем как политическая система. … В большевизме и по отношению к большевизму точки зрения политики и культуры для русских людей неразделимы до конца. Исторический смысл факта утверждения Лиги русской культуры в 1917 г., еще до водворения большевизма заключается в том, что этот факт знаменовал собою осознание русскими людьми всей революции 1917 г. в ее целом как глубоко культурного падения русского народа. С тех пор культурное зло только увеличилось, и связь культурного падения с политической системой большевизма обозначилась с ясностью непререкаемой. (Струве, 805, июнь 1934)

 

Пишет, что большевистский опыт, основанный на насилии не мог бы состояться при наличии собственности и свободы. «…русское сознание должно выбирать между большевизмом как мировоззрением и строением жизни и свободой в ее глубочайшем и широчайшем значении». (Струве, 813, октябрь 1935)

 

Столыпин пишет, что идеи большевизма еще присутствовали в Древности. В Древней Греции греки называли большевизм «охлократией» (господство черни, или толпы), а историк Полибий уловил, что господство черни ведет к тому, что он гениально окрестил «руковластием», «хейрократией». Руковластие и хейрократия есть античное обозначение большевизма. Они видели взаимосвязь между большевизмом и тиранией. «Особенность современного большевизма, во много раз превышающую современную его ядовитость, представляет безрелигиозную по существу, облеченная в психическую форму фантастической веры и догматического миросозерцания». (Струве, 814, октябрь 1934)

 

Столыпин называл большевизм «фанатично-безразличное и «плановое палачество». Большевизм должен быть политически сокрушен. «Русское сознание сверху донизу должно не просто эволюционно отойти, а революционно отмахнуться от большевизма, как от Дьявола и Антихриста. Это необходимо для самого главного: для оздоровления духа. (Струве, 815, октябрь 1934)