Климов брезгливо передернулся и еще раз осмотрелся.

Сзади него по-утреннему скупо светилось узкое окно, изнутри и снаружи забранное толстой решеткой, по бокам — койки, впереди — дверь. В коридор, на лестницу, на волю…

Надо выбираться, приказал он себе, и его ступни коснулись холодного пола. Бррр! Он инстинктивно поджал ноги. Чтобы не пользоваться шлепанцами, валявшимися под кроватью, он намотал на ступни простыни и в таком виде вышел в коридор.

Желтый, вздувшийся линолеум, несколько кушеток вдоль стен, тусклый свет над головой. Часы над ординаторской с остановившимися стрелками. Столовая, раздаточная, процедурная…

Стараясь не шуметь и неуклюже подволакивая ноги, Климов добрался до туалетной комнаты и натолкнулся на работавшую шваброй нянечку.

— Простите.

Та его как будто и не слышала. Елозила дырявой мешковиной возле унитазов да пошмыгивала носом.

Климов малость потоптался за ее спиной, но, чувствуя, что рыхло-толстые его обмотки начинают промокать, интеллигентно кашлянул в кулак.

— Позвольте.

От рези в животе его уже сгибало вдвое.

Ноль внимания.

Широкий плотный зад, могучая спина, седые волосы, торчащие из-под платка, и руки, взад-вперед толкающие швабру. Словно поршни. На ногах носки домашней грубой вязки и галоши.

Хлюп-хлюп-хлюп.

Ополоснув грязное ведро, слила оставшуюся воду в унитаз, отерла локтем лоб.

Наверное, глухонемая, решил Климов и, переминаясь с ноги на ногу, стал отступать назад, теснимый бессловесной нянечкой. Но схватки в животе усилились, и он решился:

— Дайте, я пройду.

Действительно, чего он мается?

— Прошу простить, мне очень худо.

Должно быть, в этих стенах столь витиеватое обращение прозвучало так же кощунственно-нелепо, как насмешливая фраза: «Заходи, когда помрешь».

Нянечка проворно распрямилась и, не думая освобождать дорогу, повернула к нему плоское лицо:

— Куда, говнюк? Не видишь, что ли? Выдь отсед!..

Цепко хватанув его за локоть, вытолкнула «к такой матери».

Климов опешил. Рискованный характер у бабули. От нее добра не жди.

Пришлось топтаться в коридоре. Наблюдая за угрюмой нянечкой, он отметил про себя, что ногти на руках у нее крупные, не по-женски выпуклые, плотные, а большой палец левой руки замотан синей изоляционной лентой.

Когда она наконец выжала тряпку и бросила ее в ведро, обозначив тем самым завершение уборки, Климов смог уединиться. От щедро рассыпанной по кафельному полу хлорки противно щипало в носу и перехватывало дыхание. Из глаз сами собой потекли слезы. Отирая их ладонью, он подумал, что в мире слишком мало красоты, добра и справедливости. Зато очень много людей, у которых полностью отсутствует чувство прекрасного, взять ту же нянечку: женщина, а замотала палец изоляционной лентой! Неужели нет резиновых перчаток? А впрочем, в жизни труднее всего придерживаться благородной простоты.

Оставляя своими самодельными обмотками белесо-мокрые следы на грязно вымытом линолеуме коридора, Климов заспешил в свою палату, а заспешив, ужаснулся этому определению: в свою. Нет, только не туда! Куда угодно, лишь бы не в палату. Вот тут, на топчане, он станет ждать врача. В бессмысленности разговора с нянечкой он уже не сомневался. Видимо, у тех, кто занимается обслугой, с годами появляется защитная привычка: слушать и не слышать.