И свел зрачки поближе к переносице. Рожа получилась дебильной, и пацаны сломались в хохоте.

— Что-то да осталось!

— Что? — опешил Горелов, съезжая с вершины мнимой славы, как по перилам. — Что осталось? Ты нас идиотами считаешь?

Историчка, эта сухая вобла, не успевшая покинуть их, почувствовала в отрицательном ответе злобную издевку над собой и испепелила Климова горящим взором:

— У него и шутки идиотские, Горелов, как и он сам!

Обида захлестнула, затянула свою петлю на внезапно запершившем горле. Ну за что? За что так незаслуженно и подло? Ощущение было таким болезненным, точно слова, брошенные учительницей ему в лицо, были выбиты на камне.

Впечатлительность нас делает ранимыми.

Оскорбить только за то, что догадаться не сумели? Но ведь осталось на трубе, осталось «б»! Правильно, «б» заболел, но ведь лег-то в больницу «и»! «Б» заболел, «и» лег в больницу. Проще простого. Надо было не спешить, подумать чуточку, посомневаться в «правильном» ответе, вот и все.

— Сами вы, вы! — задохнулся Климов и в упор посмотрел на историчку. Та дернулась, как будто он ее ударил, ворвалась в класс, вкатила ему «кол» в дневник и выгнала из школы: «Без родителей не приходи…»

Автобус дергало, и думалось урывками.

Как он тогда не остался на второй год, он не помнил, но зато усвоил на всю жизнь, что сомневается лишь тот, кто нуждается в истине.

Учительница не нуждалась.

А может, она искренне считала меня идиотом? Ведь школу называли по старинке «дефективной». Когда-то в ней располагались классы для неполноценных, слаборазвитых детей. Потом для умственно отсталых отгрохали громадный интернат типа института, а в школе провели ремонт. Фасад ее сиял, как новая копеечка, и номер крупно написали, и вывеску приколотили: «Городская средняя общеобразовательная школа № 3». И все же ее еще долго называли «дефективной».

Люди любят старые названия.

Задумавшись, он и не заметил, что автобус сбавил ход. Водитель объявил остановку, как выругался.

Пришлось выбираться из галдящей толчеи.

Спрыгнув на землю, Климов сразу почувствовал, что ветер стал сильнее. Он норовил толкнуть в грудь всякого, кто направлял свои стопы к стеклянному фасаду фешенебельной гостиницы без веских на то оснований: заграничной визы или подданства. Эдакий швейцар без ливреи.

Поднимаясь по ступенькам к гостиничному вестибюлю, Климов сунул руку во внутренний карман, достал удостоверение и рассеянно подумал, что он вынужден работать в городе, где часть людей представляет собой мутную взвесь в сообщающихся сосудах алчности и расточительства. Вот уж не скажешь, что сюда спешат уставшие от жизни. Как только у кого-то появляются большие деньги, будь то фарцовщик или охотник за пушниной, бизнесмен или отечественный шулер, он начинал подумывать о теплом море, белом теплоходе и экзотике ночных купаний. Если бы не крупный порт, в котором ощущался тяжкий ритм работающего государства, городу бы навязали роль послушного лакея, вышколенного для услуг и потакания богатству. Да и так уже немало выстроено дорогих гостиниц, дач и ресторанов, где скапливается антиквариат, фарфор, хрусталь и где при свете ярких люстр блистают драгоценными камнями роскошные дамы.