В.П.Макаренко

Ключевые слова: общественный договор, гражданское общество, пределы демократии, Локк, Гоббс.

В предыдущих публикациях я обобщил основные результаты применения аналитической политической философии (далее АПФ) для анализа содержательных проблем экономической теории, социологии, политической науки, правоведения и историографии [см. Макаренко 2002; 2002а; 20026; 2002в; 2002г; 2009]. Подошла очередь проблем нормативных. Здесь я опишу некоторые промежуточные итоги разработки проблемы соотношения общественного договора и пределов демократии (в аналитических исследованиях 1970- 1990-х годов)'. Древние философы ссылались на общественный договор при обсуждении ключевых проблем морали и политики. Договор может заключаться между отдельными индивидами, между народом и правителем, а также быть комбинацией того и другого. Эта идея существует до сих пор в виде контрактного аргумента. Ее сторонники исходят из посылки о принципиальной разрешимости всех проблем морали и политики. Множество индивидов генерирует общее согласие, на основе которого некоторые социальные установления невозможно опровергнуть рационально.

Но это не мешает различному толкованию идеи общественного договора. В Новое время она применялась для объяснения и легитимизации государства. После 1970 г. контрактный аргумент используется для обоснования теории справедливости. Позитивная оценка общего согласия не исключает разногласий между сторонниками договора. И хотя большинство согласно с идеей договора, строгой теории договора пока нет. А если идея образует исходный пункт рефлексии, то какие проблемы политики и морали она может объяснить? Общий вопрос нетрудно разделить на ряд производных: причины популярности идеи договора; формы и способы использования контрактного аргумента при легитимизации государств и справедливости; влияние данного аргумента на развитие государств второй половины XX в.; реакция контрактуалистов на критику противников. Рассмотрим эти вопросы детально в целях уточнения традиционного понимания договора как письменного (устного) соглашения о взаимных обязательствах [см. Бакерина, Шестакова 2002: 86].

ОТДАТЬ ИЛИ ЗАНЯТЬ?

Платон, Томас Гоббс, Джон Локк, Иммануил Кант использовали идею общественного договора при доказательстве необходимости и ответственности госу-

МАКАРЕНКО Виктор Павлович, доктор политических и философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, академик Академии педагогических наук Украины, директор Центра политической концептологии Северо-Кавказского НИИ экономических и социальных проблем Южного федерального университета. Для связи с автором: уртакаг@ааапе1.ш

' Автор продолжает работу над анализом темы взаимоотношений общества и власти в исследованиях 2000-х годов и по ее завершении представит журналу результаты (прим. ред.).

дарства перед подданными. Жить в дополитическом естественном состоянии крайне трудно. Люди создают государство путем взаимного согласия между собой или соглашения с властителем, чтобы избежать бесконечной войны всех против всех. Государство — это попытка реализовать надежду на ликвидацию естественного состояния и улучшить "судьбу человека". Но условия договора при установлении государства понимаются различно. В Новое время сложились и существуют до сих пор две конкурирующих концепции: при согласии подчиняться правителю люди передают ему свою власть (Гоббс); люди дают взаймы свою власть властителю, сохраняя за собой право забрать долг в любой момент (Локк). Какая концепция ближе к истине?

Сама идея конфликта между передачей и ссужением власти в долг не нова. Уже средневековые мыслители были озадачены фрагментом Кодекса Юстиниана, в котором содержится ссылка на идею общественного договора: "Приказы властителя становятся законом, поскольку на основании его высшей власти люди передают властителю и изливают на него весь свой авторитет и власть" [МоггаИ 1971:46]. Если в акте передаче власти индивиды отчуждают от себя свое же свойство, то никакое посягательство на власть (восстание, переворот) и ниспровержение власти (революция) оправдать нельзя. Если правитель берет власть в долг, но нарушает условия займа или не платит долги, то восстания, перевороты и революции оправданы. В современной литературе концепция Гоббса квалифицируется какреифицирующая², а концепция Локка как субъектная и более обоснованная теория договора [Натрхоп 1986: сИ. 5].

Субъектная теория имплицитно содержит утверждение: бытие индивидов по определению предшествует государству; государство - изобретение и продукт человеческой деятельности. Безлюдного (в буквальном смысле слова) государства никогда и нигде не было. Общество становится государством в итоге заключения действительных договоров между индивидами, а также между индивидами и властителем. Этим договорам приписывается реальное бытие, наряду с другими договорами. Само их наличие — отличительное свойство и базис позитивной оценки государства. Индивиды связаны условиями сделки купли-продажи власти. Поэтому правитель обязан осуществлять власть строго определенным образом. Суть договорного аргумента сводится к положению: основание связи индивидов с властью - согласие первых на существование второй. Государство легитимно тогда и только тогда, когда люди не возражают против этого социального факта.

Но Дэвид Юм заметил: "Если бы вы спросили у большей части членов нации, давали ли они когда-либо свое согласие на власть своих правителей и обещали ли им повиноваться, то они, наверное, составили бы о вас весьма странное мнение и без сомнения ответили бы, что это не зависит от их согласия и что они от рождения обречены на такое повиновение" [Юм 1966: 707]. А если ни один индивид никогда такого договора не заключал, не давал разрешения ни на какую власть и в то же время обречен на повиновение ей, то ссылка на договор не позволяет легитимизировать власть государства над инди-

Англ. гефсаНоп (от лат. ге§ - "вещь"). Овеществление, гипостазирование, т.е. процесс превращения абстрактных понятий в якобы реально существующие феномены, приписывания им субстанциональности, в результате которой они начинают мыслиться как нечто материальное [Философский словарь б.г.].

видами и понять природу политических обязанностей. Обреченное повиновение не имеет отношения ни к легитимности власти, ни к обязанностям гражданина. Поэтому сторонники договора отвечали Юму, что они имеют в виду некий гипотетический договор.

Если договор гипотетичен, то ссылка на него не объясняет историческое происхождение легитимной власти. Такая ссылка — просто шаблон мысли о пространственно-временных условиях власти государства над индивидами. Значит, идея общественного договора не объясняет природу действительных политических обязанностей и является фикцией — спекулятивным рассуждением о том, каким образом согласие, выраженное людьми в неких идеальных условиях, может привести к разным формам правления. Фикция ничего не говорит о том, почему реальные государства (возникшие без всякого согласия) властвуют над людьми: "Наделе гипотетическое согласие не есть форма действительного договора и не может называться согласием" [Ошогкш 1976:17-18].

Практически строгий акт заключения договора не встречается. Поэтому сторонники общественного договора стремились найти в истории неверба-лизованную форму контракта между правительством и собственниками земли: "Так как правительство обладает непосредственной юрисдикцией только над землей и эта юрисдикция распространяется на ее владельца (до того, как он фактически включает себя в общество), только пока он живет на этой земле и пользуется ею, то и обязательство, лежащее на каждом в силу этого пользования, подчиняться правительству начинается и кончается вместе с пользованием" [Локк 1988:333]. Иначе говоря, если индивиды владеют землей до того, как они стали членами общества, то они имплицитно заключают договор и действуют на основе молчаливого согласия с властью. В этом случае согласие индивидов подчиняться государству и польза государства для подданных тождественны. Если польза государства мнима или навязана (т.е. никто о ней не просил или же оно взяло территорию по праву захвата), то никаких обязанностей по отношению к нему индивиды не несут, или же такие обязанности являются неопределенными и произвольными.

Локк установил строгое различие между явным и молчаливым согласием индивидов с данным правительством. Политические обязанности вытекают из факта принадлежности к данному государству. При этом явное согласие гипотетично, а молчаливое согласие есть определенное положение вещей: "...человек подчиняется законам какой-либо страны, ведет спокойную жизнь и пользуется привилегиями и защитой этих законов" [там же]. Но такого согласия недостаточно, чтобы стать членом государства в полном смысле слова: "Ничто не может сделать человека таковым, кроме как его фактическое вступление в сообщество посредством положительного обязательства и непосредственно выраженного обещания и договора. Именно это относится к началу политических обществ, и именно такое согласие делает любого человека членом какого-либо государства" [там же: 334].

Но Локк не доказал идею молчаливого согласия. Если люди существуют молча, то при образовании государств и любой смене власти возникают пункты неопределенности: при каких условиях (если таковые существуют вообще) человек молча поддерживает государство? и с чем конкретно он молча согласен? В итоге природа обязанностей гражданина остается неясной.

Такой способ рассуждения не может ни обосновать, ни защитить государственную власть.

Наконец, идея общественного договора используется для объяснения и легитимизации государства и его власти над гражданами. В этом случае контрактный аргумент становится дескриптивно-гипотетическим. Дело в том, что теоретики общественного договора не столько описывали природу государства, сколько культивировали новую форму его апологетики. Гоббс и Локк прекрасно понимали, что жители Англии XVII в. не давали никакого явного согласия ни на какую власть. В настоящее время дескриптивные элементы конт-рактуализма полагаются самоочевидными, но противоречивыми в политическом смысле слова. Зато ссылка на общественный договор как начало государства позволила сформулировать фактуальное суждение: государство есть продукт человеческой деятельности.

Радикальность этого тезиса несомненна. По существу он означает: фактическая государственная власть не вытекает ни из естественных (врожденных) свойств "монархов Божьей милостью", ни из авторитета Священного писания, ни из факта владения малой или большой территорией. Эти свойства, авторитет и факты мнимы. Государственная власть — одно из человеческих изобретений. При установлении государств люди не прочь получить одобрение Бога. Однако создание государства есть процесс изобретения правовых норм, которые определяют правовую систему и устанавливают обязанности людей ей подчиняться. Отсюда вытекает: легальная власть принадлежит чиновникам, обладающим ею на основании права. Но ни один контрактуалист не считал власть чиновника человеческим изобретением. Согласно Локку, даже родительская власть и власть Бога являются естественными, а не человеческими изобретениями. Так можно ли считать реальную власть чиновников противоестественной, античеловечной или даже дьявольской? На этот вопрос у Локка нет ответа. Зато из контрактного аргумента вытекает: хотя власть системы права есть человеческое изобретение, люди обязаны ей безусловно подчиняться. В чем же специфика взаимодействия людей при создании и поддержке политической и правовой системы?

Термин общественный договор вводит в заблуждение, поскольку содержит неявную посылку: люди молча или вслух обещают друг другу создать и поддерживать некие государственные структуры. В действительности так не бывает. Контрактная аргументация просто "связана с признанием конвенционального характера государственных структур" [Натрюп 1992:58]. Определенные институты, практики и правила образуют искусственный (неестественный) элемент общества. Поскольку люди поддерживают эти конвенции, они играют главную роль в политическом и правовом устройстве страны.

Такой ход мысли можно вывести из текстов Гоббса, который утверждал: каждый человек может догадаться о пользе, которую получает при выполнении приказов правительства в предположении, что все остальные тоже должны их выполнять. Юм считал явными и конвенциональными такие институты (собственность), которые поддерживаются постольку, поскольку их бытие приносит гипотетическую общую пользу. Что же предпочесть — догадку или гипотезу при анализе политической мысли и практики?

Конвенциональное толкование природы общественного договора как гипотетического основания системы права способствует дескриптивному, досто-

верному и логическому объяснению природы государства. При этом становится правдоподобной и определенная интерпретация природы молчаливого согласия граждан с государством. Показатель согласия — поддержка конвенций, образующих политический и правовой строй государства. Индивиды не против государства, если существующие конвенции соответствуют их интересам. Если же этого нет, индивиды молча или явно выражают несогласие, сопротивление и ведут активную борьбу с данными конвенциями. В любом случае все установления государства есть искусственное изобретение.

Следует подчеркнуть дескриптивный смысл указанной концепции. Ни один контрактуалист не утверждал, что после получения согласия государство автоматически становится легитимным и получает моральное одобрение. Просто аргументы за государство на основе договора более-менее истинно описывают государство как искусственное изобретение человека. Этот аргумент достовернее ссылок на божественное, естественное, социально-историческое, геополитическое, цивилизационное и прочее происхождение государств. В любом случае проблема меры истинности концепции договора (согласие индивидов с существованием государства) остается открытой.

Если концепция контракта выполняет дескриптивную роль при объяснении государства, то является ли она нормативной? Контрактуализм рассматривает бытие государства и морали как результат человеческого изобретения конвенций. Отсюда вытекает главный тезис контрактуализма: легитимность государства — универсальная характеристика общества, которая зави-сит от меры эффективности искусственной структуры государства в обслуживании естественных желаний, потребностей и интересов индивидов. Тем самым возникает вопрос: с чем можно и нужно согласиться при переоценке и преобразовании существующих конвенций? Для ответа надо установить меру рационального, морального и общего согласия с ними. Если мера высока, люди могут действовать с опорой на данные конвенции.

Реальные конвенции определяют фактуальность политической жизни. Гипотетические устанавливают меру общего одобрения конвенций и сферу политического долженствования — идеала (или образца) государства. Результат согласия обладает нормативной силой не потому, что люди связаны фиктивными обещаниями в гипотетических мирах. Просто согласие отражает факт: результат рационален для всех (или большинства) людей.

Следовательно, контрактный аргумент означает: молчаливое согласие только тогда связывает индивидов с легитимным государством, когда индивиды согласны с образующими его конвенциями. Необходимое условие согласия — способность индивидов к незаинтересованной и честной оценке и репродукции данных конвенций. Но как определить сферу возможного согласия? На этот вопрос в контрактуализме есть два ответа. Они вытекают из разных точек зрения относительно метода использования идеи договора для описания политической морали.

Противоположные ответы

Рациональная метафизика. Обычно сторонники договора считают собственную аргументацию нормативной: каждый индивид должен поступать так, чтобы его поведение вызывало согласие рациональных индивидов. В этом

смысле контрактный аргумент описывает и предписывает наиболее справедливую форму государства. Иногда аргумент используется для пропаганды общей морали, вытекающей из идеи общественного договора [НатНп 1989]. Опишем два главных аргумента, восходящих к Гоббсу и Канту.

Сторонники Гоббса исходят из посылки: благо — предмет реальных, а не возможных индивидуальных желаний и выбора. Никаких других норм не существует. Рациональное моральное действие реализует, удовлетворяет или максимизирует желания и выбор. Обеспечивает мирную и гармоничную социальную жизнь, при которой исполняются желания и выбор большинства людей. Именно поэтому оно рационально и вызывает всеобщее согласие. Гоббс полагал, что аморальные агрессоры никогда не смогут победить сотрудничающих индивидов. Поэтому социальные конвенции (нормы) образуют базис морали. Индивиды сотрудничают в надежде на аналогичное поведение других людей. Мораль входит в состав социальных конвенций.

Иначе говоря, аргумент за государство и теория морали Гоббса аналогичны. Эта теория базируется на посылке: легитимность социального института морали производна от меры эффективности в выражении человеческих интересов. Социальное бытие морали и политики базируется на изобретении конвенций. Принципы морали и политики зависят оттого, насколько эти конвенции обслуживают желания и выбор индивидов.

А как установить сферу возможного согласия при переоценке и преобразовании конвенций? Для этого надо определить меру одобрения и рационального обоснования актуальных конвенций всеми индивидами. От этих мер зависит рациональное действие. Поэтому при анализе проблемы всеобщего согласия сторонники Гоббса ссылаются на реальные (сфера фактуальности) и гипотетические (сфера долженствования) конвенции моральной и политической жизни.

Следовательно, идея договора в теории морали Гоббса является метафорой, а не понятием. Результат возможного согласия имеет силу императива не потому, что люди связаны фиктивными обещаниями друг другу в гипотетическом мире, а потому, что согласие отражает факт: результат рационален для всех индивидов. Тем самым сфера возможного согласия всех индивидов позволяет создавать дедукции практического разума, устанавливающих общую пользу политических программ любого правительства и партии.

Теория Гоббса привлекательна, поскольку позволяет преобразовать метафору договора в рациональную метафизику: "Эта теория не ставит государство в зависимость от невидимой руки вездесущего Бога или другой таинственной сверхъестественной силы, которой мнимо обладают некоторые члены общества. Она не выводит мораль из неестественных свойств вещей и отвергает 'магические' способности человека к познанию моральных истин, скрытых в потустороннем мире. Эта концепция рассматривает мораль как человеческое изобретение, которое рекомендуется всем индивидам по мере его потенциальной полезности" [Мас1ае 1987: 37].

Однако убедительность этой метафизики зависит от того, насколько на ее базе создана мораль, обладающая реальной силой. Гоббсовский контрактуа-лизм таковым не является. После первого издания "Левиафана" публика была шокирована положением: интерес есть основа человеческих связей.

Исповедующие этику Аристотеля читатели утверждали: теория Гоббса ложна, поскольку устанавливает радикальное отличие человека от других существ. И в настоящее время марксисты, социалисты, коммунитаристы и феминисты считают общественный договор идеологией: "Адекватная теория морали должна учитывать социальную природу и эмоциональные связи индивидов" [СашЫег 1977: 47].

Главный недостаток концепции Гоббса - отрицание внутренней ценности индивидов. Если мораль производна от интересов, то сотрудничество имеет только инструментальную ценность³. Например, Гоббс пишет: "Стоимость, или ценность, человека подобно всем другим вещам есть его цена, т.е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой, и поэтому является вещью не абсолютной, а зависящей от нужды в нем и оценки другого... И как в отношении других вещей, так и в отношении людей определяет цену не продавец, а покупатель" [Гоббс 1964: 118]. С таким отношением не согласны даже сторонники Гоббса: "Моральные императивы приобретают инструментальную ценность только в контексте стремления к определенным целям" [ОашЫег 1986: 127].

Суть дела - в определении причин инструментальной ценности. У каждого человека есть физические и интеллектуальные недостатки, из-за чего он нуждается в сотрудничестве с другими людьми. Без помощи других людей невозможно индивидуальное благополучие. Но это не отменяет популярность различного 8е1/-таа'е-тап'ства - иллюзорного способа достижения самодостаточности. В этом случае требования морали бесполезны. Если человек руководствуется собственными желаниями, прихотями и капризами, его отношение к другим людям мотивировано чувством, а не разумом. И хотя чувства преходящи, именно на их основе рационализируется отношение к другим людям как к средствам.

В реальном мире каждый человек несамодостаточен. Если следовать Гоббсу, только случайные чувства заставляют нас уважать людей, в которых мы не нуждаемся (старики, инвалиды, умственно отсталые дети, жители других стран, с которыми невыгодно поддерживать торговые или политические отношения, и т.д.). Политическая практика Англии, у которой "нет постоянных друзей и врагов, но есть постоянные интересы", и следующих за ней стран в толковании государственных интересов доказывает глубокое различие контрактуализма Гоббса и морали. Мораль предписывает уважение к другому человеку (группе, стране) независимо от пользы и инструментальной ценности взаимодействия с ним. Теория Гоббса сводит сотрудничество к взаимодействию с зависимыми от нас людьми (группами, государствами). В этом случае уважение к ним не выходит за рамки господства-подчинения. Искусственность государства возрастает по мере культивирования отношений господства-подчинения как основы социальной и политической жизни. Архимедова точка опоры. Другой тип теории контракта вытекает из концепции Канта, базируется на общей воле народа и называется первоначальным договором: "Этот договор есть всего лишь идея (здесь и далее в цитатах кур-

^сГь™ГнлГГ,1ва^Д^Гяруг друга производи от обоюдной пользы. А не потому, что 1а^ъ,й облагает внутренней ценностью независимо от пользы.

сив мой. — В.М.) разума, которая, однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том смысле, что он налагает на каждого законодателя обязанность издавать свои законы так, чтобы они могли исходить от объединенной воли целого народа, и что на каждого подданного, поскольку он желает быть гражданином, следует смотреть так, как если бы он дал наряду с другими свое согласие на такую волю. В самом деле, это и есть пробный камень правомерности всякого публичного закона. А именно: если закон таков, что весь народ никаким образом не мог бы дать на него своего согласия, то он несправедлив" [Кант 1999, 543]. Идея первоначального договора используется для анализа справедливости социальной политики.

Но при решении проблемы всеобщего согласия Канг имел в виду не буквальное согласие реально существующих индивидов, а писал о гипотетическом согласии гипотетических индивидов. А политика не может обойтись без общезначимого согласия реальных индивидов. Такое согласие обладает моральной силой, поскольку природа морали познается в процессе достижения согласия. Это означает возможность определения логически непротиворечивых и рациональных политических программ путем квалификации каждого человека как "цели самой по себе".

Д.Ролз развивает концепцию договора Канта. Он дает определение гипотетических индивидов (сторон договора), способ рассуждения которых должен быть моральным, справедливым и независимым от предрассудков. Только так достижима моральная правильность (истинность, тщательность) рефлексии. Стороны договора находятся под занавесом неведения, которое доминирует над культурно обусловленными убеждениями, политическими взглядами и личными свойствами (раса и пол) индивидов. Ролз стремится очистить индивидов от аморальных убеждений и когнитивных деформаций, обусловленных несправедливым социальным устройством. Только при соблюдении этих требований индивиды могут решить проблему истинной концепции справедливости, рассуждать и заключать справедливый договор согласно требованиям морали.

Правда, идея занавеса неведения помещает всех индивидов в первичную ситуацию. Поэтому одни отвергают выводы Ролза, соглашаясь с Кантовым применением идеи общественного договора для описания морали, сторон договора и обоснования выводов. Другие применяют метод Ролза при определении политической справедливости и морали в целом [см. Натргоп 1988].

Иначе говоря, кантианцы рассматривают договор как средство поиска справедливости, но одновременно используют его как метод дескрипции. Вслед за последователями Гоббса кантианцы пытаются посредством договора выработать понятия для решения моральных проблем. Сторонники Гоббса используют язык контракта при квалификации морали как человеческого изобретения для достижения общей пользы. Кантианцы применяют тот же язык для определения моральных принципов и концепций как доказуемых суждений. Они образуют процедуры морального доказательства — общего процесса рассуждения, в рамках которого используется идея договора.

Кантовская аргументация убедительнее теории Гоббса, но тоже не свободна от недостатков. Ролз утверждает: при обсуждении проблемы всеобщего согласия мы становимся на Архимедову точку опоры и наблюдаем территорию морали с незаинтересованной точки зрения. Однако Ролз не доказал, что его вер-

сия договора создает точку опоры, которая базируется на морально безукоризненных основаниях, исключает все предрассудки и интуиции граждан несправедливого общества. Наоборот, в данной версии договора моральные предрассудки существуют в двух видах:

а) как скрытые мотивы признания справедливости частичных правил, посы
лок и свойств контрактной ситуации. Теория Ролза критикуется феминистами,
поскольку его главная посылка — в первичной ситуации стороны руковод
ствуются собственным интересом — базируется на убеждении в достоверно
сти человеческой психологии. Источник такого убеждения — дискредити
рованная концепция человеческой природы. В концепции Ролза не учиты
ваются забота о других людях (вытекающая из чувства сострадания) и анга
жированность (вытекающая из уважения и чувства долга в отношении
других людей). Значит, даже благородный кантианец не может преодолеть
влияние анахроничных индивидуалистических убеждений;

б) как процедура рассуждения, которая ведет к определенным политиче
ским выводам. Ролз не объясняет, почему его аргументация базируется на мак
симально-минимальном правиле выбора в условиях неопределенности.
Между тем именно на этой основе стороны договора делают выбор концеп
ции справедливости. Если данное правило исключить из аргументации, выбор
той или иной концепции может опираться только на неясные интуиции отно
сительно "наилучшего выбора". Если их проверить с точки зрения морали,
они окажутся ложными [см. НиЫп 1979: 363-372].

Некоторые кантианцы вообще не считают метод контракта Архимедовой точкой опоры. Например, с контрактной точки зрения природа морального зла определяется так: "Действие есть зло, если его реализация в данных условиях запрещается всеми системами правил поведения, ни одну из которых никто не может рационально опровергнуть как основу сознательного добровольного всеобщего согласия" [8сап1оп 1982: ПО]. Это определение описывает свойство морального зла, но не объясняет смысл термина рациональный.

Т.Скэнлон проанализировал выбор противоположных политических программ. Если политическая программа А прошла утилитарную проверку, но ухудшила жизнь индивидов, они могут ее отвергнуть на рациональном основании: после внедрения программы А некоторые индивиды живут хуже по сравнению с альтернативной программой В, которая не ухудшает социальную жизнь индивидов. Но из этого факта не вытекает рациональность критики программы А. По мнению Скэнлона, критику программы А со стороны проигравших надо сравнить с критикой программы В со стороны индивидов, которым после ее внедрения стало хуже, нежели при внедрении А: "Можно ли считать нерациональным индивида, который не желает смириться с положением, возникшим после внедрения программы Л? Ведь в итоге другие получают пользу, от которой он вынужден был отказаться после внедрения программы 5" [Мб.: 123]. На основании каких критериев рациональности возможен верный ответ на этот вопрос? Сканлон не приводит аргументов, позволяющих признать правоту одной из указанных групп. Поэтому ссылка на рациональность выбора скрывает неопределенную интуицию.

Неясны и поводы для проверки. Нельзя утверждать, что все индивиды приходят к одним выводам на основе одной идеи рациональности. А поскольку

не существует ни общепризнанной концепции рациональности, ни общепризнанного ее объяснения, то членов несправедливых обществ тоже надо признать рациональными. Значит, аргументы Скэнлона опираются на интуицию и ведут к противоположной теории этики.

Иначе говоря, Скэнлон предлагает очередную версию этического интуиционизма. Если источником интуиции признать утилитаристскую теорию морали, контрактный метод превращается в способ упорядочивания идей другой теории. В частности, утилитаризм квалифицирует рациональное опровержение как процедуру, мотивированную тем, что выбор не максимизирует групповую пользу. Однако Скэнлон обсуждает антиутилитаристские идеи посредством аргументов, а не интуиции. Он признает возможность совпадения контрактного способа рассуждения с принципом пользы, но отвергает утилитаристскую форму аргументации данного рассуждения.

В чем же специфика контрактного способа рассуждения? На этот вопрос ответа нет. Скэнлон не объясняет смысл обсуждаемых идей, причины особых надежд на них и способ взаимодействия при принятии интуиционистской процедуры морального рассуждения. Поэтому возникает подозрение: если кантианец говорит о всеобщем согласии, он защищает собственный случайный и произвольный выбор моральных и политических концепций. И не может привести в их пользу удовлетворительные аргументы на основе достоверных и ясных посылок.

* * *

Не существует удовлетворительного и свободного от недостатков нормативного контрактуализма. Но это не отменяет привлекательность контрактного способа моральной рефлексии. Это значит, что моральные и политические стратегии должны обосновываться с учетом бытия и потребностей индивидов, а не больших социальных групп, этносов, наций и других видов общности. Коммунитаристы критикуют теорию контракта, полагая социальные ценности основой и критерием моральных и политических стратегий. Утилитаристы критикуют теорию контракта, полагая критерием морали максимум социальной пользы (а не индивидуальные желания и выборы). В свою очередь контрактуалисты считают, что сторонники указанных теорий недооценивают внутренние личностные ценности и различия индивидов. Теоретики контракта признают ответственность политики и морали за выражение легитимных интересов и потребностей всех индивидов. При этом индивид — исходный пункт любой теории морали и политики. Но убедительность контрактного метода зависит от способности его сторонников создать нормативную теорию договора, которая преодолеет описанные недостатки.

Современная социальная и политическая мысль базируется на постулате: общество обладает своей собственной жизнью. Отсюда вытекает понимание социальной теории как формы научной критики всех идеологических форм общества (марксистская традиция) или как формы моральной критики государства и политической власти (либеральная и социалистическая традиции). Обе формы критики вытекают из идеи гражданского общества — комплекса социальных взаимодействий, независимых от контроля правительства и других внешних сил. Гражданское общество — это повод для научной,

моральной, политической, религиозной и всякой иной критики государства и политической власти. Но для этого гражданское общество должно удовлетворять двум условиям: быть независимым от контроля правительства, поскольку без независимости невозможна адекватная оценка способа действия и мышления всех властвующих лиц — от первого лица государства до последнего участкового милиционера и канцелярского клерка; состоять из рациональных и независимых индивидов, поскольку только они способны поддерживать и отвергать любые действия власти. Тем самым проблема нормативной теории договора смещается к созданию указанных условий существования гражданского общества. Парадокс в том, что выполнимость данных условий пересматривается в неоинституционализме и других направлениях современного социального анализа. Эта тема требует особого обсуждения.

Бакеркина В.В., ШестаковаЛ.Л. 2002. Краткий словарь политического языка. М.: АСТ, Астрель.

Гоббс Т. 1964. Избр. произв. в двух томах. Т. 2. М.: Мысль.

Кант И. 1999. Основы метафизики нравственности. М.: Мысль.

ЛоккД. 1988. Соч. в трех томах. Т. 3. М.: Мысль.

Макаренко В.П. 2002. Ното есопогтсив и средний избиратель: парадоксы общего выбора. — Общество и экономика, № 3-4.

Макаренко В.П. 2002а. Намерения и последствия: когнитивные аспекты демократии. — Полис, № 4.

Макаренко В.П. 20026. Аналитическая философия права: проблемы и перспективы. Правоведение. Научные доклады высшей школы, № 6.

Макаренко В.П. 2002в. Либеральная парадигма: от ночного сторожа к ограниченному суверенитету. — Вестник МГУ. Сер. 18. Социология и политология, № 4.

Макаренко В.П. 2002г. Аналитическая политическая философия: очерки политической концептологии. М.: Праксис.

Макаренко В.П. 2009. Политическая концептология: первые итоги разработки. — Полис, № 6.

Юм Д. 1966. Сочинения в двух томах. Т.1. М.: Мысль.

Философский словарь б.г. - т1г$1оуаге1.сот/сотет_Ш/КЕ1Р1КАС1'А-11887.Ь1т1

0\уогкт К. 1976. ТЬе оп§та1 ро$Шоп. — Яеаа'т% Кам?1з. (Ед. Ьу Оате1$ Ы.). Ы.У.

Оаи(Ыег Э. 1986. Мога1$Ьу А§геетеп1:. Охгогд.

ОаШЫег О. 1977. 8ос1а1 сопПас! аз Шеою^у. — РНИозорНу апй РиЪИс Ар/Ыгз, № 6.

НатПп А. 1989. ЫЬепу, соШгас! апс! те 81а1е. - Тпе Сооа" РоНгу. (Ей. Ьу НатПп А., Репп Р.). Охюп±

Натр1оп.1.1992. Оетосгасу апё 1пе ги1еоГ1а\у. - Мотоз. (Её. Ьу 5пар1го3., Вате* К.) 1М.У.

Натрюп }. 1988. Сотгас* апй Спогсез: ёоез Ка\у1з Ьауе а $ос1а1 соп1гас! теогу? — Зоита1 о/РНИозорНу, № 77.

Натр1оп 5. 1986. НоЬЬез апа" 1Ие 8оаа1 Сопггас( ТгаКраткий словарь политического языка. М.: АСТ, Астрель.