ДУШЕВНАЯ ГИГИЕНА 1 страница

Содержание

Предисловие

Статьи

Душевная гигиена

Школа борьбы в социологии

Цивилизация и великие исторические реки

Предисловие Элизе Реклю

Глава первая. Что такое прогресс?

Глава вторая. Прогресс в истории

Глава третья. Географический синтез истории

Глава четвертая. Человеческие расы

Глава пятая. Среда

Глава шестая. Великие исторические периоды

Глава седьмая. Область речных цивилизаций

Глава восьмая. Нил

Глава девятая. Тигр и Евфрат

Глава десятая. Инд и Ганг

Глава одиннадцатая. Хуанхэ и Янцзы

Примечания

Указатель имен

В. И. Евдокимов

ДУШЕВНАЯ ГИГИЕНА

Здоровье есть житейская формула

правды, добра и красоты.

Э. фон Фейхтерслебен

Переживаемая нами эпоха есть по преимуществу эпоха душевных болезней и

разнообразнейших нравственных расстройств. Скорбное народонаселение

сумасшедших домов возрастает во всех цивилизованных странах с ужасающею

быстротой; в то же время значительно возрастает число самоубийств, которые

принимают порою эпидемический, острый характер. Для борьбы с этим постоянно

возрастающим злом новая медицинская отрасль — психиатрия, или душелечение,

— возникла на наших глазах и раньше, чем теоретические мыслители успели

договориться до категорических определений в области рациональной психологии.

Два мира — физический и нравственный, — о единстве которых написано так

много хороших книг, фактически перемешались в своих взаимных отношениях и

вызвали в нашем общественном и частном быту непроходимую путаницу. В одном

случае причины, очевидно чисто нравственные, духовные, производят целый ряд

болезненных явлений, против которых бесплодно было бы морализировать и

поучать, а приходится действовать слабительными, горчичниками и другими

снадобьями латинской кухни. Там, наоборот, органические расстройства вызывают

нравственные потрясения.

Добросовестные врачи все чаще и чаще начинают признавать бессилие своих

аптечных снадобий против этих страданий и принимают столь мало свойственную

им роль философов и моралистов. С другой стороны, уголовный суд, призванный

карать порочную волю, поставляется в необходимость идти рука об руку с меди-

цинскою экспертизою из опасения казнить органическое расстройство наряду с

тяжким преступлением.

Судье и врачу приходится во всяком случае иметь дело только с явлениями

чрезвычайными, выдающимися из ряда и насильственно обращающими на себя

наше внимание. Самый слабый человек, прежде чем решиться на преступление,

выдерживает с обуревающею его маниею продолжительную и мучительную

борьбу; многие заканчивают свою жизнь в этой борьбе, не дойдя до скамьи

подсудимых. К врачу обращаются только тогда, когда расстройство принимает уже

чересчур решительный, острый характер. Сумасшествия так редко излечиваются

именно потому, что их обыкновенно принимаются лечить уже тогда, когда они

становятся неизлечимыми. Преступление, сумасшествие, самоубийство — только

мрачные финалы долгих и мучительных драм, которые могут оборваться и раньше

этой трагической развязки. Возрастающая цифра этих катастроф важна

главнейшим образом потому, что она заставляет нас обратить наше внимание на

тот житейский строй, который служит фоном для этих грозных картин, столь

обильно иллюстрирующих собою новейшую медицинскую и судебную практику.

Медицинская статистика вообще дело еще очень новое; к тому же когда нам

представляют длинные ряды цифр, красноречиво свидетельствующих о

возрастании какого-нибудь недуга в новейшие времена, то у нас естественно

возникает мысль, что возрос, может быть, не самый недуг, а возросла только наша

внимательность к страданиям ближних, возросло главнейшим образом наше

умение различать болезни, которые предки наши смешивали под каким-нибудь

общим названием или которых они вовсе не замечали.

Многих уже поражал тот кажущийся контраст, что в новейшее время

значительно увеличилось количество обуревающих нас тяжких и опасных

болезней, а средний уровень долговечности тем не менее все-таки scn88.5 растет с каждым

новым успехом цивилизации. Некоторые специалисты стараются устранить это

противоречие, уверяя нас, что болезни новейшего времени отличаются

преимущественно своим медленным, хроническим ходом, тогда как предки наши

или пользовались вожделенным здравием, или быстро умирали от скоротечных

воспалений и горячек; что в особенности мы сделали значительный шаг вперед в

искусстве поддерживать жизнь слабых, золотушных и анемичных детей, которые

неизбежно погибали в самом раннем возрасте при грубом и суровом образе жизни

наших предков. Таким образом, и возрастание средней продолжительности жизни,

и возрастание численности народонаселения некоторых стран идут рука об руку с

увеличением массы страданий, на которые мы обречены в этой юдоли плача.

Смерть — естественный враг всего живого, и уменье отсрочить на возможно

долгое время неизбежный ее удар составляет, конечно, отрадное явление. Но

искусство продолжать на долгие сроки страдания людей и увеличивать число

страдальцев не составляет еще конечного предела наших прогрессивных

стремлений. Макробиотика, т.е. искусство долго жить, все более и более уступает

свое место гигиене, т.е. искусству хорошо жить. Но быть здоровым не значит

только не быть больным, т.е. не иметь какого-нибудь недуга, признанного

медицинскою практикою и носящего какое-нибудь мудреное латинское прозвище.

Быть здоровым — значит прежде всего быть человеком, быть самим собою,

пользоваться известным равновесием всех своих нравственных и физических

способностей; без этого равновесия жизнь становится не в жизнь.

Легко поддерживать равновесие там, где приходится иметь дело с небольшим

числом очень грубых и несложных элементов. Отечественная балалайка зудит

свою камаринскую до тех пор, пока не порвутся струны. Сложное электрическое

фортепиано Гиппа портится очень легко при мало-мальски невнимательном с ним

обращении. Невежественный костоправ да мистик-шарлатан были вполне

достаточны для того, чтобы охранять и восстановлять дебелое здоровье наших

предков. Но новому времени нужны иные врачи.

Цивилизация прежде всего усложнила и рафинировала человеческий

организм до того, что хинин и ревень, даже будучи приправлены всеми новейшими

ухищрениями латинской кухни, не в силах оградить нас от мучительных

повреждений и расстройств, мешающих нам быть здоровыми. Ввиду этого

усложнения новая медицина не могла уже удержаться в своем прежнем

схоластическом отчуждении от жизни, не могла удовольствоваться одним своим

внутренним совершенствованием. Она все более и более стремится сойти со своих

мистических ходулей и сделаться самой популярнейшей из наук, создать себе в

своих пациентах толковых помощников и сотрудников.

В медицинской литературе позднейшего времени популярные сочинения

играют все более и более видную роль. Лучшие врачи в один голос твердят нам,

что с их стороны самые рациональные и часто геройские усилия должны фатально

оставаться бесплодными в борьбе с недугами, подготовляемыми и развиваемыми

всею совокупностью окружающих нас условий. С практической стороны

популярная медицина и гигиена оставляют еще желать очень многого; но их

философское, общее, в особенности же нравственное значение уже и теперь

поистине громадное.

Не выходя из пределов строгой специальности, врачи-гигиенисты и

популяризаторы воспитывают наш грубый эгоизм, обтесывают его и делают

социальным чувством. Они указывают нам на теснейшую солидарность,

связывающую между собою членов одного и того же общества и заставляющую

наиболее передовых и счастливых его членов расплачиваться тяжелыми и почти

всегда смертельными эпидемическими болезнями за нищету и невежество низших

общественных слоев. Все формы тифа, порождаемого грязью и бедностью,

подвергают опасности жизнь самых достаточных классов, тщетно усиливающихся

оградить себя от заразы в роскошных своих хоромах. Вероятность здоровья и

продолжительной жизни для каждого ставится, таким образом, в теснейшую и

чересчур очевидную зависимость не от суммы тех благ и забот, которыми он может

окружить себя, а от культурного и экономического уровня всего общества.

Несмотря на то что литература популярных медицинских и гигиенических

сочинений у нас еще в зародыше, но мы уже можем указать на целый ряд

чрезвычайно благодетельных преобразований, вызванных ею в области

общественного и домашнего воспитания, в семейной жизни, в организации

некоторых промышленных ветвей... Короче говоря, нет такой отрасли нашего быта,

в которой рациональная медицина новейшего времени не указывала бы нам на

сотни улучшений и реформ, настоятельно требуемых во имя личной безопасности

и здоровья каждого.

Но роль гигиены в нашем быту не может оставаться чисто отрицательною,

т.е. сводиться исключительно к излечению или даже предупреждению болезней.

Напрасно мы стали бы думать, будто человек, не одержимый никаким, так сказать,

официально признанным недугом, находится в полном самообладании и

пользуется тем вожделенным равновесием всех своих сил, которое называется

здоровьем. С постоянно возрастающим прогрессом нервной напряженности,

вызываемой лихорадочной деятельностью нашей эпохи, в современном

человечестве все более и более развиваются томительные хронические

расстройства, которые еще нельзя назвать болезнями, которые не определяются ни

в одном патологическом учебнике, но которые тем не менее служат источником

бесконечных страданий, задерживают нормальное развитие и отдельных лиц, и

целых обществ, которые, наконец, прямо подвергают опасности самую жизнь уже

тем, что делают наш организм крайне восприимчивым к эпидемическим и другим

случайным болезням.

Врачи старой школы обыкновенно с пренебрежением относятся к этого рода

расстройствам, считая их за плод досужего воображения; более просвещенные и

более опытные врачи в большинстве случаев вынуждены признавать свою

несостоятельность перед этими расстройствами, имеющими главнейшим образом

нравственные причины. Только психиатры, научившиеся из практики придавать

нервным и нравственным явлениям их истинное значение, начинают понимать, что

эти болезненные состояния воли, ума и воображения так же вещественны и

реальны, как воспаления и лихорадки. От случая зависит обыкновенно обратить их

в признанное сумасшествие, которого границы строго определить невозможно и до

сих пор. «Все думают, что я с ума сошел, а мне кажется, что весь свет сошел с ума.

Вся беда моя в том, что большинство на стороне всего света», — говорил один

жилец желтого дома, и он, конечно, был прав.

Макс Симон, Жоли и некоторые другие французские психиатры, которых мне

приходилось читать, утверждают, что относительно большинства их пациентов нет

возможности определить, когда именно началась их болезнь. То, что обыкновенно

считают за начало сумасшествия, бывает только случайный симптом, вызванный

какими-нибудь посторонними обстоятельствами. По мнению Симона (сына),

сумасшествие, даже наследственное, часто легко может быть предотвращено

своевременною нравственною гигиеною.

Со времени знаменитого рассуждения Кабаниса «О соотношении физической

и нравственной природы человека» («Rapports du physique et du moral de 1'homme»)

на тему единства духовного и физического мира написано очень много весьма

поучительных книг. Но вопрос о нравственной гигиене, т.е. о необходимости

ограждать наше здоровье не только медицинскими, но и нравственными мерами,

принадлежит к числу новейших и наименее разработанных научных вопросов.

Первое из известных нам сочинений на эту тему издано, кажется, в Париже в

1837 году Казимиром Бруссе под заглавием «Нравственная гигиена, или

Применение физиологии к нравственности и воспитанию» (С. Broussais. Hygiene

morale; ou Application de la physiologic a la morale et a l'education. Bruxelles, 1837).

Как всякая первая попытка, сочинение это интересно гораздо больше по общему

мировоззрению и по добросовестной смелости автора, чем по практической

важности добытых им результатов. Гораздо большею известностью пользуется

труд австрийского доктора, барона Э. фон Фейхтерслебена, выдержавший по-

немецки семнадцать изданий и переведенный на английский и французский языки.

Я цитирую французский перевод этого сочинения, отпечатанный недавно уже

третьим изданием под заглавием «Гигиена души». Еще новее «Нравственная

гигиена» («Hygiene morale») доктора Жоли и «Гигиена ума» («Hygiene de 1'esprit»)

доктора Макса Симона, сына.

Мы, конечно, не говорим о сочинениях чисто психиатрических, вроде,

например, превосходного, но, к сожалению, неоконченного труда бывшего

профессора Цюрихского университета доктора Гризингера, и о других,

предназначенных не для публики, а для врачей. Гигиена тем и отличается от

медицины, что она для применения своих положений не нуждается в особых

специалистах.

Небольшие брошюрки Жоли и Макса Симона представляют некоторый

интерес благодаря тому, что авторы их опытные психиатры. Обе они составлены

почти по одному общему плану в виде беглых заметок, не связанных между собою

никаким систематическим или строго обдуманным единством. Анекдотическая

часть играет в них очень видную роль, и нельзя сказать, что бы анекдоты (особенно

у Симона) были всегда удачно подобраны. Фейхтерслебен не психиатр, а просто

образованный врач, игравший в политических волнениях 1848 года в Вене

некоторую роль и обладавший громадным общим образованием. Книга его имеет в

значительной степени чисто литературный характер. Французский переводчик д-р

Шлезингер-Райе снабдил ее объемистыми подстрочными примечаниями, мало

прибавляющими к достоинствам и содержательности самой книги.

В книге Фейхтерслебена читатель найдет множество прекрасных, часто

оригинальных мыслей, высказанных в превосходной литературной форме, но без

строгой последовательности. Почти половина этого сочинения состоит из

отрывочных maximes et penseesi, но главная цель автора все-таки проведена очень

последовательно. Он поражен тем, что в массе страданий, угнетающих

современное человечество, большая половина таких, которые как бы умышленно

созданы нами самими. Чтобы вычеркнуть их навсегда из мира печальной

действительности, достаточно только сознательно пожелать их исчезновения. Но

как научить людей этому сознательному желанию?

Инстинкт самосохранения и узкий животный эгоизм вечно торчат перед

нашими глазами, как своеобразно окрашенные очки, представляющие нам

решительно все в извращенном виде. Эта оптическая ошибка заставляет нас на

каждом шагу поворачиваться спиной к желанной цели с наивной уверенностью,

будто мы очень упорно и сознательно стремимся к достижению ее. За

исключением очень ограниченного числа мономанов, никто не ищет богатства для

богатства, но всякий желает богатства как средства жить в свое удовольствие. И

что же? В погоне за этим средством человек ставит себя в положение, делающее

невозможным самую цель: прежде чем богатство нажито, уже утрачено навсегда то

равновесие физических и нравственных сил, без которого не может быть и речи об

удовольствии.

Возьмем ли мы счастливца, которого судьба избавила от этой головоломной

погони за наживою, которого единственною заботою является трудная задача

устроить свою жизнь к вящему удовлетворению своего узкого эгоизма, и тут дело

оказывается нелегким. За первою половиною жизни, незаметно пролетевшею среди

увлечений всякого рода, чередующихся с тоскою, следует долгий финал

разочарований и опасений. Сосредоточенный на самом себе, на сохранении своей

жизни и здоровья, такой счастливец почти неизбежно развивает в себе

отвратительнейшую и мучительнейшую болезнь — мнительность, ипохондрию, —

которая хотя и может избежать неотразимого трагического исхода, но которая

делает самую жизнь недостойною забот об ее сохранении.

Несмотря на литературность и поверхностность изложения, книга

Фейхтерслебена очень удовлетворительно показывает, что здоровье никоим

образом не может быть плодом эгоистических, хотя бы и очень рассудительных

забот о себе, что из гигиенических предосторожностей мы прежде всего должны

научиться смотреть на себя как на ничтожную часть великого, сложного целого.

«Только тот может сохранить телесное и нравственное здоровье до конца своих

дней, — говорит он в одном из своих афоризмов, — кто рано сумел

заинтересоваться в судьбах всего человечества». «Для духа, как и для тела, —

говорит он в другом месте, — жизнь есть труд... Вечно прислушиваться, вечно

учиться, вечно думать — в этом вся жизнь. Когда мы становимся неспособными к

жизни в этом ее смысле, то нам нечего и хлопотать о продолжении своего

существования». «Существует ли искусство удлинять жизнь? Не знаю, для меня

интереснее искусство делать жизнь достойною сохранения и удлинения...»

В книге этой немало общих мест, но в ней основное отношение автора к

своему предмету отличается и новизною и оригинальностью. Всего же интереснее

для нас сочинения этого рода тем, что самое появление их ознаменовывает собою

конец периода бесплодной морализации и начало новых отношении нашего ума к

запутанным вопросам нравственности.

На нижеследующих страницах мы постараемся извлечь из

вышепоименованных книг то, что, по нашему мнению, они заключают в себе

наиболее интересного и поучительного, пополняя по мере надобности их поучения

данными, почерпнутыми из психологических сочинений более отвлеченного

содержания, которых много появляется теперь во французской литературе и из

числа которых мы в особенности упомянем здесь этюды Булье об удовольствии и

страдании, печатавшиеся в очень распространенном «Revue Scientifique» и недавно

появившиеся отдельным изданием.

I

Нравственные гигиенисты вовсе не требуют от нас, чтобы мы все свое

внимание сосредоточивали на самих себе, тщательно прислушиваясь к тому, что

происходит в нашем сознании, напряженно анализируя все, что происходит внутри

нашего Я. Совершенно наоборот. Все вышеуказанные авторы единогласно

утверждают, что подобное сосредоточивание человека на своей собственной особе

доступно только очень немногим избранным натурам, которых личность, так

сказать, слишком объемиста сама по себе и способна во всякую данную минуту

представить материал для интересной психологической деятельности. Для

громадного большинства простых смертных такое самонаблюдение есть

чистейший яд и может только вернейшим образом повести к ипохондрии, истерии

и т.п., часто очень опасным и всегда крайне мучительным расстройствам.

Одиночество само по себе не значит еще решительно ничего и может иметь в

глазах нравственного гигиениста чрезвычайно различные значения. Вот как

отзывается об этом предмете Макс Симон в афоризмах и изречениях, которыми, по

примеру Фейхтерслебена, он заканчивает свою книгу: «Для человека существует

внешняя среда и среда внутренняя. Последняя слагается из наших мыслей,

стремлений, привязанностей и воспоминаний. Среда внешняя насильственно

охватывает человека, в среде внутренней каждый из нас чувствует себя гораздо

больше хозяином». Само собою разумеется, что эта внутренняя среда для

различных людей бывает совершенно различная. Один и тот же человек не во

всякую данную минуту имеет равно богатый запас мыслей, стремлений и

воспоминаний, и не всегда запас этот в нем одинаково доброкачествен. Фурье,

проведший большую часть жизни на чердаке в Безансоне, Кант, никогда не

покидавший маленького немецкого городка, умели найти материал для

чрезвычайно интересной вообще и гигиеничной для них самих внутренней

деятельности. Но есть натуры совершенно иного закала, которые при такой же

точно степени даровитости постоянно нуждаются во влиянии внешней среды, так

как они очень скоро переваривают в себе самих однажды заготовленные ими

запасы. Такими натурами были Гёте, Вольтер и большинство даровитейших

французских писателей конца прошлого столетия, за единственным, может быть,

исключением — Ж.Ж .Руссо. Вместо того чтобы предписывать самим себе или

своим близким уединение или общество, мы должны выяснить себе то

нравственно-гигиеническое влияние, которое сосредоточенность в себе или

развлечение в обществе должно оказать в данную минуту. Вообще же говоря, коль

скоро человек начинает замечать, что он перестает быть хозяином в своей

внутренней среде, ему необходимо хотя бы в видах освежения себя отдать себя на

время во власть среде внешней. Но, предписывая себе или другим бегство от

уединения, мы никогда не должны забывать, что, как выражается Макс Симон,

«уединение, испытываемое нами в обществе людей, которым совершенно чужды

наши стремления, наши мысли и наши привязанности, гораздо томительнее, чем

уединение в глуши лесов или степей».

«Нравственная жизнь, как и жизнь физическая, — говорит Фейхтерслебен, —

слагается из всасываний и выделений, из вдыханий и выдыханий. Для нашего

здоровья необходимо, чтобы между различными ее пульсациями существовало

известное равновесие».

Душа, как и тело, нуждается в пище, которую она только и может черпать

извне, но, по примеру некоторых животных, она может вбирать в себя запас пищи,

необходимой ей на продолжительное время вперед. Переработав этот собранный

запас, она необходимо должна отдать часть его окружающей внешней среде из

опасения томительных расстройств. Рекомендовать развлечение и общество

человеку в то время, когда он сосредоточен на внутренней работе, так сказать, на

переварении набранных им извне впечатлений, совершенно равняется демьянову

гостеприимству, требующему, чтобы по горло сытый человек обременял себя

новою пищею. Но зато как скоро человек истощил и переработал в себе весь запас

почерпнутой им извне духовной пищи, сосредоточение в себе неизбежно поведет

его к сосредоточению на себе, т.е. к мучительному самоистощению, которое может

дать только самые гибельные результаты. Коль скоро вы начинаете замечать, что

ваша собственная особа принимает в ваших глазах слишком преувеличенное

значение, что вопрос о сохранении вашего драгоценного здоровья начинает

чрезмерно поглощать ваше внимание, тогда бегите от себя куда глаза глядят, ибо

дальнейшее пребывание в самом себе грозит вам худшим изо всех зол:

нравственным __________разложением при жизни, называемым ипохондриею или

мнительностью. Таков единодушный совет всех прочтенных мною гигиенистов

ума и духа.

Вечный обмен между нашим внутренним Я и окружающею средою в каждом

живом существе совершается непременно различно. Различие в степени и способах

поглощения впечатлений, заимствуемых нами извне, а также в способах

переработки и отражения этих впечатлений составляет индивидуальный характер

каждого. Нравственные условия здоровья, т.е. благосостояние каждого лица,

заключаются единственно в нормальности этого обмена, а эта нормальность в свою

очередь всего меньше зависит от каких бы то ни было психологических тонкостей.

По крайней мере в настоящее время самый счастливый из смертных обставлен так,

что ему еще нет надобности прибегать к микроскопически утонченным

самонаблюдениям, чтобы разглядеть существеннейшие и главнейшие из

препятствий, мешающих такому нормальному обмену. При таком основном

воззрении на свою задачу разбираемые нами авторы, очевидно, не должны

придавать особенного значения философской строгости и точности определений. В

книге полнейшего и обстоятельнейшего из них, Фейхтерслебена, определения

занимают всего несколько страничек.

«Не требуйте от нас, — говорит этот автор на странице 63, — цельных и

строго законченных систем... Есть предметы, которые можно уловить только в

беглом очерке... Пусть те философы, у которых много свободного времени,

трудятся над установлением различий и границ между душою и телом и решают

вопрос, существует ли одна в отдельности от другого? Я не вижу никаких

неудобств приписывать душе ту власть, которую материалисты относят к

особенным органам нашего тела, имеющим будто бы своею специальностью

думать и хотеть. Назовите самую причину каким угодно именем: проявления ее от

этого не изменятся ни на волос; а я изучаю одни только проявления...» «Душа

проявляется нам только в своем общении с реальным миром. Следовательно,

совершенно бесплодно было бы рассуждать о влиянии души на тело и тела на дух,

так как мы говорим только о таких явлениях, в которых оба эти элемента

участвуют нераздельно. Правою рукою можно схватить левую руку, но рука не

может схватить сама себя. Так же точно и мысль, которая есть продукт того, что

мы называем духом и матернею, не может объять душу и материю, т.е. самую

себя».

Препятствия к нормальному обмену впечатлений между нашим внутренним

Я и внешнею средою могут равно проистекать и из среды нашего Я. Все равно, как

мы ни назовем эту внутреннюю, реагирующую нашу способность: душа,

темперамент, характер или т.п. Для практической борьбы с препятствиями,

мешающими нам быть здоровыми и счастливыми, дальнейшие измышления

философов на эту тему, строгое определение границ между разнообразными

душевными категориями могут дать нам драгоценные указания; но на первое время

значительная часть задачи может быть исполнена и без них. Исключительно

изучать только влияние среды было бы такою же односторонностью, как и

сосредоточивать все внимание на внутреннем Я, важная роль которого никоим

образом оспариваема быть не может. Фейхтерслебен ссылается на превосходную

сцену из шекспировской трагедии: король Лир и его шут блуждают ночью,

прикрытые одним и тем же плащом, среди бури с холодным дождем. Оба

подвержены, конечно, вполне равносильным внешним влияниям, а между тем шут

зябнет и коченеет от холода, которого совершенно не чувствует изгнанный король,

поглощенный своею внутреннею тревогой. Примеры менее поэтические, но более

убедительные можно было бы цитировать десятками. Сумасшедшие, нервное

возбуждение которых достигает часто предела, недоступного для людей в здравом

уме, могут противостоять таким вредным внешним влияниям, которые неизбежно

должны сокрушить здоровую организацию. Раненный в жару боя солдат часто не

чувствует боли от полученной раны. Бывали случаи, что люди, несколько лет

лежавшие в параличе, под влиянием сильной внешней опасности внезапно

находили в себе силы бежать из загоревшейся комнаты. Врачи, сильно

заинтересованные изучением какой-нибудь новой заразительной болезни, могли

без вреда для себя вступать в такие общения с зараженными пациентами, которые

действовали гибельно, например на индифферентных сторожей; да и вообще

известно, что заразительные болезни всего более опасны для людей, ослабленных

нравственно, например самим страхом заражения. Лондонский климат действует

чересчур несомненно пагубно на жителей этой столицы тумана и копоти; но д-р

Мид (Mead) замечает, что действие его особенно губительно отражается на людях

нравственно ничтожных, на великосветских хлыщах, которые, однако ж,

обставлены несравненно выгоднее с общегигиенической точки зрения, чем массы

лондонских рабочих, среди которых ипохондрия и сплин встречаются гораздо

реже, чем у тузов из Сити или у лордов верхней палаты... Все эти факты, и сотни

им подобных, можно очень удобно признать, не становясь под знамена ни того, ни

другого лагеря. Фейхтерслебен, заметим кстати, сильно склоняется на сторону

идеализма, чем и разнится существенно от Казимира Бруссе, твердо стоящего на

физиологической почве. Гёте, который меньше разбираемого нами автора может