Батыево нашествие в освещении и оценках дореволюционных исследователей

ГЛАВА 2.

ИСТОРИОГРАФИЯ РУССКО-МОНГОЛЬСКОЙ ВОЙНЫ 1237-1241 ГГ.

Батыево нашествие в освещении и оценках дореволюционных исследователей

Ссылаясь на американского методолога А. Мегилла, оперирующего, как и многие западные исследователи, не понятием историографии, а понятием исторических источников второго порядка (то есть документов, созданных некими авторами по следам события с целью запечатления этого события[1]), обзор историографии проблемы следует начать едва ли не с русских летописей.

В основе рассказов о русско-монгольском военном столкновении 1237-1241 гг. лежат две версии: Южнорусская, по Ипатьевской летописи, и Северорусская, по Лаврентьевской. Летописи рисуют страшные бедствия, постигшие Русь в трагический период нашествия татар. Ипатьевская летопись получила свое название по месту нахождения. Ее обнаружил историк Н.М. Карамзин в Ипатьевском монастыре под Костромой. В Ипатьевском списке содержаться три основные части: «Повесть временных лет» с продолжением до 1117 г.; Киевский свод XII в. – летописание событий 1118 – 1119 гг.; Записи о событиях до 1292 г. (в основном галицко-волынские). Лавреньтьевская летопись берет свое название от имени ее автора – монаха Лаврентия, который создал ее в 1377 г. на пергаменте во Владимирском Рождественском монастыре для суздальского князя Дмитрия Константиновича. В состав летописи входит «Повесть временных лет» до 1116 г. и летописные статьи, доходящие до 1305 г. Последние, скорее всего, были перенесены из Владимирского великокняжеского свода 1305 г. при Михаиле Ярославиче. Летопись была выкуплена из Рождественского монастыря графом Мусиным-Пушкиным, которые подарил ее Александру I в 1792 г. Император передал летопись в Публичную библиотеку, где она и хранится до сегодняшнего дня. В описании монголо-татарского нашествия также немаловажную роль играют повести и былины, которые ценны для историков тем, что содержат различные подробности борьбы русских с татарами. Первая повесть – «О калкинском побоище и о 70 храбрых», которая изначально была распространена устно, а затем попала в страницы летописи. В этой повести приводится сказание о богатыре Александре Поповиче. Повесть состоит из двух частей – из сказания о храбром князе Александре Поповиче и описания битвы на Калке. Нашествие Батыя и страшное опустошение Рязанской земли в 1237 г. легло в основу повести «Об Евпатии Коловрате и о разорении Рязанской Земли». Повесть состоит из четырех частей: первая – приход Батыя; вторая – битва на рубежах Рязанской земли и штурм Рязани; третья часть – отмщение за убитых Евпатием Коловратом; последняя – плач по убитым. Этот источник позволяет более детально узнать о внутреннем и внешнеполитическом положении Рязани во время нашествия. Следующий, не менее важный источник по этому периоду – сказание «Слово о погибели Русской земли», найденный в рукописи XV в. Считается, что «Слово» было написано во Владимире между 1238 и 1246 гг. Другая повесть – «О Меркурии Смоленском», дошедшая в литературной обработке XV в., передает легенду о подвиге юноши Меркурия, который в одиночку одолел татар. Эта легенда объясняет спасение Смоленска от Батыевых полчищ (хотя потом город был все-таки взят).

Анализируя эти «источники второго порядка», или, иначе, первые историографические опусы, следует отметить, что, во-первых, едва ли можно говорить об ощущении в них происшедшего как свершившейся катастрофы. Сразу после описания нашествия здесь идёт заурядное перечисление местных событий, и уже чрезвычайно сложно определить, как было воспринято само появление Орды в качестве нового политического фактора. Из всех новгородских летописных памятников тема ига затронута только в НПЛ. В псковских летописях, как и в Житии Довмонта, вообще нет упоминаний о нашествии. Лаврентьевская летопись считается относительно лояльно настроенной по отношению к Орде. Обычно это объясняется тяжелыми условиями ига на северо-востоке, где писать правду об Орде было слишком опасно. Не вдаваясь в споры по этому поводу (Серапион создавал свои «Слова» именно на северо-востоке), отметим, что, по мнению других исследователей, Лаврентьевская летопись характеризуется именно антиордынской направленностью. Её известия, относящиеся к XIII в., явно отредактированы, в некоторых случаях переписаны заново, и подчинены нуждам политики Дмитрия Московского (тогда ещё не Донского). Ипатьевская летопись также не является аутентичным памятником XIII в., хотя изложение событий в ней заканчивается 1292 г. Как показал Кучкин, выражения, вроде «тогда же бяхоу все князи в неволе татарьскои», вставлены в летопись значительно позже, ближе к 1425 году[2]. Поступки татар здесь объясняются злобой, коварством, и, что очень показательно, религиозной нетерпимостью. Здесь можно говорить о позднейшей оценке нашествия, но не о синхронном событиям мнении.

Немногие сохранившиеся произведения нелетописного круга далеко не однозначны. Помимо «Слов» Серапиона Владимирского, специализировавшегося на проповедях по случаям природных и иных бедствий, существуют и другие произведения, в которых оценка отношений с Ордой скорее нейтральна. Плачи Серапиона - прямой показатель суггестии в психологии общества, когда распространение эсхатологических настроений, страх как позиция, овладевают массами, и принимают пандемический характер. Дело здесь не только и не столько в происходящих вокруг бедствиях, сколько в напряжении общества. При оценке «Слов» Серапиона исследователи приводят лишь одну-две фразы, говорящие о жутких последствиях нашествия, забывая не менее страшные выражения, касающиеся отношений между людьми. Возможно, что в позднейшем летописании продолжал производиться, осознанный или нет, отбор сведений, подтверждающий антитатарскую позицию русских князей. Так, в этом свете можно рассматривать судьбу записи о поведении муромского князя в 1237 году, которая сохранилась только в позднейшей «Муромской летописи-топографии». Интересно, что в позднейшем летописании подобным вопросам уделялось значительно меньше внимания. В обществе существовало положительное представление о «правде татарской», наглядно выраженное в письмах Ивана Пересветова, но при этом именно "лютии же поганци татарове" названы корнем вражды русских князей в Прологе 1661 года.

Совершенно чёткое представление по отношению к Орде сложилось в былинах и фольклоре. В них противопоставляется народ-богатырь и княжеско-боярская верхушка, всегда готовая пойти на соглашение с «погаными». И все же в большинстве былин исторические аналогии соответствуют борьбе с татарами XV века, хотя персонажи присутствуют домонгольские. Роль Москвы в антитатарской борьбе также замалчивается. Такие произведения, как былина об Авдотье-рязаночке, возможно, в некоторых вариантах, привязанная к XIII веку, достаточно редки для былинного круга. Заметим, что считать этот факт отражением позднейших набегов и социальных отношений не приходится, так как летописные сведения (о восстаниях 1262 года, сопротивлении «числу» в Новгороде) свидетельствуют о поляризации настроений в обществе. Из исключений отметим цикл о князе, много раз приводившем на Русь ордынские отряды - Федоре Ярославском. Улусник хана, он удостоился следующих строчек: «Все он суд правый правил/ Богатых и сильных не стыдился / Нищих и убогих не гнушался»[3].

В Новое время первая на русской почве попытка осмыслить события и последствия монгольского завоевания принадлежит автору конца XVII в. А.И. Лызлову. В своей «Скифской истории» А.И. Лызлов со свойственной своему столетию эмоциональностью изображает поход Бату-хана, оценивает численность монгольского войска: «крепкое воинство оных кровожадных варваров быти числом до шестисот тысящь»[4]. «Скифская история» является, видимо, самой первой попыткой уйти с летописных позиций и встать на рациональную основу в истории изучения монгольского завоевания. Историк дает свое объяснение причинам военного поражения русских князей: «Погании бишася славы и богатств обрести хотяще. Христиане же хотяще оборонити любимое Отечество, дерзновенно в густыя полки поганых впадающе, множество их побиваху. Но убо погании пременяющеся бишася, христиане же едини, и того ради вельми утрудишася, ибо повествуется, яко на единаго христианина по сту бяше поганых»[5]. Таким образом, главной причиной победы монголов А. Лызлов называет их колоссальное численное превосходство.

Тема «ига» становится популярной в XVIII веке в связи с европеизацией общества, когда «азиатчина» и «татарщина» становятся символами отсталости России и начинаются поиски по принципу «кто виноват». Способствовало этому и преобладание в исторической науке фактора обычаев и традиций. В результате дискуссия часто сводилась к поиску культурных влияний и заимствований, повлиявших как на характер государственности Руси, так и самого русского народа. Наряду с этим, происходит движение вперед в фактическом накоплении материала, изучении социально-экономических и политических последствий ига.

В XVIII столетии шло складывание исторической науки в России, над данной темой работали В.Н. Татищев, И.Н. Болтин, М.М. Щербатов. Одним из основных факторов, обусловивших победу монголов, была, по мнению М. Щербатова, христианская вера русских князей. «Дух неумеренной набожности вселился в сердца князей Российских», - писал историк. Князья «стремились к вечной жизни, якобы и самое защищение себя было противоборство воле Господней, и якобы защищение Отечества не должность была Христианского закона»[6].

Подробное изложение событий русско-монгольского военного противостояния содержит «История Российская» В.Н. Татищева, представляющая собой обширную сводку летописных материалов. «История» Татищева стала ценнейшим источником для всех последующих исследователей этой темы, в том числе и для Н.М. Карамзина, который посвятил нашествию целый раздел в третьем томе «Истории государства российского».

Карамзин явился первым из историков, кто выделил влияние монгольского нашествия на развитие Руси в большую самостоятельную проблему исторической науки.

На выводы Карамзина оказала влияние работа французского историка – ориенталиста XVIII в. Жанна де Гинея «Всеобщая история гуннов, тюрков, монголов и других западных татар в древности и от Иисуса Христа до настоящего времени». Монголов автор описывает как жестоких варваров, которые создали самую огромную из известных в мире империй. В завоеванных странах они безжалостно уничтожали и порабощали людей, грабили чужие сокровища и ради всего этого отправлялись в далекие походы.

Сходно звучат и оценки Н.М. Карамзина, вроде следующей: «Россия – обширный труп после нашествия Батыя». Один из главных выводов, к которому пришел Карамзин: то, что Россия из-за монголов на несколько веков отстала от Европы: « Было время, когда она… не уступала в силе и в гражданском образовании первейшим европейским державам… Нашествие Батыево испровергло Россию… Сень варварства… сокрыла от нас Европу в то самое время, когда благодетельные сведения и навыки более и более в ней размножались… Внутренний государственный порядок изменился: все, что имело вид свободы и древних гражданских прав, стеснилось, исчезало. Князья, смиренно пресмыкаясь к Орде, возвращались оттуда грозными властелинами…», и т.д.[7] Второй его вывод, во многом противоречащий предыдущему, гласил: монголы способствовали прекращению междоусобных войн князей. Москва, по мнению Карамзина, обязана своим величием ханам. Отчасти эти противоречия могут быть объяснены христианским провиденциализмом: не было бы греха – не было бы и наказания; не было бы наказания (искупления) – не явилась бы и заслуженная награда (возвышение).

Понимание монгольского нашествия как «кары», «ига», «темных веков» у вышеперечисленных авторов было связано не только с общехристианскими реминисценциями, но и с общими процессами вырабатывания русской интеллектуальной элитой концепции «русскости», «русского духа», «русской судьбы», в которой необходимо было как-то объяснить, без ущемления национальной гордости, сам факт двухвековой зависимости. Надо сказать, что концепт ига не был чисто русским изобретением[8], однако идеально подходил как для христианской, так и для национальной модели. Серьезным недостатком работ вышеперечисленных авторов была узость источниковедческой базы: практически единственным видом источников оставались русские летописи.

XIX столетие стало временем становления исторической науки вообще и России, в частности. Это был период выработки методологии и больших достижений.

Первые попытки академической постановки проблемы можно датировать еще 1826 г.[9], хотя ещев 1823 г. в разработке темы была поставлена важная веха - П.Н. Наумовым был придуман термин монголо-татары, что значит: монголы, называемые татарами. В 1826 г. Академия наук объявила конкурс на тему: «Какие последствия произвело господство монголов в России, и именно какое оно имело влияние на политические связи государства, на образование правительства и т.д.?». Но конкурс 1826 г. не привел к желаемым результатам и он был возобновлен по предложению Х.Д. Френа в 1832 г. Х.Д. Френ был великолепным востоковедом и крупнейшим историком по Золотой орде, имел твердые взгляды на роль монгольского завоевания в истории России. В этих конкурсах была заложена основа будущих исследований по русско-ордынской проблематике. К сожалению, крайняя неразработанность источниковой базы (или исторических талантов) привела к тому, что, несмотря на повторное объявление конкурса, первая премия так и не была присуждена. Вопрос оставался во многом в области публицистики, наглядно представленной трудами А.Ф. Рихтера и М.С. Гостева.

Работа М.С Гастева «Рассуждение о причинах, замедливших гражданскую образованность в русском государстве», появившаяся как раз в 1832 г., действительно стала большим шагом вперед в историографии монгольского завоевания. Автор сумел по-новому взглянуть на многие, доселе не изучаемые аспекты русско-монгольской войны. Весьма оригинальны для того времени были суждения М.С. Гастева об организации и дисциплине войска монголов: «Это не есть движение толпы простой, не имеющей организации, правильной формы, это не народ, обремененный стадами, а войско, по времени благоустроенное, общее в своем деле, покорное одной воле, действующее по желанию одной особы; орудие правительства, стремящегося к преобладанию, к распространению своей власти, своей земли; словом, нашествие монголов есть война государственная, политическая»[10]. Гастев также одним из первых подверг сомнению карамзинскую концепцию отставания развития Руси. Такие же тенденции будут просматриваться затем в работах Н.А. Полевого и Н.Г. Устрялова.

Серьезный вклад в историографию русско-монгольского военного противостояния внес М. Иванин. Его труд «О военном искусстве и завоеваниях монголов», опубликованный в 1846 г., выдержал впоследствии несколько изданий, и по сей день, он является ценнейшим пособием для всех исследователей монгольских походов на Европу. Основываясь на данных восточных источников и русских летописей, М. Иванин достаточно подробно исследовал военное дело монголов, организацию монгольской армии, походы Бату-хана на Русь и европейские страны.

Огромную работу для расширения источниковедческой базы монгольского завоевания русских земель проделал профессор казанского университета И.Н. Березин, который ввел в научный оборот много новых источников восточного происхождения. В его работах - «Первое нашествие монголов на Россию» (1852) и «Нашествие Батыя на Россию» (1855) - приводятся обширные выдержки из восточных авторов о походе монголов на Европу (Рашид-ад-Дина, Джувейни и др.). И.Н. Березин дает подробные комментарии, объясняет исторические термины, географические названия, личные имена и события завоевания[11].

Однако, практически все крупные историки эпохи рассматривали события 1237-1241 гг. только вскользь, в своих общих курсах, и используя общеизвестные летописные сведения. Отчасти это можно объяснить их методологической позицией. Придерживаясь принципов «государственной школы», С.М. Соловьев и В.О. Ключевский придавали большое значение внутренним факторам в истории Руси, соответственно внешнеполитические факторы не удостаивались в их работах особого внимания.

Возможно также, что «игнорирование» ведущими историками темы Батыева нашествия было связано с излишней политизацией темы в общественном сознании на фоне активно протекавших в России процессов складывания национального самосознания и национального мифотворчества. Как любопытный пример использования истории в целях конструирования национальной мифологии, упомянем пьесу М. Глинки «Михаил Черниговский», в которой Батый оказался убит в своей ставке героическим русским князем Михаилом, что было воспринято читателями как «правильная» версия истории.. Естественно, что, в таких обстоятельствах, общая схема монгольского похода выглядела даже в работах профессиональных историков достаточно упрощенно.

Формально Соловьев не скупится на обилие животрепещущих фактов: «…князь Всеволод, думая умилостивить Батыя, вышел к нему из города с малою дружиною, неся дары; но Батый не пощадил его молодости, велел зарезать перед собою. Между тем епископ Митрофан, великая княгиня с дочерью, снохами и внучатами, другие княгини со множеством бояр и простых людей заперлись в Богородичной церкви на полатях. Татары отбили двери, ограбили церковь, потом наклали лесу около церкви и в самую церковь и зажгли ее: все бывшие на полатях задохнулись от дыма, или сгорели, или были убиты. Из Владимира татары пошли дальше, разделившись на несколько отрядов: одни отправились к Ростову и Ярославлю, другие - на Волгу и на Городец и попленили всю страну поволжскую до самого Галича Мерского; иные пошли к Переяславлю, взяли его, взяли другие города: Юрьев, Дмитров, Волоколамск, Тверь, где убили сына Ярославова; до самого Торжка не осталось ни одного места, где бы не воевали, в один февраль месяц взяли четырнадцать городов кроме слобод и погостов»[12], и т.д. Соловьев изображает Батыя умным и жестоким правителем, детально описывает обстоятельства нескольких походов, совершенных Батыем за период 1237-1241 гг., уделяет внимание нравам, верованиям и внешнему виду монголов, упоминает о том впечатлении, которое произвели они на европейские державы.

В заслугу С.М. Соловьеву следует поставить и тот факт, что он первым четко и однозначно развел период военных столкновений и последующий за ним период, когда они, живя вдалеке, заботились только о сборе дани, заложив тем самым основы толкования русско-ордынских отношений как вассалитета. Взгляд на историческое развитие монгольской Руси Соловьева явился новой научной концепцией этого периода и стал альтернативой к преобладавшей до этого точки зрения Карамзина и Френа, хотя она осталась и получила свое развитие в трудах Бичурина, Григорьева, Васильева, Березина, Кафарова и Тизенгаузена. «Карамзинская» линия наиболее видного представителя нашла в лице Н.И. Костомарова. Исследуя монгольскую проблему, он подходил к ней масштабно – на фоне истории всего славянства. Костомаров пришел к выводу, что русский народ утратил свои гордые качества, что «привело к падению свободного духа и оглуплению народа». С завоевания монголов начался великий переворот русской истории.

Большой интерес и споры среди историков в 50-60-ые годы вызвала теория «двух потоков» М.П. Погодина. Дискуссия продолжалась еще долгое время, но основное положение Погодина о запустении Киевской Руси в результате походов Батыя и ее последующее заселение выходцами из Карпат в целом были отвергнуты[13].

Новое поколение историков, начиная с К.Д. Кавелина, волновал в первую очередь вопрос о политическом устройстве до- и послемонгольской Руси. Господство политической школы привело к тому, что достижения на практическом уровне изучения проблемы в области археологии, востоковедения, нумизматики (работы А.В. Терещенко, В.В. Григорьева, И.Н. Березина, В.Г. Тизенгаузена) оставались в тени, и не были использованы в полной мере в обобщающих работах.

К наиболее позитивным воздействиям нашествия К.Д. Кавелин относил разрушение удельной системы, но в целом внешнее воздействие Орды он оставлял без внимания, делая акцент на «непрерывное» воздействие факторов внутреннего развития Руси[14].

В.О. Ключевский упоминает о монголах и монгольском нашествии в связи с внутренними процессами и, в частности, говоря об образовании малоросской народности. По его мнению: «Запустение днепровской Руси, начавшееся в XII в., было завершено в XIII в. татарским погромом 1229 - 1240 гг. С той поры старинные области этой Руси, некогда столь густо заселённые, надолго превратились в пустыню со скудным остатком прежнего населения. Ещё важнее было то, что разрушился политический и народнохозяйственный строй всего края»[15]. С точки же зрения влияния на характер, быт и нравы русского народа Ключевский отмечает в гораздо больше степени финно-угорское, нежели монгольское, влияние.

По поводу главной проблемы - о причинах и последствиях монгольской победы – историк Н.Г. Устрялов был решительно не согласен с Ключевским, когда, например, писал: «С начала XIII века... взаимные отношения князей становились яснее, права и обязанности подданных определеннее, гражданственность самобытная возникла. Но прежде, чем созрели понятия о праве и установились формы общественный, туча варваров из глубины Азии прошла по русской земле, искоренила целыя поколения, разрушила до основания города и села, и, когда стихла, Русь наполнена была одними развалинами»[16]. Итак, Устрялов полагал причиной падения Руси под ударом монголов, или, иначе, причиной поражения Руси в русско-монгольской войне не упадок, а молодость русских гражданских порядков.

Второй темой для споров был вопрос о степени разорения Киева войском Бату-хана. М.А. Максимович считал, что «гиперболические выражения летописей не следует понимать в буквальном смысле», и после войны на Украине осталось значительное население[17]. С этим соглашался М.С. Грушевский. Критикуя Татищева, он, сделав свой анализ летописных текстов, делает вывод: «Мы не имеем твердых, положительных оснований для того, чтобы предполагать поголовное избиение и совершенное разорение и запустение Киева»[18]. Да и само монгольское завоевание М.С. Грушевский рассматривал как благоприятный для развития украинского народа фактор.

С другой стороны к проблеме русско-монгольского столкновения приближались отечественные востоковеды[19].

Оценивая современное ему состояние изученности вопроса о монгольском завоевании Руси, выдающийся историк-востоковед XIX в. Х.Д. Френ подчеркивал общий недостаточно высокий источниковедческий уровень исторических исследований и связывал его, прежде всего, с крайне слабым использованием, как русских, так и особенно восточных источников[20]. Придавая первостепенное значение анализу восточных нарративных материалов, ученый подчеркивал, наряду с необходимостью вовлечения в исследование проблемы золотоордынских монет, значение ввода в научный оборот сохранившихся ярлыков ханов. Среди европейских источников он особо выделял русские летописи, отмечая, что в них содержится ряд уникальных сведений о Золотой Орде. Его ученик О.И. Сенковский отмечал вслед за ним важность изучения истории Золотой Орды не только для русской истории, но и для истории Азии. Он не создал специального труда: сохранились лишь разбросанные в различных статьях и заметках его отдельные наблюдения по истории Золотой Орды[21].

Известно, что китайские материалы дают последовательную связь и объективное объяснение событий монгольских завоеваний. На основе перевода китаеведа Н.Я. Бичурина были сделаны переводы части фрагментов китайской хроники «Юань ши»[22], в которой содержится также материал о завоевательных походах монголов на Русь столетие спустя российскими же историками была подготовлена фундаментальная монография[23]. Еще в 1857 г. синолог В.П. Васильев впервые на Западе обратил внимание на «Мэн-да бэй-лу» как на ценный источник по истории монголов, перевел его на русский язык и ознакомил с ним европейских ученых[24]. Особое место среди русских востоковедов-историков Золотой Орды принадлежит одному из крупнейших отечественных ориенталистов И.Н. Березину. Ученый ввел в научный оборот в России ценнейший источник по истории монгольских завоеваний "Джами ат-таварих" Рашид ад-Дина. Исследовав и опубликовав ряд ярлыков золотоордынских ханов, он дал краткую характеристику внутреннего устройства Золотой Орды, подчеркнул кочевой характер этой державы и в целом негативно отнесся к роли ислама в истории этого государства[25]. Свои представления о политическом строе Золотой Орды ученый углубил и развил в докторской диссертации «Очерк внутреннего устройства улуса Джучиева» (1864)[26]. Существенное место проблема монгольского завоевания Руси нашла в научном наследии видного русского ориенталиста В.В. Григорьева. Ученый показал важность и ценность для изучения истории монгольского завоевания Руси такого уникального источника, как ярлыков золотоордынских ханов русскому духовенству[27]. Анализируя политику правителей Золотой Орды по отношению к покоренным им народам и их религиям, он подчеркивал наличие определенной веротерпимости завоевателей, связывая это не столько с политическими причинами, сколько с патриархальностью религиозной организации кочевников.

В 1873 г. с полемической статьей по вопросу о татарском влиянии на русскую историю выступил В. И. Кельсиев, который протестовал против утверждений о неспособности русских к самостоятельным историческим действиям, против преувеличения иноземного, и в особенности татарского влияния на Россию, критиковал историков, которые Русь «приняли за «tabula rasa», на которой всякий, кому не лень, могли производить что угодно». В. И. Кельсиев писал, что татарское влияние на русскую жизнь было незначительным. «Заимствовав от татар, или, по крайней мере, через татар, многие слова, — писал В. И. Кельсиев, — мы вовсе не заимствовали от них ни быта, ни цивилизации». Однако интересная статья В. И. Кельсиева не могла нарушить основной тенденции буржуазной историографии второй половины XIX в. — стремления преуменьшить разрушительные последствия монгольского завоевания и найти «положительное влияние» татар на русскую историографию. Историк русского права И. Д. Беляев в «Лекциях по истории русского законодательства» (1879 г.) прямо утверждал, что монголо-татары «подготовили многое для будущего торжества самодержавия»: они способствовали ликвидации различий между «дружиной» и «земщиной», усилению отдельных князей; в условиях монголо-татарского ига князь, собиравший ордынский выход, стал «ближе к народу» и получил «большую власть» над своими подданными.

В конце XIX-начале XX века тема нашествия разрабатывается достаточно слабо, в исторической науке превалирует использование данной тематики при появлении новых концепций, вроде концепции Руси-Украины М.С. Грушевского[28]. Однако ряд интересных положений всё же высказывается. Крайне отрицательно оценивал влияние нашествия на последующее развитие Руси М. Любавский. По его мнению, впоследствии поддержанному в советское время, нашествие и иго «надолго и совершенно искусственно» задержали экономическое развитие русских княжеств, а сами князья постепенно превратились в сельских землевладельцев. Положение об ухудшении функционирования волжского торгового пути высказывалось А. Пресняковым[29]. Несколько выбивается из общего ряда исследований сухая и насыщенная фактами и точным анализом летописных известий работа А.В.Экземплярского[30].

Подводя итог к дореволюционной отечественной историографии можно сказать, что в конце XIX в. сформиКельсиев писал, что татарское влияние на русскую жизнь было незначительным. «Заимствовав от татар, или, по крайней мере, через татар, многие слова, — писал В. И. Кельсиев, — мы вовсе не заимствовали от них ни быта, ни цивилизации». Однако интересная статья В. И. Кельсиева не могла нарушить основной тенденции буржуазной историографии второй половины XIX в. — стремления преуменьшить разрушительные последствия монгольского завоевания и найти «положительное влияние» татар на русскую историографию. Историк русского права И. Д. Беляев в «Лекциях по истории русского законодательства» (1879 г.) прямо утверждал, что монголо-татары «подготовили многое для будущего торжества самодержавия»: они способствовали ликвидации различий между «дружиной» и «земщиной», усилению отдельных князей; в условиях монголо-татарского ига князь, собиравший ордынский выход, стал «ближе к народу» и получил «большую власть» над своими подданными.

Подводя итог к дореволюционной отечественной историографии можно сказать, что в конце XIX в. сформировалось два пути изучения монгольского вопроса. Первый был заложен Карамзиным и Френом, исходящих из значительной, определяющей и всеохватывающей роли монголов в средневековой русской истории. Второй связан с именем С.М. Соловьева, а так же с его продолжателями, среди которых выделяются В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов, М.Н. Покровский, А.Е. Пресняков. Для этих ученых главным остается естественный ход внутренней жизни средневековой Руси, не подверженной кардинальным изменениям. В целом, историки XVIII и первой половины XIX вв. достаточно много и пространно писали о последствиях монгольского завоевания. Был накоплен довольно большой материал по теме Батыева нашествия, сделан ряд интересных выводов и наблюдений. Однако источниковедческая база исследований оставалась довольно скудной, мало привлекались восточные источники, почти не играли роли данные археологии.

В дальнейшем же, как справедливо заметил Н.С. Борисов, «появление и развитие буржуазной историографии связано с некоторым ослаблением интереса к проблеме последствий татарского нашествия. Новое поколение историков обсуждало главным образом вопрос о влиянии завоевателей на политическое устройство Руси»[31].