УСТАНОВКИ ИССЛЕДОВАНИЯ «ОБЩЕСТВА РИСКА»

Раздел I. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ

Термин «риск» прочно вошел не только в научную литературу, но и повседневную обыденную практику миллионов людей; характеризует разнообразные события, явления, состояния социальной среды, человека, особенности его психологии, культуры, отношений, поведения и деятельности, что с необходимостью требует проработки соответствующего понятия.

Риск – от греч. risikon – утес. Происхождение понятия «риск» отражено в основных словарях и отражает особенности толкования.

Так, в Толковом словаре Ожегова находим следующие значения риска: 1. возможность опасности, неудачи. 2. действие наудачу в надежде на счастливый исход. Производными являются такие термины, как: рискованный (1. содержащий в себе риск, опасный; 2. не совсем приличный, двусмысленный); рисковать (1. действовать, зная об имеющемся риске, опасности; 2. подвергать риску. 3. подвергаться риску, ставить себя перед возможной неприятностью); рисковый (рискованный (в значении 1), а также не боящийся рисковать).

Принципиально схожие интерпретации, но с дополнительными оценочными коннотациями дает «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И. Даля. Рискнуть – пускаться наудачу, на неверное дело, наудалую, отважиться, идти на авось, делать что-то без верного расчета, подвергаться случайности, действовать смело, предприимчиво, надеясь на счастье, ставить на кон (от игры). Рисковать – подвергаться чему, известной опасности, превратности, неудаче. Рискованье – отвага, смелость, решимость, предприимчивость, действие на авось, наудачу. Рисковатое дело – отважное. Рискователь – рискующий, отважный человек.

Свободная энциклопедия (Википедия) представляет обобщенные значения риска: возможная опасность какого-либо неблагоприятного исхода; сочетание вероятности и последствий наступления неблагоприятного события; характеристика ситуации, имеющей неопределённость исхода, при обязательном наличии неблагоприятных последствий.

В узком смысле значение термина содержит количественную оценку опасностей, которая определяется как частота одного события при наступлении другого.

В обыденном контексте термин «риск» часто используется синонимично с вероятностью потери или угрозы.

В профессиональных оценках риск обычно комбинирует вероятность наступающего события с воздействием, которое оно могло бы произвести, а также с обстоятельствами, сопровождающими наступление этого события.

Энциклопедический словарь экономики и права трактует риски как случайности или опасности, которые носят возможный, а не неизбежный характер и могут являться причинами убытков. Измеряется риск частотой, вероятностью возникновения того или иного уровня потерь. Наиболее опасны риски с осязаемой вероятностью уровня потерь, превосходящих величину ожидаемой прибыли.

Риск всегда обозначает вероятностный характер исхода события. При этом в основном под словом «риск» чаще всего понимают вероятность получения неблагоприятного результата (потерь), хотя его можно описать и как вероятность получить результат, отличный от ожидаемого. В этом смысле становится возможным говорить и о риске убытков, и о риске сверхприбыли.

Риск – это неопределенное событие или условие, которое в случае возникновения имеет позитивное или негативное воздействие, например, на репутацию компании, приводит к приобретениям или потерям в денежном выражении.

В финансовых кругах риск – понятие, имеющее отношение к человеческим ожиданиям наступления событий. Здесь оно может обозначать потенциально нежелательное воздействие на актив или его характеристики, которое может явиться результатом некоторого прошлого, настоящего или будущего события.

В психологии термин риск связан с тремя направлениями исследований.

Риск, как мера ожидаемой неудачи в деятельности. Вес риска определяется, как произведение вероятности неуспеха на степень неблагоприятных последствий.

Риск как действие, грозящее субъекту определёнными потерями (проигрышем, заболеванием, иным ущербом). Различают мотивированный риск, предполагающий получение ситуативных преимуществ в деятельности, немотивированный риск, не имеющий рационального основания; оправданный и неоправданный риск.

Риск как ситуация выбора. Выбор должен быть осуществлён между менее привлекательной, но более надежной стратегией, и более привлекательной, но менее надежной («синица в руках или журавль в небе»).

Склонность к риску рассматривается, как довольно устойчивая характеристика индивида и связана с такими личностными чертами, как импульсивность, независимость, стремление к успеху, склонность к доминированию. На рисковое поведение оказывает влияние также и культура и социальные условия.

Антиподом риска являются гарантии: гарантии достижения (рассчитаны на успех) и гарантии компенсации (рассчитаны на неудачу).

В теории принятия решений учитывается эмоциональный аспект сожаления (и/или ожидание сожаления), что может играть существенную роль в принятии решения, отличном от неприятия риска (предпочтение сохранить статус-кво в случае, если каждый проигрывает материально).

Перечень значений термина, безусловно, может быть продолжен.

Существует множество определений риска, рождённых в различных ситуационных контекстах и различными особенностями применений.

С наиболее распространённой точки зрения, каждый риск (мера риска) в определенном смысле пропорционален как ожидаемым потерям, которые могут быть причинены рисковым событием, так и вероятности этого события. Различия в определениях риска зависят от контекста потерь, их оценки и измерения, когда же потери являются ясными и фиксированными, например, «человеческая жизнь», оценка риска фокусируется только на вероятности события (частоте события) и связанных с ним обстоятельств.

Предметом настоящего монографического исследования является социологический анализ рисков, что диктует создание представления о риске-феномене, развитии его форм, а также о риске-понятии, динамике взглядов на сущность явления, подходов к типологии, выделение особенностей.

Риски существовали на всем протяжении развития человечества. Анализ их различных форм имеет длительную историческую традицию.

Одними из первых проявили интерес к рискам природного происхождения (природогенным рискам) древние философы и естествоиспытатели. Землетрясения и наводнения, ливни и оползни, цунами и тайфуны на протяжении тысяч лет волновали мыслителей, стремившихся постичь закономерности их возникновения и найти варианты оптимального поведения человека. Однако в древности природные риски считались либо следствием «гнева богов», либо «единичным случаем», а потому их систематический анализ как результата антропогенной деятельности отсутствовал.

Зависимость рисков от человека начинает осознаваться только с развитием промышленности и появлением техногенных рисков. Так, в 1769 г. в Италии (г. Сан-Назаро) погибают 3 тыс. человек в результате взрыва черного пороха. В 1858 г. в лондонском порту в результате парового взрыва погибает 2 тыс. человек.

Научно-технический, общественный прогресс в современную эпоху позволили, с одной стороны, повысить уровень жизни большого числа людей, увеличить ее продолжительность. Вместе с тем показали, что подобные позитивные аспекты имеют свою цену, «оборотную сторону современности» в виде риска событий со значительными последствиями.

Наиболее значимым фактором, подтолкнувшим анализ риска, послужила промышленная революция XIX-XX вв., вызвавшая к жизни новые технологии, реализуемые при большом скоплении индивидов и потому связанные с возможностью большого числа жертв, в случае непредвиденного развития событий.

В XX веке предметная область техногенного риска значительно расширяется. Химическая и нефтехимическая отрасли промышленности создают ряд полностью новых технологий, реализуемых в виде крупных производств, вблизи больших сосредоточений населения. Отдельным фактором техногенного риска становится возрастание перевозок материалов, включающих радиоактивные отходы. Ядерные и генетические технологии также порождают новые риски. Новой вехой на пути увеличения масштабов риска послужило создание оружия массового поражения, особенно ядерного, превосходящего все остальные виды по масштабу возможных разрушительных последствий.

Вместе с ростом масштабов неблагоприятных последствий, прежде всего, техногенных рисковых процессов постепенно начинает осознаваться «социогенность» рисков, важность изучения человеческого фактора и роли человеческих сообществ как причины и жертвы техногенных, социогенных и даже природогенных рисков.

Возрастает значение политических рисков. В середине XX века они впервые приобретают глобальный характер, поставив вопрос о выживании всего человечества (возможность ядерной войны в ходе «карибского кризиса» и т.д.).

Во второй половине XX века существенное влияние на рискогенную ситуацию оказал демографический взрыв в ряде стран.

В последней четверти XX века высокий темп социальных изменений, сдвиги во взаимодействии общества с окружающей средой, глобализация и рост взаимозависимости мира, создание новых средств труда, изменения религиозных верований и идеологий, социальных практик усилили рискогенность ситуации. Политические риски охватили гражданское общество, предполагавшее определенную политическую открытость. Стало «естественным» разрушать «старые» формы правления, заменяя их «улучшенными».

Риски становятся всеобщими, а само общество все чаще характеризуется как «общество риска». В отличие от специфики западных и незападных обществ в «первую эпоху модерна», во «вторую эпоху модерна» имеет место сближение стран по ряду сходных проблем и вызовов[1].

По мере восходящего развития общества увеличивалось число рисков и возрастала мера опасности. В современную эпоху меняются формы взаимодействия техногенных рисков с природными (природогенными) и социальными (социогенными), рисковые процессы становятся более взаимозависимыми, приобретая способность к взаимному и многократному усилению. Взаимное усиление становится возможным в любой последовательности и направлении. В связи с развитием глобализации социальный риск стал элементом транснационального и межгосударственного взаимодействия.

Человечество во все времена стремилось к пониманию сущности процессов и выработке практических рекомендаций по действию в условиях риска.

Исследование рисков в рамках социологической традиции берет начало в «понимающей социологии» М. Вебера, заложившего основы познания механизмов порождения рисков социальными действиями в конкретных социокультурных условиях и его учении о формах рациональности в рисковой деятельности; в позитивизме Э. Дюркгейма, его учении об аномии, а также о «социологическом методе»; в идеях о современном и традиционном обществах Ф. Тенниса; в недостаточно известных в силу исторических и идеологических причин теориях российских социологов конца XIX – начала XX вв. («теории подражания» Н.К. Михайловского, «эмоциональной социологии» Л.И. Петражицкого, «плюралистической социологии» М.М. Ковалевского).

На протяжении XX века исследовались риски кризиса монополии одной системы знания (А. Шюц), риски релятивности знания (П. Бергер и Т. Лукман), влияние на производство рисков бессознательных рискогенно-деструктивных факторов (З. Фрейд, Э. Фромм), в рамках «интегральных» теорий рассматривался социальный порядок с точки зрения структуры, функций и межсистемных отношений (П. Сорокин, Т. Парсонс, Р. Мертон).

Во многом на основе данных классических направлений во второй половине XX века возникли концепции «социального обмена» (П. Блау, Д. Хоманс), «социальной сети» (Р. Эмерсон), «рационального выбора» (Дж. Коулмен), «психометрическая парадигма» (П. Словик, Б. Фишхофф, С. Лихтенстайн), «культурологическая теория риска» (М. Дуглас, А. Вилдавски).

Конструктивистские теории рассматривают риски как продукты социально-культурного развития и ограничиваются исследованием социокультурных механизмов детерминации риска (М. Дуглас, А. Вильдавски, C. Райнер, О. Ренн, П. Видеман, Г. Люббе).

Содержательные аспекты системы ценностей как факторов, детерминирующих восприятие/производство/воспроизводство рисков, изучались в контексте исследований традиционных, современных, постсовременных обществ и их типологических ценностей. Эти проблемы нашли отражение в трудах Д. Белла, Р. Даррендорфа, А. Гелена, Э. Гидденса, Р. Инглхарта, Т. Парсонса, П.А. Сорокина, А. Тойнби, Ю. Хабермаса, С. Хантингтона, О. Шпенглера.

Теории Н. Лумана, Г. Банзе, В. Бонса, К. Яппа и Ю. Марковица, выполненные в рамках структурно-функциональной парадигмы, раскрывают проблему риска с помощью оригинальной методологии аутопоэтических социальных систем. Н. Луман представляет риск как фактор, формирующий поведенческое пространство индивида.

Концепции объективного риска формируются в контексте теории рефлексивной модернизации, глобализации (И. Валлерстайн, Э. Гидденс), концепциях «общества риска» (У. Бек, М. Даниэл, О.Н. Яницкий, А. Эверс и Х. Новотная). В центре внимания этих исследований находится категория риска как концептуализация систематического взаимодействия общества с угрозами и опасностями, индуцируемыми и производимыми модернизацией как таковой.

В исследованиях Д. Белла, У. Бека, Э. Гидденса, М. Дуглас, С. Лаша, Н. Лумана, Дж. Ритцера содержатся теоретические разработки феномена риска в условиях современного глобализирующегося общества, а также уделено внимание глобализации как фактору, продуцирующему риски мирового масштаба, от решения которых зависит как будущее глобальной цивилизации, так и выбор жизненных стратегий индивида. Дж. Ритцер убедительно показывает перспективы формирования стандартизированных, рациональных практик во всех сферах общественной жизни как условие увеличения объема и количества социальных рисков.

Особенности развития «общества риска» с нелинейной динамикой и многовариантностью перспектив развития анализируются в рамках синергетики и социосинергетики, развиваемыми И. Пригожиным и И. Стенгерс, Г. Хакеном, а также отечественными исследователями В.И. Аршиновым, О.Н. Астафьевой, В.П. Бранским, Л.Д. Бевзенко, В.А. Владимировым и Ю.Л. Воробьевым, В.В. Васильковой, М.С. Ельчаниновым, Е.Н. Князевой, С.П. Курдюмовым, Л.В. Лесковым, В.П. Миловановым, А.П. Назаретяном, В.Л. Романовым.

Основной смысл понятия риска в самом общем виде заключен в терминах «ценность» и «вероятность» («неопределенность») последствий. В метатеоретическом смысле, утверждает один из ведущих теоретиков-рискологов США Ю. Роза, риск может быть определен как событие или ситуация, в которых нечто ценное для человека, включая его собственную жизнь, поставлено на карту, и последствия этого события (ситуации) являются неопределенными.

Можно согласиться с О.Н. Яницким, который выделяет два базовых направления понимания риска в западной рискологии. Первое он называет реалистическим (риск интерпретируется в научных и технических терминах). Его база – понятие опасности (вреда), а также утверждение о возможности вычисления его наступления и калькуляции последствий. В этом случае риск определяется как «продукт вероятности возникновения опасности и серьезности (масштаба) ее последствий»[2].

Риск рассматривается как нечто объективное, независимое от социальной и культурной среды, познаваемое, измеримое и, следовательно, в определенной степени предсказуемое. Это направление практикуется техническими дисциплинами, экономикой, статистикой, психологией, эпидемиологией и др. Недостатком данного подхода является невозможность исследовать социальные и культурные интерпретации рисков и их влияние не просто на степень безопасности, но на институты общества, его структуры и процессы.

Второе направление социолог обозначил как социокультурное. Оно восходит к философии, этнографии, социологии. Здесь риск рассматривается в качестве социального конструкта, укорененного в культуре, социальных отношениях и институтах общества. В рамках этого направления одни ученые рассматривают риск и в качестве «объективно существующей опасности», опосредуемой социальным и культурным контекстом. Другие утверждают, что риск, в отличие от опасности, - социальный конструкт, продукт исторически и культурно обусловленной интерпретации[3].

В рамках социокультурного подхода исследователи поставили вопросы о природе риска и его соотношения с опасностью, о его месте в жизни современного общества и о теоретико-методологических основаниях исследования риска. Одним из первых это сделал немецкий ученый У. Бек, автор концепции общества риска. Уже из названия следует, что социолог представляет риск как имманентное свойство современного общества рефлексивного модерна, что качественно отличает его от модернистского индустриального общества. Логика непрерывного обновления, лежащая в основе культуры модерна, привела к тому, что современное общество, рожденное прогрессом модернизации, стало развиваться вопреки ее институтам и структурам: «мы переживаем изменения основ изменения», - утверждает ученый[4].

Во второй половине ХХ в. на основе многочисленных теоретических, прикладных оценок технологических рисков, социологических исследований особенностей их восприятия населением в современной зарубежной социологии У. Беком, Э. Гидденсом, Н. Луманом созданы различные варианты масштабных теоретических доктрин «общества риска».

Понятие «общество риска» введено немецким социологом У. Бекомв 80-е годы ХХ в.

По мнению У. Бека, общество с высоким уровнем индустриализации неизбежно становится обществом риска. Производство рисков сопутствует процессам модернизации. Современное общество само продуцирует риски, а сами риски являются всеобщим уделом в современном обществе. Общая модель рисков постоянна: модернизация как причина, ущерб как побочное последствие.

Из методологических ориентаций Бека следует, что риски модерна не уходят корнями в прошлое. Они, скорее, связаны с опасностями настоящего и будущего. Социолог, подчеркивая свою приверженность неодетерминизму, пишет: «Общество риска подразумевает, что прошлое теряет свою детерминирующую силу для современности. На его место – как причина нынешней жизни и деятельности – приходит будущее, т.е. нечто несуществующее, конструируемое, вымышленное. Когда мы говорим о рисках, мы спорим о чем-то, чего нет, но что могло бы произойти, если сейчас немедленно не переложить руль в противоположном направлении»[5].

Концепция «общества риска» была предложена в рамках концепции модернизации в качестве своеобразной альтернативы классическому марксизму.

В наиболее общей форме под модернизацией в западной науке понимается особый тип социального изменения – тотальной трансформации традиционного или досовременного общества к тому типу технологий и соответствующей ему социальной структуры, которые характерны для развитых, экономически процветающих стран западного мира. Модернизацию часто определяли через противопоставление традиционности и современности, как процесс вытеснения традиции современностью или восходящего развития традиционного общества к современному, где модернизация – связующее звено между традицией и современностью.

Современный польский социолог П. Штомпка полагает, что понятие «модернизация» используется в трех значениях:

а) наиболее общем, неспецифичном – как синоним всех прогрессивных социальных изменений, когда общество движется вперед соответственно принятой шкале улучшений;

б) как комплекс социальных, политических, экономических, культурных и интеллектуальных трансформаций, происходящих на Западе с XVI в. и достигших своего апогея в ХХ в. в облике современного общества (modernity);

в) в узком смысле обозначает усилия отсталых или слаборазвитых обществ, стремящихся двигаться от периферии к центру современного общества по тем или иным рецептам[6].

Трактовка понятия модернизации как исторического процесса характеризует его как:

1) революционный (переход от традиции к современности, требующий коренных, радикальных изменений в моделях социальной жизни);

2) сложный (включает изменения во всех сферах жизни, нормах и ценностях, соответственно мыслях, отношениях, поведении, идентичности в целом);

3) системный (изменения взаимосвязаны, одни вызывают изменения в других сферах);

4) глобальный (зародился в Европе в XV – XVI вв., охватил все страны мира);

5) поэтапный (имеет уровни, фазы развития);

6) порождающий сближение общественных систем;

7) необратимый;

8) прогрессивный (способствует улучшению материального и культурного благосостояния).

Как считает Бек, прежние научные методологии, основанные на принудительной каузальности, более не являются удовлетворительными. Если при анализе рисков, ставка делается на выявление жестких причинно-следственных связей, то непредвиденными последствиями тому может быть аккумуляция современных рисков. «Ученые, – пишет он, – настаивают на «добротности» своей работы, держат на высоком уровне теоретико-методологические стандарты, чтобы обеспечить себе карьеру и материальное существование. Именно отсюда вытекает своеобразная антилогика общения с рисками. Умение настаивать на недоказанности причинных взаимосвязей вполне приличествует ученому и даже достойно похвалы. Но для подверженных риску такой подход оборачивается своей противоположностью: он ведет к накоплению рисков»[7].

Общество, возникшее из индустриального, Бек именует обществом риска, поскольку многие из его рисков связаны с индустриальным развитием. Точно так же, как в XIX в. модернизация разрушила структуру феодального общества и породила индустриальное общество, она разрушает индустриальное общество сегодня, и рождает другую современность. Мы являемся свидетелями не конца, а начала современности – современности за пределами ее классической индустриальной конструкции[8].

Риск в концепции У. Бека определяется «как систематическое взаимодействие общества с угрозами и опасностями, которые порождаются процессом модернизации как таковым. В отличие от прошлых эпох, современные риски суть последствия, прямо связанные с угрожающей мощью модернизации».

По мнению У. Бека, в современном обществе – «обществе риска» происходит:

- универсализация риска - возможность глобальных бедствий и катастроф, которые угрожают всем, независимо от класса, этнической принадлежности, отношения к власти;

- глобализация риска, которая приобретает необычный размах, затрагивая большие массы людей;

- институционализация риска - отражение на состоянии науки, семьи, образовании, системе наемного труда и политики[9].

Классовая логика раскрывает одну, с точки зрения У. Бека, поверхностную сторону социального распределения рисков. «Вместе с экспансией модернизационных рисков - с угрозой природе, здоровью, питанию, - социальные различия и границы становятся относительными... Объективно риски все же вызывают в пределах их досягаемости и среди попавших под их влияние уравнительный эффект. Именно в этом и заключается их своеобразная политическая сила. В этом смысле общества риска – не классовые общества, возникающие в них опасные ситуации не могут восприниматься как ситуации классовые, их противоречия – не классовые противоречия»[10].

Социолог замечает, риски модернизации рано или поздно затрагивают и тех, кто их производит или извлекает из них выгоду. «Им присущ эффект бумеранга, взрывающий схему классового построения общества. Богатые и могущественные от них тоже не защищены»[11].

Согласно логике Бека, риски современного общества подрывают основы индустриального модерна, в том числе и классовое деление на собственников, извлекающих прибыль из владения ею и ее использования, и тех, кто собственности лишен. Тот, кто в меньшей степени подвержен риску, оказывается в таком положении не за счет того, что кто-то этому риску подвержен больше. Избегание риска не связано с перекладыванием его на других.

Фундаментом перехода от общества индустриального модерна к обществу риска является «смена логики распределения богатства в обществе, основанном на недостатке благ, логикой распределения риска в развитых странах модерна»[12]. При этом развитие производительных сил, технологий, прогресс науки, овладение природой порождают риски, превосходящие те, которые порождались неразвитостью науки и технологии, бедностью, бессилием перед природой. Современные риски, продукт рефлексивной модернизации (то есть модернизации модернизации), отличаются универсальным характером и сопряжены с формированием качественно новых «социально опасных ситуаций».

Конфликты, связанные с такими рисками, носят не классовый характер. Они – протест против самих основ индустриальной цивилизации. Примером служат движение «зеленых» и призывы отказаться от основ «общества массового потребления» – экономического роста, технологического прогресса, благосостояния в современном потребительском понимании.

Социолог отмечает, что риски модерна вошли в противоречие с ориентациями людей на индустриальные социокультурные ценности, особенно это касается стремлений к росту благосостояния.

Речь, прежде всего, идет о том, что риски приобретают цивилизационный характер, они заложены в основе капиталистической цивилизации индустриального Запада – в бесконечном росте потребления, что способствует развитию экономики, но одновременно превращает этот рост из средства снижения угроз и рисков в источник их увеличивающегося воспроизводства.

Дело в том, что дальнейшее наращивание производства благ неминуемо ведет к увеличению рисков. «В индустриальном обществе, – замечает У. Бек, – «логика» производства богатства доминирует над «логикой» производства риска… Выгода от технико-экономического «прогресса» все больше оттесняется на задний план производством рисков»[13].

Риски, как и благосостояние, распределяются по социальному принципу: они становятся, прежде всего, уделом малоимущих. У. Бек пишет: «История распределения рисков показывает, что риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредотачиваются в верхних слоях, риски в низших. По всей видимости, риски не упраздняют, а усиливают классовое общество. К дефициту снабжения добавляется чувство неуверенности и избыток опасностей»[14].

Эта тенденция, считает Бек, прослеживается и среди стран. Рисков чаще и больше встречается в менее развитых странах. Там чаще случаются технологические катастрофы. Более развитые страны могут даже получать экономическую выгоду от глобального увеличения рисков, разрабатывая технические новинки, минимизирующие риски, оказывая помощь специалистами по преодолению последствий катастроф.

В условиях экономических и политических взаимосвязей и взаимозависимостей на новом уровне воспроизводятся классовые или квазиклассовые принципы распространения рисков. Как подчеркивает У. Бек, «существует постоянное взаимное «притяжение» между крайней бедностью и крайним риском. На сортировочной станции по распределению рисков особым предпочтением пользуются «слаборазвитые провинциальные захолустья»[15].

И дело не в возможности перемещать вредные производства или осуществлять захоронения отходов в странах мировой периферии. Если богатство создает возможности способов хотя бы временного и частичного снижения рисков и ущербов, бедность, напротив, ведет к пренебрежению рисками. Это хорошо видно на примере стран, которые, стремясь к преодолению нехватки продовольствия и товаров, к обеспечению продовольственной безопасности, пренебрегают рисками сельского хозяйства, активно внедряя опасные аграрные технологии.

Предотвращение рисков бедности, голода оказывается сопряженным с накоплением рисков индустриальной цивилизации, и это в обществах глобальной периферии, которые, применяя классовый подход, можно рассматривать как низшие, бедные классы глобального сообщества. Согласно У. Беку, логика классового деления по богатству наслаивается на формы социальных отношений общества риска; они взаимодействуют и усиливают друг друга.

Еще одним следствием «эффекта бумеранга» у Бека является социальное и экономическое отчуждение, связанное с обесцениванием территорий, ресурсов, деятельности в связи с подверженностью модернизационным рискам. Так, сельскохозяйственные и лесные угодья, жилые зоны и т.д. теряют ценность из-за близости к промышленным предприятиям и транспортным магистралям, сельскохозяйственная продукция - из-за удобрений и пестицидов при ее выращивании, рыбы прибрежных зон утрачивают ценность из-за загрязнения вод. Становятся менее доходными и эффективными профессии и виды деятельности, связанные с сельским хозяйством, рыболовством и др. Как подчеркивает У. Бек, «все, что угрожает жизни на этой земле, угрожает тем самым интересам собственности тех, кто живет торговлей и превращением в товар продуктов питания и самой жизни. Таким образом, возникает глубокое, систематически обостряющееся противоречие между желанием получать прибыль и интересами собственности, которые двигают процесс индустриализации, с одной стороны, и многообразными грозными последствиями этого процесса, наносящими ущерб прибыли и собственности, с другой»[16].

Риск стал глобальным явлением. Нарастание глобальных рисков ведет к тому, что количество людей, объединенных подверженностью риску, постоянно растет. Новые риски, в отличие от традиционных, не привязаны жестко к конкретному месту и времени. Так, чернобыльская катастрофа затронула целый ряд государств, а её генетические эффекты могут проявиться у будущих поколений. Аналогичные опасности можно ожидать от аварии на японской АЭС Фукусима-1.

У. Бек выделяет три вида глобальных опасностей.

Во-первых, это конфликты, связанные с «пороками», которые являются обратной стороной «выгод», т.е. вызванные стремлением к обогащению, технико-индустриальными угрозами (озоновые дыры, парниковый эффект).

Во-вторых, это разрушение окружающей среды и технико-индустриальные опасности, обусловленные бедностью.

В-третьих, угроза применения оружия массового поражения. Опасность не устранена и после прекращения конфронтации Востока и Запада, скорее, она вырвалась из-под контроля сверхдержав, попавших в «патовую атомную ситуацию». К опасностям военно-государственной конфронтации добавляются опасности терроризма. Различные глобальные очаги опасности будут дополнять друг друга и обострятся[17].

На глобальном уровне распределение индустриальных рисков приобретает особый смысл. Здесь нет реальной возможности предотвратить глобальное распространение рисков и обезопасить отдельные регионы, превратить некие территории в «острова безопасности» среди океана рисков. Глобализация потому и основа формирования общества риска, что выводит риски на качественно новый уровень.

Устойчивые социальные институты – экономика, семья, политическое устройство, наука, классовое деление общества и прочие основы каркаса индустриального общества, – перестают быть надежными ориентирами. Парадоксально, но их стабильность становится «причиной разрыва» социальной ткани: «Люди освобождаются от форм жизни и привычек индустриально-общественной эпохи модерна... Система координат, в которой закрепляется жизнь и мышление индустриального модерна - оси «семья и профессия», вера в науку и прогресс, – расшатывается, возникает новая двусмысленная связь между шансами и рисками, т.е. вырисовываются контуры общества риска»[18].

Наконец, общество риска У. Бека связано с процессом «субполитизации» как распространения политического на сферы и социальные силы, которые ранее находились вне политики: экономику и производство, науку, экологию и т.д. В обществе риска происходит расширение сферы политического, последствия которого противоречат сложившимся представлениям о демократии, правах человека, легитимном политическом строе. Вследствие этого процесс субполитизации порождает свои риски, состоящие в проблемах принятия политических решений на основе плюрализма знания, утверждаемого экспертными сообществами. В целом, обусловленное неизбежностью рисков чувство неуверенности и страха становится, с точки зрения У. Бека, новым фактором образования и поддержания социального порядка, основанного на расширении сферы политического через делегирование ей проблемы интерпретации рисков[19].

Политические и культурные ценности общества модерна вызывают к жизни формирование новой социальной общности, характерной для общества риска – «объективной общности глобальной опасности»[20]. Здесь многообразие конкретных интересов перекрывается ростом реальности рисков, которые не имеют классовых, национальных, территориальных ограничений.

Общность жизни в страхе перед риском виртуальна, лишена собственных институциональных и организационных, политических форм, не способна противостоять политическим организациям, отстаивающим интересы бизнеса и эгоистические национально-государственные интересы. Поскольку опасностям и рискам в современном обществе подвержены все, то никто конкретно не берет на себя ответственность за их снижение. Главным приоритетом общества риска является безопасность, в которой заинтересованы все в равной степени; главный фактор социальной солидарности - общий страх[21].

Общество риска - стадия модернизации общественной жизни, этап «рефлексивной модернизации» (У. Бек) или «высокого модерна» (Э. Гидденс). Важными теоретическими истоками концепции модернизации явились исследования М. Вебера. Модернизация в понимающей социологии Вебера является синонимом рационализации, означающим процесс вытеснения трех основных типов социального действия (ценностно-рационального, аффективного и традиционного) действием целерациональным[22].

Риски модерна распределены неравномерно. Это не значит, что какая-либо из стран мирового сообщества может находиться в полной безопасности. Социолог считает, что сложившаяся ситуация вовлекает в политику новых субъектов – «движения и партии граждан мира», которые проявляют рефлексивность в отношении рисков.

Рефлексивность структур модерна – квинтэссенция современной фазы модерна. По его мнению, главной особенностью современного западного общества является все увеличивающаяся свобода индивидов от влияния общественных структур. В результате перед людьми открываются невиданные ранее возможности рефлексивного созидания не только себя, но и обществ, в которых они живут. Социальное как таковое не исчезает, но становится подверженным влиянию рефлексивности. Перед людьми открываются выборы социального контекста: в какие социальные отношения вступать и поддерживать, а в какие нет. Рефлексивность распространяется на жизненные ориентации и ценности.

Появляются новые тенденции в мышлении и поведении людей. Если ранее они были, прежде всего, обеспокоены благосостоянием, то теперь – рисками. Их сознание все больше волнуют проблемы, связанные с предотвращением и минимизацией рисков: «Непосредственная опасность конкурирует с сознаваемым содержанием риска. Мир видимой нужды или видимого изобилия оттесняется на задний план подавляющим превосходством риска»[23].

Более того, ментальность модерна, особенно отношение людей к рискам, способно влиять на характер их бытия. «В классовых обществах бытие определяет сознание, – пишет У. Бек, – в то время как в обществе риска сознание определяет бытие. Соответственно политический потенциал общества риска должен рассматриваться и анализироваться в социологии и теории возникновения и распространения знания о рисках»[24].

Модерн, считает социолог, производит не только риски, но и особую рефлексивность в отношении рисков. Не только специальные структуры, но сами люди начинают собирать информацию о рисках и их последствиях. Они перестают доверять официальным структурам и даже ученым.

Рефлексивность распространяется на то, как общество, его структуры относятся к природе. Людей беспокоит то, что многие научные лаборатории начинают функционировать сами по себе, осуществлять эксперименты, которые могут иметь губительные непредвиденные последствия. К чему, например, могут привести опыты по клонированию человека, сегодня предсказать не может никто даже из специалистов. В противовес деятельности таких структур возникают группы индивидов, проявляющих особую рефлексивность, как в отношении политики центральной власти, так и функционирования институтов, производящих риски.

Таким образом, модерн, как считает Бек, производит не только новые риски, но и новые рефлексивные способности, позволяющие минимизировать данные риски.

Э. Гидденс, создавая концепцию риска на основе теории структурации, отмечает увеличивающуюся степень рисков в современном обществе и угрожающий характер современности.

Традиционные и риски модерна вступают в противоречия друг с другом, сказываются на людях. Прогресс науки и техники снижает долю традиционных рисков (эпидемии, стихийные бедствия), увеличивая долю институциональных рисков (рынки, биржи, избирательные кампании).

Современное общество рискогенно, хотим мы этого или нет; даже бездействие чревато риском. Анализируя собственно механику производства рисков, Э. Гидденс подчеркивал, что современный мир структурируется главным образом рисками, созданными человеком. Э. Гидденс солидарен с У. Беком в том, что риски – продукт деятельности человека, а не внешней угрозы, и порождаются институтами общества рефлексивного модерна: «Мы живем в мире, где опасности, созданные нашими же руками, не менее, а то и более серьезны, чем те, которые приходят к нам извне»[25]. Но, считает Э. Гидденс, институты общества рефлексивного модерна порождают риски не только в силу динамики общества, «отменяющей» стабильные структуры индустриального общества, но и в силу того, что в условиях глобализации происходит их «высвобождение» из локальных контекстов с определенной пространственно-временной привязкой.

Эти риски имеют ряд отличительных признаков.

Во-первых, современные риски обусловлены глобализацией в смысле их «дальнодействия» (например, ядерная война).

Во-вторых, глобализация рисков, в свою очередь, является функцией возрастающего числа взаимозависимых событий (например, международного разделения труда).

В-третьих, современный мир – это мир «институционализированных сред рисков», например, рынка инвестиций, от состояния которого зависит благополучие миллионов людей. Производство рисков динамично: осведомленность о риске есть риск, поскольку «разрывы» в познавательных процессах не могут быть, как прежде, конвертированы в «надежность» религиозного или магического знания.

В-четвертых, современное общество перенасыщено знаниями о рисках, что уже само по себе является проблемой.

В-пятых, Гидденс (так же, как Бек и Луман) указывал на ограниченность экспертного знания как инструмента элиминирования рисков в социетальных системах.

Резкая динамика знания ведет к тому, что рекомендации экспертов содержат большой потенциал риска при их реализации.

В условиях «ускользающего мира» перспективы экономического развития определяются спектром стратегий, «пакетом» перемен, несущими риски и неопределенности. «Рискованные инициативы в сфере финансов и предпринимательства – это движущая сила глобализирующейся экономики»[26].

Для У. Бека глобализация является предпосылкой «конца Другого» и обусловливает единство мира, в котором нет «укрытий» от угроз и рисков. Для Э. Гидденса глобализация – это фактор отрыва индивидов, социальных групп, институтов от привязки к локальным социокультурным ситуациям. В условиях глобализации разрушаются социальные связи, которые в традиционных и индустриальных обществах выполняли функции формирования социального порядка: давали индивиду стабильность, чувства надежности бытия, уверенности в будущем и защищенности, вместе с тем сковывая его инициативу, ограничивая свободу, подчиняя личность группе. Разрушение этих связей освобождает индивида от традиционных ограничений, лишает его надежности и уверенности, повышает чувство тревожности и страха перед необходимостью выбирать. У индивида не остается возможностей положиться на традиции или переложить на кого-то (сообщество, лидера, специалиста) бремя риска. Поэтому, утверждает Гидденс, глобализация порождает общество риска как состояние всеобщей озабоченности, неуверенности и страха.

Некоторые исследователи, чтобы избежать негативного наклонения в определении общества риска (катастрофы, опасности, беды), говорят, что риск – это просто вероятность наступления некоторого события, затрагивающего жизненные интересы человека и общества.

Гидденс ввел понятие «среда риска» в современном обществе, выделив три ее компоненты: угрозы и опасности, порождаемые рефлективностью модернити; угроза насилия над человеком, исходящая от индустриализации, войн; угроза возникновения чувства бесцельности, бессмысленности человеческого существования, порождаемая попытками человека соотнести свое личное бытие с рефлективной модернизацией.

В обществе, где опасности и, связанные с ними, риски становятся рутиной повседневности, именно безопасность выступает нормой, организующей поведенческие структуры индивида, жизнедеятельность систем, функционирование целых государств. В современных условиях опасности подвергаются жизни миллионов людей и даже всего человечества. Снижаются показатели здоровья населения, повышается младенческая смертность, увеличивается количество больных. С каждым годом усиливаются опасности терроризма разного масштаба и межнациональных конфликтов.

Э. Гидденс пишет о принципиальном новом мышлении в терминах риска. Общество рефлексивного модерна имеет особый статус риска. Этот статус состоит не просто в увеличении рисков, а, прежде всего, в том, что мышление в понятиях риска и его оценки превратились в свойство и экспертного, и массового сознания[27].

В современном обществе постоянно происходит обновление ситуаций риска, которые трудно прогнозировать. Все это превращает повседневную жизнь человека в процесс постоянной калькуляции и осмысления рисков. В традиционном обществе человек постоянно полагался на веру в судьбу или в сверхъестественные силы, то ныне он должен сам постоянно делать выбор при решении жизненно важных проблем, полагаясь либо на оценку экспертов, либо на социальный опыт, интуицию.

Радикальный модерн и сопутствующая ему культура высоких рисков не могут не порождать у современного человека целый ряд противоречивых психологических состояний, которые выражаются в сомнениях, состояниях тревоги. Индивид практически утрачивает внешние опоры, детерминирующие его поведение (авторитет, традиции, вера). «Риск – это динамичная мобилизующая сила в обществе, стремящемся к переменам, желающем самостоятельно определять свое будущее, а не оставлять его во власти религии, традиций или просто капризов природы»[28]. Возникает дезориентированность людей, источником которой является разрыв преемственности в организации институциональной системы радикального модерна, а также социальных и культурных традиций, что предполагает мышление в терминах риска.

Новое мышление формируется на основе сочетания рефлексивности и рутинности.

Люди стремятся просчитать завтрашний день и более отдаленное будущее. Риск связан с активным анализом опасности с точки зрения будущих последствий. Необходим человеческий контроль над природным и социальным мирами в их будущих состояниях. Это не тотальный контроль, а в рамках рисков, которые возникают на каждом из направлений преобразований. Человек вынужден расставаться с традиционными способами деятельности, оказывается перед лицом неизведанного будущего, структурирование которого Гидденс называет «колонизацией». Осмысление риска в колонизации будущего не является полным, возможны непредвиденные и неожиданные исходы. Отсюда – неизбежность разработки абстрактных схем, нацеленных на учет реализации возможностей. Эти схемы – компонент рефлексивности человека. Но для достижения онтологической безопасности необходимо, чтобы рефлексивность была дополнена рутинностью.

Рефлексивная реакция на риски обусловлена осознанием риска и смыслового поля обыденности (И. Гофман) как «перемещающегося» мира обыденности, который индивид несет за собой от ситуации к ситуации. Человек упорядочивает непредвиденные события, соотнося их, с одной стороны, с рисками, опасностями, а с другой, адаптивными возможностями, с осознанием реальности тех типов рисков, которые уже освоены в предыдущем социокультурном опыте. Смысловое поле обыденности способствует повышению стереотипизации восприятия мира, что важно для мышления человека в терминах риска. Смысловое поле обыденности складывается и стабилизируется благодаря доверию к устойчивому воспроизводству социальных отношений в ожидаемых формах. Соответственно отбрасывается как реальная опасность возможное событие, противоречащее всему строю смыслового поля обыденности. Человек не принимает во внимание то, что не касается его непосредственно в данный момент. Отсрочка во времени и отдаленность в пространстве также являются факторами, уменьшающими беспокойство, которое в противном случае вызывает осознание риска как риска.

Способность индивидов к рефлексии, творчеству, рост знаний, навыков при сохранении стереотипизации восприятия мира и рутинизации в принятии решений придают новое качество мышлению, что выражается в «обретении власти» в условиях нелинейной социокультурной динамики. Обретение власти – это способность людей рефлексировать относительно самоидентификаций при выработке оптимальных способов решения проблем, связанных с рисками, с учетом факторов порядка – ранее сделанных выборов, которые оправдали себя. Значимые решения, однажды принятые, перестраивают рефлексивный процесс самоидентификации, воздействуя на образ жизни индивида. Рефлексивность без рутинизации перед лицом серьезных опасностей может стать дополнительным фактором риска, увеличивать непреднамеренные последствия событий. Рутинизация может приобретать индивидуальные и институциональные формы и в виде функционирования независимой экспертизы, направленной на оптимизацию усилий по управлению возникающими рисками и максимально возможному преодолению их последствий.

Социологическая теория риска Н. Лумана напрямую связана с критикой рациональности современного общества. Н. Луман обращается к онтологическим основаниям изучения риска, исследует объектно-субъектные составляющие рисков, предлагает релятивистскую трактовку рисковых ситуаций [29].

Социология, пишет Луман, должна поставить вопрос о том, «как общество объясняет и выправляет отклонение от нормы, неудачу или непредвиденную случайность. Эта темная сторона жизни, этот груз разочарования, когда ожидания ни к чему не приводят, должны стать более очевидными, чем сильнее наша надежда на нормальный ход событий». И далее: «Объяснение нарушения не может быть оставлено на волю случая: необходимо показать, что это нарушение имеет свой собственный порядок, так сказать вторичную нормальность. Таким образом, вопрос, как объясняются и как обходятся несчастья, содержит значительный критический потенциал – критический не в смысле призыва к отрицанию общества, подверженного несчастьям, а критического в смысле обострения обычно неочевидной способности проводить отличия. Дело заключается скорее в том, что мы можем познать нормальные процессы нашего общества, изучая, как общество пытается осмыслить свои неудачи в форме риска».

Риск является обратной стороной нормальной формы, и «только при обращении к обратной стороне нормальной формы мы и можем распознать ее как форму».

Если мы сохраняем дихотомию нормального/отклоняющегося как инструмент для наблюдения за современным обществом, продолжает Луман, то уместен вопрос о том, как мы понимаем «рациональное общество», если рациональность в просветительско-идеологическом смысле утратила свое былое значение. Или более фундаментально: «Как мы понимаем наше общество, если превращаем понятие риска – бывшего когда-то актуальным лишь для некоторых групп, подвергавших себя особой опасности, – в универсальную проблему, неизбежную и неподдающуюся решению? Что теперь становится необходимым? Как общество при нормальном ходе выполнения своих операций справляется с будущим, в котором не вырисовывается ничего определенного, а только более или менее вероятное или невероятное?».

Характерной чертой постсовременного общества, по Луману, является не столько потребность создания условий стабильного существования, сколько интерес к крайним, даже невероятным альтернативам, которые разрушают условия для общественного консенсуса и подрывают основы коммуникации. Поведение, ориентированное на такие случайности, и принятие таких альтернатив являются противоречивыми. По его мнению, риски ставят под вопрос рациональную природу человека. Все усилия основать решения на рациональном подсчете не только остаются безуспешными, но, в конечном счете, также подрывают требования метода и процедур рациональности.

Риск возникает из множества контингенций (т.е. случайно). Анализ риска в терминах рационального социального действия не вполне адекватен. Никто не может полностью измерить риск. Роль рациональности в том, чтобы научиться избегать ошибок, выработать «иммунитет» против неудачи. Здесь риск принимает формальное выражение в виде вероятности. Иными словами, речь идет о контролируемом расширении области рационального действия. Сама проблематизация социального действия как рискогенного дает шанс избежать потерь. По мнению Н. Лумана, «отказ от риска, в особенности в современных условиях, означал бы отказ от рациональности»[30].

Но, по утверждению Лумана, современное рисковое поведение вообще не вписывается в схему рационального/иррационального. Принимаемые решения всегда связаны с рисковыми последствиями, по поводу которых принимаются дальнейшие решения, также порождающие риски. Возникает серия разветвленных решений, или «дерево решений», накапливающее риски. В процессах накопления эффектов принятия решений, в долговременных последствиях решений, не поддающихся вычислению, в сверхсложных и посему не просматриваемых причинных связях существуют условия, которые могут содержать значительные потери или опасности и без привязки к конкретным решениям. Таким образом, потенциальная опасность таится в трансформации цепи безличных решений в некоторый безличный, безответственный и опасный продукт.

Луман предложил рассматривать риск через призму «ситуации и порога катастрофы». Разные социальные группы имеют свои критерии отбора риска. Следует учитывать характер культуры группы и качества информации, которой она располагает. Важна пространственно-временная позиция индивида по отношению к риску. Уровни анализа и постижения риска всегда различны для тех, кто является участником (и нередко жертвой) рисковых ситуаций, для включенных наблюдателей и наблюдателей не включенных, но располагающих достаточными знаниями и опытом относительно характера и вариантов развертывания ситуаций этого типа. Понятие риска часто определяют как противоположность надежности. Абсолютная надежность недостижима. Эту характеристику риска используют в большинстве сфер практической деятельности людей (особенно бытовой, технической).

Возникает вопрос: не сводится ли проблема риска к психологическим контекстам принятия решений? Н. Луман предлагает реализовать «строго социологический подход, состоящий в постижении феномена риска лишь соответственно смыслу коммуникаций – включая, конечно, и сообщения в коммуникации об индивидуально принятых решениях»[31].

Восприятие риска и его принятие являются не психологическими, а социальными проблемами: человек поступает в соответствии с ожиданиями, предъявляемыми к нему его постоянной референтной группой. В современном обществе на первый план выдвигаются вопросы о том, кто принимает решения, и должен или нет (и в каком материальном и временном контексте) риск приниматься в расчет. Таким образом, к дискуссии о восприятии риска и его оценке добавляется проблема выбора рисков, которая контролируется социальными факторами.

Как бы то ни было, подчеркивает Луман, в современном обществе нет поведения, свободного от риска.

Требуют особого осмысления риски власти. Власть опирается на владение достоверной и всесторонней информацией. Она не абсолютна. Относительность достоверности обусловлена тем, что дифференцированные средства коммуникации не позволяют «репрезентировать общую реальность»[32].

Процессы как объекты информации селектируются, в результате в обществе утверждается селективное сознание. Оно предопределяет односторонность информационных сообщений и их манипулируемость. Тиражируются волны дезинформации, в том числе там, где принимаются и реализуются ответственейшие решения. Ошибки управления и контроля провоцируют новые риски или усиливают их.

Попытки осуществить более правильную селекцию информации, ее централизованный контроль, означают усиление влияния политических селекционеров, бюрократического аппарата, как следствие злоупотребление властью даже при самых благих намерениях ее представителей. Такие злоупотребления стимулируют агрессию против властных структур, ответные реакции, что не может понизить уровень риска.

Возникает проблема конкуренции властных и оппозиционных структур и соответственно революционного или эволюционного развития.

Луман отдает предпочтение последнему. Эволюция в общем смысле ускоряет темп движения и ведет к росту взаимозависимостей, временных ограничений риска, в свою очередь обуславливающих и усиливающих друг друга. Из временного горизонта риск смещается в сторону проблем предметной адекватности действий властителя и социального консенсуса. Однако политика, ориентированная на эволюционное развитие, не исключает риск как таковой. В результате угроза «чрезмерной власти» сменяется риском «недостаточной власти».

Последние особенно опасно в условиях стремительного роста в обществе потребности в правильных и своевременных властных решениях, что актуально для современной России. Для власти центра соблазнительны, с одной стороны, позиция самоустранения «на время» острой ситуации от принятия окончательного решения, а с другой, - использование своих исключительных полномочий для противодействия тем силам, которые готовы взять на себя ответственность. В таких условиях более вероятными становятся случаи, когда власть принимает и транслирует негативные решения, и более невероятными – когда она принимает и транслирует решения позитивные. Естественно, это усиливает риск качества принимаемых властных решений.

Так как политическая оценка допустимого риска или безопасной технологии будет играть значительную роль, пространство для соглашения будет, скорее всего, найдено в этом поле, а не в поле различных мнений по поводу первичного риска. Но именно такая перспектива перетягивает политику на ненадежную территорию. Политика подвержена не только обычным и очевидным тенденциям гипероценки или недооценки рисков, что изначально вызывает политизацию тем, но также искажениям, проистекающим из того факта, что первичный риск считается контролируемым или неконтролируемым в зависимости от предполагаемого результата.

Любая оценка риска была и остается контекстуально обусловленной. Поэтому «мы должны по-другому взглянуть на различие риска и опасности в этом контексте, в частности в отношении к политике. Если бы это было только вопросом опасности в смысле природного бедствия, упущенная возможность его предотвращения сама стала бы риском. Очевидно, политически легче дистанцироваться от опасностей, чем от рисков — даже там, где вероятность потери или масштаб потери больше в случае опасности, чем в случае риска... Если даже предотвращение ущерба возможно в обеих ситуациях, могло бы, тем не менее, быть уместным заранее определить, трактуется ли первичная проблема как опасность или как риск.

Могут возникать риски от рассогласованности действий власти.

Политически конструируемая власть постепенно перестает функционировать как единый технический субститут авторитета, репутации, лидерства. Ему на смену приходят формы самомистификации лидеров, внушения массам ощущения успеха, основанные на манипуляциях общественным сознанием. Как следствие, власть реализует свои собственные возможности.

Осознание этой проблемы побуждает представителей власти к разработке так называемой «кризисной техники власти». Поскольку система оказывается не в состоянии одновременно переработать всю комплексность возможного, она отображает ее на временной оси как последовательно различные состояния. Пространственные и временные процессы на самом деле связанные системными взаимодействиями изолируются друг от друга. Налицо недостаток компетенции системного управления, что способствует развитию кризиса. Кризисная техника не устраняет неизбежность кризисов. Кризисная техника обеспечивает лишь временное дифференцирование властного риска. Она использует закон о чрезвычайном положении, кризисное управление, методы, вводящие ограничения в процесс принятия решений, когда управление сосредотачивается на компонентах системы, переживающей кризис. Результаты краткосрочны. Уменьшается потенциал планирования, ситуативный характер, обусловленный дефицитом времени.

В Советском Союзе также исследовались некоторые формы рисков. Это были риски, связанные с организацией труда и принятием решений, ценностно-нормативной регуляцией поведения человека, социализацией и адаптацией. Несмотря на невозможность даже простого упоминания нестабильности существующего социального порядка и любого из его элементов (технологического, экологического, экономического или политического), объективно возникающие проблемы советского общества все же находили частичное отражение в исследованиях российских социологов и психологов. Рискогенные социальные факторы анализировались отечественными обществоведами применительно к «капиталистическому» обществу, что не могло не способствовать развитию собственной научной мысли и соответствующих методов теоретического анализа. Западные концепции, сегодня составляющие фундамент мировой социологии риска, несмотря на наличие идеологических и политических препонов, были преимущественно известны российским обществоведам. Параллельно развивались методы прикладных исследований.

В конце 80-х гг. XX века становящаяся российская социология риска столкнулась с постсоветскими трансформационными процессами и получила возможность компенсировать имеющееся отставание от западной социологии за счет интенсификации и множественности как теоретических, так и прикладных исследований.

Одним из первых импульсов, подстегнувших интерес к данной проблематике и во многом обусловивших дальнейшее развитие российской социологии риска, стала чернобыльская катастрофа 1986 г. Сам факт катастрофы впервые гносеологически зафиксировал возможность рисков в советском обществе, несмотря на «социалистическую плановость» и прочие иллюзии того времени.

Более двадцати лет со времени чернобыльской катастрофы оказались решающими для становления отечественных исследований риска. Одной из первых работ, привлекших внимание российского научного сообщества к проблеме техногенного риска, была статья академика В.А. Легасова[33].

Через несколько лет в Московском университете была создана интердисциплинарная исследовательская лаборатория, организаторы которой заявили о необходимости учета социальных аспектов рисков любого происхождения - техногенного, природогенного и социогенного, ввели в научное употребление термины «социология риска» и «социальная рискология»[34].

Социологическая рискология формировалась не как однородное направление, а как широкое научное движение, ориентированное на познание специфики современного общества, его системного строения и функционирования, пространственно-временной динамики. В этом движении можно выделить три проблемных узла: исследования природы риска в современном обществе в контексте оценки его социальных функций; особенности распределения риска в социальных сферах и в социальных группах; проблемы социокультурной интерпретации риска.

Идея состояла в том, что без социологических и социально-психологических исследований, без понимания социальной составляющей техногенных или природогенных кризисов не может быть адекватного понимания ситуации, поскольку люди с их психологией, мнениями и стереотипами являются важнейшей составной частью любого технологического процесса или производственного комплекса.

Эта идея, получившая одобрение научного сообщества, была продиктована социальной практикой критических ситуаций различного происхождения в России и в мире. Был сформулирован вывод о фактическом возникновении новой отрасли социологии - социологии риска, исследованы ее взаимоотношения с другими областями социологии, психологией, экономикой, политологией и другими общественными и гуманитарными дисциплинами.

Были осуществлены прикладные исследования поведения и восприятия ситуации населением, пострадавшим от техногенных и природогенных кризисов, имеющихся форм и традиций управления риском, а также особенностей протекания социогенных кризисов - межнациональных, в том числе вооруженных столкновений, длительных массовых забастовок на крупных промышленных объектах, противостояний при смене руководства и переделе собственности и т.д. Проблематика риска вызвала широкий интерес и привела к результативному сотрудничеству представителей различных технических и гуманитарных дисциплин[35].

В современной отечественной науке разработаны основные концепции рискологии. В своих работах А.П. Альгин, В.В. Витлинский, В.И. Зубков, Ю.А. Зубок, С.А. Кравченко, С.А. Красиков, С.М. Никитин, К.А. Феофанов дают различные определения социального риска, предлагают типологии, анализируют факторы, определяющие рисковое поведение человека. Проблемы рисков и рискогенности современного общества в свете неопределенности новой реальности, нестабильности социальных процессов освещены в работах отечественных специалистов В.В. Гришаева, Ю.А.Зубок, А.В. Мозговой, Н.Л. Смакотиной, О.Н. Яницкого. Основные социальные и культурные особенности современного российского общества в процессе перехода из общества закрытого типа в открытое и рисков, характерных для общества, находящегося на этапе смены фазы развития, проанализированы в работах В.И. Добренькова, А.Г. Здравомыслова, Т.И. Заславской, Н.Н. Моисеева, Ж.Т. Тощенко, В.А. Ядова, О.Н. Яницкого.

Исследованию рисков в разных общественных сферах посвящены труды С.В. Анохина, А.А. Зиновьева, Ю.А. Красина, Н.Н. Моисеева, А.С. Панарина, А.Д. Урсула (риски в современных социально-политических процессах, зависимость от ментальности); В.М. Гранатурова, О.Ю. Мартюченко (рисковые ситуации в экономике, бизнесе и внешнеэкономической деятельности); А. Гыскэ, И.Ф. Дементьевой, Г.Г. Заиграева, В.А. Ивановой, B.B. Кузнецова, В.Н. Шубкина (проблемы социальной безопасности и оценки риска как показателя состояния окружающей среды); К.К. Исаева, А.Г. Эфендиевой, Р.А. Яновского (проблемы риска в условиях глобализации); И.И. Кузьмина, Н.А. Махутова, С.В. Хетагурова, А.С.Курбатовой, С.М. Мягкова, А.Л. Шныпаркова, О.Н. Яницкого (экологические риски) и других.

Важной составляющей исследований стала работа над определением базовых терминов и отношений между ними. Как следствие имело место активное разрастание терминологического аппарата и числа подходов. В гуманитарных дисциплинах ведущую роль в изучении риска получила социология, в которой «риск» стал одним из важнейших терминов, эвристическим механизмом по привлечению новых понятий, отражающих выстроенные концепции и изучаемые проблемы. Социологическое определение риска предполагает широкий контекст, интегральный учет амбивалентных параметров этого феномена, обладающего объективно-субъективной фактичностью.

Так, С.А. Кравченко определяет социальный риск как возникновение ситуации с неопределенностью, основанной на дихотомии реальной действительности и возможности: как вероятности наступления объективно неблагоприятного последствия для социальных акторов (индивидуальных или коллективных), так и вероятности обретения выгод и благ, что субъективно воспринимается акторами в контексте определенных ценностных координат, на основании чего осуществляется выбор альтернативы действия.

Глобальные проблемы современности не могли не затронуть Россию, последствия которых проявляются в росте постоянного производства самых различных рисков: гонка вооружений, локальные войны, межэтнические конфликты, терроризм. Возникают новые социальные группы риска, образуемые людьми, пережившими те или иные катастрофические, военные, культурные или социальные травмы.

Современные концептуальные подходы к риску построены на сочетании трех элементов: последствия воздействия рисковых ситуаций на человеческие ценности, возможности возникновения этих ситуаций с неопределенностью и формулу, объединяющую первые два элемента[36].