Стилистические особенности языка повести

Пародийное искажение мира в «Селе Степанчикове» не могло не сказаться на языке произведения, прежде всего на языке его героев, поскольку язык формирует картину мира, и по его предъявлению в речи мы в данном случае можем вполне обоснованно сказать, что эта картина аномальна, карнавально и пародически преломлена, вывернута наизнанку.

Речь героев полна сломов и искажений, каламбуров и ошибок в употреблении слов и их форм. Причем главным субъектом речевых деформаций становится опять-таки Фома Фомич Опискин.

Уже фамилия его может трактоваться как намек на ошибку при письме. Опискам близки оговорки – случайные ошибки, но уже в устной речи. Именно речь Опискина помогает читателю обнаружить в нем не просто человека неумного, нахватавшегося чужих словечек и выражений и употребляющего их не к месту и не ко времени, а человека, у которого нет литературного вкуса и чувства языка, его поэтической стороны.

С пафосом начиная очередную речь и вворачивая в нее метафоры, Фома Фомич демонстрирует беспомощность перед внутренней логикой языка и в одном предложении сталкивает смыслы метафорические и буквальные. Вот один из характерных в этом плане пассажей: «Вот нравственность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь… поливаете. Но нечего терять слова!» [3, 68].

Нередко герой подменяет одно значение слова другим. Например, субстантивированное прилагательное «комаринский» (от словосочетания «комаринский мужик», обозначающего русскую народную плясовую песню) он превращает в обозначение «героя этой песни» и дотошно пытает такого же стилистически невменяемого, как он сам, Фалалея: «Ну, что же сделал этот экономический мужик? За какие подвиги его так воспевают и… выплясывают?» [3, 68].

Искажает Фома Фомич и смысл употребляемых фразеологизмов: в его речи нередко происходит подмена словарных компонентов фразеологических единиц, что, несомненно, влияет на их стилистическую окраску: «Я вас давно раскусил, я вас насквозь понимаю!» [3, 73] – сообщает Фома Фомич полковнику Ростаневу. Замена глагола «вижу» глаголом «понимаю» разрушает первоначальный вариант фразеологизма, но, выдавая стилистическую глухоту Фомы, в то же время становится способом его характеристики: обновленная идиома подчеркивает его стремление «вгрызться в печенки» каждому из своих визави, держать его под прицелом своего прокурорского «понимания».

Искажение фразеологизмов по тому же принципу – с заменой словарных компонентов – наблюдаем и в речи других героев повести. Рассказчик, описывая стратегию поведения Фомы, говорит: «Фома <…> тотчас же почувствовал, что прошла его роль шута и что на безлюдье и Фома может быть дворянином» [3, 9]. Здесь устойчивое сочетание «на безрыбье – и рак рыба» намеренно преобразуется, с тем чтобы обнажить вполне прагматическую цель «духовной миссии» Фомы Фомича.

Обозначая масштаб потрясений, произведенных вошедшим во вкус тиранства Фомой, рассказчик замечает: «Но, разумеется, это были еще только цветки» [3, 11], нарушив целостность состава устойчивого выражения и заменив в нем слово с уменьшительно ласкательным суффиксом (цветочки) на однокоренное без него. Читатель, мысленно продолжая начатую фразу и пользуясь при этом той же логикой, может себе представить, какими ягодами обернется для жителей имения тиранство Фомы.

Расширение состава фразеологизма, влекущее изменение его общего значения, также встречается в речи рассказчика. «Генеральша к вечеру захворала; весь дом повесил нос» [3, 62] – пишет он об обстановке в имении, складывающейся во время допросов-пыток производимых Фомой Фомичом над Фалалеем, постоянно видевшем во сне белого быка. Фразеологизм «повесить нос» сочетается с одушевленными именами существительными, а в данном случае происходит метонимическая замена, обобщающая всех жителей Степанчикова ёмким понятием «дом»; вот и выходит, что «дом повесил нос». Сама по себе метонимия, без связи с фразеологизмом, не создает комического эффекта, но умышленное нарушение сочетаемости этих приемов приводит к созданию неожиданной и почти фантастической картины.

Подталкивая дядю к Настеньке, неудавшийся жених-рассказчик говорит ему: «дай вам бог любовь и совет!» [3, 109]. Преобразование фразеологизма «совет да любовь» здесь заключается только в изменении порядка слов и синонимической замене союза. Эта инверсия не влияет на значение сказанного, и, по-видимому, возникает уже как инерционная, в контексте устойчивой традиции подмен и искажений.

В иных случаях происходит разрушение образного значения фразеологизма. Поиски увлеченной романтическими грезами и похищенной Обноскиным Татьяны Ивановны рассказчик венчает фразой: «Мы упали на виноватых как снег на голову» [3, 122]. В данном контексте глагол «упали» вместо «свалились» воспринимается буквально, и всё включающее фразеологизм выражение в результате производит комический эффект.

Своеобразным приемом обработки фразеологизма в речи рассказчика является контаминация нескольких фразеологических единиц, то есть соединение их фрагментов в одной фразе. Например, описывая мягкость и доброту своего дяди, рассказчик высказывается следующим образом: «…он был так добр, что в иной раз готов был решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней рубашкой с первым желающим» [3, 5]. В этом выражении сливаются две идиомы: «поделиться последней рубашкой» и «первый встречный», причем первый фразеологизм распространяется дополнительным элементом «по первому спросу», а во втором происходит замена словарного компонента – существительное «встречный» заменяется на «желающий». Таким образом рассказчик акцентирует внимание читателя на чрезмерности проявляемого Ростаневым великодушия, одновременно посмеиваясь над этим качеством своего дяди. Подобное ироничное использование фразеологизмов придает повествованию рассказчика фельетонный, памфлетный отблеск, Этой же цели объективно служат и другие речевые и грамматические ошибки в речи рассказчика: «Фома Фомич был употреблен для переговоров» [3, 9], «она [генеральша] не надышала на него [Фому Фомича]» [3, 11], «чего от меня надеетесь?» [3, 37], «неописанное негодование» [3, 62], «немедленно получились желаемые плоды» [3, 126], «располагайте мною во веки веков» [3, 81].

М.Бахтин, говоря об особенностях карнавального языка, отмечал характерную для него своеобразную логику карнавальной «обратности»[168], в соответствии с которой противопоставленные по своей природе категории (верх и низ, лицо и зад) меняются местами. В тексте повести «Село Степанчиково», которую Бахтин считал произведением карнавализованной литературы, тоже встречаются подобные замены. Так, описывая мучения Фалалея, постоянно видящего сны про белого быка из это подвергающегося насмешкам и наказаниям, рассказчик пишет: «целую неделю сряду, каждую божию ночь, Фалалей постоянно видел белого быка» [3, 62]. И хоть Фалалей действительно видел сны по ночам, выражение «каждая божия ночь» – это перевертыш фразеологизма «каждый божий день», основанный на антонимических отношениях пары день-ночь. Точно так же изменяет структуру фразеологизма и полковник Ростанев, который вместо устойчивого выражения «бес попутал» восклицает: «Бог попутал!» [3, 133].

То, что в имении все вывернуто наизнанку, подтверждает фраза Ростанева: «Маменька в обмороке, и всё это теперь вверх ногами» [3, 81]. «Всё это» вверх ногами не только теперь, а постоянно.

Еще один герой, в чьей речи удивительным образом сочетается несочетаемое – Бахчеев. «Всезнай! всю подноготную знает, все науки произошел!» [3, 25] – говорит он о Фоме, как будто ставя ему в заслугу существование наук вообще (Фома не прошел науки и не превзошел их, а произошел – породил, сочинил) и тем самым подчеркивая значимость этого человека в масштабах Степанчикова. Для жителей Степанчикова Фома – центр мира, источник знаний и мнений.

Бахчеев, как и Фома, как и рассказчик, использует искаженную фразеологию: «влюблен, как сибирский кот» [3, 28], – говорит он о Ростаневе, тогда как в оригинале фразеологизм выглядит так: «влюблен, как мартовский кот». Временная характеристика меняется на пространственную – и устойчивое выражение теряет ассоциативную связь с явлением, которое фиксирует (мартовское пробуждение природы), но приобретает оттенок значения, для Достоевского важный биографически, – Сибирь, каторга.

Возникают в речи Бахчеева и другие окказионализмы: «Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? С барышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать?» [3, 25] – негодует он. Слова «лимонничать» и «апельсинничать» в значении «любезничать» здесь – авторские неологизмы.

Таким образом, характер речи и – шире – языка повести повторяет ее сюжетно-характерологическую тенденцию к смещению, искажению, усилению, комикованию – пародированию языковых единиц.

 

 

********************

 

Итак, наше исследование подошло к концу.

Мы не только подтвердили факт пародийности повести «Село Степанчиково и его обитатели» относительно тех литературных и жизненных явлений, которые уже были отрефлексированы в этом качестве литературоведением, но и дополнили сделанные ранее наблюдения новыми существенными доказательствами.

Мы существенно расширили круг литературных «первоисточников» повести, а также показали, что ее пародийность направлена не только вовне, но и внутрь самой себя, что пародийность в данном случае выступает как принцип организации системы персонажей.

Мы обнаружили в творчестве Достоевского явление художественной «реабилитации» образов и идей, которые изначально даны как сниженно-пародийные, а также проанализировали самопародийные смыслы и способы их воплощения в повести «Село Степанчиково и его обитатели».

Мы подтвердили правомерность предложенной нами дополнительной классификации пародии.

Работа над темой позволила нам не только получить вышеперечисленные результаты, но и увидеть перспективы, наметить дальнейшие пути исследования. Это, в частности, проблема соотношения двойничества и пародийности; исследование амбивалентного потенциала пародии (наличие в ней утверждающего, возвышающего начала); разработка идеи реабилитации пародийных образов и смыслов в творчестве Достоевского; дальнейшее исследование пародийных приемов в языке произведений Достоевского.

Сделанные нами на материале повести «Село Степанчково и его обитатели» наблюдения представляются продуктивными для анализа последующего творчества писателя.

 

Практическая ценность нашего исследования состоит в возможности использования ее результатов в преподавательской, учебной и научной работе.