Методы истолкования прорицаний

Интерес к мантическому искусству, который обнаруживают греческие мыслители и философы, был не только чисто прагматическим, но, прежде всего, теоретическим. Так, сформулированное еще стоиками и закрепленное Цицероном деление мантики на естественную и искусственную^[xxii], положило начало исследованиям прорицательной деятельности с точки зрения постижения различных оттенков экстатического состояния, связанного с самим феноменом прорицания. Для нас же наибольший интерес может представлять рассмотрение техники прорицательной деятельности, ее способов и методов как основ философии понимания.

Истолковывающее прорицание как метод толкования, известный со времен архаической древности, включало в себя, главным образом, чтение примет и знамений или чудес. В основе истолковывающего прорицания лежала практика манипулирования событиями. Манипулированные события, таким образом, составляли суть истолковывающего прорицания. При этом другие, менее активные формы истолкования были зависимы от проекции, интроекции и свободной ассоциации прорицателя в такой же мере, в какой сам прорицатель владел интуитивной техникой прорицания. Эта интуитивная сторона его интеллектуальной деятельности рассматривалась как наиболее важная, связанная со сверхчеловеческими способностями божественного происхождения. В моменты откровений он был причастен к области сверхъестественного и божественного в такой же мере, в какой вся сфера таинственного и невыразимого в словах могла быть искусно переведена им в сферу реально воспринимаемого и понятного. Это не упрощало смысл излагаемого им содержания пророчества, но придавало всему контексту значение непререкаемой истины.

Ясно, что истолковательная деятельность подразумевала определенные знания и навыки, владение которыми повышало статус человека до уровня боговдохновенного прорицателя и пророка — мантиса.Такова, например, Кассандра из “Агамемнона” Эсхила, которая предсказывает будущее и слышит ничему не уподобляемую истину (1242–1245); таков Прометей, который говорит Ио: “Вот тебе доказательства того, что мой разум видит нечто большее, чемочевидное”.(Эсхил. “Прикованный Прометей”, 842–843). Даже сам Аполлон у Эсхила, или, например, у Аристофана в “Плутосе” назван целителем и мудрым мантисом. Дар целительства, предпосланный Аполлону, тесто связан с его пророческой деятельностью, поэтому греки дали ему еще один титул — Аполлон Алексикакос — Отвратитель зла.

Существовала тонкая грань между теми, кто изрекал пророчества и теми, кто внимал им или кому они предназначались. Часто истолковывающее прорицание начиналось с того, что прорицатель должен был вначале доказать свою способность к раскрытию тех проблем, которые волновали “вопрошателя”. Для этого прорицатель использовал самые разные приемы, порой довольно примитивные. Например, посредством произнесения последовательности скороговорок, сопровождавших разного рода вопросы, которые он задавал “клиенту”; предполагая то, спрашивая об этом, перепрыгивая с одного предмета на другой до тех пор, пока реакция вопрошателя не открывала ему истинный предмет его интереса. С этого момента прорицатель приступал, собственно, к истолкованию, которое заключалось в том, чтобы вложить определенные идеи или установки в сознание клиента или же передать аудитории, если таковая была, какие-то определенные сообщения и т.п. Иногда прорицатель мог истолковывать знаки, столь характерные непосредственно для его подопечного, что прорицание строилось исходя из психофизических особенностей данной личности. При таком сочетании методов практика истолкования попадала между истолковывающим и интуитивным искусством^[xxiii].

Гораздо более разработанную форму истолковывающего прорицания приобрела практика проведения сеансов гадания, во время которых прорицатель использовал, например, стихи, огромное количество которых самым впечатляющим образом должно было воздействовать на человека. Этот метод, с одной стороны, демонстрировал профессиональные знания и эрудицию толкователя, а с другой — должен был подтолкнуть самого клиента к поиску нужного решения. Такой интеллектуальный вид прорицания (или гадания), был основан на предполагаемом выборе стихов, в которых сам вопрошающий должен был найти актуальный ответ на свой вопрос. Таким образом, интуитивное прорицание могло предполагать (и часто предполагало) определенные физические, психические и моральные испытания для обеих сторон.

Прорицания, связанные с подобного рода испытаниями и способами воздействия на аудиторию, например, владение искусством передачи актуального смысла священного слова, наряду с другими способами воздействия на аудиторию, известны в различных культурно-исторических и религиозных традициях, включая христианство.

Интуитивное прорицание между тем могло быть также полностью частным делом, обусловленным менталитетом и национально-культурной принадлежностью человека. Так, римлянин мог услышать предостережение богов во фрагменте беседы; ацтек мог услышать предзнаменование в крике животного. Североамериканский индеец, ищущий личное видение, получал его через выполнение последовательности определенных действий, например, посредством добровольной изоляции, самоувечья и соблюдения поста и мог сохранить память об этом видении на протяжении всей своей жизни.

Истолковывающее прорицание, строящееся, в основном, на эрудиции и интеллекте прорицателя (мантиса), шло рука об руку с так называемым интуитивным прорицанием. Прототипом интуитивного прорицателя может служить для нас случайный шаман или целитель, который использует состояние транса. Это состояние достигается идиопатически, т.е. вырастает из самоспонтаничности; вызывается наркотиками или аутокинетической (самоэнергетизирующей) техникой^[xxiv]. Как и в естественной дивинации, транс здесь ассоциируется с высказываниями оракулов и одержимостью духами^[xxv].

Прорицатель может усиливать воздействие на аудиторию, привлекая все свое искусство, сочетать использование методов индивидуального воздействия с привлечением различных дополнительных, искусственных приспособлений. Например, так пользоваться собственным голосом и играть его интонациями, чтобы вызывать впечатление актуального голоса бога или духа, адресующегося непосредственно к вопрошателю или к целой аудитории; использовать несколько разных голосов или целый хор; применять хитроумные приспособления для имитации зрелища божественного образа, выражающего согласие или опровержение; использовать акустические особенности храма или какие-то иные технические приспособления для усиления звука голоса невидимого жреца^[xxvi].

Эта своеобразная риторика, набор профессиональных приемов, облегчающих передачу послания, заключенного в прорицании, служили визитной карточкой прорицателя, передающего волю богов. Вместе с тем это искусство представляло собой древнейшую коммуникативную методику истолкования, рассматривая которую, следует учитывать верования, социальные запросы, культурные традиции и уровень интеллектуального развития общества.

В искусстве истолкования, безусловно, важен и силен мыслительный момент. Однако истолкование высказываний оракулов и прорицателей вряд ли строилось на основании аргументации, предполагающей рациональное обоснование этих высказываний в их явном виде. Дело в том, что искусство аргументированного рассуждения ничего общего не имеет с наивным доверием ко всему тому, что исходит из уст прорицателя или оракула, поскольку эти высказывания не обязательно должны были быть подкреплены какими бы то ни было рассуждениями. Если же и строились на рассуждении о предмете, то прорицатель мог обходиться без того, чтобы обосновывать свои высказывания, а истолкователь слов оракула мог в любой момент изменить ход своих рассуждений или тут же отказаться от того рассуждения, которое им признавалось раньше (меняя, по необходимости, их смысл). Другими словами, от прорицателя ожидали конкретное решение проблемы или конкретный ответ на заданный вопрос, но прорицатель не выдвигал никаких дополнительных доводов для объяснения своих изречений, а истолкователь слов пророчества никогда не отвечал на вопросы, типа: “почему так?”, но только растолковывал, разъяснял их смысл.

Обрядово-ритуальная и отчасти игровая сторона практики прорицания создавала ситуационный контекст. Повторяемость, воспроизводимость этого контекста благодаря комментированию привела к тому, что контекст постепенно становился методом, без которого уже было немыслимо истолкование. Капля за каплей происходила кристаллизация методологического аспекта, и хотя в этом аморфном “протометоде” трудно разглядеть элементы будущего “герменевтического метода”, т.е. метода понимания, тем не менее, накопление практических приемов интерпретации прорицаний требовало их осмысления и систематизации, что неумолимо вело к превращению искусства прорицания в науку истолкования.

Тенденция к методологической организации мышления, которая раскрывается через явно просматриваемый интерес к рассуждениям, свойственный греко-римской культуре; систематичность мышления, тенденция к упорядоченности сфер мышления, расширение языка понятий и аргументов; попытки проникновения в сущность интерсубъективного и интеллектуального — все это, в конечном итоге, характеризует ту особенность древнегреческой цивилизации, которая лежала в основании европейского рационализма, и без которой не могла обойтись древняя (античная) герменевтика. Правда, до теории еще было далеко — потребовалось несколько столетий, и немаловажным фактором в этом процессе было возникновение мировых религий, приведшее к необходимости общепринятого и подкрепленного традицией истолкования раз навсегда данного прорицания, закрепленного в священных книгах этих религий.