Глава пятая

Изъяснения слова философии.

 

§ 34.

 

Философия наука такая, в которой через разум наш и заключения от известных вещей познаем неизвестные. Сие краткое изъяснение иным образом сказано на российском языке, нежели в своей философии многие учители на латинском, немецком и французском языках говорят. Изъяснение слова, что называют ученые дефиници­ей, быть должно коротко, ясно и свойственно. Ибо каким образом и способом дефиниции сочинять надлежит, о том в логике самой покажется. В школах говорят, что философия есть наука всего возможного, поколику оно сбыться может. Для меня сие изъяснение очень темно и сомнительно показалось. Сия самая правда, но обрат­но сказать не можем, что б все то, что есть познание возможного, поколику есть или быть может, было философия. Кто не может под таким изъяснением легко разуметь и истории? Ибо и исторические дела, которые мы знаем, так же возможны, хотя притом прошед­шие. В дефиниции не сказано, что философия есть наука возможно­го, что было, что есть, и что может быть, но просто возможного. Почему мы видим, что сие изъяснение не одну философию значить может, но и другое нечто. Чего ради я с позволением моих читателей оставив многие изъяснения философии, которые на других язы­ках написаны, так как несвойственный, на нашем предлагаю изъяс­нение новое. Когда я говорю, что философия есть наука такая, в которой через рассуждение и заключение от известных вещей знаем неизвестные, то я, конечно, могу сказать и обратно, что все то знание, в котором мы через рассуждение и заключение от известных вещей знаем неизвестные, называется философия.

 

§ 35.

 

От сего непосредственно два следуют разумения, которые сами себе непротивны, а оба в философии находятся, и оную почти со­ставляют. Когда мы говорим про философию, что она есть наука такая, в которой через разум наш и заключения от известных вещей познаем неизвестные, то конечно оную разделяем на две части. Пер­вое: на способы, которые в ней находятся, как познавать через за­ключения разумом нашим и рассуждением от известных вещей неиз­вестные. Второе: и на вещи самые, которые уже таким образом по­знаны и от них новые другие, которые удобно познаны быть могут.

Что есть наука философская? Есть способность то доказать правило через заключения, чему кого верить заставляю, или из начал неподвижных и праведных вывести законное заключение. Но через заключения правильно что доказывать помощию логики мы можем: итак, логика есть ключ всей философии. Она показывает дорогу и способ, как в философии нам с разумом нашим поступать надлежит. Что же значит начало неподвижное и праведное? Что значит закон­ное заключение и каким образом оное установиться может и долж­но? Из сего видим, что соединение логики есть неразрывное с фило­софией. Чего ради и в дефиниции оное словом науки рассуждения и заключения вошло. Что же я говорю, что мы от известных вещей познаваем неизвестные, то самыя вещи в философии находящиеся разумею. Таким образом, через изъяснение мое, полное понятие, как мне кажется, даю о философии. Мы уже прежде приняли за осно­вание всей философии три познания человеческих. Историческое, потому что никакому рассуждению не подвержено, того ради как простое познание не отделяем от философии, но как легкое оставляем. Философское познавается помощию логики, а математическое помогает и дополняет оное. Математика сама в себе части свои име­ет, как например: механику, оптику, астрономию, гидравлику, гид­ростатику, аэрометрию и проч., в которых метод делает сама мате­матика. Помощию оной мы познаем в механике, то есть в математи­ческой части силу и количество движений. Ее же помощию находим в астрономии движение тел небесных и т.д., отчего видим, что как в познании философском показывает нашему разуму дорогу логика, так и в математических частях, которые называются Mathesis applicata, способ и дорогу открывает Mathesis pura. Изъяснить я сих слов не могу иным образом, как только показать действием самим, что математика прямая называется только арифметика, геометрия и алгебра или еще одна только алгебра, потому что оная в себе обе прежние части заключает, однако ж что есть действующая матема­тика и что чистая, о том в своем месте после будет сказано.

 

§ 36.

 

В философии первая та должность, что б рассуждать о том, что есть и что быть может. Все то, почему что сбывается, есть причина бытности. Философ для того только всегда должен смотреть всякого явления и всякой вещи ее причины и обратно, на всякое явление должен смотреть так, как на причину, которая то или другое от себя произвести может. Откуда и то, что еще не сбылось, можно понять, что оно сбыться может, ежели уже причина его видна. Таким по­рядком заключает от одной сбытности в другую. Доходит он до самых дальних вещей, которые хотя еще не суть, однако ж сами в себе на­зываются возможные. Потому в философии все возможное доказано быть может. Что же свыше понятия человеческого, то мы называем таинством или сокровением. Доказывать есть ни что иное, как по­казывать вещи свою причину, и не токмо то, но ежели случится две или многие вещи, которые бы по нашему мнению могли в одном времени или в одном месте быть. Философ может доказать, для чего та, а не иная, вещь случилась, например: статься может, что человек сердит на своего неприятеля или ласков к нему и его любит. Может философ и тому и другому причину сыскать, ибо как то, так и другoe не может быть без довольной причины. Почему легко и то может показать, для чего он своего неприятеля любит, а не сердит на него. Из чего следует, что в философии ни о чем так стараться не надоб­но, как чтоб всякое было рассуждение праведное, и чтоб всякое за­ключение основание свое имело на правде, для того, что философия есть такая наука, в которой все доказывать надобно через заключе­ние, которое выводить надобно из начал прямых и бесспорных, что ежели всегда учинено будет, то никогда сомнительства никакого не сделает. Начала самые надлежит брать из опытов, что мы прежде уже называли историческим познанием. А для совершенного доказа­тельства математика служить должна. Сие-то есть прямое средства к сысканию правды, то есть, что в опыте видим, то математикой дока­зать должны.

 

§ 37.

 

Ясно уже видим, как далеко простирается познание историческое и математическое в философском, то есть оные два познания столь­ко нужны в философском, что они к наибольшему нас уверению привести должны. Из опыта мы видим через познание историческое, что жар солнечный полуденный не во всякое года время на том же месте ровен и одинаков, и что на местах разной широты всегда раз­личен бывает. От равнонощия даже до равнодействия мало-помалу всегда прибывает, и обратно, от равноденствия до самого равнонощия всегда таким же образом убывает. Чего ради на всякий день жару солнечному определять надобно свой градус, который в пер­вом случае всегда больше становится, а в последнем меньше. Вода по наклонности дна речного, с особливою быстротою и устремлени­ем бежит, и та же самая, когда ее приводят каналом к водяной мельнице, у которого не столь великую наклонность дно имеет, с меньшей быстротой устремляется, но когда пуститься к самому колесу, тогда уже третий градус течения своего имеет. Сие мы знаем через опыты. И когда видим определенные степени скорости, силы и быстроты, то можем помощию математики и удостовериться об них подлиннее. Так слово в слово и в делах невещественных случается.

Прилежание в разных людях будто бы степенями разнится. Один имеет больше прилежности, а другой меньше. Один столько терпелив, что хотя бы какую трудную и долгую материю в книгах читал, не отстанет по тех пор от оной, покамест не поймет, а другой любит только легкие и короткие вещи читать. Буде же, что хотя несколько при начале трудно ему покажется, то тот час покинет. Кто не знает, что есть степень в добродетелях и пороках по различию субъектов? Сие все решению последнему математическому подвержено. В таком случае мы опыт или что тоже значит познание историческое за первое начало своему почитаем, и оттого свои дальние произведения и заключения делаем, а другое, то есть математическое, все учиненные заключения поверяет. Суть такие в натуре случаи, что оных причи­на закрыта, и их никак понять не можно. В таком случае одна толь­ко математика способствует потому, что такой случай тогда зависит или от определенной некоторой фигуры, или от некоторого количе­ства так, что может быть тогда совсем иной бы случай был, ежели бы в нем иная фигура была, количество большее или количество меньшее. Например: философа должность есть показать причину для чего пчелы в своих сотах делают шестиугольные ячейки, и для чего не иной какой фигуры. Ежели он хочет во всем быть по долж­ности своей исправен, то надлежит ему не меньше употреблять по­знание математическое, как познание историческое и философское, через которое он мог бы доказать, что изо всех фигур возможных в данном случае сия выбрана так, как самая пристойная и согласная. Такие доказательства великую силу имеют в философских делах.

 

§ 38.

 

В изъяснении моем имени философия я показал, что она есть наука такая, в которой через разум от известных вещей познаем не­известные. Кроме того, что нам логика показывает и отворяет путь пространный, как рассуждать о вещах известных и как от них при­ходить в рассуждение к вещам неизвестным. Мы в философии на­ходим удовольствие то, что можем великое или бесконечное множе­ство вещей знать и их между собой согласие и связание. Все то, что мы понимаем так, как возможное, уже философ о том рассуждать может. Я говорю о таких вещах, которые разуму нашему подвержены. Ибо когда то знаем, что нет такой на свете вещи, с которою бы не можно было соединить знания философского, то и то разумеется, что о всякой вещи философствовать можно потому, что философствовать не что иное есть, как иметь познание философское, то есть рассуждать о причинах и прочая, как уже выше о том многократно было говорено. Сколько мы в состоянии в жизни нашей философст­вовать и сколько философия в нашей власти есть, о том всяк легко удостоверен быть может. Делом самим мы усматриваем, что фило­софы не без доброго успеха по сие время трудятся в изыскании причин всему тому, что есть и что быть может. Теперь надобно только на настоящее смотреть. Всякого, кто хочет трудиться, успех научит, сколь трудное дело есть, а особливо вновь философствовать, напротив того, когда оный усмотреть будет, сколь приятное оное ка­жется.

 

§ 39.

 

Что полезно употребление философии, о том уже никакого со­мнения нет, ибо оную не только в науках людям ученым можно употреблять, но и простым людям случается ею же пользоваться в жизни равномерно, с той только отметиною, что ученые люди знают про себя, что они философствуют, и для того поступают по некото­рым к тому учрежденным правилам, а простые то же самое делают в повседневных случаях, не думая, что они философствуют. Когда ученый человек обязан или разумный от известных вещей поступать умом своим далее к неизвестным, то рассудить надобно, сколько же такое умствование или философствование потребно в таких науках, в которых разум один достохвальные опыты показывать должен. Юриспруденция, медицина, а к тому и красноречие разумом и умст­вованием философским наполнены быть должны. Так, например, в юриспруденции обучаются прав и законов натуральных и граждан­ских, но когда тому есть причина, для чего сей, а не иной закон гражданам предписан, для чего сей. а не иной указ в народе опубликован быть должен, то потому можно сказать, что есть и наука такая, которая изъясняет натуральным образом те причины, для ко­торых что бывает и оная называется философия юридическая, ибо мы прежде уже сказали, что всяк, кто причины вещам выискивает и оттого новые следствия выводит, тот философствует. В медицинской, или по нашему докторской науке речь идет о здравии челове­ческом, о болезнях, о том, что здравие человеческое сохраняет и что отвращает болезни. Но когда есть тому причины прямые и подлин­ные, что человек здоров и что человек болен, для чего то или сие сохраняет человеческое здравие, то и сие лекарство болезнь отвра­щает, то видим, что и тут надобна такая наука, которая изъясняет всего сего причины и потому должна быть философия и в медицине. Словом, во всякой не только науке, но и во всяком художестве на­добно, чтоб были свои причины, и надобно, чтобы оные через фило­софствование открывались. Возьмем такое рукоделие, которое бы непохоже было ни на какое искусство. Например, дрова колоть, се­го рукоделия уже нет подлее, но и тому есть причина, для чего они колоться могут и для чего токмо клином или топором быть сие должно. Силу клина и тех ударов, которыми он посылается, легко можно математикой доказывать. Не сказал бы кто, что я знание сие на тех взыскиваю, которое простою работою питается. Я только примером говорю. Почему можно видеть, что и сего толь подлого рукоделия есть познание философское и математическое, так что первое из последнего подлинное и совершенное свое известие имеет.

 

§ 40.

 

Здравое рассуждение нам ясно представить может, что мы легче и способнее то можем употреблять в пользу нашу, что понимаем по­знанием философским. Напротиву того, познание историческое, как я прежде показывал (§ 18), часто нас к великой ошибке приводит, потому что мы тогда не рассуждаем о причинах, но смотрим только просто на вещь. Видит например кто, что ежели кол возьмет осино­вый и воткнет в землю, то даст от себя корень и ростки пустит, да хотел бы тоже сделать и с березовым или дубовым колом. Труд его подлинно будет напрасный. Ежили кто старается сыскать тому под­линную причину, для чего так делается с осиною и с другими тому подобными деревьями и травами, и для чего не может то же сделать с березой, тот, конечно, напрасно не станет трудиться над березою и дубом для того, что он ужу ведает про ту особливость, которая в осине находится. Некто францискан монах, именем Мирандола, осо­бым искусством выращивать дерева целые из листьев одних только лимоновых и померанцевых умел. Тому же пробы не без доброго успеха при Санктпетербургской Академии покойный профессор ботаники Амман делал, а многие трудились в немецкой земле напрасно, для того, что они не знали того секрета, в котором все сие искусство заключается, то есть не знали философствования того, которое при сем случае быть должно. В нравоучительных и политических делах и по сие время совсем оставлена еще философия. Я не хочу гово­рить о наших судных делах, которые иногда с правилами философ­скими не соединены, но особливую форму по способности народа и по нужде в обществе имеют. Мы видим из многих иностранных процессов, в которых хотя дело и прямою дорогою пошло, хотя ум­ные люди и философствуют, однако ж всегда конец еще сомнителен бывает. От чего сие бывает? От того, что когда или по пристрастию или по незнанию одно, что лживо будет рассуждено, то от того все заключения пойдут ложные. Так мы склонны бываем к милосердию, для чего? Для того, что к чувствию нас приводит бедного бедность. Напрасно бы убогие тем себя льстили, чтоб всякому без разбора представлять и описывать свою бедность. Не у всякого столько есть понятия, что б мог тотчас чувствовать их бедность, и в сем случае философствовать. Ибо иногда милосердия в иных совсем не нахо­дят, а иногда к посмеянию и ругательству через представление своей бедности возбуждают. Тот, кто имеет философское познание знает уже, что в том человеке милосердие быть не может, который любви не имеет к бедным и для того и не покусится одним только пред­ставлением своей бедности склонять такого к милосердию, или по крайней мере буде начал, то надежды не имеет пользу из того ви­деть.

 

§ 41.

 

Ежели мы о какой одной вещи имеем познание философское, то оное можем и в других вещах с таким же добрым успехом в жизни нашей употреблять. И хотя не всегда, однако ж по меньшей мере больше нежели то знание, которое мы понимаем о какой вещи только исторически. Но сие в таком случае бывает, когда причина вида находится в роде. Положим, что род есть животное, а виды – разумное и неразумное. Разумным животным мы называем человека, который душу разумную имеет, а неразумным скотов, которые без разумной души пребывают. Такой человек, который только познание историческое имеет, ежели через свое историческое знание веда­ет например, что животное неразумное говорить не может, то он не может далее и заключения своего производить, как только к тем ве­щам, которые того же вида, то есть ото льва к слону, от слона к со­баке, к птице, к рыбе и проч., ибо все сии суть одного вида живот­ные неразумные под своим родом животные, а к другому виду, то есть к человеку, так как к животному разумному того заключения производить может. Но человек, который познание философское в таком случае имеет, знает, что возможность говорить от того проис­ходит, что род животных не всякий имеет те органы или уды, кото­рыми бы он говорить мог. Следовательно он может заключить от одного вида и вообще к роду, то есть может сказать, что и всякое животное, хотя неразумное, хотя человек, хотя скот да ежели удов к говорению не имеет, то и говорить не может, для того, что мы видим многих и людей, которые говорить не могут и с природы немы. По­чему о животных вообще сказываем, что они или говорят или не го­ворят. Кратко сказать, тот кто историческое познание имеет только, ежели он одного человека увидел, что он имеет способности гово­рить, то и о всех людях генерально тотчас скажет, что все люди го­ворить могут, или, ежели птицу увидел, что не говорит, то и все птицы, скажет, что не говорят. Но тот, кто философское познание имеет, знает подлинную причину, отчего то в животном вообще бы­вает, что иное говорит, а иное не говорит. То есть в одном уды при­учены к движению, а в другом – нет. Итак, он знаючи и тому и ; другому причину заключить может совсем противное. Он иногда скажет, что и человек говорить не может и птица говорит. Я в сем примере не инако принимаю говорение, как только выговаривание слов. Ежели о какой вещи познание имеем философское, то оное можем употреблять и в других вещах, буде того только вида в роду причину сыскать можем, то есть, буде только узнаем, от чего вооб­ще животные говорят или не говорят, то и заключим от одного жи­вотного к другому праведное мнение.

 

§ 42.

 

От сего следует, что философское познание, как уже мы и преж­де о том показали, есть прямой путь к познанию вещей, ибо когда ведаю, что о скоте, дереве, камне и проч. вообще, то ведаю уже то­же и о всех сих вещах особно. Чего ради не только польза из того происходит, но и забава непосредственная. Как тот человек не поль­зу приносит в жизни себе, который зная вещам или случаям многим причины, легко может и к другим вещам праведные заключения де­лать. Мы уже по натуре так сделаны, что всегда тем веселимся, ко­гда нечто знаем, чего другой не знает, а философ, который всем ве­щам и их бытностям знать должен причины, в том наипаче перед другими незнающими преимущество имеет, что чувствовать может, сколь великая ему из философии его утеха. Такую его забаву я не знаю, может ли кто иной понимать кроме того, кто сам несколько себя сей науке сделал уже участным. В сем случае мы можем ви­деть, что и между философами есть великая розница. Один больше причин вещам знает, другой меньше, и потому один больше фило­соф, другой меньше. Да и быть тому инако не можно для того, что не всяк все понять может. Посмотрим же притом и на множество вещей, о которых философ рассуждать может. Увидим тотчас бес­конечное. И не только то, но еще различные роды философской науки, которые суть части вообще всей философии. Один мыслит о телах чувствительных, и делает заключения к телам нечувствитель­ным и к таким, которые бы только быть могли, и что делает один вообще, то другой о всякой вещи особенно. Иной старается о духах, о страстях человеческих, разбирая все сие подробно, а иной предпи­сывает законы натуральные, по которым человек сам с собою посту­пать должен и с ближним своим, какую должность он имеет к Богу, государю и обществу в житии общем, домашнем, сыновнем, рабском и прочая. Итак никто о себе не может сказать, как бы он ни учен был, что он совершенный философ. Когда он искусен в одной части философии, которая сама по себе бесконечна, то недостаточен будет в другой.

 

§ 43.

 

От сего разуметь должно, что философами хотя и называются учители, которые рассуждают о причинах всех вещей вообще, однако ж в таком разуме не можно принимать имени философа, чтоб он был всеведец и во всех частях философии равно был искусен. Довольно, когда он генеральное нечто о философии всей знает, и по­лучив некоторое вообще искусство, определить себя к некоторой части философии опасно. Чтоб человек сколько был искусен во всем познании вещей в мире пребывающих, чтоб погрешить никогда не мог, того иметь невозможно, но и тот уже человек в философии ис­кусный называется, который имев познание вообще о философии, имеет способность о всем том, о чем он прежде не думал, праведно мыслить. Сие есть великое познание, к которому через великий труд и долгое время привыкать надлежит. Итак, кто только предложения философской науки знает наизусть, а доказать истинность оных не может, тот оную знает так, как историю, и потому он о философии не философское познание имеет, но историческое. Как же я могу такого назвать философом, который, не зная правил и предложений философских истинности, никаким образом философии своей упот­реблять не может к изобретению новых вещей? Равным бы образом я погрешил в том, ежели бы того математиком совершенным назвал, который по нашему обыкновению выучил арифметику, геометрию и прочие части математики, но без всяких математических доказа­тельств, не ведая сам того, каким образом и для чего решение то или другое бывает праведно, отчего и сам нового никакого изобрете­ния в математике сделать не может.

 

§ 44.

 

Не вовсе я откидываю такое философии и математики знание, которое называть должно историческим, но еще соединяю с оным великие пользы. Кто хочет в философии своими мнениями дале по­ступать, тому сие необходимо надобно, чтоб все философские пред­ложения крепко наизусть затвердил, дабы без дальнего труда обо всяком мог припамятствовать в случае потребном. Историческое философии познание чем тверже, тем больше оное можно употреб­лять в жизни человеческой. С философскою наукою равно случается как и с математикой. Кто у нас не видит, что многие арифметику практическую в разных случаях с наилучшим успехом употребляют, хотя доказательств тех всеконечно не знают, которыми истинность своих действий в потребном случае доказать должны. Мы видим, что многие архитекты, геодезисты, инженеры и проч. наилучшим образом отправляют свою должность через одну только практику, и решать свободно все практические измененные задачи, хотя их и не могут доказать. Однако ж, что б всякое решение уметь доказать, сие пользу еще большую могло бы им приносить, но не всяк способ­ность такую иметь может, чтоб получить познание в философии фи­лософское, а в математике математическое, хотя сие необходимо было потребно. Со всем тем я уповаю, что и такие люди, которые по исторически научатся философии, могут причтены быть к числу не­последних ученых людей, для того, что они получа первый градус наук, сами могут распространяться своим разумом и разыскивать праведные причины своим предложениям и доказательствам, с та­кими людьми, которые по-исторически желают быть научены, на­добно особым порядком в обучении их поступать. Невозможно им с самого начала всякое предложение с доказательствами показывать таким образом, как Вольф свою философию предложил, но всегда полезнее им будет, ежели сперва все предложения, правила, изъяс­нения, следствия и задачи историческим образом представлены бу­дут, к которых именам и действиям должны они привыкнуть, а по­том оные ясным образом надлежит доказывать. В сем случае легче понять можно доказательства, а в доказательствах уже то разумеет­ся, что ученик должен знать очень твердо предложение то, которое ему доказывается. Кто прежде в том искусен, тот при доказательст­вах самых трудных великое облегчение чувствовать может, и в нау­ке философской с лучшим успехом делать прогрессы.

 

§ 45.

 

Примечать мы еще должны, что тот, кто про философию или наслышкою знает или способною памятью многие предложения наизусть затвердил от чтения и помнит оные по-исторически, не может никогда быть судьею в делах философских. Кто спор какой в философии хочет развести, тот должен доказать, согласно ли сие заключение с прочими заключениями и в чем оного состоит или согласие или несогласие. Но такое знание мы не приписываем тому, кто познание о философии имеет историческое, и для того не может и судьею в философских делах быть. Однако ж мы иногда противное видим, да и нередко. Кто не рассуждает у нас об ученых делах? Кто не диспутствует, когда только малую самую частицу сеянауки ухва­тил или наслышкою в компании, или по случаю из чтения? Ведаю, что для тех, кто в философии и вообще в науках мало или несколь­ко искусен, сия наука не столь тяжела быть кажется, но и я говорю, чем глубочае в оную вникнуть, тем большие трудности окажутся.

 

§ 46.

 

Есть еще между таким человеком, который по исторически фило­софию знает, и таким, который знает по философски, то есть всяко­го предложения умеет истинность доказать, среднее некоторое зна­ние, которое не может уже назваться познанием историческим, а не доходит еще до философского. Я почитаю в таком градусе тех лю­дей, которые знают философские предложения по исторически. Знают их истинность, но не через доказательства, да через опыты или примечания. Ибо они доказательств самых, которые бы состоя­ли в одном разуме нашем, понимать не могут. Что прямой философ знает доказать через заключение по разуму, то сей по опыту и при­мечанию. Я бы желал, чтоб те, которые столько способности не имеют, или времени им не достает, всякое философское мнение ра­зумом понимали и доказывали, и, желая получить некоторое знание философии, могли прийти хотя к сему градусу философскому. Мно­гие оптические знания доказываются экспериментами, потому, что их доказательства состоящие в разуме одном, не столь легки, что б всяки мог или хотел понимать. Мне и самому рассуждается, что первый и самый лучший градус философствования – эксперименты или опыты физические. Много можно в философии пользы найти, ежели оная предлагается добрым порядком и нетрудными словами. Таким образом, я стараюсь служить охотникам до наук философ­ских. Однако ж о предприятии моем конец дела больше удостове­рит. Надобно к тому и доброе частей философских разделение, что б всегда от легких правил и предложений к дальним и труднейшим поступать. Тот, кто память благополучную имеет перво бы упраж­нялся в затвержении одних правил и предложений философских, не рассуждая еще о том, почему оныя, но верил бы слепо. Потом пока­зать ему должно опыты философские и заставить его самого или ввести в него охоту делать философские примечания, по которым бы он о истине философии уверен быть мог. Напоследок должно ему самую науку показывать, которая разумом одним только под­нимается. Итак, всей философии порядок начинается от логики, в которой правила показываются к философствованию, переходит в физику, где эксперименты, а напоследок кончается моральной или нравоучительной философией. Первую часть в школах называют философией инструментальной, другую философией теоретической, а третью – философией практической. Таким порядком я намере­ние принял предложить знания, вообще касающиеся до философии, на природном нашем языке, надеясь через сие хотя несколько защи­тить наш язык от того порекания, будто бы он собою недоволен был к предложению философских наук. Искусные и ученые люди не со­всем, может быть, довольны будут толкованиями моими, так как и ожидать от меня иного успеха невозможно, но я тем веселиться бу­ду, что возбужу в них, может быть, охоту поступать далее к исправ­лению моему и к пользе народной. В сих кратких строках, что мож­но было предложить вообще о философии, то я уже учинил. В сле­дующей главе покажу начало и приращение от времени до времени науки философской.