К читателю

ЗНАНИЯ, КАСАЮЩИЕСЯ ВООБЩЕ ДО ФИЛОСОФИИ,

ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ТЕХ, КОТОРЫЕ О СЕЙ МАТЕРИИ

ЧУЖЕСТРАННЫХ КНИГ ЧИТАТЬ НЕ МОГУТ,

СОБРАНЫ И ИЗЪЯСНЕНЫ ГРИГОРИЕМ ТЕПЛОВЫМ[1]

 

Объявление слов, которые в философской материи по необходимости приняты в том разуме, как приложенные к тому латинские и французские разумеются

 

	по лат.	по фр.
Бытие	Ens	etre
Бытность	Existentia	Existence
Вещество	Substantia	Substence
Вид или образ	Modus	le Mode
Вина	Causa	la Cause
Винословие	Ratiocinium sive Argumentatio	Raisonnement qui comprend la raison et la Conclusion
Взаимность	Relatio	Relation
Воображение	Perceptio	Perception
Вековое	Perpetuum siue aeternum a parte post.	Perpetuellee ou éternelle a parte post.
Единство вещи	Unitas rei	Unite des choses
Заключение	Conclusio	Conclusion
Лишение	Priuatio	Priuation
Материя	Materia	Matière
Ничто	Non ens	Non être
Пребывание вещей	Duratio rerum	La durée les choses
Правдоподобие	Verosimilitas	Vraisemblance
Предвечие или безначальность	Aeternum a parte	Eternelle a parte
Предлог	Objectum	Objet
Предуверение	Praejudicium	Praeiudice
Продолжение вре­мени	Duratio temporis	la durée du Temps
Произведение	Effectus	Effet
Понятие	Notio sive Idea	Idée
Последствие	Successio	Sucession
Свойство	Proprietas	Propriété
Случайное	Accidens sive contingens	Accidens ou Contingent
Существо	Essentia	Essence
Тожество	Identitas	Identité

КНИГА ПЕРВАЯ

К читателю

 

Всему злоключению в жизни рода человеческого по большей час­ти причина – несовершенство рассуждения. Каков кто в рассуждении, таков и в житии. Человек имеет разум свой так, как полномочного судию, к которому во всяком случае убегает. И сие действие так возвышает его перед всеми видимыми тварьми, что по справедливо­сти он того достоин, дабы над всеми творениями Божиими ему од­ному владычествовать. Мы рождаемся с тем, чтобы час от часу дале мыслить и больше понимать; к чему разные дороги мы называем ис­кусством и науками. Младенец, когда на свет родился, тогда и того не знает, что он из небытия в бытие пришел, но от времени до вре­мени понимает самого себя и то, в чем он живет, принимая себе за образец сообщество, в котором растет, не имея же образца или ру­ководителя, тотчас с молодых лет наделает лживых мнений обо всем и на тех все свои заключения утвердит так, что хотя бы оные были и праведны, да когда ложное имеют основание, все опровержены быть должны. Сие бывает, когда человек простое без доброго случая и без наук имеет воспитание; таково же несчастие случается и с теми, которые в добром сообществе и в науках свое воспитание имеют, когда не приучили разума своего ступать по самым малым степеням, чтобы он мог всегда восходить снизу наверх чувствитель­но, и не пропуская ни одной степени. Ибо таким образом со всем своим учением в крайнее заблуждение отведены быть могут. Так равномерно, когда бы кто хотел считать до двадцати, а пропустил два или три числа на средине, то хотя и начнет он двадцать, однако ж число будет всегда неполное. Мы рождаемся, как я выше сказал, с тем, что в состоянии с возрастом своим все понимать и вести себя на самую высоту разума нашего, когда к тому дорогу положим. Что сие однако ж значит, когда человек, будучи определен к новому де­лу, сперва в том туп и неискусен, а со временем совершен, говоря по человечески становится? Не то ли, что мало помалу себя приучит и навыкнет. Трудно бы было земледельцу или работнику, который уже в том остался до тридцати или сорока лет, принять поступки человека, в неге родившегося и в благородном житии от младенчества воспитанного, хотя бы его тело таково же было статно и все со­ставы таковы же были гибки, как другого, и хотя бы дарования при­родные разума его столько же были велики. Прикажи танцевальщику играть на скрипице, а скрипачу танцевать. Невозможность тотчас видна и требует на исправление свое великого времени. Смотри на того, кто по канату на высоте скачет. Не привычкою ли они то себе приобретают? Все такие движения, которые превосходят почти ра­зум человеческий и за которые так, как за великую диковинку, пла­тят люди деньги, чтобы только их видеть, все такие движения не что иное, как привычка тех людей, у которых все части и все их сложе­ние то же, что у других, которые тому удивляются. То же самое де­лается с разумом, что с телом, ибо душа и тело суть части, из кото­рых человек одушевленный состоит. И ежели кто хочет ближе при­смотреться, тот увидит, что по большей части все сии великие и бла­городные разума свойства, которые за дарования или талант челове­ку почитаются, суть плоды частого обучения или употребления, ко­торые приходят не инако в совершенство как через повторение бес­престанное. Есть люди, например, которые умеют издеваться разум­но, а другие, которые умеют рассказывать приятно и кстати смеш­ным образом. И думают обыкновенно, я чаю, что сие все происхо­дит от натуры человека и что такой человек с тем будто и родился. Никак! Рассуди прилежнее. Увидишь, что к сему люди через упот­ребление привыкают, ибо всякое разумное слово или забавная сказ­ка, которые имели счастье, паче чаяния, того, кто сказывает, доволь­ную хвалу получить, обязывают его, чтобы он и другое тому подоб­ное рассказал, ежели кстати случится. И до тех пор, пока он то употребляет сам для себя неприметно, покамест при всех случаях придет в такую способность, что напоследок он и сам не будет знать, каким путем к тому пришел. Я не говорю, чтобы не надобно было к сему натуральной в человеке способности: но она, конечно, одна не приводит человека в совершенство, а надобно наипаче час­тое употребление, которое и в разуме тоже действо производит, что и в телах. Может быть, не один стихотворец потаен остался в ремес­ленном человеке, за тем только, что он в таких обстоятельствах ро­дился, что ему легче и ближе можно было научиться ремеслу, неже­ли приучить врожденный свой талант духа стихотворческого к тому, чтоб ему стать совершенным стихотворцем. Таким образом с разумом нашим счастие или несчастие бывает. Августин говорил, что ра­зум человеческий уподобить можно ключу водяному, из которого, когда вода проведена через пески и камни, то больше очистится, буде же пойдет через навозы, то наконец выйдет болотная вода.

Мы обо всем мыслим, только о силах разума не находим запотребно думать, и не удивительно то, ибо всякую вещь, которую хо­тим ясно понимать и рассмотреть – надлежит представить разуму нашему наружно. Первый способ к исследованию сил разума нашего тот, чтоб разум человеческий представить разуму нашему так, как вещь отделенную от разума, и разумом силы, количества, и все сокровища его исследовать. Что же полезнее, как сие? Всяк ведает, что мы от зачатия нашего обязываемся по закону нашему к Богу, монарху и ближнему, но основание такого обязательства не тщимся ведать, что оно зависит непосредственно от изыскания правды при всяком случае, где бы только оную разум наш понимать мог, хотя и видим совершенно, что все наши беспорядки от того только единого происходят, что мы в мнении нашем часто ошибаемся. Разум человеку, по-человечески говоря, совершенный есть прямой руководи­тель к нашему благополучию, но когда не на истинной дороге поставлен, то всему злоключению бывает виновник. Из повседневных примеров и повсечасных усмотреть можем, что он нам на вред слу­жит, когда мы способы к отвращению ослепления ни во что вменя­ем. Душа наша почитаться должна за первую тварь, которая ко владычеству над всеми другими сотворена и к благосостоянию их, а свойство ее первое – разум. От разума цветут все художества, от разума все бывают изобретения ко всякому состоянию рода челове­ческого полезные. Всё разумом живет и всё разумом обращается. Напротив того, от его же погрешности, почитай, всё зло истекает. Для чего же бы вразум не можно было постановить таких правил, по которым разум человеческий – разумом совершеннейшим дела­ется? Мы видим, что человек человека способнее бывает по тому только одному, когда доброе воспитание к тому способствует. Хри­стианская богословия есть наилучшая философия к воспитанию че­ловеческому потому, что и философия прямая ничего иного не нау­чит, как только, как разум несовершенный по природе, а воспитани­ем часто в крайнее заблуждение от истинности отведённый, выводит из предуверений. Чего ради и философская наука неложная, постановляет человека на истинное разумение пути спасительного, а бого­словия так как часть ее первая, определяет нам вечность и произво­дит удовольствие к благосостоянию временному. Следовательно, в науке философской всё то заключается, что человека делает Богу угодным, монарху своему верным и услужным, а ближнему в сооб­щество надобным. Как скоро человек получит здравое рассуждение через науки, то ко всему себя способным учинить может. От чего и наука философская разделилась на многие части.

Прежде, нежели приступим до изъяснения наук подробно, мне показалось прилично здесь краткую истолковать пользу, которая от наук происходит. Наука философская в первом разделении есть двоякая: теоретическая и практическая. Теоретическая называется та, через которую знать можно всех тел чувствительных и видимых бытность, качество, количество, движение, перемену и все из того происходящие явления, что обще называется физикою. Практиче­ская показывает разуму нашему через философию моральную должность к Богу, монарху и ближнему, обязательство к самому се­бе, к дому своему и проч. Чего ради как теоретическая, так и прак­тическая разделяются еще на многие части. И прежде, нежели при­ступим к другим частям, намерен я дать потребное известие о зна­ниях, вообще касающихся до философской науки, что учиню в сей первой книге.

Часто бывает, что многие называют то неполезным, чего они не умеют. Сие их обыкновенное отмщение или укоризна тем, перед ко­торыми молчать случается. Многие, почитай, части математики и фи­зики у нас ещё не ведомы, и для того идут за науки непотребные. Причина тому, что приступиться к ним трудно. Такие люди, доволь­ствуясь своим незнанием, часто говорят: “На что нам астрономия? К чему великий кошт издерживается на строение домов и башен, на покупку инструментов, на плату людям, которые днём спят, а ночи на башнях просиживают? У нас есть и были люди, которые и без астрономии календари делали. Мы де имеем Луну, которая нам служит светилом ночи. Что нам в том нужды, что около планеты Юпитера четыре звездки ходят или, по их же рассказам, четыре та­ких же луны. В Луне, де, мы, почитай, глазами видим огонь, и для того она нам ночью светит. А Юпитер, таков ли он как земля, и спутники светятся ли на него, по чему нам догадаться. Ведь де сам там никто не бывал, а показывают только мудрецы на цифире”. Вследствие таких сожаления достойных рассуждений, давно бы уже надобно было перестать в трубы зрительные примечать и о спутни­ках Юпитеровых осведомляться. И подлинно, что по сие бы время много потеряно было того, что с пользою Галилей, Кассин, и Гугений уже изобрели. Вся наука и все изобретения, которые ныне име­ют учёные люди в землеописании и мореплавании, суть плоды того времени, с которого почали подлиннее осведомляться о сих четырёх Юпитеровых лунах, или спутниках. И они больше принесли в гео­графии и навигации пользы, нежели в познании самих себя .<...>

Возьмём в рассуждение другие науки, которых польза не меньше закрыта, нежели надобна. Все физические, например, испытания и опыты в натуре бывающих перемен, о которых человек искусный, осведомившись, довольные способы имеет к сохранению своего и чужого здравия. Анатомия, которой люди от древнего времени с не­усыпным почти прилежанием обучаются, так кажется непотребна, что люди с насмешкою и отвращением об ней рассуждают. Однако ж через старание прилежных и любопытных людей, она уже в такое совершенство пришла, что все по большей части докторские и ле­карские операции с большею смелостью и удостоверением отправ­ляются, нежели в прежние времена.

Сей плод знают только те, которые пользуют больных, а боля­щие о том не уверены. Кто хочет ведать, как анатомия новая разнит­ся от старой, тот без сомнения обучаться того должен. Но не всяко­го звание его к тому допустить может. Удивительно только то, что мы много вещей перед глазами нашими видим, а не рассуждаем о их начале и приращении и о тех способах, через которые они в большее совершенство пришли. Того уже довольно для пользы и благополу­чия общего, когда трудящимися надлежащее поощрение делается, но насупротив того, науки ещё в таких границах, что плодов их немно­гие вкусили, и потому цена их не столь высока. Все они не таковы были от начала своего, каковыми теперь их видим. Отложим при­лежание дале поступать в изобретениях, не тоже ли бы для потом­ков наших случилось, что нам могло случиться, ежели бы предки наши о всём не радели и говорили, что полно с нас и того, что имеем. К чему голову ломать? Мы хлеб и без дальних вымыслов едим. По наш век его станет.

Много ещё осталось, что в натуре так закрыто, будто как бы оно в свете не пребывало, а к житию нашему полезно быть может. Для чего же о том не радеть, что не меньше чести и славы, как пользы, принесет, буде не нам, то потомкам нашим? Не сумнительно, что много изобретений философских между учёными людьми делается, которые великой остроты разума и великого ума стоили, хотя сами по себе и никакой ещё пользы не приносят, однако ж из сего учёных людей труда и любопытства три пользы видимы. Первая та, что бу­де изобретение на наш век ничего не принесло, то принесёт на бу­дущий. Так случилося со всеми магнитными опытами, которые пре­жде несколько сот лет для забавы только служили, а ныне магнит служит руководителем всем мореплавателям. Подобный сему опыт теперь видим[2] электризования, которое еще недавно открыто и ко­торое по сие время от всех ученых людей для одной только забавы показывается. Для чего же бы и сие надежду нам отнимало со вре­менем быть полезно? Не всё одному человеку и не всё в одно время даться может. Один то сделал, чего другой не постигает. Один на­чал, а другому дале поступать осталось. Тому ещё нет тридцати лет, как почали учёные люди догадываться о силе электрической, но ви­дим уже, в какое совершенство опыты сии приведены.

То, что могли они разуму только нашему представлять, пред­ставляют уже глазам нашим. Профессор математики, покойный Вальц в Дрездене, делал при мне опыт электрический над младенцем девяти лет, дабы узнать тем больше видную какую ни есть перемену в теле слабом человеческом от электризования. Он его при моих глазах держал около четверти часа, и через то в такое бессилие при­вел, что младенец после того около девяти часов бесчувственен стал, а от того избавился от лихорадки, которою он тогда действительно мучим был. Причины довольной ещё сему показать невозможно, да довольно того, что сие причину подаёт ко многим основательным рассуждениям. Сие, правда, не со всеми после случалося, так как не всякому по сложению его тела равно то же лекарство успех равный делает. А можно со временем что-нибудь от сих опытов генеральное заключить. Так как, я думаю, во всех болезнях хронических, или дол­говременных, которые докторам наибольшую трудность делают и которых делается наибольшая часть от запора крови и разных влажностей в нервах и фибрах, ибо то наибольшее действие есть электрическое, что сила сия в самые последние и тончайшие поры всех тел проходит.

Другая причина изобретений и трудов учёных людей та, что они трудятся в изобретениях бесполезных, но велико­го труда и остроумия требующих, много по дороге и ненарочно на­ходят и открывают таких тонкостей в натуре, о которых они никак не могли прежде думать, и которые с превеликою пользою к жизни человеческой нам надобны. Так случилось со многими изобретения­ми, которые через химистов тогда найдены и открыты ненарочно, когда они бесполезно искали камня философского. О сём наука ап­текарская довольно засвидетельствовать может. Третья та польза, что человек такой, который изобрел что ни есть славное в свете, не только славным и знатным учинить себя может при жизни своей, но и в роды свои покидает имени своему славу. Изволь вспомнить всяк про кого ни есть из учёных людей в свете, которые прежде живали. Всяк через то себя знакомым свету учинил, что изобрел что ни есть полезное. <...>

Ежели, например, собрание учёных людей привело и приводит в совершенство математику, анатомию и все философические части теоретической философии, то не всякому ли то понятно, что легче их трудами пользоваться, нежели самим в том трудиться. Чего ради и корпусы особливые на то во всех европейских государствах учре­ждены так, как место для того единого устроенное, которое попече­ние имеет о распространении наук изобретениями своими. Невоз­можно думать, чтоб всякое изобретение равную пользу, равную по­хвалу и равную цену имело, да всяк рассудить может, что много и такого в изобретениях учёных людей найдётся, которое совершенно никакой пользы не имеет. Однако ж не надобно думать, что оно и вовсе осталось без употребления ни в наше, не в следующее время. <...>

Польза от математики и физики подлинно в народе нечувствительна, но из того не следует, что оные науки бесполезны.

Мы пользуемся докторами и лекарями. И хотя в животе и смерти человеческой Бог един властитель, однако ж через посредство ис­кусных людей исцеление людям посылает. Всё, что в силе человече­ской, чтоб сохранить другого здравие чрез посредство искусства своего и произвесть в народе пользу, то принадлежит к физической науке. Следовательно, наука физическая есть самая нужная часть между всеми науками, и оная разделяется на три класса, на анато­мию, химию и историю натуральную. То уже многие ведают, сколь необходимая нужда, чтобы испытать сложение тела человеческого, к содержанию которого способов искать надлежит через посредство химии, которая учит о минералах или рудах земных, и через по­средство ботаники, которая учит о травах, так как часть истории на­туральной. Так равномерно и художества все содержатся науками, частию физики и математикою. И хотя математические части не все таковы, чтоб равную изо всех пользу иметь, однако ж так тесно между собою соединены, что одна без другой быть не может. Ежели бы кто хотел математические науки в такие границы затворить, чтоб в них толико тому обучаться, что пользу видную делает, то бы только то осталось к изучению, что непосредственно надобно к ху­дожествам. Прочее всё оставлять бы надлежало как теорию. Сколь­ко бы сие мнение напоследок утраты принесло в обществе? Искус­ство в мореплавании, например, единственное происходит от астро­номии, однако ж вся астрономия служить никогда не может к одно­му только мореплаванию. Астрономия же сама по себе имеет тесное соединение с оптикой, без которой не можно бы было сочинить труб зрительных, а обе сии науки первое свое основание имеют на гео­метрии и постираются до алгебры. Словом сказать, в науке матема­тической много такого учения находится, которое совсем кажется бесплодно, для того только, что оно от обыкновенного людского сведомства удалено, а однако ж нужды свои необходимые в про­стейших науках имеет, которые мы с пользой в жизни употребляем. С физикой почти то же делается, что с математическими науками. Мы часто издеваемся над теми людьми, которые не только любо­пытны в анатомии тела человека, да и в анатомии животных. Часто говорят люди, что безумное де дело резать тело мертвое, а то еще и того смешнее, что мертвую скотину или живую для одного лю­бопытства, будто как бы для забавы. Но такие рачители о науках, которые по видимому во всю свою жизнь за науку одно своё незна­ние почитают, должны хотя несколько рассудить и присмотреться к тем плодам, которые к здравию человеческому через анатомию уже оказаны. И не довольно того. Увидим, чем больше углубимся, сколько ещё в анатомии знать остаётся, да нельзя подлинно усмот­реть или за тем, что живого человека внутренности видеть не мож­но, или за малостью тех частей, в которых усмотреть движение или иную какую потребность надобно. В таком случае уверимся, что без разрезывания скотины тем людям, которые анатомии обучаются, обойтись невозможно. Часто случается, что та часть в теле человече­ском не видна или видна не ясно, которая в теле какого ни есть животного гораздо больше открыта. Свидетельствуют о сём ещё и прошлогодские изобретения, которые г. доктор и профессор акаде­мии Бургав немалым трудом открыл в разрезывании слона мёртво­го, и в Санкт-Петербургские комментарии академические внёс на латинском языке. Отчего следует, что и таких тел, которые уродами рождаются, в анатомии отметать совершенно не надобно. Ибо, как всё сложение тела человеческого основано на движении механиче­ском, то когда механика закрыта на части обыкновенного корпуса, открыта быть может на части чрезвычайного. То уже многократно от учёных людей усмотрено, что натура многих тварей Божиих часто совершенно закрыта, но однако ж иногда будто как ненароком или нехотя открывает свой секрет.

Знали и в древние времена, что магнит есть и что он силу притя­гательную к железу имеет. Но или такое чудо в натуре презирали, или столько остроты не имели, чтоб пользу какую из сего камня се­бе произвести. Один только уповательно опыт их научил знать, что сей камень сам собою всегда обращается к полюсам мира. И сие на­туральное действие с несказанною пользою вошло в компас, без ко­торого ныне мореплаватели ступить на воду не умеют. Для чего же и со всеми действиями натуры, которых употребление нам ещё по сие время не открыто, не может равномерный же успех учиниться? Пусть учёные люди сбирают свои изобретения в одно место. Не то ин другое со временем надобно к житию человеческому и к сообще­ству окажется. Когда одно бесполезно собою, то другое найдётся на­добно. Что не делается искусством и разумом, то может сделаться случаем. Не всё сделалось одним временем. Много есть таких изо­бретений, которые, порознь взяты, не делают пользы, но, соединены с другими, оказывают немалую. Хуже всего то, когда много остроты, труда и прилежания в каком то ни есть искании, а пользы и надоб­ности не видно ни настоящей ни будущей, но и в таком случае остаётся та корысть, что человек, разумом своим открывая в натуре правду, делает себе и другим в уме просвещение. Когда человек до­рогу находит в неполезном изобретении выискивать правду, то и в полезном способнее будет рассматривать все истинности. То уже са­мое за пользу почитать надлежит, чтоб при всяком случае, хотя по­лезном, хотя неполезном к житию нашему, человек приучил себя справедливо мыслить. Пусть первые черты и линии в геометрии и первые выкладки в алгебре ни к чему нас полезному не ведут в жизни, да та уже из них польза, что мы разум наш приучим к ис­следованию правды.

Можно бы много показать, какая польза от науки происходит, однако ж, чтобы не утрудить читателя, за излишнее почитаю про­страннее о сём говорить. Предприятие моё многим удивительно по­кажется тем, что я вместо изрядных книг к познанию философских наук, сочинённых от славных философии учителей, предлагаю моё особливое сочинение. Могу я перевести какую ни есть философскую систему лучшего автора, но мне показалося дело невозможное, чтоб все методы, сколько я их знаю, на латинском и французском языке изданные в свете, могли служить к моему особливому намерению, которое я предприял. Словом сказать, мой не тот конец, чтоб сия книга сочинена была для школы, по которой молодым людям учиться, но для тех, которые общее познание хотят иметь о науке фило­софской, хотя притом никаких наук не учились и учиться не наме­рены. И для того изъяснить я намерен все философские положения не математическими и не такими, которые из других частей науки философской взяты, примерами, да принужден был брать то, что в обыкновенном людском житии случается. Странным многим пока­жутся в сей книге слова принятые, как напр. тождество, правдопо­добие, бытность, идея, предуверение, предрассуждение и проч. Однако ж сам благосклонный читатель, ежели прилежно вникнет в материю, о которой речь идет, увидит, что такие слова не что иное, как перевод, сколько возможно исправный, слов латинских, которые в философии необходимо надобны. Цицерон, великого красноречия человек, но он своих латинских слов, когда впервые с греческого их перевел, стыдился, а иных и перенести не мог, да оставил в фило­софии греческими. Сие случилось в наши времена с французским языком, а наипаче с немецким. Вольф, профессор, за свои перевод­ные слова философские был от многих, а наипаче от Лейпцигского университета, посмеян, а ныне нигде так, как в Лейпциге в универси­тете, вошли слова его перевода в употребление. То же случиться име­ет и в русском языке.

Всё намерение сего моего труда состоит в том, чтоб дать любо­пытным читателям, которые чужестранных языков не разумеют, изъяснение о первых знаниях, касающихся вообще до философской науки, а потом вторая книга заключит в себе правила логические, по возможности.