Вампиры. Опасные связи 38 страница

– Я почти готова, – сказала она. – Я тебя укушу! Клянусь богом, я тебя укушу.

– А я тебе глаза выцарапаю, – огрызнулся Мансер. – А теперь заткнись на фиг. Господи, ты что, не можешь вести себя как девчонки твоего возраста в кино? В обморок там упасть или еще что?

Добравшись до машины, он свалил ее в багажник, захлопнул и запер крышку. Потом, привалившись к борту машины, попробовал отдышаться. Он с трудом различал в темноте бредущего к нему Кнолдена. До него оставалось еще метров сорок, но Мансер уже слышал сипение в его легких.

– Давай, Джез, подгребай. Иная девка быстрей тебя бегает.

Когда до машины осталось тридцать метров, Мансер уже отчетливо видел, как умер его шофер.

Одна из женщин, оставленных ими в доме, мчалась по полю со скоростью, отрицавшей всякие разумные объяснения. Ногти на ее простертых вперед руках блестели, как полированные наконечники стрел. Мансер не медлил, увидев, как она разделалась с его шофером. Он включил третью скорость прежде, чем сообразил, что не снял машину с ручника, и при этом он смеялся, как не смеялся никогда в жизни. Сердце Кнолдена было нанизано на кончики ее когтей, как кусок мяса на вертел. Он все еще смеялся, выезжая на А1 и сворачивая на юг.

Потом он забыл о Кнолдене. Теперь на уме у него была только Лаура, голая на столе, с телом, расчерченным, как туша на вывеске мясника.

У Сары все плыло перед глазами. Ее поставили на ноги. Их руки поддерживали ее везде и нигде, скользили по телу, как шелк. Она хотела заговорить, но стоило ей открыть рот, как чья-то рука, холодная и смрадная, закрывала ей губы. Она видела, как шевелится узор на шторах, но не чувствовала под собой ног. Потом их окутала ночь, и морозный воздух запел у нее в ушах, когда ее взметнули в небо на сетке тел, и она чуяла запах их одежд и запах чего-то бесконечно древнего и темного, исходящий от кожи, как запретные духи.

«С ней теперь все хорошо?» – хотелось ей спросить, но слова не складывались в ледяном потоке воздуха. Сара не могла пересчитать женщин, мельтешивших вокруг нее. Она соскользнула в обморок, вспоминая, как они вскрыли для нее жилы на своей груди, как жидкость ударила ей в лицо, забурлила на языке и в ноздрях, словно старое вино. Как сразу открылись ее глаза, и как они закатились от невыразимого восторга происходящего.

Мансер предупредил звонком и в полночь оставил машину на Саутварф-роуд, у самого перекрестка с Прэд-стрит. Он приехал раньше времени, поэтому вместо того, чтобы сразу войти в затрапезный паб на углу, он прогулялся до моста через Паддингтонскую бухту и постоял, глядя на Уэствей в надежде успокоиться. Звуки, которые испускала высокая арка моста, никак не подходили под определение успокаивающих. Механические вздохи несущихся машин напоминали ему о дыхании ведьм, вырывавшемся из их распахнутых ртов, готовых заглотить его целиком. Шипение шин по мокрому от дождя дорожному покрытию больше всего походило на шипение влажного воздуха, вырвавшегося из разорванной груди Кнолдена.

К тому времени, как он вернулся к пабу, верхнее окно молочно светилось отсветом слабой лампочки. Он подошел к двери и монеткой отбарабанил условный код. Потом вернулся к машине и открыл багажник. Он управился с Лаурой и сумел даже закрыть ей рот ладонью, но девчонка вцепилась в нее зубами. Выругавшись, он вытянул из кармана платок и впихнул ей в рот, дав пару тумаков, чтобы угомонилась. Ладонь чудовищно болела. Зубы у нее были как бритвы. Клочья кожи свисали с обильно кровоточившей раны. От этого вида ему стало дурно-. Держа Лауру, он подошел к открывшейся двери. Вошел и захлопнул пинком, оглядев прежде улицу – не видел ли его кто. Лош сидел наверху в кресле, на котором дыр было больше, чем обивки.

– Хорошая была пивнуха, пока ее не прикрыли, – заговорил Мансер, в котором постепенно нарастало возбуждение.

– Была, – отозвался Лош, следя за ним взглядом. На нем был мясницкий фартук, заляпанный кровью. Он курил сигарету, оставляя на мундштуке кровавые отпечатки пальцев. Кровавое пятно на лбу можно было принять за след от поцелуя. – Все меняется.

– Ты – нет, – возразил Мансер. – Господи, ты хоть иногда моешься?

– А какой смысл? У меня работы хватает.

– Сколько лет прошло, как тебя вышибли?

– Тебя никогда не учили не насмехаться над людьми, от которых тебе нужна помощь?

Мансер проглотил отвращение, которое испытывал к этому маленькому человечку.

– Никто меня ничему не учил, – сплюнул он. – Нельзя ли к делу?

Лош встал и потянулся.

– Наличные, – с небрежным высокомерием бросил он.

Мансер вынул из кармана бумажник.

– Здесь шесть штук. Как обычно.

– Поверю на слово. Пересчитал бы, да в банке не любят купюр с кровавыми отпечатками.

– Почему ты не носишь перчатки?

– Волшебство. Оно у меня в пальцах. – Лош указал на Лауру: – Эту?

– Конечно.

– Славная штучка. Славные ножки. – Лош рассмеялся.

Мансер прикрыл глаза.

– Чего ты хочешь? – спросил Лош.

– Полную обработку.

Лош округлил глаза.

– Тогда пусть будет восемь штук.

Пауза.

– У меня при себе нет, – проговорил Мансер. – Получу завтра. На сегодня оставь у себя машину. Как залог.

– По рукам, – сказал Лош.

Первый надрез. Кровь брызнула на фартук, оставив пятно гораздо ярче прежних. Медный запах наполнил комнату.

Лузы бильярдного стола, на котором лежала Лаура, были набиты салфетками из пивной.

– Мягкие ткани?

У Мансера было сухо в горле. Ему нужна была выпивка. Член у него затвердел, как кирпич.

– Снимай как можно больше.

– Долго она не протянет, – предупредил Лош.

Мансер уставился на него.

– Протянет сколько надо.

– Уже присмотрел номер пять? – спросил Лош.

Мансер промолчал. Лош извлек у него из-за спины докторский чемоданчик и достал из него ножовку. Блики от ее зубьев запрыгали по всей комнате. По крайней мере инструменты свои Лош держал в чистоте.

Операция заняла четыре часа. Мансер не заметил, как заснул, и снилось ему, что его рука, пересиливая остальное тело, таскает его за собой по городу, а пасть, скалящаяся посреди ладони, вцепляется в животы прохожим и пожирает их.

Он проснулся весь в поту и увидел, как Лош, обкусывая заусенец, складывает инструменты обратно в чемоданчик. Лаура была обмотана белыми банными полотенцами. Теперь они были багровыми.

– С ней все в порядке? – спросил Мансер.

Смех Лоща, раздавшийся в ответ, оказался заразительным, и скоро он тоже хохотал.

– Обрезки тебе нужны? – осведомился Лош, утирая глаза и тыча большим пальцем в сторону ведра, деликатно прикрытого кухонным полотенцем.

– Оставь себе, – сказал Мансер. – Мне пора.

– Кто открыл окно? – поинтересовался Лош.

Окна никто не открывал; тюлевая занавеска, прогнувшаяся внутрь, обвивала вспучившееся стекло. Лош стал поправлять ее, и тут стекло разлетелось осколками ему в лицо. Он с воплем отпрянул, споткнулся о ведро и растянулся на полу.

Взгляду Мансера представилось, что лохмотья ночи втягиваются в разбитое окно. Они приникали к лицу и шее Лоша и вгрызались в мякоть, как гусеницы в край листа.

Вопль его был негромким, и к тому же его заглушала за-чншлая горло кровь. Он уже задыхался, но сумел еще один раз громко, от всей души взвизгнуть, когда прорвалась главная артерия и окатила всю комнату красным цветом, как оставленный без присмотра шланг для поливки.

«Как они умудряются засунуть в него головы так глубоко?» – думал Мансер, загипнотизированный жестоким зрелищем. Он чувствовал, как что-то каплет ему на лоб. Он тронул лицо пальцами и поднес их к глазам, все в крови. Поднимая взгляд к потолку, он еще успел заметить разинутый рот с пузырями лимфы на губах и голову, дрожавшую в откровенном предвкушении. А потом женщина упала на него, впилась челюстями в мякоть на горле и вырвала кусок. Он видел, как его плоть проходит по ее гортани, создавая почти изящную волну на коже. А потом зрение затянуло красным, и больше он уже ничего не видел.

Она целый день провела дома. Она не могла понять, как сюда попала. Она помнила рождение из тепла своих спутниц и помнила, как, встав, увидела, что от обоих мужчин осталась только розовая труха, наполняющая их костюмы. У одного из мужчин была кровь на руке, а между пальцами догорал окурок. Только эта рука была на другом конце комнаты.

Она увидела крохотный кровавый курганчик полотенец на бильярдном столе. Увидела ведро: кухонное полотенце сдвинулось, открыв достаточно, чтобы объяснить ей, в чем дело. Хватило и двух пальцев ноги. Ей не нужно было дорисовывать всю картину.

Потом она как-то оказалась снаружи. А потом на Эд-вард-роуд симпатичная темноволосая молодая женщина с матерчатой сумкой на плече подала ей пару фунтов, так что она смогла добраться на метро до Эвстона. Потом был мужчина, пахнувший молоком и обувной мазью, с которым она трахнулась у дверей магазина, оплатив проезд до Престона. Потом был Престон, замерзающий вокруг нее на утреннем морозце, как будто сплотился из самой зимы. Она почти готова была увидеть Эндрю, который, высунувшись из гостиной, скажет: «Привет, чай готов, садись к огоньку, я тебе принесу».

Но гостиная была холодной и пустой. Она смогла уснуть на время, когда больше всего нуждалась в сне, как раз когда в мыслях всплыло свечение над изувеченным телом ее малышки. Она плакала, потому что не могла вспомнить ее лица.

Когда она воскресла к жизни, снова было темно. Казалось, дневной свет сбежал от нее. Она слышала движение в задней части дома. Снаружи в крошечном неухоженном садике картонная коробка, не больше коробки для обуви, резко темнела на покрытой инеем земле. Женщины примостились на изгороди, разглядывая ее совиными глазами. Они не говорили. Может быть, не умели.

Одна из них спикировала вниз и опустилась рядом с коробкой. Она подтолкнула ее рукой, как олениха подталкивает носом новорожденного олененка. Сару снова охватила волна беспричинной любви и безопасности, соединившая их всех. Потом они скрылись, кружа и мелькая в небе обрывками, струйками дыма.

Сара унесла коробку к себе в гостиную и стала ждать. Проходили часы, ей становилось все спокойнее. Она любила дочь и надеялась, что Лаура об этом знает. Когда рассвет принялся сметать с неба копоть, Сара наклонилась и тронула крышку. Ей так хотелось открыть ее и сказать несколько слов, но она не могла себя заставить.

В конце концов ей и не пришлось. То, что осталось в коробке, сумело сделать все за нее.

 

ПЭТ КАДИГАН
Сторож брату моему

 

 

Пэт Кадиган дважды награждена премией имени Артура Кларка; ее перу принадлежат двенадцать книг. Произведения Кадиган публиковались во многих периодических изданиях и сборниках («The Mammoth Book of Best New Horror», «The Year's Best Fantasy and Horror», «Dark Terror 3», «The Ex Files», «Disco 2000», «А Whisper of Blood», «Patterns»). Писательница родилась в городе Скенектади, штат Нью-Йорк, некоторое время провела в Канзасе, а сейчас живет и работает в Лондоне.

«Наркозависимость – это страшно, – говорит она. – Существует множество разных наркотиков, но зависимость – это всегда зависимость. Ее труднее уничтожить, чем вампира, и она алчет большего; она не боится ни солнечного света, ни чеснока, ни религиозных символов.

Я возвращалась к рассказу „Сторож брату моему“ несколько лет; то начинала, то снова бросала. Но все же закончила. Рассказ основан на воспоминаниях о довольно неприятных событиях моей бурно и бездарно проведенной юности; в те времена о СПИДе еще не слышали. Героиновый шик, будь он проклят».

 

Все это произошло очень давно. Не важно, когда именно; тогда еще не все подряд нюхали кокаин, а мама с папой не прятали травку в баре, чтобы дитятко не курило за их счет. Этот эпизод показался мне тогда важным – тогда многие вещи казались мне важными. Вскоре, однако, важное и не важное смешалось в кучу и жизнь перевернулась вверх тормашками. Только не надо чувствовать себя виноватым, плохим, тупым или озадаченным. Скоро произойдет кое-что еще, вы сами знаете, что оно придет. Оно уже близко.

В те дни я находилась на пути к триумфальному освобождению из гетто (не все белые цыпочки живут в пригородах). Я все еще заряжалась энергией и ликовала при виде лиц, улыбавшихся мне снизу со словами: «Удачи тебе, Чайна, однажды ты все-таки выбьешься в люди!» Я поднималась вверх на воздушном шаре под названием «стипендия на высшее образование». Гордость родителей несколько угасла после моего второго визита домой. Высшее образование – это одно, а возвышенные мысли – совсем другое. Иллюзии насчет лучшей жизни увлекали меня вверх, и родители воткнули в меня несколько шпилек, чтобы воздушный шар лопнул и они смогли разглядеть меня получше. Я на некоторое время перестала ездить домой. А также писать. Но письма от матери приходили по-прежнему часто: «Твоя сестра Роза снова беременна; только бы она не потеряла этого ребенка! Это ее убьет. Твоя сестра Аурелия прогуливает школу, бегает по городу, хоть бы ты приехала и поговорила с ней; а твой брат Джо… твой брат Джо… твой брат Джо…»

Мой брат Джо. Как будто так необходимо было называть его имя. У меня был всего один брат. Джо. Мой брат Джо, паршивая овца. Второй ребенок в семье, на два года меня старше, он первым сел на иглу. Иногда мы были друзьями, Джо и я, зажатые между Розой и Аурелией. Он был ошибкой, единственным парнем среди дочерей. Наследник. Этакий подарочек от природы для нашего отца.

Мой брат Джо, пропащий человек. У него не было никаких врожденных талантов, никаких благоприобретенных навыков, кроме умения находить вену. Внешностью он тоже не блистал; а наркоманы, как известно, редко бывают интересными личностями, сексуальными гигантами или хотя бы добрыми, великодушными людьми. Семья от него отвернулась: Роза не подпускала его к детям, Аурелия его избегала. Иногда я сама себе удивлялась, не в силах понять, за что я люблю его, и люблю ли вообще. Наркоманам нужна любовь, но доза им нужна больше. Иногда между дозами у него находилось время помахать мне рукой из прежней жизни.

«Привет, Джо, – говорила я. – Какого черта тебе нужно, а?»

«Если ты спрашиваешь, детка, значит, на самом деле тебе это неинтересно». Он уже искал другую вену, ухмыляясь, зажав в зубах ремень.

Именно из-за брата Джо я в конце концов сдалась и приехала домой на зимние каникулы, вместо того чтобы отправиться в Коннектикут со своей соседкой по комнате. Марлен нарисовала мне прекрасную картину прогулок по живописной заснеженной местности, неспешных посещений бутиков с гравюрами Мухи^[48] и изделиями из бисера, а потом горячий шоколад у огня; мы закутаны в шерстяные шали, связанные ее бабушкой, обладательницей невероятно рыжих волос и кучи денег. Марлен признавала, что навестить семью важнее, но зачем тогда каникулы, если не отдыхать? Я согласилась и как раз паковала вещи, когда пришла открытка от Джо.

«Дорогая Чайна, они все-таки выбросили меня на улицу». И это было все – несколько слов, нацарапанных на обороте карты полуострова Кейп-Код. Умение писать письма не входило в число достоинств моего брата. Но он дал себе труд купить марку и написать правильный адрес.

Родители решили выгнать его из дома еще в последний год, проведенный мною в родном городе. Я ничего не могла поделать с этим тогда и не понимала, с чего Джо решил, будто я в состоянии помочь ему сейчас. Но поездку к Марлен я отменила. Она сказала, что я могу присоединиться к ней, если улажу свои дела до начала занятий. Нужно было просто позвонить, чтобы мама успела распечатать новое белье. Марлен была неплохим человеком. Она прекрасно пережила крушение привычных стереотипов. Но в конце концов она ударилась в гедонизм.

Я приехала домой на автобусе, оставила чемодан в камере хранения на автовокзале и вышла оглядеться. Возвращаясь в город, я никогда не отправлялась прямо домой. Мне необходимо было привыкнуть к этому месту, прежде чем показаться родителям этакой заносчивой соплячкой из колледжа, их дочерью.

Уже стемнело, температура упала явно ниже нуля. Вдоль пустых улиц лежал грязный снег. Чтобы найти кого-нибудь зимой, нужно знать, где искать. Наркоманы носят пальто только до того момента, как предоставляется возможность его продать. За каким чертом оно им нужно? Ведь им все равно постоянно холодно. Я обошла известные мне места, но безрезультатно. Было уже поздно, и все, кто хотел ширнуться, уже это сделали и дремали по своим углам. После дозы обычно отправлялись в закусочную Стрипа, и я решила заглянуть туда.

Больше половины мест в зале пустовало; посетители разделились, как всегда: обычные люди сидели у окон, обколотые – у музыкального автомата и туалетов, копы и случайные посетители – посредине, у п-образной стойки. Джейк Стрип не любил нарков, но не гнал их – если они не вырубались в кабинках. Наркоманы приходили сюда послушать музыку, поэтому обычно не засыпали, но сейчас, по-видимому, ни у кого не осталось четвертака. Черно-фиолетовый агрегат фирмы «Мюзик Мастер» молчал и бессмысленно мигал своими огнями.

Джо здесь не было, но одна из кабинок оказалась набита его полусонными друзьями. Они не заметили, как я вошла, – точно так же они не замечали, что Джейк Стрип собирается вышвырнуть их вон. Только один из них, незнакомый мне, был одет по погоде. Я смутно припоминала того парня, к которому он прислонился. Я скользнула в кабинку и уселась напротив этой парочки, рядом с двумя другими наркоманами – долговязым парнем по имени Фармер и Стэйси, которая была скорее его тенью, чем девчонкой. Я резко толкнула Фармера под ребра и пнула ногой сидевшего напротив меня парня. Фармер с ворчанием ожил, рывком отодвинулся от меня и разбудил Стэйси.

– Да я не сплю, чтоб тебя… – Фармер старался сфокусировать на мне взгляд, но получалось это плохо, потому что его голова тряслась. Затем на омертвевшем лице возникла улыбка узнавания. – О, Чайна. Ух, это ты. – Он пихнул Стэйси. – Это Чайна.

– Где? – Стэйси всем телом подалась вперед. Посмотрела на меня, поморгала, задремала было снова, но затем очнулась. – О. Ух ты. Вернулась. А что случилось? – Она отбросила со лба темные волосы.

– Меня кто-то пнул, – пожаловался парень, которого я смутно помнила. Теперь я его узнала. Джордж Как-Его-Там. Я училась с ним в школе.

– Занятия окончились, – ответила я Стэйси.

Она непонимающе посмотрела на меня и снова начала засыпать.

– Каникулы, – объяснила я.

– А. Понятно. – Она уцепилась за плечо Фармера, словно они находились в открытом море, а она не умела плавать. – Так ты не вылетела?

– Не вылетела.

Стэйси хихикнула:

– Здорово. Каникулы. А у нас тут нет каникул. Мы – это всегда мы.

– Заткнись. – Фармер слабо попытался отпихнуть ее.

– Эй! Это ты меня пнула? – спросил Джордж Как-Его, почесывая щеку.

– Извини. Случайно вышло. Никто не видел Джо?

Фармер поскреб ногтями шею.

– А что, его здесь нет? – Он попытался оглядеться. – А я думал… – Он снова обернулся и тупо уставился на меня налитыми кровью глазами. За эти несколько секунд он успел забыть, о чем мы разговаривали.

– Джо здесь нет. Я смотрела.

– Точно? – Голова его поникла. – Здесь так темно – ни черта не видно.

Я распрямила его и прислонила к спинке стула.

– Точно, Фармер. Ты его вообще давно видел?

Рот его приоткрылся. Какая-то мысль пробивалась сквозь липкую грязь, наполнявшую его череп.

– О. Да, да. Джо уже пару дней как исчез. – Он повернулся к Стэйси. – Сегодня четверг?

Стэйси скорчила рожу:

– Да пошел ты, я тебе что, календарь?

Парень, сидевший рядом с Джорджем, проснулся и улыбнулся, глядя в пространство.

– Что, уже сваливаем? – спросил он. Ему было не больше пятнадцати, он еще неплохо выглядел – относительно чистым и здоровым. Единственный из всех в пальто. Ребенок на аттракционах.

– Когда ты в последний раз видел Джо, Фармер? – повторила я.

– Кого? – переспросил он с подозрительностью наркомана.

– Джо. Моего брата Джо.

– Джо твой брат?! – воскликнул мальчик, улыбаясь, как сонный ангел. – Я знаю Джо. Он мой приятель.

– Нет, не приятель, – сказала я. – Ты знаешь, где он сейчас?

– Не-а. – Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза.

– Слушай, – начала Стэйси, – хочешь травки покурить? Ее ведь в колледжах все курят, да? У Томми Барроу есть немного. Давайте все пойдем к Томми Барроу и покурим, как эти сопляки в колледже.

– Заткнись! – раздраженно рявкнул Фармер. Казалось, он немного пришел в себя. – Томми нет в городе, а я пытаюсь думать. – Он положил мне на плечо тяжелую лапу. – Пару дней назад Джо здесь мелькал. С этой теткой. Ну с бабой, понимаешь?

– Где?

– Ну, знаешь, ну, тут. В городе. Не помню, где именно. Здесь. Ездил по городу. Просто ездил.

Я зевнула. Их сонливость была заразительна – мне оставалось только начать скрести лицо.

– Кто она? Кто-нибудь ее знает?

– Его барыга. Новая барыга, – заявила Стэйси в приступе ясности мысли. – Я помню. Он сказал, что у нее много товара. Сказал, у нее хороший источник.

– Ага. Ага, – подтвердил Фармер. – Точно. Она живет с каким-то распространителем, что-то такое.

– Как ее имя?

Фармер и Стэйси уставились на меня. Имя – как бы не так.

– Блондинка, – сказал Фармер. – Куча денег.

– И машина, – вставил Джордж, садясь и вытирая нос рукавом. – «Кадиллак» или что-то такое.

– Дерьмо, а не «кадиллак», – фыркнул Фармер. – По-твоему, все, что не «фольксваген», – то «кадиллак».

– Большой белый «кадиллак», – настаивал Джордж. – Я сам видел.

– Я тоже видел, и это не «кадиллак».

– Где ты его видел? – спросила я у Джорджа.

– На Семнадцатой. – Он сонно улыбнулся. – Там магнитола есть.

– Где на Семнадцатой?

– Да там где-то, у Фостер-серкл. Джо сказал, там сзади дна динамика. Круто.

– Ладно, спасибо. Думаю, надо пойти посмотреть.

– Да ты чё! – Фармер схватил меня за локоть. – Сейчас его там нет. Шутишь, что ли? Не знаю, где они живут. Никто не знает.

– Фармер, мне надо найти Джо. Он написал мне в колледж. Родители его выгнали, и мне нужно его найти.

– Слушай, да с ним все в порядке. Я тебе сказал, он с этой бабой. Скорее всего живет у нее.

Я поднялась.

– Ну ладно, ладно, – сказал Фармер. – Слушай, мы завтра идем к Присцилле. Она знает, где его искать. Завтра.

Я вздохнула. У наркоманов все всегда происходит завтра.

– Когда вы с ней встречаетесь?

– В двенадцать. Жди нас здесь, ладно?

– Ладно.

Уходя, я поймала на себе злобный взгляд Стрипа. Нарки хотя бы покупали кофе.

Но я все-таки поразмыслила насчет Фостер-серкл. Так назывался островок безопасности; какой-то идеалистически настроенный мэр решил облагородить его газоном, цветами и скамейками. Теперь он превратился в очередное место сборищ наркоманов, и люди избегали появляться там даже днем. «Вряд ли кто-то торчит там сейчас, – подумала я, – и уж наверняка не те, кто жаждет меня видеть». Я трусцой побежала в сторону автовокзала, забрала вещи и отправилась домой.

Я не предупредила родителей о своем приезде, но, когда я появилась на пороге, они не очень удивились. Отец в гостиной смотрел телевизор, мать возилась на кухне. Типичная американская семья, соль земли. Отец даже не взглянул на меня, когда я, сняв пальто, шлепнулась в старое зеленое кресло.

– Все-таки решила съездить домой? – произнес он через минуту. Ничего похожего на Джо не было в его длинном худом лице. С тех пор как моя сестра Роза родила первого ребенка через три месяца после свадьбы, на лице отца застыла гримаса отвращения. На экране какая-то женщина, сидевшая в шикарном ресторане, плеснула в лицо своему спутнику содержимое бокала. – Думал, ты поедешь в Коннектикут со своей богатенькой подружкой.

Я пожала плечами.

– Приехала с ним повидаться, да? – Он протянул руку, взял одну из пивных банок, стоявших на столике, и встряхнул, чтобы убедиться, что внутри что-то осталось. – Что он сделал, позвонил тебе?

– Я получила открытку.

Женщина из ресторана превратилась в труп. Над ней, нахмурившись, стоял детектив. Женщины, швыряющиеся напитками, всегда в итоге оказываются трупами; если бы она побольше смотрела телевизор, то знала бы это.

– Открытку. Здорово. Открытка от конченого наркомана. А мы – всего лишь твои родители и вынуждены чуть ли не на коленях умолять тебя нас навестить.

Я сделала глубокий вдох:

– Я тоже рада тебя видеть. Дом, милый дом.

– Придержи язык, очень уж ты умная. Могла бы и позвонить. Я бы тебя с автобуса встретил. Здесь уже не так, как раньше. – Отец допил пиво и поставил банку к ее опустевшим сестрам. – Появились новые людишки. Ты их не знаешь, они тебя не знают, и им все равно, чья ты сестра. Тут одну девчонку из соседнего квартала изнасиловали, прожила здесь всю жизнь. На улице, еще даже не стемнело.

– Как ее зовут?

– А мне откуда знать, черт подери? Я тебе что, бюро переписи населения? Я не слежу за всякими сопляками.

– Тогда откуда ты знаешь, что она всю жизнь прожила здесь?

Отец уже собрался рявкнуть на меня, но тут в дверях кухни появилась мать:

– Чайна, иди сюда. Я тебе поесть приготовлю.

– Я не хочу есть.

Выражение ее лица не изменилось.

– У нас салями и швейцарский сыр. Я сделаю тебе сандвич.

Почему бы и нет. Она сделает мне сандвич, я не стану его есть, и она доведет себя до обычного состояния неприязни ко мне. Я выбралась из кресла и отправилась на кухню.

– Ты приехала из-за него? – спросила мать, когда я присела к столу.

– Я получила от него открытку.

– Вот как.

Повернувшись ко мне спиной, она принялась готовить еду. Моя мать всегда была нездоровой, рыхлой женщиной, но сейчас она показалась мне нездоровой и рыхлой как никогда, словно внутри нее соскочила какая-то пружина и она начала разваливаться. Она повернулась ко мне и протянула тарелку с сандвичем. Волшебство материнских рук, кулинарное чудо из обыкновенной салями, швейцарского сыра и белого хлеба. Вот такая картина семейной жизни. Что-то часто стали показывать «Вивера».^[49] Мать поставила сандвич передо мной.

– Я это сделала, – сказала она. – Вышвырнула его вон.

– Я поняла.

Она налила мне кофе.

– Но сначала я сломала все его иголки и выбросила их в помойку.

– Отлично, ма. А ты знаешь, что полиция иногда осматривает мусорные бачки в домах, где живут наркоманы?

– Ну и что они теперь сделают? Посадят нас с отцом? Джо здесь больше не живет. Я не собираюсь устраивать под своей крышей притон для отморозков. Он обокрал нас. Взял деньги у меня из кошелька, кое-какие вещи, продал их. Как будто нам это все даром досталось, чтобы паршивый наркоман распродавал наше имущество!

Я ничего не ответила. То же самое произошло бы, если бы он жил у меня.

– Я понимаю, ма.

– И?.. – Она взялась за спинку стула, словно не зная, отшвырнуть его прочь или отодвинуть и усесться на него.

– Что «и»? – спросила я.

– И что ты собираешься делать, когда найдешь его?

– Он просил меня приехать, ма.

– Ах, он просил. Прекрасно. Что теперь, возьмешь его с собой в общежитие? Уютно заживете.

Я представила себе эту абсурдную ситуацию. Да, среди побрякушек Марлен Джо найдет, чем поживиться.

– А где Аурелия?

– Откуда мне знать? Мы здесь никакого значения не имеем – она делает что хочет. Я ведь просила тебя приехать, поговорить с ней. А ты даже не ответила на мое письмо.

– Ты думаешь, я смогу на нее повлиять? Я ей не мать.

Она хмуро взглянула на меня:

– Ешь свой сандвич.

Я заставила себя проглотить кусочек и отодвинула тарелку.

– Я сказала, что не голодна.

– Ну как хочешь. Если тебе нужно что-то другое, сказала бы заранее.

– Мне ничего не нужно. Я не хочу есть. – Я вытащила сигарету. Мать слегка подняла брови, но ничего не сказала. – Когда Аурелия придет, я с ней поговорю, ладно?

– Если она придет. Это бывает не всегда. Не знаю, где она ночует. Не знаю даже, ходит ли она в школу каждый день.

Я стряхнула пепел.

– Мне вы никогда ничего подобного не позволяли.

Мать окинула меня неописуемым взглядом. Затем прикрыла глаза, и уголок ее рта опустился. На несколько мгновений передо мной возникла незнакомка, какая-то женщина, никогда прежде не виденная. Она ждала, чтобы я догадалась о чем-то, будучи в то же время уверенной, что я для этого слишком глупа.

– Ладно, если она придет домой, я с ней поговорю.

– Не надо мне твоих одолжений. И вообще, ты ведь приехала сюда гоняться за ним.

– Мы всегда были с ним ближе, чем с остальными членами семьи.

Мать сделала жест отвращения:

– Ну разве это не мило?

– И все-таки он человек, ма. И по-прежнему мой брат.

– Вот только ты не учи меня насчет семьи. Я кто им, по-твоему, сторож, что ли? Может, возьмешь их с собой в общагу? Может, у тебя лучше получится заставлять ее ночевать дома и запрещать ему колоться. Давай. У тебя есть возможность проявить себя.

– Я им не мать и не отец.

– Да, да, да. – Мать взяла из лежавшей на столе пачки сигарету и закурила. – Они по-прежнему человеческие существа и твои брат и сестра. А мне-то что теперь делать?

Я потушила сигарету, прихватила из гостиной свою сумку и пошла в комнату, которую мы делили с Аурелией. Она уже начала расширять свою территорию, хотя граница между нашими участками была еще заметна. Главным образом потому, что сестра проводила здесь мало времени.