Глава 2. Феноменология пространственности

2.1. Структура антисимметричности текста
как основание феноменологии пространства

Задача феноменологии пространства – выражение сущности пространства посредством текста естественного языка. Проблема сущности пространства заключается в необходимости взаимной корреляции двух синтаксически соотносящихся явлений – однородности и неоднородности. Корреляция этих свойств, различающихся синтаксически, должна быть феноменологически обнаружена в синтаксисе. То есть описание этой корреляции как феномена должно быть описанием некоторого феномена в самом синтаксисе. При этом сам синтаксис должен быть дан как феномен, т. е. как текст.

Однородность и неоднородность, как элементы подлежащего здесь рассмотрению синтаксического соотношения и будучи в качестве феноменов эквивалентами глубины и направления в синтаксическом плане, могут быть указаны и названы как непосредственно принадлежащие пространству его свойства. Эти свойства – непрерывность и дискретность. Синтаксическое соотношение между однородностью и неоднородностью, существующее в синтаксическом плане, непосредственно обозначается в феноменально данном пространстве в этих действующих в нем аспектах пространственной сущности.

Таким образом, для феноменологии пространства необходимо, во-первых, чтобы явления однородности (непрерывности) и неоднородности (дискретности) были выражены как собственные свойства текста; во-вторых, чтобы было найдено такое собственное свойство текста, которое коррелирует эти два свойства.

Однородность в тексте выражается в эквивалентности одинаковых знаков друг другу, что означает эквивалентность направлений прочтения сочетаний одинаковых знаков. Например, «АА», а также «АББА» можно прочесть слева направо и справа налево.

Неоднородность текста выражается в наличии разных знаков, разных типов знаков, а также в неэквивалентности направлений прочтения текста или его частей, т. е. в некоммутативности текста. Например, «АБ» не равно «БА», «СТОЛ» не равно «ЛОТС» и т. п.

Таким образом, однородностью и неоднородностью могут быть здесь обозначены некие две группы свойств текста. Причем все свойства в каждой из этих групп вероятно могут быть объединены вокруг одного общего и главного для каждой группы.

В первой группе свойств, выражающих непрерывность, главным является эквивалентность направлений чтения текста, т. е. переставляемость одинаковых знаков или знакосочетаний, т. е. их взаимная симметричность. В группе свойств, выражающих дискретность, главное заключается в отношении разных (неодинаковых) знаков, а именно свойство этого отношения, состоящее в том, что оно всегда имеет только одно направление прочтения. То есть неодинаковые знаки непереставляемы, взаимно асимметричны.

Итак, все сочетания знаков в тексте, т. е. элементы синтаксиса, выражают либо одно, либо другое из двух принципиальных свойств: симметричность и асимметричность. Феноменально необходимо, что при выражении посредством текста сущности пространства присущее тексту как феномену синтаксиса свойство симметричности обуславливает выражение однородности как непрерывности пространства, а содержащаяся в отношениях знаков асимметричность обуславливает выражение неоднородности как дискретности пространства.

То свойство текста, которое коррелирует внутри текста симметричность и асимметричность как его собственные свойства, есть свойство, называемое антисимметричностью и являющееся феноменом пространственности в синтаксисе (как условием корреляции однородности и неоднородности, непрерывности и дискретности, в описании сущности пространства).

 

Коррелят симметричности и асимметричности – это некий феномен, который, как свойство текста, содержится в сочетании знаков. Сочетание знаков может быть симметричным либо асимметричным. Таким образом, феномен, коррелирующий асимметричность и симметричность, сам как таковой содержится либо в сочетании одинаковых знаков, т. е. в симметричности текста, либо в сочетании неодинаковых знаков, т. е. в асимметричности текста. Иными словами, коррелят симметричности и асимметричности открывается как некая самостоятельная данность, т. е. содержится как феномен, в одном из этих двух видов сочетания знаков.

Коррелят симметричности и асимметричности – это то, что позволяет связывать симметричные и асимметричные сочетания знаков, т. е. связывать их независимо от их различения как разных видов сочетания. То есть коррелят симметричности и асимметричности – это то, что можно описать как некое «чистое» сочетание – сочетание, которое нельзя описать ни как симметричное, ни как асимметричное.

«Чистое» сочетание знаков – это чистый переход от одного знака к другому в некотором их сочетании, это такой переход между знаками, который не обусловлен чем-либо определяемым в восприятии самих знаков, т. е. ни их сходством, определяющим их относительно друг друга в общем их отличии от каких-либо других, ни их различием, определяющим их отличие между собой. Можно сказать, что это безсходный и безразличный переход.

Безсходность этого перехода (безсходство в этом переходе) не отрицает сходство, но содержится в нем помимо него и открыта в нем как допускающее его. То есть в том, что сходно, дано безсходство как нечто постороннее этому сходству или неким условно темпоральным образом предшествующее ему и присутствующее рядом (наряду) с ним.

Безразличность этого перехода не отрицает различие, но не содержится в нем помимо него, а содержится в нем только за ним, будучи таким образом закрытым им. Иными словами, различие отрицает безразличие, поэтому безразличие, не отрицающее различие и допускающее его, содержась в нем, закрывается им.

Таким образом, коррелят симметричности и асимметричности как «чистый», безсходный и безразличный переход открыт в сочетании знаков, содержащем сходство, и закрыт в сочетании знаков, содержащем различие.

Определение «чистого» перехода как безсходства и безразличия обнаруживает неравное отношение этого перехода к сходству и к различию, т. е. к симметричности и асимметричности. А именно, чистый переход как безсходство (в котором как в своем модусе он соотносится с каким-либо сходством в симметричности) открыт в сходстве, т. е. в симметричности; чистый переход как безразличие (в котором как в своем модусе он соотносится с каким-либо различием в асимметричности) закрыт в различии, т. е. в асимметричности.

Можно сказать, что пространство как сущность, онтологически соответствующая чистому переходу, дана (открыта) не в вакууме, не в пустоте, но во вполне обозримом просторе – в месте, лишенном лишнего, но не пустом. В подобном смысле, сочетание одинаковых знаков есть синтаксическое соответствие чистого пространства как некое его место не потому, что оно пустое, но потому, что именно онтологически посредствующим образом, т. е. находясь посередине между пустотой как отсутствием знаков и заполненностью как полным различием (отсутствием свободного места), оно открыто содержит не пустой, но чистый переход как чистоту пространства, т. е. пространство как таковое, как сущность.

Введем дополнительно такое объяснение. Мы можем представить некие, выраженные в переживании, т. е. экзистенциально выраженные, условия восприятия сущности пространства. То есть условия, в которых присутствуют некие вполне освоенные экзистенцией, т. е. означенные ею как уже открытые и неоднократно пережитые,
т. е. помещенные в культуру и легко извлекаемые, представимые явления. Например такие, как «вакуум» (предельная разряженность) и «теснота» (предельная сжатость). В представлении тесноты как сжатости дано переживание нехватки и (в пределе) отсутствия пространства как «свободного места». В представлении вакуума как явления разряженности, пустоты переживается отсутствие пространства как отсутствие какого-либо перехода – как отсутствие «куда-либо» перехода, т. к. некуда и нечему переходить. Это переживание можно описать как ужас, бесчувственность, невозможность, нонсенс. Таким образом, в представлении вакуума как пустоты восприятие пространства столь же проблематично, как и в представлении тесноты как сжатости. Поэтому можно сказать, что пространство не открыто в своих противоположностях, но равно закрыто в них. Поэтому пространство открыто не в том, что противостоит тесноте как явлению различия и асимметричности и является соответственно некоторым пределом возможного сходства (заметим, в состояниях своих пределов сходство и различие соответственно совпадают как слияние), но в состоянии между различием и пределом сходства – в состоянии самого сходства, т. е. в состоянии симметричности.

Таким образом, феномен симметричности как свойство текста особенен тем, что его статус это не противоположность асимметричности относительно коррелята симметричности и асимметричности, а среднее положение между асимметричностью и отсутствием знаков как пустотой. Именно феномен симметричности в сочетании одинаковых знаков открыто содержит в себе коррелят симметричности и асимметричности, т. е. «чистый» переход.

Таким образом, коррелят симметричности и асимметричности открыт в сочетании одинаковых знаков, т. е. в симметричности текста.

Заметим, что в сочетании неодинаковых знаков этот переход содержится, но в закрытом виде. Во-первых, он скрыт, т. к. имплицитно, заведомо неявно подразумевается, в противном случае переход от А к В в сочетании АВ не был бы возможен, поскольку знак «В» возникает как знак, отличающийся от «А» только в определенной степени отчетливости восприятия сочетания «АВ». Во-вторых, отличие А от Б возможно вследствие тождества А и А или Б и Б, которое таким образом предшествует различию АВ.

Итак, в сочетании одинаковых знаков может быть усмотрен «чистый» переход как феномен коррелята симметричности и асимметричности.

 

«Чистый» переход – это переход от одного знака к другому, не обусловленный различием знаков, открывающийся тогда, когда соотношение знаков в их сочетании не зависит от направления прочтения. Иными словами, это независимый от направления переход в сочетании АА, т. е. переход от одного А к другому А вне направления. Таким образом, «чистый» переход открывается тогда, когда редуцируется направление.

Как редуцируется направление, т. е. как возможен переход от А к другому А вне направления?

Прежде всего уточним условия, в которых восприятие каждого из элементов в сочетании АА будет феноменологически лишено условий различия (или выбора), обуславливающего направление. Это условия неотчетливости. Они нужны для того, чтобы исключить возможность какого-либо асимметричного прочтения сочетания одинаковых знаков, которое могло бы быть обусловлено перцептивно данной формой знака, например в очертании буквы. Допустим, что сочетание АА находится перед нами в недостаточной степени четкости, недостаточной для того, чтобы видеть в нем именно буквы А. Таким образом, мы видим следующее: .

Кажущаяся неразличимость, т. е. переставляемость знаков между собой в сочетании  означает, что направление в этом сочетании не привязано к самим знакам, но оно при этом не исчезает. Исчезает различие между модусами (=сторонами) направления «право» – «лево». Ведь мы можем прочесть АА и справа налево и слева направо – т. е. знакосочетание  интересно именно тем, что не содержит внутри себя абсолютно никакого различия направлений прочтения, как-либо обусловленного собственным перцептивным образом знака, каким-либо видом ориентирующей его визуальной или фонетической формы.

Но это не значит, что в сочетании  редуцируется направление как таковое. Если мы попытаемся представить соотношение одинаковых знаков, в котором отсутствуют условия различения направлений прочтения и в котором также каждый из этих знаков (например вследствие неясности вида) лишен собственной, хоть как-либо ориентирующей его формы, то получается такая картина: каждое  в сочетании  как бы вращается вокруг другого.

В этом вращении нет динамики, поскольку нет «величины», нет «скорости», которые давали бы возможность оценить взаимоположение этих двух  относительно друг друга в какой-то момент времени – мы в принципе не можем найти «лево» и «право», «верх» – «низ». Но это не значит, что при этом нет направления. Именно направление как таковое возникает как условие представляемого вращения.

Дело в том, что в сочетании  мы имеем дело с неким синтаксическим вращением, в котором редуцируются направления «лево-право», «верх-низ», «вперед-назад» – т. е. редуцируется направление в его каком-либо возможном частном модусе – но остается направление как таковое. Другими словами: если мы редуцируем «лево-право» в восприятии сочетания АА (что мы обязаны делать исходя из утверждения о симметричности АА), то мы воспринимаем (мы обязаны это осознавать, даже если это требует усилия) некое вращение АА. Это вращение есть условное называние направления, которому мы не можем дать какого-либо традиционного названия: традиция, преподносимая языком, здесь расщепляется. То есть это не «лево-право», не «вперед-назад», не «верх-низ», но и то, и другое, и третье. Это направление как таковое или «чистое» направление.

Направление как таковое, или «чистое» направление, совпадает в своей «чистоте» с «чистым» переходом в сочетании одинаковых знаков. Точнее, в редуцированном своем состоянии (очищенном состоянии в сочетании одинаковых знаков) направление не закрывает переход, но совмещается с ним и образуется как коррелирующийся с ним аспект – образует в совмещении с ним (вместе с ним и в нем) коррелят симметричности и асимметричности. Иными словами, коррелят симметричности и асимметричности образуется как совмещение направления и «чистого» перехода в направлении как таковом.

Чтобы понять совмещение направления и «чистого» перехода в направлении как таковом, т. е. чтобы увидеть «чистый» переход в направлении как таковом, нужно увидеть в направлении как таковом следующее. Знакосочетание () (мы будем обозначать таким образом «вращение» ) вырисовывает (описывает) нечто. Это нечто есть поле. Это поле не принадлежит какому-либо из знаков сочетания , но и не принадлежит чему-либо, самостоятельно существующему вне этого знакосочетания. Про поле можно сказать в данном случае следующее: это то, что не является . В общем случае это то, что не есть знак. И в этом смысле поле есть отсутствие знака, т. е. оно кажется пустотой. Тем не менее, это не пустота, но нечто внеположенное знаку как его граница с сочетанием знаков – как граница между знаком в сочетании знаков и самим этим сочетанием. Переход этой границы, совпадающий в ней с ней самой, и есть «чистый» переход. Таким образом, «чистый» переход предстает как некое поле или место знака в сочетании , образующее направление в этом сочетании.

Поле является феноменом «чистого» перехода, образующим направление; является местом для знака в сочетании  и местом для направления, образующегося в сочетании , т. е. оно есть то, с чем направление совмещается. Будучи тем, с чем направление совмещается, поле выступает для него некой несущей его основой. При этом поле является основой направления не в пространственном и не в экзистенциальном смыслах. То есть, поле – это не фон и не общее внешнее поле как некая экзистенция или экзистенциальная глубина (чем является поле у Мерло-Понти). Это значит, что поле не есть нечто общее (в виде этого листа бумаги или в виде моей мысли как вербализующейся экзистенции), на чем разворачивается направление, на что откуда-то со стороны, извне кладется некоторое знакосочетание. Иными словами, поле – это не диалектическая или экзистенциалистская метафора. Под полем нами не подразумевается то, что интегрирует нечто как находящееся-на-поле либо до некоторой диалектически-«противостояще» возвышающейся всеобщности, либо до всеобщности, извергаемой из экзистенциальной воронки переживанием конечности. Кратко говоря, поле не есть всеобщность.

Тогда поле есть часть. То есть, выступая основой направления, которое содержится в простейшем сочетании одинаковых знаков (в знакосочетании ), поле является при этом именно частью направления как такового, содержащегося в (), его элементом как одной из его сторон. Другая сторона находится в самом сочетании (). Рассмотрим эту сторону.

Напомним, знакосочетание представляется нам как вращение, которое мы обозначаем как (). Это вращение не следует представлять как окружность, т. е. как форму физического вращения. Потому что движение каждого  не содержит момента (тяготения), т. е. не стремится к сокращению расстояния с другим , т. к. нет никакого расстояния (нет никаких знаков, измерителей между  и ). Поэтому движение каждого  является прямым, а не округлым.

Поскольку каждое  в сочетании () движется прямо («прямолинейно»), то движение каждого  осуществляется «мимо» другого . Здесь вновь появляется проблема возникающего ниоткуда «расстояния», которое в нашем представлении (как мы видим) «увеличивается». Попробуем редуцировать это расстояние.

Чтобы в представлении прямолинейного движения  сохранялась его соотнесенность, парность с другим , иными словами, чтобы в нашем представлении  не только не «приближалось», но и не «удалялось» от другого , необходимо представить, что движение  совершает поворот. Этот поворот не округлый (т. к. нет момента и движение прямолинейно), а представляет собой угол. То есть движение каждого  во вращении () представляется как совокупность углов, образованных прямыми дискретными порциями (линиями) движения . Порция движения  не имеет длины, т. е. не состоит из каких-либо условных точек, потому что не может содержать знаков и не состоит из чего-либо означаемого.

Таким образом, движение осуществляется не изменением «длин» дискретных порций движения , а изменением направления, т. е. поворотом или углом (неким минимально возможным углом).

Рассмотрим отдельно такой угол, т. е. отдельную порцию движения  в момент поворота. Куда происходит поворот? Прежде чем повернуть, движение  в ее порции простирается ниоткуда и никуда, определить его направление в ней, т. е. назвать его, нельзя, т. к. у этого направления нет сторон: нет ничего «там», «куда» движется  до поворота (до «первого» поворота), и нет ничего, «откуда»  движется. Но когда поворот совершается, он совершается в сторону от предыдущей порции (линии) движения. Здесь появляется сторона. Эта сторона есть то, непосредственно куда теперь направлено . Эта сторона утверждает направление, т. к. она сама и есть сторона направления, т. е. то, «куда» движется теперь . Эта сторона, это «куда» и есть поле. Здесь оно появляется.

Напомним, что поворот (или угол) образуется вследствие того, что  в своем движении соотносится с другим , т. е. пребывает в состоянии «мимо другого , не удаляясь от него». То есть  «прямолинейно поворачивает» или образует угол «мимо» другого . Мы отказываемся от того, чтобы говорить об этом повороте так: «одно  поворачивается в сторону другого ». Такое представление недопустимо, потому что  не движется к другому , поскольку другое  не является стороной, в которую направлено движение, т. е. не является направлением. Этой стороной, этим направлением оказывается поле, а не «другое ». Иными словами, каждое  в сочетании () не стремится к другому , не «приближается» к другому , и именно в этом смысл их взаимного углового «вращения»: каждое  направлено не в другое , но в поле. Можно сказать, что «чистый» переход между знаками в сочетании одинаковых знаков – это не переход от знака к знаку, но переход от знака к полю, при котором содержится другой знак.

Возникает вопрос: как соотносятся поле, открывающееся в движении  в качестве стороны направления, и другой знак, т. е. «другое »? Этот вопрос подразумевает определение «состояния мимо», в котором пребывает . Некоторая проблематичность этого определения в том, что нельзя сказать определенно, что знак находится в поле, что «другое » находится в поле. Если говорить так, то получается, что поле – это какое-то вместилище или фон, т. е. опять некая пространственная или экзистенциальная всеобщность, а не то, что эту всеобщность редуцирует и обосновывает. Таким образом, неопределенность «состояния мимо», выражающаяся даже в семантической неопределенности того, что именуется словом «мимо», есть некая синтаксическая дискурсивность, замкнутая взаимопереходность знаков «мимо», «за», «в», «при», «около», «рядом», «пара-»... «мета-». Таким образом, «состояние мимо» представляется неким синтаксически дискурсивным мотивом соотношения движущегося  с «другим » и неким ключевым и общим мотивом поворота, образования поля, «чистого» перехода и направления.

Мы не имеем возможности определить «состояние мимо» само по себе. Все, что можно выявить собственно в «состоянии мимо», – это ряд равнозначных ему, не устанавливающих его определение элементов. Но мы можем исходить из того, что все моменты движения , которые мы можем выделить, принадлежат этому «состоянию мимо». Тогда, чтобы установить взаимосвязь поля и «другого », надо проследить взаимосвязь поля и «состояния мимо», т. к. «состояние мимо» и есть отношение поля к «другому ». Эту взаимосвязь мы можем проследить, если различим все моменты движения  в плане «состояния мимо», т. е. отличим их друг от друга как отдельные моменты «состояния мимо», и посмотрим, когда и в каком именно из них возникает поле.

Итак, выделим следующие моменты движения : 1) движение до поворота; 2) поворот; 3) движение после поворота. Представим эти позиции графически:

 

1) прямолинейное движение  до поворота:

 

2) поворот – образование стороны – образование поля:

 

3) движение  в новом направлении после поворота:

 

Обратим внимание: поворот – момент поворота – есть именно момент образования стороны, а не момент начавшегося движения  уже в этой стороне вслед за поворотом, т. е. после поворота. То есть, поворот есть , а не .

Если «состояние мимо» присутствует в каждом моменте движения , то в позиции 3), когда  «после поворота» движется в поле, продолжая при этом находиться в состоянии «мимо» другого , «другое » тоже находится в поле. Это означает, что в момент поворота «другое » уже находится в поле.

Иными словами: поскольку поле открывается в момент поворота, т. е. в позиции 2), то «другое » в этой позиции уже находится в стороне поля, т. к. на этой стороне оно остается в позиции 3). То есть в момент поворота – т. е. здесь: – другое  («мимо» которого поворачивает движущееся ) пребывает именно в стороне поля, а не на другой стороне. Таким образом, поле и «состояние мимо» совпадают.

Иначе говоря, поле возникает там же, где в так называемом состоянии «мимо» находится «другое ». Это значит, что «другое » всегда присутствует в поле, локализуется при поле, во взаимосвязи с ним в сочетании знаков. То есть, поле как некий внутренний синтаксический элемент сочетания знаков, как некая граница между знаком в сочетании и самим сочетанием, образующая само сочетание как переход между знаками, есть не то, что обосновывается «состоянием мимо», проблематичность определения которого делало бы проблематичным обоснование самого поля, но то, что совмещается с ним и заменяет его.

Итак, в сочетании  имеется поле в качестве элемента этого сочетания, которое находится в стороне от движения одного , и в котором находится другое . Поскольку поле локализует в себе только одно из , оно создает неоднородность в сочетании . То есть, поле, находящееся в сочетании , образует в нем неоднородное сочетание.

Это сочетание, будучи изначально не зависящим от содержания его элементов, т. е. неопределенным в этих содержаниях, является по определению структурой.

Неоднородность сочетания одинаковых знаков означает, во-первых, что одно из А в сочетании АА – это знак, а другое А означает знак в поле, или поле со знаком. Поле является нередуцируемой,
т. е. неотъемлемой частью сочетания одинаковых знаков. Поле как таковое не может быть элементом синтаксической структуры, т. к. этим элементом может быть только что-то со знаком. Поэтому поле со знаком (в отличие от поля как такового), или знак в поле, является таковым элементом. Так, неоднородность сочетания одинаковых знаков означает неоднородность «природы» самих элементов этого сочетания. Сочетание одинаковых знаков образуется знаком, другим знаком и полем со знаком; точнее: знаком, знаком и полем со знаком, т. к. «другой знак» – это то, что конституируется уже вследствие поля со знаком. Иными словами, поле со знаком является отдельным элементом некой структуры в сочетании одинаковых знаков, образующим собственно эту структуру как некую устойчивую совокупность неоднородных элементов.

Во-вторых, неоднородность сочетания одинаковых знаков означает неопределенность его элементов. Эта неопределенность обусловлена принципиальной неопределимостью и соответственно неопределенностью поля как такового в сочетании одинаковых знаков, следствием чего является неопределенность поля со знаком как элемента сочетания одинаковых знаков. Эта неопределенность является действующей в сочетании одинаковых знаков, т. е. соотносительной именно между его элементами, внутренней неопределенностью. Эту неопределенность не следует путать с неопределенностью того, какими именно известными (нам) знаками являются элементы в сочетании одинаковых знаков – т. е. с неопределенностью внешней взаимосвязи между элементами сочетания одинаковых знаков и некими известными извне определяющими их явлениями. Из неопределенности сочетания одинаковых знаков следует, что это сочетание является структурой, по определению.

Внутренний характер неопределенности в сочетании одинаковых знаков, определяющий его как структуру, важен потому, что именно такая неопределенность в сочетании одинаковых знаков позволяет говорить о его присутствии в сочетании неодинаковых знаков, т. е. сочетании знаков, асимметричность которых заведомо внешне определена. Таким образом, структура в сочетании одинаковых знаков не зависит от симметричности и асимметричности этого сочетания. Иными словами, эта структура равно присутствует в симметричности и асимметричности и коррелирует их.

Синтаксическую структуру, образуемую полем в сочетании одинаковых знаков, можно (морфологически уместно) именовать полярной структурой. Полярность – это ориентированность, обусловленность некими сторонами, т. е. направленность. Поле как элемент в сочетании знаков образует в нем полюс как ориентир, ось и свод. Морфологическая связь поля и полюса обусловлена общим происхождением самих этих слов от греческого πολος, означающего небесную ось, свод, небо вообще. Полоса как поле, имеющее и задающее полюс как направление, есть наиболее точное в русском языке выражение этой глубокой по смыслу морфологической общности. Полярная структура есть то, что в сочетании одинаковых знаков, т. е. в симметричности текста, содержит и открывает «чистый» переход («полосу») между знаками, совмещенный с направлением и образующий его в этом совмещении, как коррелят между им и глубиной, симметричностью и асимметричностью.

Итак, синтаксическая структура, содержащаяся в сочетании эквивалентных знаков, т. е. в симметричности текста, коррелирует симметричность и асимметричность в тексте, т. е. прочтение какого-либо (однородного либо неоднородного) элементарного – бинарного – сочетания знаков. Эта структура как принадлежность текста есть свойство текста и коррелят синтаксического соотношения однородности и неоднородности, который мы называем антисимметричностью. Здесь уместно провести корреляцию понятия антисимметричности как структуры в сочетании знаков и свойства текста с понятием антисимметричности в математике, откуда сам термин «антисимметричность» нами заимствуется. Эта уместность обусловлена выведенным в этом параграфе определением антисимметричности как структуры.

Антисимметричностью в математике называется свойство бинарного отношения R, при котором оба соотношения xRy и yRx выполняются одновременно только тогда, когда x = y [50]. Иными словами, это такое отношение R, в котором из (xRy) не всегда следует то, что (yRx). Суть свойства антисимметричности заключается в отрицании симметричности между самими отношениями симметричности и асимметричности неких элементов. То есть антисимметричность означает множество, ряд, в котором сочетание одних и тех же элементов в одном случае симметрично, в другом несимметрично. Иными словами, антисимметричность означает некую неопределенность, некий произвол в самой возможной оценке отношения между некими элементами как симметричного или асимметричного, присущий самому этому отношению как его свойство. Можно сказать, что это свойство, как произвол, есть в сути своей некая ориентированность, предрасположенность в один из возможных вариантов и поэтому некая изначальная неравность, неравномерность. Также можно сказать, что антисимметричность – это некая неопределенная, математически неэксплицируемая в своей сущности, но подразумеваемая в бинарном сочетании и угадываемая в нем асимметричность.

Теперь представим суть антисимметричности через ее отличие от асимметричности в их отношении к симметричности. Асимметричность исключает, отрицает симметричность. Антисимметричность же не отрицает симметричность, но включает ее, т. е. содержит ее как свой частный случай. Таким образом, между антисимметричностью и симметричностью нет противоречия. В соответствии с тем, что приставка «анти» означает изначально не «против» чего-то, а «вместо» чего-то, слово «антисимметричность» означает не противоположность симметричности, а замену, преобразование самого понятия симметричности. Иными словами, в отношении антисимметричности и симметричности происходит не противопоставление, а совмещение и включение: антисимметричность – это то, что «вместо» симметричности, т. е. то, что заменяет симметричность в ее месте и находится в ее месте, включая ее и тем самым преобразуя ее.

Итак, симметричность есть частный случай антисимметричности. Но наряду с этим, асимметричность тоже является частным случаем антисимметричности. Можно сказать, что антисимметричность – это некая общая, онтологически тотальная вне-симметричность, которую в одном случае мы принимаем за симметричность, а в другом – за асимметричность.

Симметричность можно назвать открытым модусом антисимметричности. То есть когда мы воспринимаем феномен симметричности (симметрию), например, как «равенство» неких элементов, мы видим антисимметричность в ее ближайшем, «открытом» виде. Это обусловлено тем, что именно в симметричности сочетания каких-либо элементов, т. е. в феномене симметрии, антисимметричность открывается как устойчивое (структурное) свойство бинарного сочетания знаков, не зависящее от самих знаков.

Напротив, когда мы воспринимаем какую-либо асимметрию,
т. е. когда нам дана асимметричность как некий феномен, например, в сочетании «неравных» предметов, мы видим антисимметричность в ее поверхностном, внешнем, закрывающем саму ее суть модусе. То есть асимметричность скрывает антисимметрию, делает ее невидимой, скрытой. В асимметричном сочетании, например в «АВ», антисимметричность завуалирована, закрыта явным несходством, т. е. неоднородностью самих участвующих в нем знаков. Именно в сочетании однородном, т. е. симметричном, антисимметричность открыта, т. к. не скрыта различием самих знаков, но открыта в самом их отношении.

Итак, симметричность и асимметричность являются модусами антисимметричности, только в качестве аспектов которой они обладают собственным статусом.

 

Симметричность и асимметричность выражают непрерывность и дискретность, т. е. однородность и неоднородность пространства. Поскольку соотношение феноменов однородности и неоднородности выражает соотношение глубины и направления, то антисимметричность как коррелят симметричности и асимметричности в синтаксическом плане коррелирует, в конечном счете, соотношение глубины и направления как образующих пространственный феномен компонентов.

Таким образом, антисимметричность как синтаксическая структура это синтаксический коррелят и основание, образующее пространственный феномен в его возможном описании – в выражении текстом. То есть антисимметричность – это сама пространственность в синтаксисе, или синтаксическое основание и условие пространственности в ее возможном описании. Иными словами: когда мы говорим о пространственности в онтологическом плане как о пространственной сущности, мы говорим, используя языковой синтаксис, об антисимметричности, в качестве которой пространственность необходимо предстает в синтаксическом выражении, на основании чего о ней можно действительно говорить – т. е. выстраивать некий текст, ее действительно описывающий как пространственную основу в пространстве.

 

Итак, феноменология пространственности, имеющая в качестве синтаксической основы понятие антисимметричности, это описание антисимметричности как основы в пространстве. Иными словами, это такое описание пространственного феномена как сущности, являющейся основой пространства, которое возможно на найденной в качестве антисимметричности основе как исследование и обнаружение антисимметричности в описании пространства.

Описание есть выражение языковым синтаксисом, т. е. следование текстом (посредством текста) вдоль того, что соответственно и последовательно в неких ключевых пунктах совпадения синтаксического с воспринимаемым разворачивается и открывается по ходу этого следования. Таким образом, описание антисимметричности необходимо есть открывание антисимметричности. Исходя из того, что антисимметричность открывается в симметричности как в своем модусе, симметричность – это открытая антисимметричность, т. е. открытая пространственность. Говоря по-другому, пространственность открыта в симметричности и пространственность описывается симметричностью как феноменом. Таким образом, феноменология пространственности как основы пространства должна разворачиваться в описании симметричности. Иными словами, феноменология пространственности как описание пространственности как сущности, исходящее из понятия антисимметричности, есть феноменология симметричности.

Симметричность синтаксически выражает непрерывность и, соответственно, однородность и глубину как аспект пространственности. С другой стороны, глубина феноменально выражает симметричность как аспект антисимметричности. Поскольку симметричность является открытым модусом антисимметричности, то именно глубина как феномен выражает антисимметричность в ее открытом виде. То есть глубина как феномен открывает антисимметричность – открывает саму пространственность. Вот почему в традиции феноменологии пространственности, начинающейся с теории восприятия Беркли, пространственность открывается и рассматривается именно и прежде всего в глубине.

Глубина есть там, где открыта антисимметричность, конституирующая в своей открытости такие явления, как однородность, симметрия, середина, повторение, равенство (например равенство расстояний в перспективном восприятии). Можно сказать, что глубина – это состояние пространственности. Когда мы видим глубину, мы видим не некую «глубину саму по себе», а пространственность в одном из своих аспектов, т. е. антисимметричность в именно аспекте симметричности. Глубина как феномен и есть симметричность как феномен. Восприятие глубины происходит таким образом, каким происходит восприятие симметричности, т. е. так, как конституируется симметричность как феномен.

Мы выявили в данном параграфе синтаксическое основание феноменологии пространства – антисимметричность – коррелирующее в синтаксисе (в его языковом выражении, совпадающем с текстом) симметричность и асимметричность как однородность и неоднородность в сочетании его знаков, а в возможном описании пространства – его непрерывность и дискретность как глубину и направление.

Антисимметричность – это синтаксическая структура пространственности. Таким образом, мы выявили антисимметричность как пространственность в синтаксическом соотношении. Исходя из этого, теперь мы можем приступить к феноменологии пространственности как сущности – т. е. в собственно пространственном соотношении, в котором пространственная сущность и определяется как пространственная, т. е. именно как таковая.

Источником всякой феноменологии является возможность совпадения «чистых», непосредственных структур опыта, т. е. структур восприятия, с одной стороны, и идеальных значений, открывающихся в языковом синтаксисе, т. е. в тексте, с другой стороны. То есть текстуальные структуры могут быть обнаружены в опыте как его структуры. Точнее, в опыте могут быть обнаружены структуры, изоморфные структурам текстуальным. Это обнаружение должно дать возможность найти (обнаружить) совпадение пространственности в опыте и антисимметричности как синтаксической структуры пространства – т. е. описать пространственность или, что равносильно, описать антисимметричность. Тем самым мы получим условия описания синестетической структуры образа как особого пространственного феномена, т. е. получим доступный в описании критерий пространственности как атрибут, необходимый в описании интермодальной структуры.

2.2. Феноменология симметричности.
Симметричность как пустотность

 

Феноменология пространственности есть феноменология антисимметричности. Феноменология антисимметричности есть открывание текстом антисимметричности, т. е. описание открытой антисимметричности, что есть описание, или феноменология, симметричности.

Феноменология симметричности – это описание феномена симметрии. Описание феномена симметрии – описание того, как симметричность открывается, т. е. дана в восприятии. Симметричность в восприятии – это повторение в сочетании каких-то явлений, которыми могут быть какие-либо образы, например, какие-то объекты или их качества, т. е. их возможные частные модально обусловленные определения (значения).

Поскольку повторение в сочетании образов обусловлено их качествами и стало быть повторением самих качеств, то симметричность в восприятии – это прежде всего повторение качеств, возможное как между разными образами, так и внутри некоторого образа.

Повторение качеств – это то в качествах, что присутствует в них и не зависит от них. То есть это некая устойчивость, которая присутствует в каждом качестве и не меняется при переходе от него в другое качество. Поскольку каждое из качеств есть некое модально обусловленное определение (например, «красное» обусловлено визуальностью), то устойчивость качеств – это их устойчивость в отношении к сочетанию модальностей или, кратко говоря, устойчивость в сочетании модальностей.

Таким образом, в полном смысле это устойчивость, действующая не только как устойчивость в переходе между определениями в рамках некой одной модальности (как «светлое» в переходе от «светлого красного» к столь же «светлому синему»), но и как устойчивость в переходе между качествами разных модальностей, например, как некая «интенсивность» или «степень», общая для «красного» и «сладкого». Иными словами, устойчивость качеств в полном смысле есть устойчивость в переходе между модальностями, т. е. междумодальная устойчивость.

Междумодальная устойчивость – это нечто, что само по себе является неким качеством. В таком случае эта устойчивость есть явление, которое может быть открыто, т. е. выявлено как качество только в интермодальном содержании, поскольку только в интермодальном состоянии возможен полный взаимопереход между модальностями, т. е. возможно качество, в рамках которого происходит взаимопереход и взаимонеразличение модальностей. Иными словами, междумодальная устойчивость есть некое качество интермодальности, т. е. какого-либо интермодального содержания. Это значит, что междумодальная устойчивость присуща интермодальной структуре, в которой эта устойчивость обретает статус элемента этой структуры.

Таким образом, междумодальная устойчивость – это элемент интермодальной структуры, т. е. элемент образа или внутреннее свойство образа.

Междумодальная устойчивость как устойчивость качеств вообще есть явление, присущее образу как принадлежащее ему качество, т. е. как некое явление, содержащееся прежде всего в нем и открываемое только внутринего. Иными словами, эта устойчивость открывается именно как внутреннее свойство образа, как некая устойчивость его качеств внутри него, обеспечивающая некое повторение какого-либо качества внутри него. Эта устойчивость есть некая независимая от модальностей и присущая сочетанию модальностей безопределимость качества, пустая качественность, или пустая устойчивость. Эту пустую устойчивость как качество и свойство образа будем именовать модальной пустотностью или просто пустотностью.

Пустотность есть внутреннее свойство образа, т. е. свойство интермодальной структуры, включенное в нее, и поэтому пустотность следует отличать от поля как того, что исключает образ, и «на» чем возникает образ как «нечто на поле», и что не является элементом интермодальной структуры.

Пустотность как устойчивость качеств внутри образа это явление, благодаря которому мы можем, например, «скользить» взглядом по поверхности стола, наблюдая на протяжении этого «скольжения» некое одно и то же, т. е. некое повторяющееся качественное состояние, например «ровную коричневость». Симметричность в «ровной коричневости» определенно не есть повторение между образами,
т. к. в восприятии «ровной коричневости», если оно действительно имеет место, нет никаких воспринимаемых отдельно элементов внутри этой «ровной коричневости», например, каких-либо пятен, которые можно было бы воспринять как отдельные образы.

Пустотность как устойчивость качеств внутри образа не есть сама некий образ. Устойчивость качеств внутри образа, как именно пустотность, есть в этом смысле некий (если можно так выразиться) пустой образ. «Ровность», «коричневость», «твердость» и даже «прямоугольность» даны в образе стола устойчиво – каждое из этих качеств в отдельности и все они в своем сочетании – но пусто. Все эти качества в их сочетании внутри образа не образуют образ, но симметризируют его – задают ему некую степень глубины, делая его значение в определенной степени открытым, выставленным наружу. Например, «ровная коричневость» стола не есть некий образ внутри образа стола. «Ровная коричневость» не есть нечто, обладающее, как образ, собственной структурой и образуемым ею собственным значением. Значение того, что мы именуем «ровной коричневостью», определяется содержанием образа как интермодальной структурой, внутри которой пустотность находится. «Ровная коричневость» сама по себе есть именно безопределимое качество или определенная бескачественность: бескачественность сочетания качеств. Это косвенно подтверждается неуловимостью именования того, что мы лишь условно на самом деле называем «ровной коричневостью». «Ровная коричневость» сама по себе неопределима в ее отличии, например, от «ровной зелености». «Ровная коричневость» и «ровная зеленость» отличаются только тогда, когда они находятся в неких образах, через соотнесение значений которых интенционально устанавливается соотношение «ровной коричневости» и «ровной зелености» как прилагательных к этим образам со-значений для их пустотностей. Благодаря этому мы, указывая на некую точку в небосводе, говорим, что небо «голубое». «Голубизна» здесь прилагаемое со-значение, интенционально исходящее на пустотность от значения владеющего ею образа. Таким образом, «голубизна», «ровная коричневость» как и «мягкая зеленость» суть наименования, в равной мере от каждого из которых ускользает нечто одно и общее для них: пустотность как некое устойчивое и пустое содержание (но не пустота). То есть, мы хотим сказать, что под «коричневостью» и под «голубизной» подразумевается нечто одно и то же, одинаковое и для «голубизны», и для «коричневости», и что лишь по-разному интенционально заполняется.

Значение пустотности – это не сама пустотность, не собственность и не принадлежность ее, но со-значение образа. В этом смысл пустотности как беззначного явления, содержащегося в образе и открывающего в нем симметричность. В своем значении – т. е. в несобственном, но именно принимаемом на себя значении – пустотность подобна зеркалу, которому не принадлежит отражение в зеркале. Пустотность в своем значении подобна нечеткости, в которой мы опознаем однако некое значение по общей внешней структуре, которой эта нечеткость принадлежит (как мы, например, опознаем нечетко написанную букву в слове). Можно сказать, что значение пустотности – это преобразование пустотности интермодальной структурой. Это преобразование есть интенция, но исходящая не из сознания (хотя здесь дело только в словоупотреблении), а из самой интермодальной структуры, т. е. самого образа (наверное, в этом смысле можно еще раз согласиться с Сартром в том, что образ есть «некое сознание»[51]). Значение пустотности как бы дополнительно связывает и коммуницирует посредством ее один образ с другим, задавая в их отношении некую игру, дополнительно, «в нагрузку» налагаемую на образуемые в сочетании этих образов их значениями синтез и синтаксис, пространство и текст.

Итак, пустотность образа как элемент его интермодальной структуры не зависит от значения образа, т. е. не зависит от этой структуры как некоторого изоморфизма, выражающего некую сущность. Это означает, во-первых, что сущность образа и соответственно его значение не зависят от пустотности. Если вдруг окажется, что снег не белый, а зеленый, он не перестанет быть снегом. Важным при этом остается только сочетание образов в их значениях: поскольку снег обычно не сочетается с зеленостью как качеством травы, а не снега, его пустотность конституируется как белизна. Белизна есть здесь некое сопутствующее снегу его со-значение, образуемое на пересечении значения данного образа со значениями других образов, но сама по себе «белизна» как существующая в образе пустотность – нейтральна к любому из них. Можно сказать, что пустотность образа – это симметрическое наполнение его структуры, не меняющее ее, т. е. не меняющее значение образа, но преображающее в некой степени его выразительность, его силу: это как вторая буква «а» в имени Авраама.

Во-вторых, что более важно, пустотность как нечто независимое от значения образа может быть – вследствие этого – обнаружена и воспроизведена в другом образе. В этом смысл всякой пустотности как «белизны», «зелени», «громкости» и т. д., как всего того, что, повторяясь внутри каждого из образов, повторяется во всех из них как общее между ними, т. е. как некая общность образов. Иными словами, пустотность как устойчивость, независимая от значения образа, от его сущности и не выражающая эту сущность, выражает или по крайней мере указывает на общность образов и на сущность, эту общность определяющую. Этой общностью является пространство как универсальная совместимость образов, а сущностью, эту общность определяющую, является пространственность, т. е. пространственная сущность.

Таким образом, пустотность как элемент интермодальной структуры образа, симметризирующий его в неких его качествах, указывает посредством этого на пространственность. Пространственность есть сущность, которая содержится в пустотности, обуславливает ее и неким способом открывается в ней. Именно это обстоятельство делает пустотность тем, что представляет интерес как явление, выражающее симметричность, а в ее собственном текстуальном выражении – как описание симметричности. Иными словами, то, что пустотность не обусловлена прямо сущностью образа, ее носителя, но обусловлена сущностью пространства и содержит ее, обуславливает то, что это явление как элемент образа может быть использовано как средство описания антисимметричности, т. е. как средство феноменологии пространственной сущности.

Как пустотность дана как сущее, как нечто существующее? Иными словами: каким именно способом или образом в пустотности как в элементе структуры образа выражается и открывается сущность пространства?

Пустотность как общность образов и как элемент структуры образа дана и условно самостоятельно существует как определенное состояние модальной структуры, проявляющееся в симметричности неких качеств образа. Выше мы говорили об этом состоянии как о междумодальной устойчивости качеств образа, но здесь мы говорим о междумодальной устойчивости как о не зависящем от образа явлении, обусловленном в своем существовании не сущностью образа, но сущностью пространства и поэтому проявляющемся уже не в качествах образа, но в соотношении самих модальностей – элементов модальной структуры. То есть междумодальная устойчивость есть здесь определенное взаимодействие элементов структуры модальностей, определенный способ их сочетания – определенный их расклад.

Пустотность как междумодальная устойчивость и состояние модальной структуры является особенным сочетанием модальностей, не случайным и строго определенным, и в этом смысле не пустым. То есть пустотность это не пустота, не несущее. Пустотность – это такое сочетание модальностей, при котором какие-либо модальности и качества как бы взаимно нейтрализуются, взаимосокращаются в неком уравнении. Можно сказать, что пустотность – это уравнение модальностей, это взаимосокращение, нейтрализующая операция, обнуляющая рокировка модальностей. Именно поэтому пустотность не есть отрицание, т. е. не есть лишь синтаксический элемент, но есть элемент образа. Она есть некий универсальный и определенный способ сочетания модальностей, при котором они и образуемые из них качества нейтрализуют друг друга, образуя некую прозрачность – прозрачность невидимую, но напряженно устойчивую, неопределимую, но строго определенную – и поэтому сущую, т. е. направленную на сущность и выражающую ее. Можно сказать, что пустотность как сущее есть некое интермодальное стекло или некий интермодальный нейтрон, частица нулевая по значению, но существующая по своему действию и по своему месту.

Итак, пустотность – это нейтральная композиция модальностей, делающая их взаимобеззначными в рамках некоторого элемента структуры образа, и через это выражающими междумодальную устойчивость в ее независимом от самого образа статусе. В этом статусе пустотность есть не внутриобразная, но универсальная по отношению к каким-либо образам модальная устойчивость, в полноте всех возможных в каких-либо образах качеств представляющаяся как универсальная их общность, независимая от образов и постоянная в них. Иными словами, с другой стороны, универсальная общность качеств – это сама универсальная модальная устойчивость, которая дана везде и всегда, которая эксплицируется как явление внутри образа, в качестве элемента его структуры, но которая дана в своем существовании, присутствует в самой структуре восприятия, в самой модальной структуре, и может быть описана как особое явление этой структуры.

Итак, главным тезисом этого параграфа является следующее: симметричность описывается как пустотность, т. е. особое явление интермодальной структуры, характеризуемое как нейтральное состояние интермодальности, являющееся элементом интермодальной структуры.

Пустотность как универсальную устойчивость мы рассматриваем и именуем далее с использованием слова «константность», подразумевая при этом все физически обусловленные коннотации, присутствующие в значении этого слова, во всей их полноте. Иными словами, пустотность как сущее, как универсальная модальная устойчивость это некое структурно присущее опыту как совокупности восприятия явление, которое, подобно скорости света, есть не просто устойчивая, но именно универсально устойчивая комбинация модальностей – как модальная константность, как некая константа качеств, характеристик и модусов воспринимаемого сущего.

Модальная константность – это постоянная интеркачественность и в тоже время постоянная интеркачественности (интермодальная постоянная). Константность модальностей как характеристика пустотности, содержащейся в образе, делает его в его пустотности (в его «внутренней» симметричности) внешне симметричным – т. е. непрерывно неразличимым в других образах, бескачественно междуобразным.

Константность – это интеркачественность, интерпредметность (междуобразность как общность образов) и интермодальность самой симметричности. Константность – это инверсия симметричности относительно интермодальности. Когда мыслится само отношение симметричности и интермодальности – и в рамках интермодальной структуры образа, как ее элемент, и в рамках структуры модальностей (структуры опыта) в целом, как нечто отдельно сущее, выражающее сущность пространства, – симметричность и интермодальность взаимно оборачиваются относительно того, что мы именуем константностью, которая есть то, что симметрично рассекает какую-либо интермодальность, образную и общую, и которая есть то, что образуется в результате этого рассечения как срез интермодальности, показывающий статично и недвижимо, что у нее «внутри», как ее чистый и (в этом смысле) пустой состав.

Таким образом, равносильно тому, что симметричность вообще это внутриобразная и междуобразная интермодальная константность, константность модальной пустотности каждого из образов, сама константность может быть понята как симметрическая интермодальность – как некий разомкнутый ряд, в котором все его элементы (модальности) даны равноположенно друг к другу, т. е. равно и неразличимо, образуя не структуру восприятия, но – вопреки ей – некое нейтрализующее ее уравнение.

Сутью этого уравнения является константность, описание которой есть описание некой альтернативно-модальной структуры.

2.3. Константность как внефизическая
бинарная (квантовая) сущность

Поскольку различность перцептивных качеств как множественность возможных качеств сводится к различию модальностей, образующему структуру модальностей, то константность модальностей как универсальная общность качеств есть нечто сущее, в чем качества сводятся к чему-то общему и одному. Пустотность образа, в которой проявляется константность в рамках отдельного образа, есть нечто такое в его качествах, в чем они нейтрально смешиваются, делаясь взаимопрозрачными, но в чем они не исчезают. То есть пустотность не есть отсутствие: это не безмодальность как тьма, но нейтрально-модальность как белизна.

Что такое константность модальностей и выводимых из них качеств как нейтрально сочетающая их сущность? Сама возможность этого вопроса обусловлена культурологически, т. к. его предпосылкой является алфавитная система, присущая некоторым языкам. Алфавитная система, в противоположность идеографической, демонстрирует возможность того, что пустотные, беззначные сами по себе элементы слов, т. е. буквы, устойчиво объединяются где-то еще помимо самих слов и образуемого их сочетанием текста, а именно в алфавите – константной совокупности знаков, не образующей никакого слова и текста, т. е. никакого значения, т. е. никакого образа, и присутствующей в самом каждом тексте.

На основании этого культурологического обстоятельства и по аналогии с ним вопрос о константности модальностей может иметь следующий вид: есть ли некая сущность, обуславливающая такую устойчивую структуру (или непосредственно являющаяся ею), которая объединяет качества и свойства сущего вне предметов и явлений, образующих сущее, и которая выражена либо неким элементом, либо (именно как алфавит) некой совокупностью элементов? Иными словами, если предметы и явления как носители свойств и качеств, т. е. образы, составленные из модальностей, подобны словам, состоящим из букв, то нет ли своеобразного константного алфавита модальностей и качеств, не зависящего от самих предметов и явлений, т. е. онтологически не зависящего от образов, в которых конституируются предметы и явления?

Это вопрос о том, что есть чистая общность цвета, формы, запаха, упругости и т. д., не имеющая сама по себе ни запаха, ни цвета, ни формы и, тем не менее, мыслимая как нечто сущее. То есть это вопрос о чистой материи, о чистой густоте. То есть это вопрос физический. Поэтому вопрос о константности есть вопрос о самой физике: не о физике как науке, а о физике как о самой физичности сущего, о чем мы будем говорить, используя этот термин, с целью миновать двузначность термина «физика»[52].

Итак, если общность качеств и модальностей как некая константность подобна алфавиту, то по аналогии с тем, как алфавит обусловлен буквами, константность обусловлена константами, образующими в ней замкнутую устойчивую структуру, выражающую саму ее сущность. Подобно тому, как сущность алфавита – это сама структура букв, константность как сущность это структура констант. Лишь знаком, указывающим на эту структуру как таковую, как сущность, является какая-либо отдельная константа. Поэтому определение, поиск каких-либо констант – это поиск полной их структуры, в которой они образовывали бы некий универсальный алфавит сущего. Поиск этого алфавита есть исторически цель естествознания вообще и, главным образом, физики. Вопрос о константах, образующих конечную, замкнутую структуру как некий алфавит константности, о той или иной константе в составе этой структуры образует физику как естествознание вообще. И здесь ее отличие от чистой натурфилософии, ищущей константность скорее не как структуру, не как алфавит, но именно саму константность как некую единую сущность или, метафорически говоря, некую пра-букву.

Естествознание – это утверждение структуры констант как алфавита модально выраженного опыта. В соответствии с этим естествознание структурно распадается на образуемые вокруг известных и предполагаемых констант субструктуры – науки, разделы, обозначающие соответствующие им субструктуры физичности, – предметы, виды взаимодействия. Так физичность в ее описании становится:
а) физикой как структурной совокупностью механики, электродинамики, оптики, физики частиц; б) химией и т. д. Иными словами, физичность распадается на опыты, определяемые близкими друг другу константами.

Естествознание в его математически необходимом и неизбежном воплощении образует синтаксис констант – их собственную, выведенную из образуемой ими общности, верифицируемую в различных опытах знаковую структуру, судорожно очищенную и ревниво оберегаемую от всего образного. Это синтаксис, в котором константы в виде знаков распадаются на множественности своих разновидностей во множествах опытов и частных предметов. Образ – враг константности, по мнению естествознания, захватившего право на ее исследование. Искомое же основание и заветная для естествознания ее форма – число.

Константность как сущность структуры констант определяется константами. Что есть константа – то есть и сама константность. В физике и математике константа определяется как постоянная, т. е. повторяющаяся величина, т. е. некое повторяющееся соотношение, выраженное числом. Под константой понимается повторение, субстантивируемое некоторым числом, или повторение числом. Повторение числом – это то, что повторяется без подобия, т. е. без образа, повторяется чисто. Чистота повторения и число здесь суть нечто одно. Можно сказать, что число – это чистота повторения. Иными словами, это безподобное, т. е. без-образное и в этом смысле чистое «голое повторение (повторение Одинакового)»[53]. «Пять» в пяти яблоках не подобно «пяти» в пяти пальцах, но именно чисто повторяется в нем, без какой-либо трансформации, как и в чем угодно другом, чего пять.

Определение числа как чистоты повторения мы используем на основании определения числа, данного в математической философии
Б. Рассела, согласно которому число – это нечто, а именно «класс всех классов, которые ему подобны»[54]. При этом подобие классов исключает возможность существования чего-либо, что подобно какому-либо из них не изнутри класса подобия этих классов, но со стороны, извне. Рассел пишет, что ничто вне множества, которым является число, не является подобным чему-либо в этом множестве[55]. Именно этим и обеспечивается чистота числа: его не с чем сравнить, его попросту нечему уподобить. Все, что ему подобно, есть оно само. Что-либо, что не есть оно само, не может быть ему хоть в чем-либо подобным. Иными словами, каждый класс, подобный числу класса, т. е. на этом основании являющийся числом, не подобен чему-либо в чем-либо, кроме как указанному классу на указанном основании. Это и означает, что число есть не подобие, но внеподобное, и в этом смысле сверхподобное, чистое повторение[56].

Итак, можно было бы сказать, что константа – это число, чистое повторение, точнее, чистый знак повторения. Но дело в том, что какое-либо число в частности и числовая система вообще (например десятичная система) сама необходимо обосновывается некоторой константой. То есть не число предшествует константе, но наоборот – константа предшествует числу.

Например, константой является число π. То есть число 3,14… есть повторяющееся соотношение или повторение соотношения длин диаметра и окружности. Само представление о соотношении длин диаметра и окружности содержит некоторую неточность, т. к. длина – это прямой отрезок, т. е. длина присуща в качестве свойства только одной из сторон рассматриваемого соотношения – диаметру. Иными словами, в самом представлении константы π применяется понятие свойства, присущего одному из элементов, сразу к обоим элементам. Это все равно, что говорить о кривизне диаметра. Когда говорится «длина окружности», здесь имеется уже не окружность, а прямая линия – распрямленная окружность, если следовать строго тому, как мыслится окружность в момент соотнесения ее длины с длиной диаметра. Это неразличение, не значимое математически и прагматически, но значи