Обольщение на выбор

ОЧЕРКИ СОВРЕМЕННОГО ИНДИВИДУАЛИЗМА

BtiJ

Жиль Липовецки родился в 1944 г. Он — профессор фи­лософии в Гренобле. «Эра пустоты» — его первая работа. В 1987 г. в издательстве «Галлимар» вышла другая — «Империя эфемерного. Мода и ее судьба в модернистском обществе». В этой книге, развивая свои мысли об обольщении, недолго­вечности и маргинальном дифференцировании в демократи­ческом обществе, автор отмечает, что «заданная мода» могла бы стать инструментом консолидации либерального общества, своеобразным способом распространения знаний и динамики модернизма. В 1992 г. в том же издательстве вышла его рабо­та «Закат долга. Либеральная этика нового демократического времени». В ней он размышляет над тем, что возрождение «ценностей», заложенных в чувстве ответственности, которое забрезжило над нашей эпохой, никак не может скрыть того факта, что мы не видим «возвращения к традиционной мора­ли» — ригористической и категорической — что возникла не­известная прежде культура, которая в большей степени пропа­гандирует идеи благосостояния, чем самые возвышенные ус­тремления к идеалу. Отныне печать этики можно обнаружить повсюду, а призыв к самопожертвованию — нигде.

В 1997 г. вышла в свет его книга «Третья жена. Постоянство и революция женского начала». В этой работе автор размышля­ет над существом издревле важного вопроса — женственно­сти — с передовых позиций постмодернизма. Вопроса, кото­рый свидетельствует, что демократический процесс в своем развитии не только не порвал с историческим прошлым, но и не дошел до своего конца.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Материалы, которые здесь помещены, в той или иной степени объединены общей темой. Это корен­ные изменения в обществе, в его нравах и в современ­ном человеке, живущем в эпоху массового потребления; возникновение совершенно нового способа социали­зации и индивидуализации, радикально отличающего­ся от того, что существовал в XVII и XVIII веках. Цель настоящей работы — раскрыть суть этого процесса изменений, учитывая при этом, что мир предметов, образов, информации и гедонистические, либераль­ные и психологические ценности, связанные с нею, привели одновременно с новой формой контроля за поступками индивида к ранее невиданному разнооб­разию жизни, непрерывным изменениям в частной сфере, религиозных воззрениях и роли личности, иначе говоря — к появлению новой фазы в истории западного индивидуализма. Освободиться от револю­ционной эсхатологии удалось, лишь осуществляя пер­манентную революцию в повседневной жизни и в самом индивиде: это и повсеместная приватизация, и эрозия социального самосознания, и идеологическое и политическое недовольство, и ускоренная дестабили­зация личности. Мы переживаем вторую индивидуа­листическую революцию.

Дальнейшие исследования определяются централь­ной идеей: развитие передовых демократических об­ществ можно понять в свете новой логики, которую мы здесь обозначаем, как процесс персонализации • который коренным образом видоизменяет все секто­ры общественной жизни. Несомненно, не все они пре­образуются в одной и той же степени и одинаковым ооразом, и мы понимаем ограниченность теорий, кото­рые пытаются объяснить социум, исходя из простого принципа. Ясно, что общество порождает множество специфических критериев. Во всяком случае, если мы до сих пор придерживались однородной схемы, то не столько затем, чтобы сделать моментальный снимок сколько с целью обозначить направления преобразо­вания, преобладающую тенденцию определять природу общественных институтов, образ жизни, устремления и, наконец, характер индивидов. Процесс персонали­зации начинается со сравнительной и исторической перспективы, намечает направляющую линию, чувст­во нового, тип организации и социального контроля который освобождает от дисциплинарного условно-революционного порядка, преобладавшего до 50-х годов нашего века. Разрыв с начальной фазой совре­менного Демократически-дисциплинарного, универ­сально ригористического, принудительно идеологи­ческого общества - таков смысл персонализации. Мы

^{e> ОТКОТО}Р°^Г° образовано понятие «персонализа-п^{К0М ЯЗЫКе ИМееТ HeCKO}^o значений. Первое ^{РУССКОМ}У ^пеР^сона ~ ^ловек, лицо, особа и все свя- ^ИЯ« ^В° ^ВТ°^{РОМ зн}^нии persome - никто.

жн!™„л ^обР^азом\' «персоналязация» - это не только

мХ«^^{УаЛЙЗаЦИЯ}\' ^{ИЛИ п}Р^{еломлен}ие разного рода ценностей через ниГ* „ ^РИЯТИС °^{ТАельной} Аичности,-но и опустошение, превраще-важен IT? ^{ИСЧезНовение}- Этот смысл термина исключено

^ГниГГ ^П°^{ЗИЦИИ Ж}- Л¹™»™ и всей системы его рассуждении. — Примеч. ред.

видим, насколько неубедительно сводить ее к страте­гии перераспределения капитала, пусть даже с челове­ческим лицом. Когда какой-то процесс одновременно вовлекает в синхронное движение целую систему, не следует питать иллюзий, что удастся свести его к ло­кальной инструментальной функции, даже если допу­стить, что он позволит эффективно способствовать воспроизводству или увеличению прибавочной стои­мости. Выдвигаемая гипотеза заключается в ином: про­исходит глобальная переоценка социальных ценно­стей, историческое явление, напоминающее то, что Касториадис называет «центральным воображаемым значением», синергическим сочетанием социальных институтов и значений, акций и ценностей, начало которому было положено в двадцатые годы. Лишь ху­дожники и психоаналитики за несколько десятков лет до его возникновения предвосхитили это явление, вли­яние которого не переставало усиливаться с окончани­ем второй мировой войны.

Отрицательная сторона его состоит в том, что про­цесс персонализации обусловливает ломку дисципли­нарной социализации; положительная — в том, что он соответствует устройству гибкого общества, осно­ванного на информации и поощрении потребностей индивида, культе секса и учете «человеческих факто­ров», на естественности, душевности и юморе. Таким образом, происходит процесс персонализации, новый способ организации и ориентации общества, новый способ управления событиями — уже не посредством тирании деталей, а при минимуме строгости и макси­муме желания, при минимуме принуждения и макси­муме понимания, насколько это возможно. Отныне общественные институты ориентируются на мотива­ции и желания. Процесс персонализации поощряет участие в нем, регулирует досуг и развлечения, что свидетельствует о все той же тенденции к гуманиза-ции, диверсификации, психологизации обществен­ных отношений. На смену авторитарной и механической муштре пришел «гомеопатический» и «кибернетиче­ский» режим; вместо администрирования — выбо­рочное, по собственному усмотрению, программиро­вание. Необычные процедуры неотделимы от конечных целей и социальных обычаев: это гедонистические ценности, уважение инакомыслия, свобода личности, раскованность, юмор и искренность, психологизм, свобода мнений, — разве это не появление нового смысла понятия «самостоятельность», оставляющего далеко позади тот идеал, который создал себе автори­тарный демократический век? До недавнего времени логика политической, производственной, моральной, школьной, больничной жизни заключалась в том, что­бы погрузить индивида в единообразие правил, чтобы насколько возможно устранять всякие предпочте­ния и особенности единообразного всеобщего зако­на, будь то «всеобщая воля», правила общежития, моральный императив, подчинение и самоотрече­ние — требования революционной партии: все про­исходило так, словно индивидуальные ценности мог­ли возникнуть лишь в рамках, обозначенных систе­мами, определяющими организацию и направление, решительно пресекая органически присущую им не­определенность. Исчез мнимый ригоризм свободы, уступив место новым ценностям, нацеленным на сво­бодное развитие интимных сторон личности, закон­ность удовольствий, признание своеобразных потреб­ностей, подстраивание социальных институтов под потребности людей.

return false">ссылка скрыта

Идеал подчинения личности рациональным кол­лективным правилам рассыпался в прах; процесс пер-сонализации обеспечил в широких масштабах фунда­ментальную ценность — ценность индивидуального развития, признания субъективного своеобразия, не-повторимости личности, независимо от новых форм контроля и гомогенизации, которые осуществляют­ся одновременно. Несомненно, право индивида быть самим собой, наслаждаться всеми радостями бытия неотделимо от общества, которое возвело свобод­ную личность в ранг высшей ценности. Разве это не характерное проявление индивидуалистической идеологии? Однако именно преобразование стиля жизни, связанное с революцией потребления, обусло­вило это развитие прав и желаний личности, этот пересмотр иерархии индивидуальных ценностей. Налицо шаг вперед индивидуалистической логики: право на свободу, теоретически не имеющее границ, но ограниченное экономикой, политикой, наукой, отражается на нравах и повседневности общества. Жить свободно, не подвергаясь принуждениям, от начала до конца выбирать свой способ сущест­вования — никакой другой факт общественной и культурной жизни не является более значитель­ным событием в глазах современников. Это пре­дел устремлений, наиболее законное право чело­века.

Процесс персонализации — это глобальная страте­гия, всеобщее изменение в условиях и желаниях об­щества. В любом случае стоит отметить два его аспек­та. Первая, «собственная» (или оперативная) сторона подразумевает систему не поддающихся определе­нию, нестандартных механизмов — запрограммиро­ванные потребности, выработанные властными струк­турами, которые систематически принуждают крити­ков правого, а в особенности левого толка обличать, порой ставя себя в смешное положение, осуждать все­общую обусловленность, благоустроенный и «тотали­тарный» ад affluent society.¹ Второй аспект процесса —

¹ Общество изобилия — англ.

«дикий» (или «параллельный», как можно было бы его назвать) — результат стремления к самостоятельности и обособленности со стороны групп и индивидов. Это неофеминизм, свобода нравов и сексуальной ориен­тации, притязаний региональных и языковых мень­шинств, «пси»-технологии, стремление к самовыраже­нию и развитию своего «Я», «альтернативные» движения. И повсюду социальные и индивидуальные действия обусловливаются поисками своей идентичности, а не универсальности. Налицо два полюса, несомненно об­ладающие спецификой и тем не менее не позволяю­щие отрешиться от дисциплинарного общества; при этом утверждается и применяется принцип уникаль­ности личности.

Процесс персонализации возник в недрах дисцип­линарного мира, и, таким образом, заканчивающийся век характеризуется сочетанием в нем двух разных логик. Все более заметное включение многих сфер социальной жизни в процесс персонализации и сопут­ствующий ему отход от дисциплинарного процесса — вот что указывает на постмодернистское общество, иначе говоря, общество, обобщающее одну из тенден­ций модернистского, первоначально выражавшего взгляды меньшинства. Постмодернистское общест­во — это, так сказать, исторический поворот в задачах и условиях настоящей социализации под эгидой от­крытых и множественных факторов; то есть, гедони­стический и персонифицированный индивидуализм узаконен и более не встречает никакого сопротивления; другими словами, прошла эпоха революций, сканда­лов, надежд на будущее — неотъемлемая часть модер­низма. Постмодернистское общество — это общество, где царствует всеобщее равнодушие, где преобладает ощущение, что мы повторяем зады и топчемся на месте, где личная независимость — это нечто само собой разумеющееся, где новое воспринимается как

старое; а новшество — как нечто банальное; где к бу­дущему больше не относятся как к неотвратимому прогрессу. Современное общество было победонос­ным обществом тех, кто верил в будущее, в науку и технику; оно возникло, порвав с сословной иерархией и сакральным превосходством, с традициями и особой одаренностью во имя общей идеи, разума и револю­ции. Это время уходит в небытие у нас на глазах. Отчасти вопреки этим футуристическим принципам возникает наше общество — постмодернистское, жаждущее самобытности, разнообразия, консерва­тивности, раскованности, немедленного удовлетворе­ния собственных амбиций; чувство собственной без­опасности и вера в будущее испаряются; никто больше не верит в светлое завтра революции и прогресс. От­ныне каждый желает жить сию же минуту, здесь и сейчас, оставаясь молодым и не желая больше выковы­вать из себя нового человека. В этом смысле постмо­дернистское общество означает сжатие общественно­го и индивидуального времени, при этом все в боль­шей мере возникает необходимость прогнозировать и организовывать коллективное время, все больше тор­мозящая модернистские устремления к будущему, на­лицо разочарование и монотонность новизны, усталость общества, сумевшего апатией нейтрализовать то, что его создает — перемены. Важные оси современно­сти — революция, дисциплина, секуляризация, аван­гард — упразднены благодаря гедонистической персо­нализации; с технологическим и научным оптимизмом покончено, так как многочисленные открытия приво­дят к гонке вооружений, уничтожению окружающей среды, усугубляющемуся одиночеству людей; никакая политическая идеология более не в состоянии воспла­менить толпы; постмодернистское общество больше не имеет ни идолов, ни запретов; у него нет ни вели­чественных образов, в которых оно видит себя, ни исторических замыслов, которые мобилизуют массы. Отныне нами правит пустота, однако такая пустота, которая не является ни трагической, ни апокалипти­ческой.

Какую же ошибку мы совершили, скоропалительно возвестив о конце общества потребления, между тем как очевидно, что процесс персонализации не прекра­щает расширять его границы. Нынешнее падение спроса, энергетический кризис, озабоченность про­блемами экологии — все это отнюдь не предвещает конца эпохи потребления: мы обречены потреблять, пусть даже иначе, чем прежде — нам во все большем количестве нужны вещи, информация, занятия спор­том, путешествия, образование и все, что с ним связа­но, музыка и медицинские услуги. Вот каково постмо­дернистское общество: оно не вне потребления, оно его апофеоз, его продолжение в частной сфере, вплоть до существующего и будущего образа нашего «эго», призванного познать судьбу ускоренного обветшания, мобильности, дестабилизации. Являясь результатом потребления в силу собственного существования при посредстве многочисленных средств массовой инфор­мации, развлечений, соответствующих технических средств, процесс персонализации обусловливает пус­тоту в красках, экзистенциалистское колебание при изобилии моделей и благодаря изобилию, которому сопутствуют добросердечность, экологизм, психоло­гизм. Точнее, мы находимся во второй фазе общества потребления, «прохладного», уже не «горячего», по­скольку потребление переварило критику изобилия. По существу, мы покончили с преклонением перед American way of life («американским образом жизни») с его сверкающими хромом лимузинами, знаменитыми звездами и мечтами о Голливуде; остался в прошлом бунт битников, скандалы вокруг авангарда; на смену пришла постмодернистская культура, которую можно определить по следующим признакам: поиск качества жизни, себялюбие, грубая чувственность, неудовлет­воренность великими учениями, культ соучастия и са­мовыражения, мода на ретро, реабилитация местного, регионального элемента, определенных верований и традиционной практики. Уж не закат ли это былой всеядности? Конечно, если мы не упустим из виду тот факт, что эти явления в равной степени возникают в результате персонализации, а также стратегий, на­правленных на разрушение монолитного модернизма, гигантизма, централизма, жестких идеологий, аван­гарда. Ни к чему противопоставлять эру «пассивного» потребления так называемым постмодернистским те­чениям — творческим, экологическим, возрожденче­ским; в совокупности они разрушают современную жесткую эру ради большей гибкости, многообразия, частного выбора, ради развития принципа индивиду­альных особенностей. Постмодернистский разрыв происходит не благодаря тому или другому конкретно­му эффекту культурного или художественного свойст­ва, а благодаря историческому преобладанию процесса персонализации вместе с реструктуризацией всего об­щества в соответствии с его собственными законами. Постмодернистская культура представляет собой своего рода надстройку общества, исходящую из еди­нообразной и дирижистской организации, которая перетасовывает современные ценности, восхваляет прошлое и традиции, возвращает ценность местного колорита и простой жизни, перечеркивает преиму­щественное значение централизующего начала, раз­мывает критерии истины и искусства, узаконивает са­моопределение личности в соответствии с ценностями персонализированного общества, где главное — это быть собой, где отныне все имеет право гражданства и общественного признания, где больше ничто не впра­ве надолго утверждать себя, прибегая к повелитель-ным интонациям. Впредь могут сосуществовать все мнения, все уровни знания, не вступая между собой в противоречия и конфликты. Постмодернистская куль­тура децентрализована и причудлива, материалистич­на и психологична, порнографична и скромна, в ней новаторство и ретроградство, она ориентирована на потребление и экологична, замысловата и непосредст­венна, зрелищна и созидательна.

Наверняка ни одной из этих тенденций будущее не принадлежит; наоборот, будет развиваться дуалисти­ческая логика при неярко выраженном противоречии. Цель такого раскола не оставляет никаких сомнений: наряду с другими явлениями постмодернистская куль­тура является показателем роста индивидуализма, по­скольку, разнообразя возможности выбора, уничто­жая ограничительные столбы, развивая односторон­ние направления и высшие ценности модернизма, она становится персонализированной, то есть такой куль­турой, которая позволяет песчинке общества освобо­диться от дисциплинарно-революционных мер.

Неверно полагать, что мы находимся во власти чувств и над нами не властвуют никакие законы; в постмодернистскую эпоху сохраняется кардинальная ценность, не подлежащая обсуждению и многократно демонстрируемая: в частности, гораздо чаще утверж­дается ценность личности и ее право быть свободной в той же мере, в какой методы социального контроля предлагают более сложные и «гуманные» механизмы. Однако если процесс персонализации действительно нарушит целостность исторической схемы, он тем не менее будет развиваться и в других направлениях, су­ществовавших в течение многих столетий ради созда­ния демократическо-индивидуалистического совре­менного общества. Прерывая процесс в одном месте, продолжая его в другом, постмодернистское общество, по идее, означает одно: после затухания одной фазы

возникает другая, и все они соединены более сложны­ми, чем это можно себе представить, связями с наши­ми политическими и идеологическими основами.

Если есть необходимость обратиться к схеме персо­нализации, то отметим, что она не вовлекает исключи­тельно новые мягкие технологии контроля, но подра­зумевает и влияние этого процесса на самого индиви­да. Приперсонализации индивид проходит стадию aggiornamento.¹ Нарциссизм, как его здесь называют по примеруамериканских социологов, — это следст­вие и проявление в миниатюре персонализации, сим­вол перехода от «ограниченного» индивидуализма к «тотальному». Какой другой образ лучше соответству­ет этой форме индивидуализации и превращению ее в психологически дестабилизированную и терпимую чувствительность, опирающуюся на эмоциональную реализацию самого себя, жадно стремящегося к моло­дости, спорту, ритму, больше жаждущего благополу­чия, даже больше успеха в интимной жизни? Какой иной образ может с такой силой выразить энергичный напор индивидуализма, вызванный процессом персо­нализации? Какой иной образ способен лучше про­иллюстрировать нынешнюю ситуацию, когда главный социальный феномен состоит уже не в принадлежно­сти к тому или иному классу или в антагонизме клас­сов, а в рассредоточении социальных элементов? В на­стоящее время индивидуалистические желания нам лучше объясняют ситуацию, чем интересы классов, а частная жизнь разоблачает капитализм в большей ме­ре, чем производственные отношения; гедонизм и пси­хологизм содержат в себе больше смысла, чем про­граммы и формы коллективных действий, даже самые современные (борьба с распространением ядерного оружия, региональные движения и т. д.); концепция

Пауза — итал.

нарциссизма — это отклик на кульминацию частной сферы.

Позволим себе сделать ряд уточнений и развить вопрос, который уже вызывал недоразумения. Вопре­ки тому, что могут где-то написать, нарциссизм не связан с политическими разногласиями, он скорее обусловлен разрядкой политических и идеологиче­ских противоречий и абсолютизации субъективных взглядов. Вспомним виндсерфинг, роликовые коньки, дельтаплан. Постмодернистское общество — это об­щество скольжения; этот спортивный термин точнее обозначает то состояние, когда понятие res publica¹ не имеет под собой никакой прочной основы, никакой устойчивой эмоциональной подоплеки. В настоящее время узловые вопросы, касающиеся коллективной жизни, ожидает та же участь, что и шлягеры хит-па­радов; все вершины сглаживаются, все сходит на нет из-за равнодушия. Именно это забвение кумиров, внедрение технических новшеств, улучшающих не­когда колоссальные достижения мастеров, характе­ризует нарциссизм, а не мнимое предпочтительное положение индивида, целиком оторванного от соци­альной среды и спрятавшегося в своей солипсиче­ской раковине. Нарциссизм обретет свой подлинный смысл лишь в масштабах истории; по существу, он совпадает с тенденцией, заключающейся в том, что у отдельных индивидов ослабляется эмоциональный за­ряд, когда они оказываются в общественном прост­ранстве или трансцендентных сферах, и, соответст­венно, возрастают приоритеты частной сферы. Нар­циссизм неотделим от этой исторической тенденции к эмоциональному сдвигу: выравнивание/понижение высших иерархий, гипертрофирование «Я»; и все это, разумеется, может быть выражено в большей или

Общее дело — лат.

меньшей степени, в зависимости от обстоятельств; однако в конечном счете этот процесс представляется всем совершенно необратимым, потому что он ведет к вековой цели демократического общества. Под вли­янием всепроникающих, доброжелательных, невиди­мых сил эти «слабые», иначе говоря, неустойчивые, лишенные убеждений люди становятся все более внимательными к самим себе, и пророчество Токви-ля¹ сбывается на примере постмодернистского нар­циссизма.

Поскольку нарциссизм невозможно приписать строгой деполитизации, он в той же мере неотделим от своего рода пристрастности, о чем свидетельствует возникновение множества ассоциаций, групп поддерж­ки и взаимопомощи. Окончательный портрет индиви­дуализации определяется не социальной самобыт­ностью и независимостью, а разнообразием связей и контактов с коллективами с узкими интересами. Это могут быть объединения вдов, родителей, гомосексу­алистов, алкоголиков, матерей-лесбиянок, обжор. Не­обходимо заменить нарцисса в сложной системе вза­имоотношений: это будет солидарность микрогруппы, доброжелательное участие и воодушевление, «ситуа­ционные сети»; такое положение не противоречит гипотезе нарциссизма, а наоборот, подтверждает существующую тенденцию. Поскольку замечательная

¹ Токвиль (Toqueville) Алексис (1805—1859) — французский по­литический мыслитель, историк, социолог, политический деятель, министр иностранных дел Франции (1848). Основные работы: «Де­мократия в Америке» (1835—1840), «Старый режим и революция» (1856). Идеи Токвиля были заново открыты в середине XX в. и оказали влияние на современных философов. Токвиль полагал, что основным содержанием происходящих глобальных перемен являет­ся индивидуализация общества, ослабление власти авторитетов и групп, размывание социальных барьеров, рационализация мыш­ления, приватизация личной жизни, ослабление ответственности перед обществом. — Примеч. ред.

сторона феномена заключается, с одной стороны, в уменьшении всеобщих задач по сравнению с воинст­вующей идеологией и политикой недавнего прошло­го, а с другой стороны — в желании оказаться среди лиц, занятых в данную минуту и в данных обстоятель­ствах тем же, что и вы сами. Пример коллективного нарциссизма: люди собираются вместе потому, что они похожи друг на друга, потому что их волнуют одни и те же житейские заботы. Нарциссы характе­ризуются не только гедонистическим самопоглоще­нием, но также потребностью группироваться с «ана­логичными» созданиями, чтобы почувствовать свою полезность, требовать дополнительных прав, ощу­щать себя свободными решать свои интимные про­блемы посредством «контакта», «пережитого», вы­ступления от первого лица: это ассоциативная жизнь, инструмент «пси». Нарциссизм находит образец для подражания в психологизации общественного начала, политики, общественной сцены в целом, субъективи-зации всех видов деятельности, которые некогда были неперсонализированными или объективными. Семья и некоторые организации уже сегодня являют­ся средствами самовыражения, политическими и тера­певтическими технологиями; мы далеки от монадоло-гической эстетики; неонарциссизм является популяр­ной версией «пси».

Модернистская эпоха связана с проблемами произ­водства и революции; постмодернистский век — с по­требностью в информации и самовыражении. Говорят, что человек выражает себя в работе, в «контактах», в спорте, в развлечениях; доказательством служит то, что не существует ни одного вида деятельности, кото­рую нельзя было бы назвать «культурной». Это уже не идеологический спор, это массовое увлечение, по­следним всплеском которого является появление не­обычайно большого количества независимых радио-

станций. Теперь все мы стали диск-жокеями, презен­таторами и аниматорами: включите радио или телеви­зор, и вас захватит поток музыки, рубленых фраз, интервью, доверительных бесед; «выступлений», по­священных вопросам культуры, региона, той или иной местности, квартала, школы, определенной группы людей. Налицо буквально беспрецедентная демокра­тизация: каждого призывают позвонить на коммута­тор, каждый хочет поделиться своим интимным опы­том, каждый желает стать диктором, желает быть ус­лышанным. Но происходит совсем как с граффити на стенах школы или в многочисленных художественных ателье: чем больше люди стараются выражать себя, тем меньше смысла мы находим в их выражениях; чем больше они стремятся к субъективности, тем нагляд­ней анонимность и пустота. Самое парадоксальное в том, что никто, по существу, не заинтересован в этом изобилии выражений, за небольшим исключением₍ которым нельзя пренебречь: это диктор или тот же автор. Это и есть нарциссизм, выражение на все слу­чаи жизни; первичность акта связи относительно ха­рактера сообщения, безразличное отношение к его со­держанию, «игровое» поглощение смысла; сообщение, не имеющее ни цели, ни слушателей; автор сообще­ния, ставший его же главным слушателем. В результа­те — изобилие спектаклей, выставок, интервью; слова, не имеющие ни для кого никакого значения и которые даже не разряжают обстановку; речь идет совсем о другом — о возможности и желании, независимо от характера «послания», о праве и желании нарцисса высказываться — ни о чем ради самого себя, зато ус­лышать свои слова, усиленные средствами массовой информации. Сообщение ради сообщения, самовыра­жение ради того лишь, чтобы выразить самого себя и убедиться, что тебя слушает хотя бы микроаудитория; в этом случае, впрочем, как и в других, нарциссизм потворствует постмодернистской десубстанциализа-ции, логике пустоты.¹

¹ Все тексты, составляющие эту работу, за исключением «Мо­дернизм и постмодернизм» и «Дикая жестокость, современная жес­токость», были опубликованы в журналах.

«Обольщение non-stop» и «Равнодушие в чистом виде» появи­лись в Traverses, соответственно в № 17 (1979) и 19 (1980).

«Нарцисс или стратегия пустоты» и «Юмористическое общест­во» были напечатаны в Le Debat, соответственно в № 5 (1980) и 10 (1981). Отрывки из статьи «Модернизм и постмодернизм» были собраны воедино и напечатаны также в Le Debat (№ 21, 1982) под названием «Современное искусство и демократический индивидуа­лизм». Считаю своим долгом выразить особую признательность Марселю Гоше за его советы и библиографические справки, кото­рые он мне любезно предоставил.

Все тексты в известной мере видоизменены и дополнены с целью включения их в настоящее издание.

ГЛАВА I ОБОЛЬЩЕНИЕ NON-STOP¹

Как определить эту мертвую зыбь, характерную для нашего времени, когда повсюду контакты заменя­ют принуждение, наслаждение — запрет, конкрет­ность — безликость, ответственность — овеществле­ние, когда везде наблюдаются тенденции к созданию обстановки близости, ритма, участливости, свободной от предписаний закона? Музыка, информация, посту­пающая к нам круглые сутки, любезные организато­ры, дружба по первому зову. Даже полиция старается приукрасить свой привычный образ, открывает двери комиссариатов, вступает в объяснения с обывателями, в то время как армия занимается гражданскими зада­чами. «Дальнобойщики-симпатяги», почему бы то же самое не сказать о солдатах? Постиндустриальному обществу дали название общества услуг, но скажем прямо: именно свободные услуги до самых основ со­трясают старые порядки, когда ходили по струнке; причем происходит это не благодаря революционным силам, а благодаря сладостным волнам обольщения. Не будучи строго очерченным рамками личностных отношений, обольщение стало повсеместным и стре­мится регулировать потребление, организации, ин­формацию, образование, нравы. Отныне вся жизнь

¹ Без перерыва — англ.

2 Жиль Липовецки

_______

общества находится под диктатом новой стратегии, ломающей производственные отношения ради апофе­оза отношений обольщения.

Обольщение на выбор

В определение «спектакль» теоретики включили общее описание понятия «обольщение». Правда, по мнению Ж. Дебора, спектакль означает «занятие, ко­торому посвящена основная часть времени, прожито­го вне рамок современного производства». Освобож­денное из «гетто» надстройки и идеологии, обольще­ние является преобладающим началом в социальных отношениях, глобальным принципом организации в обществе изобилия. Во всяком случае, столь высокая оценка обольщения в век потребления вскоре оказа­лась неточной. В результате спектакль превращает ре­альность в ложное изображение, расширяет сферу от­чуждения и экспроприации. «Новая сила обмана», «материализованная идеология», «поддельное удо­влетворение», спектакль — вопреки или благодаря его радикальности — не отрешился от категорий револю­ционной эры (отчуждение и его другая ипостась, то­тальный человек, «хозяин без раба»), которые в насто­ящее время незаметно сходят на нет в условиях товар­ного производства. Соблазняя, обманывая внешней привлекательностью, революционная мысль, даже бу­дучи падкой до всего нового, всегда нуждалась в том, чтобы локализовать отрицательное обольщение и до­стичь противоположной цели: придаток революцион­но-дисциплинарного периода, теория спектакля легла в основу вечной версии обольщения, уловки, мисти­фикации и отчуждения сознания.

Несомненно, с миром потребления нужно расста­ваться. При изобилии предметов роскоши, изображе-ний и услуг, при гедонизме, который оно порождает, в атмосфере эйфории соблазна и доступности общество потребления демонстрирует размах стратегии оболь­щения. А между тем оно не сводится лишь к зрелищу накопления; скорее, оно отождествляется с богатст­вом выбора, который делает возможным это изобилие при свободе действий индивидов, погруженных в про­зрачный, открытый мир, предлагающий все новые ва­рианты обольщения и их комбинации в соответствии с запросами людей. Причем мы находимся лишь в самом начале эпохи, логика развития которой будет неиз­бежно развиваться по мере того, как технологии и рынок будут предлагать публике все более широкий выбор благ и услуг. В отдельных районах США кабель­ное ТВ предлагает до восьмидесяти специализирован­ных каналов, не считая программ «по требованию зри­телей»; судя по расчетам, через 6—7 лет, чтобы удов­летворить потребности публики, понадобится около полутора сот каналов. Уже сейчас self-service,¹ оплата товаров и услуг с помощью пластиковой карты указы­вают на общую модель жизни в современном общест­ве, на которое низвергается головокружительный по­ток информации, изобилие товаров, выставленных в торговых центрах и супермаркетах, выпустивших свои щупальца, в магазинах или специализированных рес­торанах. Таково постмодернистское общество, харак­теризующееся глобальной тенденцией к сокращению авторитарных, жестких отношений и в то же время к расширению индивидуальности выбора, к большему разнообразию, к выработке «независимых программ»; уже сейчас в спорте, в «пси»-технологиях, туризме, в отрицающей ограничения моде, в человеческих отно­шениях обольщение не имеет ничего общего с обман­чивым изображением и отчуждением сознания; оно

¹ Самообслуживание — англ.

■т

представляет собой то, что устраивает наш мир и пре­ображает в соответствии с систематическим процес­сом персонализации, работа которого, по существу, со­стоит в том, чтобы увеличивать и разнообразить пред­ложения, давать больше, чтобы все принимали новые решения; заменить свободным выбором насильствен­ное единообразие, многообразием — однородность, исполнением желаний — суровость нравов. Обольще­ние вносит в наш мир краски, экзотические надежды, «пси», музыку и создает обстановку, в которой каж­дый имеет возможность по собственному усмотрению определить условия своего существования. «Незави­симость — это черта характера, это также способ пу­тешествовать соразмерно с вашим ритмом, согласно вашим желаниям; придумывайте же ваше путешест­вие. Маршруты, перечисленные в наших Globe-trot­ters,¹ представляют собой лишь предложения, которые можно комбинировать, а также варьировать с учетом ваших пожеланий». Эта строка из рекламного буклета выражает суть постмодернистского общества — об­щества открытого, плюралистического, учитывающе­го желания индивидов и увеличивающего свободу их выбора. Жизнь без категорических императивов, жизнь-kit,² которую можно строить согласно индиви­дуальным устремлениям, видоизменяющая жизнь, со­ответствующая веку комбинаций, вариантов, незави­симых формул, которые становятся возможными бла­годаря бесконечному разнообразию выбора, — она тоже воздействует на обольщение. Обольщение в том смысле, в каком с персонализацией устраняются жест­кие ограничительные рамки, действует исподволь, играя на руку отдельной личности, ее благосостоянию, ее свободе, ее частному интересу.

¹ Путеводитель — англ.

² Напоминающая детский конструктор

-англ.

Процесс персонализации, правда, еще робко, начал видоизменять порядок производства. Можно с уверен­ностью утверждать, что вопреки происходящей техно­логической революции мир труда оказывает наиболее упорное сопротивление логике обольщения. Тем не менее, и в этом проявляется тенденция к персонализа­ции. Еще в своей работе «Толпа одиноких» Рисмен отме­тил этот факт, указывая, что на смену функциональ­ной и механической дисциплинарной обстановке мало-помалу приходит персонализация трудовых от­ношений и услуг. Более того, мы наблюдаем рост числа техников в области связи и психотерапевтов, участву­ющих в бизнесе. Разрушаются перегородки между ка­бинетами, люди работают в открытом пространстве; повсюду призывают к согласованной и дружной рабо­те. То здесь, то там, зачастую в рамках эксперимента, предпринимаются попытки гуманизировать и реорга­низовать физический труд: ставятся более высокие цели, повышается материальная заинтересованность, создаются автономные рабочие группы. Электронная технология будущего, размах службы информации — все это предполагает развитие условий труда по таким сценариям: разукрупнение предприятий, увеличение объема работы на дому, компьютеризация быта. Уже сегодня имеет место постепенное улучшение рабочего расписания: подвижный график работы или работа на выбор, а также работа с перерывами. Помимо своеоб­разия такого рода механизмов, вырисовывается та же тенденция, характеризующая процесс персонализа­ции: уменьшение жесткости организации, замена гиб­кими механизмами стандартных громоздких элемен­тов, преимущественное использование связи путем личных отношений вместо принуждения.

Этот процесс охватывает новые области жизни и открывает новые горизонты, которые нам еще трудно себе представить даже при наличии новейших техно-

\'■

логий на базе микропроцессоров и интегральных схем. При обучении уже сейчас применяются самостоятель­ные работы, системы на выбор, индивидуальные ра­бочие программы и автоматическое обеспечение с по­мощью персонального компьютера; в более или менее близком будущем во главу утла будет поставлен диалог с клавиатурой; автоматическая выдача данных, персо­нальные манипулирования информацией. СМИ в на­стоящее время претерпевают реорганизацию в том же направлении; помимо кабельных сетей, независимых радиостанций возникают «интерактивные» системы: мы наблюдаем бурный рост видеопродукции, появле­ние видеомагнитофона и видеокассет, воплощающих доступ к информации, к видеоряду. Компьютерные игры и тысячи программ увеличивают и приватизиру­ют в большой степени игровые и интерактивные воз­можности (можно предполагать, что вскоре каждое четвертое американское жилище будет оснащено ви­деоиграми). Микроинформатика и целое созвездие видео означают новую волну обольщения, новое на­правление ускоренной индивидуализации потребителей, пришедшее вслед за героической эпохой автомобиля, кинематографа и кухонного комбайна. «My computer likes me».¹ He следует обманываться: видеотехническое обольщение относится не только к действенной магии новых технологий, оно глубоко гнездится в преиму­ществе, которое дает индивидуальная, дисконтирован­ная автономия, в получаемой каждым возможности стать хозяином своего времени, в меньшей степени ограниченного нормами громоздких организаций. Обольщение, происходящее при этом, касается конк­ретной личности.

В настоящее время все сферы жизни все быстрее вовлекаются в многообразный процесс персонализа-

¹ Я нравлюсь моему компьютеру — англ.

ции. Если говорить о психотерапевтическом аспекте, то появились новые технологии (щадящие анализы, «первобытный крик», биоэнергетика), способствую­щие психоаналитической персонализации, которая считается чересчур мудреной; отдается предпочтение быстрым способам лечения, групповым «гуманным» методам терапии; непосредственному освобождению чувства, эмоций, телесной энергии: обольщение охва­тывает все полюса, начиная от software¹ и кончая «при­митивным» удовлетворением. Аналогичную эволю­цию претерпевает и медицина: иглоукалывание, визу­ализация внутренних органов человека, траволечение, биологическая обратная связь, гомеопатия, «щадя­щая» терапия, проповедующая необходимость лечить пациента, а не болезнь, «холистическая» забота паци­ента о собственном здоровье, исследования менталь­ного тела вопреки устоявшейся лечебной практике; больной отныне не должен относиться к собственному состоянию пассивно, он ответствен за свое здоровье, за свои защитные системы благодаря возможностям его психической автономии. В спорте перестают де­лать упор на временные показатели, на личные встре­чи, на состязания, предпочитая обходиться без трене­ров, отдаваться чувству полета, вниманию к собствен­ному телу (бег трусцой, виндсерфинг, аэробика и т. д.); спорт изменяет свой характер, оказывая психологи­ческое воздействие на организм, учитывая самосозна­ние человека и его пристрастие к индивидуальным ритмам.

Логика персонализации равным образом коснулась нравов. Дух времени — в разнообразии, фантазии, раскованности; стандартное, вычурное перестает быть хорошим тоном. Культ непосредственности и «пси»-

¹ Программное обеспечение — англ.

культура способствуют тому, чтобы человек становил­ся «в большей степени» самим собой, чтобы он «чувст­вовал», анализируя себя, освобождался от заданных ролей и «комплексов». Постмодернистская культу­ра — это культура feeling¹ и индивидуальной раскре­пощенности, вне зависимости от возраста и пола. Об­разование, которое прежде было авторитарным, стало в высхлей степени либеральным, в соответствии с по­ложением детей и подростков; повсюду волна гедониз­ма способствует использованию свободного времени, поощряет самосовершенствование без ограничений и разнообразит досуг. Обольщение — это логика, кото­рая пробивает себе дорогу, которая больше ничего не щадит и при этом осуществляет постепенную, толе­рантную социализацию, цель которой — персонализи­ровать и психологизировать человека.

Язык отражает обольщение. Покончено со словами «глухие», «слепые», «безногие»; настало время «плохо слышащих», «незрячих», «опорников»; старики стали называться «лицами третьего или четвертого возраста», служанки — домохозяйками, пролетарии — социаль­ными партнерами, матери-одиночки — незамужними матерями. Неучи теперь называются трудными детьми или детьми с социальными проблемами, аборт — это преднамеренное прерывание беременности. Даже те, у кого берут анализы, стали анализантами. Процесс персонализации стерилизует словарь; такие слова, как сердце города, торговый центр и смерть, исчезают из лексикона. Все, что носит характер неполноценности, уродства, пассивности или агрессивности, должно ис­чезнуть во имя прозрачного, нейтрального и объектив­ного языка. Такова последняя стадия индивидуализа­ции общества. Наряду с появлением гибких и открытых организаций вырабатывается эвфемический обтекае-

мый язык; семантический lifting¹ соответствует персо­нализации, связанной с развитием, уважением и сгла­живанием индивидуальных различий: «Я — человек. Не сгибать, не бросать и не скручивать». Обольщение заодно сводит на нет строгие правила и последние напоминания о кровавом и жестоком мире. Все долж­но соотноситься без сопротивления, без преследова­ния, в своего рода невесомости, акосмическом гипер­пространстве, по примеру полотен и плакатов Фолона. Если процесс персонализации неотделим от «под­битой ватой» стерильности общественного простран­ства и языка, от нереального обольщения наподобие умильных голосков дикторш в аэропортах, то он также неотделим от ритмической оживленности частной жизни. Мы переживаем мощный музыкальный взрыв: музыка non-stop, хит-парады; а постмодернистским обольщением является hi-fi.² Отныне музыкальный канал становится первой необходимостью; под музыку мы занимаемся спортом, прогуливаемся, трудимся; мы едем в машине под звуки стереоустановки; в течение нескольких десятилетий музыка и ритм стали неотъ­емлемой частью окружающей среды, массовым прист­растием. Для человека дисциплинарно-авторитарной эпохи музыка была ограничена определенными места­ми или моментами, будь то концерт, танцзал, мюзик-холл, бал, радио. Напротив, постмодернистский обы­ватель поневоле слушает музыку с утра до вечера; его так и подмывает куда-то бежать, уноситься и погру­жаться в пространство, наполненное синкопами; ему необходима стимулирующая эйфорическая или опь­яняющая дереализация окружающего мира. Музы­кальная революция, конечно же, связанная с техноло-

Чувство — англ.

¹ Возвышение — англ.

² Аппаратура с высокой точностью воспроизведения звука — англ.

гическими изобретениями сословия торговцев, в шоу-бизнесе тем не менее представляет собой проявление персонализации, один из аспектов постмодернистской трансформации личности. Подобно тому, как стано­вится гибким распорядок учреждения, и индивид ста­новится более подвижным; он и дышит в такт, ритмы охватывают его тело и чувства; в настоящее время это участие возможно благодаря стереофонии, walkman,¹ космическим или «кислотным» звукам музыки. Персо-нализация в масштабах общества соответствует персо­нализации личности, выражающейся в желании по­лучить «больше удовольствия», парить над самими собой, вибрировать всем телом под музыку, испытать непосредственные ощущения, чувствовать себя вовле­ченным в общее движение во время trip,² охватываю­щего весь организм человека. Техника стереофонии, электронные звуки, ритмы, порожденные джазом и продвинутые роком, сделали музыку привилегирован­ным средством нашего времени, поскольку она тесно связана с новым профилем персонализированного ин­дивида с чертами нарцисса, испытывающего жажду мгновенного погружения, жажду «поломаться» не только под ритмы последних хитов, но и под музыку самую разнообразную, самую замысловатую, которая отныне всегда к его услугам.

Постмодернистское обольщение не является ни эр­зацем общения, которого мы не имеем, ни сценарием, предназначенным для того, чтобы замаскировать низ­менность торгашества, В таком случае оно должно было бы еще более способствовать потреблению пред­метов и искусственных знаков, подбросить наживку туда, где уже работает система персонализации, иначе говоря, распылению социальной среды и попранию

индивидуалистической логики. Сделать из обольще­ния «иллюзорное изображение непережитого» (Де­бор) — это значит устранить воображаемое из мни­мых потребностей, моральное противоборство между реальным и воображаемым, что является подлинной (адачей процесса под маской обольщения, в то время как оно прежде всего обозначает трансформацию ре­альности и индивида. Отнюдь не являясь проводником мистификации и пассивности, обольщение — это des­truction cool¹ социума посредством изоляции, осущест­вляемой уже не грубой силой или регламентирующей сеткой, а с помощью гедонизма, информации и ответ­ственного отношения. В условиях владычества СМИ, вещизма и секса каждый следит за собой, испытывает себя, все чаще обращается к самому себе в поисках своей собственной истины и благополучия; каждый должен нести ответственность за свою жизнь и оп­тимальным образом распоряжаться своим эстетиче­ским, эмоциональным, физическим, чувственным и т. д. опытом. В данном случае социализация и десоци-ализация совпадают; над социальной пустыней возвы­шается независимый, информированный, свободный индивид, разумно распоряжающийся собственной жизнью: ведь садясь за руль, каждый пристегивается ремнем безопасности. На этапе постмодернизма соци­ализация представляет собой новый тип общественно­го контроля, не требующего участия большого коли­чества людей и средств подавления. Интеграция осу­ществляется посредством убеждения, напоминает о безопасности и рациональности; это могут быть пуб­ликации и выступления медиков, но также советы потребительских обществ. Вскоре на экранах монито­ров появятся «деревья решений», системы вопросов и ответов, позволяющие потребителю сообщить компь-

¹ Портативный плейер — англ.

² Наркотическое состояние

англ.

¹ Холодное разрушение — англ.

ютеру собственные критерии с тем, чтобы можно было делать рациональный, но тем не менее персона­лизированный выбор. Обольщение утратило элемент распущенности.

Разумеется, все началось не сегодня. В течение многих веков общество изобретало идеологию сво­бодной, независимой, не похожей на других лично­сти. Появились свободная экономика, основой ко­торой стали независимые предприниматели и рынок, а также демократические политические режимы. При всем при этом в конкретных условиях возможность жить не как все, сексуальность, индивидуализм до последнего времени были ограничены в своем раз­витии жесткими идеологическими рамками, учрежде­ниями, нравами. Эта последняя преграда рушится у нас на глазах с поразительной быстротой. Процесс персонализации, поощряемый ускоренным развити­ем техники, управлением, массовым потреблением, СМИ, развитием индивидуалистической идеологии, психологизма, своей конечной целью имеет господ­ство личности и сметает последние препятствия. Пост­модернистское общество, иначе говоря, общество, де­лающее процесс персонализации всеобщим, в отли­чие от современной дисциплинарно-принудительной организации, осуществляет тем или иным способом как в повседневной жизни, так и при помощи новых стратегий, делающее идеал индивидуальной авто­номии, содержание которой, по существу, остается для нас загадкой.