Идея андрогинизма в философии Платона.

Со времен зарождения и становления философской мысли и вплоть до настоящего времени одной из основных и актуальнейших философских проблем была и остается проблема выявления и определения сущности человека, познания его природы. Вопрос «Что есть человек?», являющийся ключевым в сфере философской антропологии, до сих пор не имеет однозначного ответа и остается одним из самых важных и сложных. Актуальность этого вопроса вполне понятна и закономерна - прежде чем пытаться всерьез подходить к изучению и осмыслению действительности, человеку необходимо познать себя и разобраться в себе и лишь тогда, переходить к построению на этом фундаменте величественного здания знаний о мире. Но с другой стороны, нет более сложного объекта исследования для человека, чем он сам, и это весьма осложняет ситуацию, складывающуюся в науках о человеке. Человек сложен, антиномичен, его мышление и сознание, его жизнь – это микрокосм, в котором до сих пор остается слишком много неизвестного и не поддающегося объяснению, слишком много тайн и загадок.

Итак, что же такое человек? История знает множество различных подходов и систем, которые пытались дать ответ на этот, казалось бы, такой простой и вместе с тем бесконечно сложный вопрос, но ни одна из таких попыток так и не стала ничем большим, нежели просто одной из ступенек-гипотез на пути к ответу, а вопрос о человеке по сей день остается одним из самых актуальных и неоднозначных – вопросом, так и не разрешенным и лишь ожидающим своего решения.

В рамках данной статьи, мы попытаемся осмыслить лишь один, быть может, наиболее интересный и наименее изученный подход к решению этой проблемы. Этот взгляд на природу и сущность человека – точнее, его отрефлексированное и письменно зафиксированное выражение – впервые мы находим у Платона в его диалоге «Пир», где он устами своего героя комика Аристофана постулирует идею изначальной андрогинности, андрогиничности человеческой природы. Здесь необходимо сделать следующее разъяснение.

Изначально природа человека была дифференцированной. Существовал некий единый человек, который соединял в себе признаки, как мужского, так и женского, но вместе с тем существенно их превосходил. Как пишет Платон, «сам он исчез, и от него осталось только имя, ставшее бранным – андрогины, и из него видно, что они сочетали в себе вид и наименование обоих полов – мужского и женского».[1]

Далее Аристофан приводит описание андрогинов, которые были столь могущественны и совершенны, что в своей мощи были страшны даже богам, поскольку «питали великие замыслы и посягали даже на власть богов».[2] Боги не могли с этим мириться, но и просто уничтожить людей они тоже не могли, ведь в этом случае они лишились бы почитания, приношений и жертв, и тогда они решили разделить человека на две половины, «разрезать людей пополам, как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском».[3]

Платон использует для выражения своих идей характерный для него мифологический нарратив, чтобы посредством этого языка символов выразить то, что было бы слишком сложно, а скорее всего, даже просто невозможно описать и определить в категориях и понятиях строгого философского рассуждения. Миф у Платона – это форма изложения, и она всегда, как и в этом случае, далеко не случайна, поскольку мы говорим о вещах предельных и таинственных, относящихся к самой сути и сущности человеческого бытия, и здесь, как, пожалуй, нигде, необходима эта подвижность смысла, свобода интерпретаций содержания. Даже сама этимология используемых слов насквозь проникнута символизмом: «пол – половина» ; «по-полам» и т.д.. Само употребление слова «пол» неизбежно приводит нас к идее изначальной целостности человеческой природы, которой ныне лишен человек в своей пол-овинчатости, разделенности, в присущей каждому из нас пол-овой принадлежности, определяющей каждого только лишь как мужчину или как женщину. Человек пол-овой, имеющий в себе пол и относящийся к тому или иному полу, есть лишь половина некогда целого, но распавшегося и разделенного существа, андрогина, он не есть еще в полном и подлинном смысле человек.

Это очень хорошо понимал и предельно точно выразил Соловьев, который утверждал: «В эмпирической действительности человека как такового вовсе нет – он существует лишь в определенной односторонности и ограниченности, как мужская и женская индивидуальность (и уже на этой основе развиваются все прочие различия) Но истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих».[4]

Именно об этом говорит и Платон, утверждая, что человек был разделен, и человеческая природа распалась на две части – два существа, которые с тех пор уже не имеют того присущего андрогину – изначальному человеку – совершенства и полноты и, с вожделением, устремляясь друг к другу, ищут потерянное единение и свою недостающую часть. Ищут единение через любовь. Это очень важный момент, и на нем необходимо остановиться особо.

Платон говорит о любви как о специфической интегрирующей силе, способной соединить два разрозненных существа в одно. Любовь как раз и есть та сила, то чувство, которое не дает человеку забыть о его изначальной целостности и вновь посещает его напоминанием о потерянном блаженстве, заставляя вновь искать его, стремиться к нему. В любви необходимо присутствует и неотделима от нее интуиция возможности и необходимости единения, со-единения двух ограниченных и несовершенных, пол-овинчатых существ в одно - единое, целое и изначальное. Об этой же необходимости соединения говорит и та безмерная космическая тоска, которая живет в человеке, свидетельствуя о том, что он в своей половинчатости не есть еще полнота.

«Вот с каких давних пор – замечает Платон – свойственно людям любовное влечение друг к другу, которое, соединяя прежние половины, пытается сделать из двух одно и тем самым исцелить человеческую природу».[5] В этом фрагменте мы видим, как Платон определяет первостепенную задачу любви, при этом, подчеркивая, что распад, расколотость в человеке есть состояние глубоко болезненное, противоестественное, которое ни при каких условиях не может быть нормальным, но эта болезненность, неизбежно сопутствующая людям в нашем мире может и должна быть исправлена, а человек – исцелен. Лишь тогда люди забудут свою боль и тоску и, вновь вернувшись к потерянному единству, обретут счастье.

Глубокое подсознательное чувство, a priori укорененное в человеке, говорит ему о его неполноте, несовершенстве, о существовании где-то вне, за пределами его ограниченного эмпирического существования и его метафизической сущности некоего запредельного, другого, глубоко отличного от него, но вместе с тем бесконечно близкого и родного существа, только лишь в единении с которым и может быть возможно подлинное счастье, блаженство и обретение смысла, как в рамках земной жизни, так и с точки зрения горизонтов вечности.

Об этом свидетельствует Платон, описывая состояние, которое испытывает человек, когда ему удается встретить свою недостающую часть, свою потерянную половину - «…обоих охватывает - пишет он - такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время».[6] Более того, если бы возможно было, чтобы эти две разрозненные половины могли срастись воедино и из двух человек стал один, из двух жизней одна жизнь, а впоследствии и одна смерть, так, чтобы эти два ограниченных существа были во всем едины, даже до смерти «…каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания, но счел бы, что услыхал то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина этому та, что такова была изначальная наша природа, и мы составляли нечто целостное»[7] - утверждает Платон.

return false">ссылка скрыта

Здесь философ конкретизирует свою позицию, предельно эксплицируя интенсивность и важность любви как объективной консолидирующей силы, доходящей даже до одержимости. Такая напряженность любовного чувства, воспринимаемого субъектом любви как чувства первостепенного и наиболее важного, чувства высокого и святого, не позволяет редуцировать это чувство только лишь до уровня физиологической функции. При этом происходит очевидная профанация и недопустимое упрощение явления гораздо более сложного и глубокого, что не может не быть чревато неадекватностью его восприятия и последующей оценки. На недопустимость такого упрощения указывает и сам Платон: «…люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга. Ведь нельзя же утверждать, что только ради удовлетворения похоти столь ревностно стремятся они быть вместе. Ясно, что душа каждого хочет чего-то другого; чего именно, она не может сказать и лишь догадывается о своих желаниях, лишь туманно намекает на них».[8] Это туманное, неосознанное, но столь интенсивное и напряженное желание и есть та самая жажда целостности, а ее выражение и проявление – неискоренимое стремление человека к своему потерянному блаженству.

Но если все так, и человеку столь необходимо возвращение к изначальной андрогинности его природы, возникает закономерный вопрос: «Как, посредством чего может человек достичь этого и преодолеть живущий в нем распад? Что он может и должен делать, чтобы вновь вернуть себе потерянное андрогинное единство?»

Впервые в мировой философии и культуре Платон определяет любовь не только как желание целостности и стремление к ней, но и как путь к обретению целостности, воссозданию единого андрогинного образа человека. Диалог «Пир» есть начало философского осмысления идеи андрогинизма. Здесь эта проблема предстает в удивительной и безмерной метафизической глубине, и не в последнюю очередь, именно из-за своей связи с проблематикой любви, которая не может не волновать человека еще и потому, что тайна любви - это тайна человека, а таинство любви есть откровение о человеке. Лишь через любовь может быть осуществимо проникновение в последнюю тайну человеческой души, ее фундаментальных основ и предельных смыслов. Это очень хорошо показал Бердяев: «Любовь есть путь к раскрытию тайны лица, к восприятию лица в глубине его бытия. Любящий знает о лице любимого то, чего весь мир не знает, и любящий всегда более прав, чем весь мир. Только любящий подлинно воспринимает личность, разгадывает ее гениальность».[9]

Любовь - это путь к раскрытию тайны о человеке, но она также и условие такого раскрытия. Любовь актуализирует, преображает все существо человека, словно освещает все и делает доступным для восприятия то, что никогда не увидеть равнодушному взгляду «беспристрастного исследователя». Только в любви и через любовь человек может сбыться и состояться как личность. В творческом дерзновении любви человек сбывается как личность, освобождаясь от ложного самоутверждения эгоизма, проникая в глубинные тайны своего бытия. Любовь – это не просто чувство, не просто какое-то субъективное переживание, пусть и самое возвышенное, любовь - объективное состояние человека, и Платон совершенно определенно говорит о ее онтологическом статусе, персонифицируя действие и силу любви в лице бога Эрота, утверждая с одной стороны бытийность любви, а с другой - ее сверхприродный метафизический смысл.

«…каждый должен учить каждого почтению к богам, (…) чтобы нашим уделом была целостность, к которой нас ведет и указывает дорогу Эрот. Не следует поступать наперекор Эроту: поступает наперекор ему лишь тот, кто враждебен богам. Наоборот, помирившись и подружившись с этим богом, мы встретим и найдем в тех, кого любим, свою половину, что теперь мало кому удается».[10] – пишет по этому поводу мыслитель.

Любовь возвышает человека, не дает ему замкнуться в тесных рамках его природной, родовой, эмпирической ограниченности, открывая ему иные горизонты и иные перспективы, делает возможным обретение подлинного смысла. Любовь, словно путеводная звезда указывает человеку на его несовершенство и зовет его, пробуждает в нем стремление к потерянному идеалу, освещает его путь и его душу сиянием непреходящего, подлинного бытия. Любовь выше человека, она не подвластна ему, любовь приходит извне. Цель подлинной любви - идеальное бытие.

«Природа любви – космическая, сверхиндивидуальная. (…) Любовь приобщает к космической мировой иерархии, космически соединяет в андрогинном образе тех, кто были разорваны в порядке природном. Любовь есть путь, через который каждый раскрывает в себе человека-андрогина. В подлинной любви не может быть произвола, - в ней есть предназначение и призвание».[11] Идеализация, сопутствующая любви не есть только иллюзия, обман, ложное видение, возникающее лишь на время, чтобы потом исчезнуть без следа – это цель и смысл любви, тот образ, к которому должны помочь друг другу прийти двое любящих. Подлинная любовь, ее смысл и ее значение для человека состоит ни в чем другом, как именно в том, чтобы реализовать и воплотить на деле то, к чему человек призван и чего он должен достичь – реализации своей истинной изначальной природы. В любви есть заданность, задание. Чувство любви открывает некий метафизический идеал, говорит и не дает забыть человеку о его существовании, вновь побуждая к нему стремиться и воплотить в реальной действительности такое сочетание двух данных ограниченных существ, которое создало бы из них одну абсолютную идеальную личность.

«Любовь – начало воплощения истинной идеальной человечности. (…) Начало его, как и всего лучшего в этом мире, возникает из темной для нас области несознаваемых процессов и отношений; там зачаток и корни дерева жизни, но возрастить его мы должны собственным сознательным действием; для начала достаточно пассивной восприимчивости чувства, но затем необходима деятельная вера, нравственный подвиг и труд, чтобы удержать за собой, укрепить и развить этот дар светлой и творческой любви, чтобы посредством него (…) из двух ограниченных и смертных существ создать одну абсолютную и бессмертную индивидуальность».[12]

Нельзя относиться к любви только лишь пассивно, потребительски – так, как это слишком часто имеет место в нашей жизни, ведь именно здесь кроется та причина, по которой любовь до сих пор не достигала своей цели, и андрогинный образ не был воплощен, не был достигнут. Любовь требует к себе сознательного и осознанного, творческого, целенаправленного отношения, притом, что до сих пор люди просто довольствовались той данностью, тем даром, который они получили от природы, не считая нужным и не умея воспользоваться им должным образом.

«…люди совершенно не сознают истинной мощи любви, ибо, если бы они сознавали ее, они бы воздвигали ей величайшие храмы и алтари и приносили величайшие жертвы (…) Ведь Эрот – самый человеколюбивый бог, он помогает людям и врачует недуги, исцеление от которых было бы для рода человеческого величайшим счастьем» - так сетует Платон на то, что до сих пор истинный смысл любви остается непонятым и не воспринятым людьми, а андрогинный идеал и по сей день остается только идеалом.

В чувстве любви мы неизбежно утверждаем безусловное и безграничное значение другой индивидуальности, а через это и безусловное значение своей собственной, но это осознание абсолютного статуса личности никак не может примириться с фактом ее смертности и конечности - абсолютное не может быть конечным, потому как в этом случае оно уже не будет абсолютным. Если два ограниченных существа соединяясь обретают полноту и единство лишь на время, а итогом, в конце концов, будет все тот же распад и смерть, не лучше ли, чтобы этого призрачного соединения вовсе не было? По-видимому, любовь, если она претендует на то, чтобы привести человека к целостности и блаженству, должна быть в состоянии преодолеть его смертность. Истинная любовь «…не есть слабое подражание и предварение смерти, а торжество над смертью, не отделение бессмертного от смертного, вечного от временного, а превращение смертного в бессмертное, восприятие временного в вечное».[13] оготь слабое подражание и предварение смерти, а торжество над смертью, не отделение бессмертного от смер

Все это вновь заставляет нас признать феномен любви делом чрезвычайно сложным и требующим к себе сознательного и крайне серьезного отношения, потому как смысл любви связан с самой сущностью человеческого существования и необходимо взаимосвязан с преодолением смерти, достижением конечным человеческим существом не только полноты и целостности, но и бессмертия.

«Религиозный смысл любви половой, эротики в том, что она является источником движения личности ввысь, творческого ее восхождения. Смысл любви не в статике устроения жизни, а в динамике движения жизни, творчестве жизни иной. Половая любовь связана с самим существом личности (…) с падением андрогина».[14]

Вполне правомерно и последовательно будет здесь сделать вывод о том, что любовь эротическая, половая и существует только лишь потому, и в силу того, что андрогин претерпел распад и теперь вновь нуждается в исцелении и воссоединении. Любовь ведет людей к такому соединению и лишь благодаря ей, оно и может быть возможно. Само существование в жизни человека феномена половой любви говорит о болезненном распаде и противоестественном, расколотом состоянии его природы, но этот факт также свидетельствует о возможности возвращения человеком себе своей потерянной целостности, о достижимости этого идеала.

«В любви должна открыться не тайна женственности и не тайна мужественности, а тайна человека».[15] В любви и через любовь отчужденная женская природа воссоединяется с природой мужской, они перестают быть чуждыми и враждебными друг другу, и происходит восстановление единого целостного андрогинного образа, взаимопроникновение и соединение двух полярных распавшихся стихий. Именно в этом залог счастья человека, на что и указывает нам Платон: «…наш род достигнет блаженства тогда, когда мы вполне удовлетворим Эрота и каждый найдет соответствующий себе предмет любви, чтобы вернуться к своей первоначальной природе»[16].

Каждый человек, какие бы взгляды он ни исповедовал, каким бы он ни был, на самом деле и в конечном итоге стремиться и ищет лишь одного – счастья, Блага, если говорить языком Платона. Именно Благо, эта идея идей, самое высшее из всего, что только возможно, – вот то, что подлинно необходимо человеку для счастья. И путь к Благу – это тоже путь любви. Можно сказать, что Благо это и есть любовь в своем высшем и сакральном смысле. Только достигнув Блага, человек может стать вполне счастлив.

«Кто, наставляемый на путь любви, будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительно прекрасное по природе, то самое (…) ради чего и были предприняты все предшествующие труды».[17] Трудно не согласиться, более, чем достойная цель. И эта цель стоит того, чтобы к ней идти, даже если это будет стоить многих и многих трудов. И с этим тоже нельзя не согласиться.

Платон интуитивно почувствовал и обозначил в диалоге «Пир» очень важную и сложную проблему. Нельзя сказать, что она не была воспринята – истории философии известна многовековая традиция осмысления идеи андрогинизма - и все-таки этот вопрос до сих пор остается открытым, а существование множества стратегий, концепций и подходов к разрешению этой проблемы свидетельствует как о неугасающем интересе к данной проблематике, так и о том, что последнее решение здесь нам еще предстоит найти. И пусть этот взгляд Платона на природу и сущность человека может показаться фантастическим, это ничуть не умаляет его значения и отнюдь не может свидетельствовать против него, хотя бы потому, что истинное положение дел почти в любой науке, и в философской антропологии чуть ли не в первую очередь, почти всегда фантастично. А обращение к Платону и его идеям в наше время может существенно помочь антропологическим поискам современной научной и философской мысли. Нам остается только надеяться, что так оно и будет, а Платон и его идея андрогинизма не будут забыты.

 

Литература

1. Бердяев Н. А. Самопознание (опыт философской автобиографии). – М.: Междунар. отношения, 1990. – 336 стр.

2. Бердяев Н. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Н.А.Бердяев. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004. – 678, [10] с.

3. Платон, Сочинения в 3-х т. Пер. с древнегреч. Под общ. ред. А.Ф.Лосева и В.Ф.Асмуса. Вступит. статья А.Ф.Лосева. М.: Мысль, 1970. – 611с. (АН СССР. Ин-т философии. Философское наследие). – т.2.

4. Розанов В.В. Опавшие листья. Короб первый / В.В. Розанов. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. – 205, [3] с.

5. Соловьев В.С. Избранное / Сост. А.В. Гулыги, С.Л.Кравца; Вступ.ст. А.В. Гулыги; Примеч. С.Л.Кравца. – М.: Сов. Россия, 1990. – 496с.

6. Соловьев В.С. Сочинения в 2 т. Т.1 / Сост., общ. ред. и вступ. ст. А.Ф. Лосева и А.В. Гулыги; Примечания С.Л. Кравца и др. – М.: Мысль, 1988. – 892, [2] с.

[1] Платон, Сочинения в 3-х т. Пер. с древнегреч. Под общ. ред. А.Ф.Лосева и В.Ф.Асмуса. Вступит. статья А.Ф.Лосева. М.: Мысль, 1970. –с.116

[2] Там же: с.117

[3] Там же: с.117

[4] Соловьев В.С. Избранное / Сост. А.В. Гулыги, С.Л.Кравца; Вступ.ст. А.В. Гулыги; Примеч. С.Л.Кравца. – М.: Сов. Россия, 1990. –с.164

[5] Платон Указ.соч.с.118

[6] Платон Указ.соч. с.119

[7] Там же: c.120

[8] Там же: с.119

[9] Бердяев Н. А. Смысл творчества: Опыт оправдания человека / Н.А.Бердяев. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004. –с.190

[10] Платон Указ.соч.с.120

[11] Бердяев Указ.соч. с.190

[12] Соловьев Указ.соч с.169-170

[13] Соловьев Указ.соч.с.188.

[14] Бердяев Указ.соч. с.195

[15] Бердяев Указ.соч. с.198

[16] Платон Указ.соч. с.120

[17] Там же: с. 142