Допустимые потери
Ирвин Шоу
Допустимые потери
Шоу Ирвин
Допустимые потери
ИРВИН ШОУ
ДОПУСТИМЫЕ ПОТЕРИ
Перевод Г.Косова
Посвящается Чарльзу Такеру.
"Сэр, - произнес Адъютант, обращаясь к
Командующему, - Джи-1, Джи-2, Джи-3 и
Джи-4 едины во мнении, что с учетом
допустимых потерь, шансы на успех операции
составляют 85%."
* * *
В этом и других боевых вылетах мы
потеряли сорок четыре самолета.
* * *
Согласно вчерашнему прогнозу Национального
совета безопасности движения, за праздничный
уикенд произойдет пятьсот пятьдесят восемь
дорожно-транспортных происшествий со смертельным
исходом.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда в спальне зазвонил телефон, Деймон смотрел очень приятный сон. В этом сне он, ещё совсем малыш, вцепившись в руку отца, шагал солнечным осенним днем на стадион Йельского университета в Нью-Хейвене, чтобы первый раз в жизни посмотреть футбол.
- Шейла, - пробормотал он, - возьми трубку, пожалуйста...
Аппарат располагался на тумбочке рядом с кроватью на стороне жены. Однако, вспомнив, что супруги нет дома, Деймон застонал и с трудом потянулся через всю постель. Светящиеся стрелки маленьких часов на тумбочке показывали половину четвертого. Издав ещё один стон, он, не глядя, нащупал трубку и поднес её к уху.
- Деймон, - грубо произнес хриплый голос. Голос был явно ему не знаком.
- Да?
- Мистер Деймон, - сказал голос, - я услышал хорошую новость и захотел поздравить вас одним из первых.
- Что? - переспросил Деймон, едва ворочая языком в полудреме. - Кто говорит? Какую хорошую новость?
- Всё в свое время, Роджер. Я, как и многие другие, читаю газеты, и то, что я о вас узнал, позволило мне заключить, что вы принадлежите к числу тех милых людей, которые всегда готовы поделиться с другими своей удачей разделить её с ближними, фигурально выражаясь.
- Сейчас половина четвёртого - вы хоть соображаете, что делаете? Ради всего святого...
- Завтра воскресенье. Вот я и решил, что вы дома веселитесь с друзьями. Субботняя ночь, и все такое. Подумал, что вы и меня, может, на выпивку пригласите...
- Кончайте, мистер, - устало произнес Деймон, - и дайте мне выспаться.
- Чтобы выспаться, у тебя ещё есть куча времени. Ты оказался скверным мальчишкой, Роджер, и поэтому тебе для меня придется кое-что сделать. Последние слова были произнесены с натужной игривостью.
- Что? - Деймон растерянно потряс головой, спрашивая себя, не видит ли он очередной сон. - О чем, дьявол вас побери, вы толкуете?
- Ты прекрасно знаешь, о чем я толкую, Роджер, - тон голоса из игривого превратился в угрожающий. - С тобой говорит Заловски. Из Чикаго.
- Не знаю я никаких Заловски. А в Чикаго не был уже много лет. Деймон позволил просыпающему гневу излиться наружу. - Вы соображаете, черт побери, что делаете? Звоните посреди ночи... Я вешаю трубку...
- Не советую бросать трубку, Роджер, - сказал человек. - Мне необходимо с тобой поговорить.
- А у меня нет никакой потребности беседовать с вами. Спокойной ночи, Сэр. Я прекращаю разговор.
- Как грустно быть свидетелем поступков, о которых ты впоследствии пожалеешь - очень пожалеешь, Роджер. Как раз таким поступком может стать и прекращение беседы с Заловски. Я сказал, что желаю поговорить с тобой. И хочу, чтобы это произошло немедленно.
- Но я не в Чикаго. Или вы, может быть, не заметили этого, набирая мой номер? - Окончательно проснувшись, он хотел как можно больнее уязвить этого человека - хотя бы по телефону. - Кто вы? Один из придурковатых телефонных хулиганов?
Затем ему пришло в голову, что этот придурок может оказаться одним из его приятелей, надравшимся в доску на вечеринке или в баре и теперь решившим весело пошутить. Профессиональное занятие Деймона привело к тому, что в числе его приятелей появилось несколько весьма странных типов.
- Хорошо, хорошо, - произнес он уже более спокойно. - Что вы можете мне сообщить, чтобы я прислушался к вашей просьбе?
- Я вовсе не должен перед тобой оправдываться. Для вашего сведения, мистер, боссом здесь выступаю я. И нахожусь я не в Чикаго, а всего лишь в двух кварталах от тебя. Так что вылезай из своего теплого кокона, накинь на себя какую-нибудь одежонку и выходи на свой угол... минут через десять. Тебе даже хватит времени, чтобы почистить зубы и причесаться... - человек хохотнул, но смешок этот, скорее, напоминал сухой лай.
- Я не понимаю, чего вы добиваетесь, мистер Заловски, - произнес Деймон. - Но даже если у вас есть общие дела с человеком по имени Деймон, то сейчас вы говорите не с тем Деймоном. Вы уверены, что не ошиблись, звоня среди ночи, и...
- Заловски не имеет привычки ошибаться. Я говорю с тем самым Роджером Деймоном, и ты это прекрасно знаешь. Поэтому тебе следует встретиться со мной через десять минут. Если этого не случится... - человек откашлялся. Если этого не случится, то могут возникнуть последствия, Роджер, последствия, которые тебе не понравятся, очень не понравятся...
- А шел бы ты... - бросил Деймон.
- Давай обойдемся без грубостей, Роджер, - сказал Заловски. - И прежде чем ты бросишь трубку, выслушай мое последнее предостережение. Это - вопрос жизни и смерти. Твоей жизни и твоей смерти, Роджер.
- Имел я тебя... - ответил Деймон. - Ты, похоже, перебрал гангстерских фильмов.
- Ты предупрежден, Роджер. Имей в виду, я могу больше не позвонить...
Деймон со стуком швырнул трубку на рычаг, оборвав омерзительный, хриплый голос.
Разговаривая по телефону, он лежал на животе поперек кровати. Бросив трубку, Деймон резко повернулся на спину и сел. О том, чтобы попытаться снова заснуть, не могло быть и речи. Он провел руками по волосам, а затем протер глаза. Руки тряслись, и из-за этого Деймон страшно на себя злился. Хорошо еще, что жена решила провести этот уикенд в Вермонте у матушки. Звонок в начале её испугал бы, а затем и рассердил. Затем супруга учинила бы ему многочасовой допрос с пристрастием, пытаясь выяснить, что он сотворил такого, чтобы ему начали звонить с угрозами в половине четвертого ночи. В конечном итоге допрос перерос бы в одну из их редких семейных распрей, в которых она пускает в ход такие фразы как: "твои хорошо известные склонности" и "с твоим прошлым". По своей природе Шейла была женщиной спокойной, но терпеть не могла никаких тайн. В тех случаях, когда ей приходилось за него волноваться, или когда чудилось, что супруг, уберегая её от проблем, злонамеренно что-то скрывает, Шейла становилась вздорной бабой, способной на оскорбление. Может быть, разумнее вообще не говорить ей о звонке, подумал Деймон. До её возвращения он изобретет предлог, чтобы поменяться с ней местами на кровати. В таком случае на телефонные звонки придется отвечать ему. Правда, это тоже породит в ней подозрения, так как ей хорошо известна ненависть мужа к телефонным разговорам. Шейла была его второй женой. С первой супругой он прожил меньше года и успел развестись ещё до того, как ему стукнуло двадцать четыре. Вторично он женился в возрасте сорока лет, и вот уже более двух десятилетий - ровно столько сколько продолжался их брак - Шейла измышляла (а если быть честным, то не совсем измышляла) картины той мерзкой жизни, которую вел супруг до момента их встречи. Она была на пятнадцать лет моложе его, и по логике вещей ревновать следовало ему. Но разве можно искать какую-либо логику в браке?
return false">ссылка скрытаВероятно это была одна из тех шалостей, которыми так любят забавляться детишки, подумал Деймон. Набрав наугад номер из справочника, они делают непристойные предложения или произносят немыслимые угрозы, в то время как за их спиной хихикают приятели. Но голос, который он слышал, был не детским, и хихиканья в трубке не раздавалось. Как бы то ни было, но Шейле он ничего рассказывать не станет. Этот тип сказал, что может вообще больше не позвонить. До тех пор, пока не раздастся следующий звонок, в семье будет царить мир. Оставалось лишь надеяться, что супруге понравится визит в Вермонт, и она вернется в хорошем расположении духа.
Тем временем... Тем временем, что?
Он вздохнул и зажег свет. В помещении было холодно, и Деймон накинул на себя шерстяной халат, тут же припомнив произнесенные язвительным тоном слова о "теплом коконе". Затем он направился в гостиную. Там было темно. Несмотря на то, что недавно ему удалось заработать кое-какие деньги, привычка к экономной жизни сохранилась. Деймон включил все лампы. Гостиная выглядела уютной, хотя была немного потертой и заваленной книгами. Их квартира размещалась на верхнем этаже особняка, превращенного ныне в муниципальный жилой дом с контролируемой квартплатой, и все комнаты в их жилье были небольшими. Супруга постоянно донимала Деймона, требуя избавиться хотя бы от части книг. Он со своей стороны исправно обещал ей сделать это, но книги каким-то непостижимым образом продолжали множиться.
Несмотря на теплый халат Деймон не мог согреться, и его била легкая дрожь. Ноги у него слегка задеревенели, и передвигался он с некоторым трудом. Ему уже перевалило за шестьдесят, он был крепко скроен, а физиономия его была обветрена, как у человека, много времени проводящего на свежем воздухе. Здоровый цвет лица являлся результатом как ежедневных - при любой погоде - двухмильных прогулок с непокрытой головой от дома до офиса и обратно, так и длительных одиночных восхождений в горы во время вакаций. Тем не менее, ноги согрелись только через полчаса после того, как он выбрался из постели.
Достав с нижней полки одного из книжных шкафов телефонную книгу Манхэттена, он положил её на стол под лампой. Деймон гордился тем, что, пользуясь в случае необходимости очками для чтения, он мог без их помощи разбирать буквы и цифры в телефонном справочнике - при хорошем освещении, естественно.
Он открыл книгу на букву "Д" и нашел свою фамилию и адрес: Деймон, Роджер, Десятая Западная Улица. Это был единственный Роджер Деймон, обитающий на Манхэттене. Правда, его можно было найти в справочнике и в другом месте, под другой буквой: "Грей, Деймон и Габриельсен, Литературное агентство". Грей основал фирму и пригласил Деймона себе в партнеры, когда тому ещё не исполнилось и тридцати. Грей умер много лет назад, но храня верность старику, Деймон не стал менять название агентства. Верность прошлому имеет свои достоинства - особенно в наше время. Фамилия Габриельсена появилась в названии агентства недавно, и произошло это в результате весьма специфических обстоятельств.
Деймон закрыл справочник и аккуратно вернул его на полку. Ко времени возвращения Шейлы не должно остаться никаких улик. А чтобы сказать ей о том, что случилось, он подождет подходящего момента. Если для этого вообще может быть подходящий момент.
Он отмерил себе добрую порцию виски с содовой, взяв бутылки со стоящего у стены стола, и неторопливо высосал напиток, глубоко погрузившись в любимое кресло. Выпивка, однако, не помогла ему лучше понять то, что произошло в половине четвертого. Вообще-то в Нью-Йорке полным-полно психов. И не только в Нью-Йорке. В Америке. Во всем мире. По улицам городов рыщут убийцы. Их жертвами становятся Президенты, священники, люди, ждущие на железнодорожных платформах, обыватели, выходящие из церковных врат или дверей универмагов. Жизнь и смерть, сказал этот тип. Твоя жизнь и твоя смерть.
Если это не нелепая шутка, то где-то его поджидает незнакомец (а, может быть и тот, кого он знает) с целью причинить ему зло. Сейчас он слишком обессилен для того, чтобы строить догадки о том, кем мог быть этот человек и почему он так долго выжидал. По крайней мере до этого момента.
Ночные мысли.
Деймона начала бить дрожь, и он вернулся в спальню, чтобы попытаться уснуть. Все лампы в гостиной остались включенными.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
Деймон проснулся от колокольного звона. Перед этим он смотрел сон. И снова в его сне присутствовал отец - на сей раз один. Отец был залит светом, исходившим от его улыбающегося, исполненного любви лица. Во сне он остался молодым, таким, каким был в то время, когда Деймону ещё не исполнилось и десяти, и совсем не походил на худого, изможденного человека, которым стал ближе к концу. Отец стоял, прислонившись к мраморной резной балюстраде, и кого-то манил одной рукой. В другой руке он держал маленькую пеструю лошадку. В жизни отец занимался тем, что мастерил детские игрушки, безделушки и всякие пустяковины вроде брелоков. Со времени его смерти прошло двадцать лет.
Звонил на сей раз не телефон. Церковные колокола. Воскресное утро. Колокола призывают Нью-Йорк вознести молитвы.
Придите все вы, верующие Имперского города - придите прелюбодеи и клятвопреступники, шантажисты и биржевые жучки, пьяницы и наркоманы, грабители и убийцы, побирушки и психи из дискотек, любители бегать трусцой и марафонцы. Приходите и вы тюремные надзиратели, так же как и те, кто карабкается на самый верх или безостановочно катится вниз. Одним словом, приходите как истинно верующие, так и исповедующие ложную веру, чтобы преклонить колена перед Богом, который создал вас по Своему образу и подобию. Последнее, впрочем, вовсе не обязательно.
Деймон заворочался в постели. Из-за отсутствия рядом Шейлы он чувствовал себя несколько странно. Вспомнив о ночном звонке, он посмотрел на часы. Девять. Обычно к семи часам утра он уже был на ногах. Природа оказалась к нему милостивой, одарив сном с четырех до девяти. Пять часов забвения. Воскресный дар.
Деймон толчком поднялся с постели, но вместо того чтобы отправиться в ванную, дабы почистить зубы и принять душ, он босиком затопал в гостиную. Все лампы продолжали сиять. Демон прошествовал к входной двери взглянуть, не валяется ли рядом с ней на полу конверт или какое-либо иное послание. Ничего.
Он внимательно изучил дверной замок. Хилое, простое устройство. Его без труда при помощи перочинного ножа мог открыть даже ребенок. За все годы жизни в Нью-Йорке Деймона не обворовывали, и он никогда не задумывался о замках. Дверь была деревянной и очень старой. Её навесили ещё во время строительства дома. Когда это было? В 1900-ом? 1890-ом? Её давно следовало бы заменить новой - со стальной обшивкой, надежным замком, глазком и цепочкой. Консьержа внизу не было и все обитатели дома, включая Шейлу и его самого, безмятежно нажимали открывающую нижний замок кнопку, как только в квартире звучал сигнал. Переговорное устройство, по которому можно было узнать, кто пришел, сломалось много лет назад. Насколько знал Деймон, ни один из его соседей жалоб по этому поводу домовладельцу не высказывал и не требовал, чтобы домофон привели в порядок. Невинные, испытывающие чувство ложной безопасности, души. Их вечный девиз - "Завтра...".
Затем Деймон приготовил себе завтрак. Когда Шейла по воскресениям бывала дома, она потчевала его отжатым из свежих апельсинов соком, оладьями под клиновым сиропом и беконом. На сей раз ему пришлось ограничиться чашкой кофе и ломтем вчерашнего хлеба.
Его обычный воскресный ритуал был несколько иным. Пока Шейла готовила завтрак, он выходил из дома, чтобы купить два экземпляра воскресного выпуска "Таймс". Две газеты покупались потому, что как он, так и Шейла любили решать большой воскресный кроссворд, не мешая друг другу. Супруги проводили утро, расположившись на противоположных концах кухонного стола и заполняя в дружелюбном молчании клеточки головоломки. Для них было делом чести вписывать слова сразу чернилами, не допуская помарок. Покупка двух толстенных пачек бумаги, напичканных новостями, мнениями, спортивными результатами, рекламой, похвалами и хулой, выглядела несколько экстравагантно. Однако, почему не порадовать себя и не провести приятно час, или даже чуть больше, после воскресного завтрака?
Деймон оделся и спустился вниз по тускло освещенной и тихой лестнице. Похоже, что все его соседи очень любят поспать. Интересно, случалось ли так, что кому-нибудь из них звонили средь ночи, думал он. В почтовом ящике ни писем, ни записок тоже не оказалось.
Ощупав карманы и убедившись, что ключи на месте и он сможет вернуться домой, Деймон вышел на наружную площадку, от которой к тротуару вели несколько ступеней. Дул холодный порывистый ветер. День был промозглым и серым. Весна в этом году запаздывала. Деймон внимательно посмотрел по сторонам. Все уличное движение в это воскресное утро ограничивалось жирной дамой с парой крошечных собачек и молодым человеком, толкавшим перед собой детскую коляску. Никакой опасности себе Деймон не узрел. Но лишь опытный взгляд способен сразу обнаружить зловещие приметы, подумал он, и скривился, разозлившись на себя за нелепую нервозность.
Перед киоском он немного потоптался в раздумье, не зная, сколько экземпляров купить - один или два. В конце концов, Деймон взял два, испытывая, при этом раздражение из-за объёма и веса воскресного издания. Сомнительно, что Шейла сможет раздобыть в Вермонте воскресный выпуск "Таймс". Жена будет благодарна ему за то, что он думал о ней и сберег воскресный кроссворд, хотя и знал, что у неё не будет времени на его решение. Он бросил взгляд на первую полосу. Имени Заловски на ней не оказалось. Не исключено, что это вообще не подлинное его имя. Возможно, что он на самом деле - Смит или Браун, а Заловски всего лишь боевой псевдоним nom de guerre, так сказать, - и на внутренних полосах газеты окажется статья, описывающая множество совершенных им ужасных преступлений, за которые его разыскивает полиция десяти штатов. Хотя выбор такого псевдонима, как Заловски, какое бы преступление или акт мести этот человек не замышлял, даже Деймону показался чрезмерно хитроумной затеей. Эта мысль заставила его улыбнуться. По дороге домой он взирал на прохожих без всякого подозрения. Утро постепенно начинало следовать обычному воскресному образцу, а когда облака на время разошлись и на улицу упали лучи солнца, Деймон, подходя к дому, вдруг обнаружил, что напевает какую-то приятную мелодию. Но усевшись за кроссворд, он с трудом мог решить лишь несколько слов. Или кроссворд был сложнее, чем обычно, или его ум был занят чем-то иным. Отбросив в сторону журнальное приложение, Деймон открыл секцию книжного обозрения на той странице, где публиковался перечень бестселлеров. "Надгробная песнь" Женевьевы Долгер стояла в списке под четвертым номером. Несмотря на название книга находилась в числе бестселлеров вот уже двенадцатую неделю. Деймон удрученно покачал головой, вспомнив, что лишь по настоянию Оливера Габриельсена он согласился работать с автором и попытаться продать опус. Из-за этого творения они с Оливером едва не переругались окончательно.
Оливер Габриельсен был помощником Деймона и работал в агентстве добрых пятнадцать лет. Читая все подряд, он обладал прекрасной памятью и тонким, хотя, может быть, несколько эксцентричным умением разглядеть необычный материал. Оливер повстречал миссис Долгер на какой-то вечеринке неподалеку от Рослина на Лонг-Айленде. Одним словом, совсем не в том месте, где обычно обнаруживаются бестселлеры. Автором оказалась пятидесятилетняя дама, супруг который служил вице-президентом небольшого банка. У неё было четверо детей, раньше она ничего не писала и, как казалось Деймону, принялась за роман, утомившись от однообразного существования матроны из нью-йоркского пригорода. Роман являл собой бесхитростную фантазию о бедной девушке, сумевший проложить себе путь наверх с помощью своей красоты, своего тела и своей тяги к мужчинам. В конце повествования героиню ожидал трагический конец. Это был древнейший из всех сюжетов, и Деймон не мог понять, почему Оливер так ухватился за роман. Их вкусы почти всегда совпадали, но, когда Оливер сказал:
- Деньги. Из этой книженции они так и прут. Давай для разнообразия отхватим и себе кусочек от большого пирога. - Деймон скептически покачал головой и произнес:
- Оливер, сынок, боюсь, что ты надорвался на работе или перебрал с вечеринками.
Однако для того, чтобы сохранить мир в конторе, и потому, что это было застойное летнее время, когда все бегут из Нью-Йорка, он согласился поработать с автором - безмятежной, лишенной всяких претензий душой. Деймон попытался придать опусу более или менее пристойный вид. Он пригладил наиболее откровенные любовные сцены, отредактировал на удивление грубую речь персонажей и выправил грамматику. Дама легко принимала все изменения. Не согласилась она лишь поменять название. Деймон пугал её тем, что такие заглавия как "Надгробная песнь" гонят покупателей из книжных лавок, миссис Долгер оставалась непреклонной, пропуская все его доводы мимо ушей. Он вздохнул и сдался. Надо отдать ей должное, что после оглушительного успеха книги, она ни разу не позволила себе поиздеваться над его мрачными предсказаниями. Поскольку миссис Долгер всё делала не профессионально, она настояла на том, чтобы его комиссионные составили двадцать процентов от её доходов, а не десять, которые обычно получает литературный агент. Деймон, полушутя, посоветовал ей держать этот акт непристойной щедрости в строжайшей тайне, если она не хочет, чтобы писательские организации всей страны объявили ей бойкот до конца её дней.
Эта книга не принадлежала к числу тех, которыми в свое время занимался он, или его старший партнер Грей. Большую часть своего времени они тратили на то, чтобы найти новых авторов. Затем они начинали нянчиться с ними, доводя их труды до благожелательных рецензий и небольших тиражей. Довольно часто партнерам приходилось платить авторам из своего кармана, чтобы удержать их на плаву, пока они кончали свою книгу или пьесу. Партнерам ни разу не удалось заработать много денег, а удручающе большое число молодых дарований, которым они помогали (как мужчин так и женщин),оказавшись авторами единственной книги, либо спивались, либо садились на иглу. Впрочем, некоторые из них исчезали в Голливуде.
С творением миссис Долгер Деймон больших надежд не связывал и поэтому испытал чуть ли не облегчение, когда полдюжины издательств одно за другим сходу отвергли её опус. Когда он был готов позвонить Женевьеве в Рослин и выразить ей вежливое сожаление в связи с тем, что книга не продается, какое-то небольшое издательство заявило, что готово принять роман, и выплатило мизерный аванс за первый пробный тираж. Очень скоро книга заняла верхнюю строчку в списке бестселлеров, продажа только дешевых изданий принесла несколько миллионов долларов, а Голливуд купил право на экранизацию.
Полученные им комиссионные казались Деймону астрономическими. Его имя впервые появилось в газетах, а на контору обрушился поток рукописей известных и хорошо оплачиваемых авторов, по той или иной причине разочаровавшихся в своих агентах. С большинством этих людей, несмотря на долгое пребывание в издательском бизнесе, он никогда ранее не встречался.
- Удачный бросок костей, - удовлетворенно произнес Оливер. - Наконец и нам выпало семь очков.
Он потребовал удвоения своего жалования и пожелал, чтобы его имя в качестве партнера появилось на дверях офиса. Деймон с радостью удовлетворил обе эти просьбы и тут же изменил имя фирмы на "Грей, Деймон и Габриельсен", взамен попросив Оливера меньше таскаться по вечеринкам. Однако, он решительно отказался переехать из двух комнат, которые Оливер именовал "жалкой пародией на офис", в другое, более соответствующее (по мнению все того же Оливера) их новому статусу, помещение.
- Послушай, Роджер, - горячился Оливер, - каждый, кто к нам входит, наверняка считает, что мы обставили контору декорациями к инсценировке "Холодного дома", и вытягивает шею, чтобы увидеть, не пишем ли мы все ещё гусиными перьями.
- Оливер, - отвечал Деймон, - позволь объясниться, хотя ты работаешь со мной так долго, что любое объяснение представляется мне излишеством. Я провел почти всю свою сознательную жизнь здесь, в этих комнатах, которые ты называешь жалкой пародией на офис. Здесь я был счастлив, и мне нравилось приходить сюда на работу по утрам. У меня нет ни малейшего желания становиться крупным воротилой издательского дела. Я обеспечиваю себе вполне достойное существование, которое, допускаю, и не вполне отвечает тем стандартам, которые считают достойными современная молодежь. У меня нет ни малейшего желания видеть перед собой море письменных столов, зная, что сидящие за ними люди трудятся на меня. При этом не только трудятся, но и заставляют размышлять, кого ещё нанять, кого уволить, как рассудить их споры и каким образом заплатить социальную страховку. Одним словом, только Богу известно, какие проблемы это порождает. Удача с "Надгробной песнью" не более чем каприз судьбы, удар одинокой молнии. Говоря по правде, я горячо надеюсь, что ничего подобного больше не произойдет. Я съеживаюсь, проходя мимо витрин книжных магазинов, а мои уикенды отравлены, потому что я вижу название этого шедевра в воскресном выпуске "Таймс". Я получаю бесконечно большее удовлетворение от десятка блестящих строк в рукописи неизвестного автора, чем от банковского уведомления о перечислении очередных платежей за "Надгробную песнь". Ты же, мой старый друг, молод и алчен, как, увы, принято в наши дни.
Деймон знал, что по отношению к Оливеру эти слова несправедливы, но хотел более ярко выразить свою точку зрения. Во-первых, Оливер Габриельсен был совсем не молод и уже приближался к своему сорокалетию. Во-вторых, он не меньше чем Деймон любил достойную литературу. В-третьих, он не был алчным, а об увеличении своего жалования просил чуть ли не извиняющимся тоном. Деймон знал, что если бы не работа жены, то Оливер существовал бы на грани нищеты. Ему также было известно, что Габриельсен частенько получает приглашения от издательств поработать у них редактором с гораздо более высоким жалованием по сравнению с тем, что платит ему Деймон. Оливер отвергал лакомые предложения, так как считал, что издательские дома, предлагающие ему королевское содержание по сравнению с мизерным рационом Деймона, слишком пропитаны торгашеским духом. Но поток денег, неожиданно хлынувший в их агентство, похоже, временно выбил его из колеи, а комиссионные, которые он начал получать, став партнером, заметно изменили стиль его одежды и адреса ресторанов, в которые он отправлялся на ленч. Более того, Оливер переехал из грязной квартирки на Уэст Сайде, в небольшое, но уютное жилье в восточной части Шестидесятых улиц. Деймон, как и положено, винил во всем жену Оливера Дорис, которая бросила работу и стала, время от времени, появляться в их конторе в норковом манто.
- Ты, Оливер, видимо, слишком молод, - продолжал Деймон, наслаждаясь возможностью прочитать лекцию на тему, которую так обожал мусолить его бывший работодатель мистер Грин, - чтобы понять всю прелесть умеренности, получать удовлетворение от достижения скромных целей и не страдать по поводу того, какое место ты занимаешь в этом мире. Ты ещё не научился ощущать своего превосходства над теми, кто своими амбициями ускоряет свой же путь к могиле. Их честолюбивые устремления пока ещё тебе не чужды. Взгляни на меня. В жизни я не болел ни одного дня, у меня нет язвы, мне не известно, что такое высокое кровяное давление, и я не знаком с психиатрами. В больнице я побывал лишь раз, да и то это случилось лишь потому, что меня сбил автомобиль, когда я переходил улицу, и повредил мне ногу.
- Постучи по дереву, - сказал Оливер. - Немедленно постучи по дереву.
Деймон понял, что Оливер не слишком благосклонно воспринял его лекцию.
- Видит Бог, - продолжал Оливер, - я вовсе не предлагаю тебе арендовать Тадж-Махал. Но мы не сдохнем, если у каждого из нас будет по кабинету и достаточно места, чтобы посадить ещё одну секретаршу, которая могла бы разобраться с этой проклятой почтой. Кроме того, мне кажется, что единственная телефонная линия при той лавине звонков, которая обрушилась на нас в последнее время, есть не что иное, как вызов обществу. На прошлой неделе один парень из Рэндом Хаус сказал, что названивал нам два дня, прежде чем сумел пробиться. Заявил, что в следующий раз, когда ему потребуется наладить с нами связь, он воспользуется тамтамом. Если мы установим коммутатор, то никто, поверь мне, не подумает, что ты продал свою душу филистимлянам. И не будет греховной роскошью, если раз в полгода нам станут мыть окна. Пока же для того, чтобы узнать, какая на дворе погода, мне приходится включать радио.
- Когда я уйду, - с нарочитой высокопарностью произнес Деймон, - ты можешь арендовать хоть целый этаж в Рокфеллеровском Центре, а в приемной у себя посадить победительницу конкурса "Мисс Америка". Но пока я здесь, всё останется по-прежнему.
Габриельсен в ответ шмыгнул носом. Он был тщедушным очень светлым блондином - почти альбиносом, и чтобы компенсировать эти недостатки держался чрезвычайно прямо, развернув по-военному плечи. Шмыганье носом было для него совершенно не типичным поведением.
- Когда ты уйдешь... - сказал он. - Да ты не уйдешь и через тысячу лет.
Они, были хорошими друзьями, какими обычно бывают люди, встречающиеся каждый день для того, чтобы, усевшись друг против друга, вкалывать засучив рукава. Церемоний во время разговора они не признавали.
- Как уже неоднократно мною говорилось, - сказал Деймон, - я намерен уйти на покой, как только позволят обстоятельства, дабы, наконец, обратиться к тем книгам, которые не успел прочитать, столь успешно руководя данным учреждением.
- Поверю лишь после того, как увижу это собственными глазами, ответил Оливер. При этом он улыбался.
- Клянусь, никогда не навещать тебя в твоем новом королевском кабинете, - произнес Деймон. - Я буду вполне удовлетворен теми чеками, которые ты, согласно нашему контракту, должен будешь мне высылать. При этом я стану уповать на то, что ты не нанял для себя жуликоватого бухгалтера, который будет подделывать счета.
- Облапошу тебя как милого. Обдеру как липку, - осклабился Оливер. Обещаю.
- Да будет так, - вздохнул Деймон, похлопывая коллегу по плечу. - А пока пусть все остается, как есть. Идя навстречу твоим чувствам, клянусь пригласить завтра мойщика окон и заплатить ему из своего кармана.
Они оба рассмеялись и вернулись к своей работе.
Сидя с развернутой на списке бестселлеров газетой в довольно захламленной гостиной и слушая продолжающийся колокольный звон, он припомнил разговор с Оливером и слова, которые тот произнес: "Деньги. Из этой книженции они так и прут".
Оливер оказался прав. Как это ни прискорбно.
Деймон вспомнил и то, что сказал Заловски: "Я, как и многие другие, читаю газеты". Однако Заловски не мог знать того, что львиная доля комиссионных ушла на оплату старых долгов и на самый необходимый ремонт их домика на берегу пролива Лонг-Айленд в городке Олд Лайм в штате Коннектикут. Владение перешло к Шейле по завещанию её страдавшего старческим слабоумием бездетного дяди. Они проводили там летние отпуска, а в тех случаях, когда могли себе позволить, и уикенды. Пребывая на отдыхе, они изо всех сил старались не обращать внимание на плачевное состояние этой развалины. Теперь дому предстояло получить новую крышу, новую водопроводную и отопительную системы и свежую краску. Все работы планировалось закончить к тому времени, когда Деймон решит, что пора уйти на покой.
Простой случай шантажа или вымогательства, подумал Деймон. Цена нескольких газетных строчек, попавшихся на глаза в трудный момент. А, может быть, все не так просто?
Однако в его распоряжении есть кое-какие ходы. Он набрал номер в Рослине.
- Женевьева, - спросил он, когда леди лично подняла трубку, - вы видели сегодняшний номер "Таймс"?
- Разве это не чудесно? - сказала Женевьева. Она говорила негромким, настороженным голосом, словно привыкла к тому, что супруг и дети ей на каждом шагу противоречат. - Неделя за неделей. Как в сказке.
Даже больше, чем ты думаешь, любовь моя, подумал Деймон. Но вслух он сказал:
- Вам удалось прикоснуться к душе читателя даже в самых отдаленных краях страны. - Раньше, до того, как издание в бумажном переплете разошлось таким тиражом, он залился бы краской стыда, произнося эти слова. - Я хотел вас спросить, не звонил ли вам случайно человек по имени Заловски?
- Заловски, Заловски... - неуверенно начала Женевьева. - По совести говоря, не помню. Сейчас мне звонит такое множество людей. Телевизор, радио, интервью... Мой муж говорит, что потребует для нас новый номер, не включенный в телефонную книгу...
Еще один секретный телефон, подумал Деймон. Преуспел и прячься. Американский Образ Жизни.
- Заловски... - продолжала Женевьева. - Почему вы спрашиваете?
- Мне позвонил какой-то человек. По поводу книги. Выражался весьма туманно. Сказал, что позвонит ещё раз, и я подумал, что, может быть, он предпочел связаться непосредственно с вами. Ведь вы знаете, что в нашем агентстве работают всего три человека - Оливер, секретарь и я, - нам крайне трудно удовлетворять все просьбы... Мы не похожи на другие конторы с десятками сотрудников, разными отделами и тому...
- Да, я знаю. Вы говорите о тех, кто отказался от моей книги до того, как я пришла к вам, - голос, утратив настороженность, звучал холодно и горько. - И при этом они даже не считали нужным для себя придерживаться правил элементарной вежливости. Вы и Оливер оказались первыми истинными джентльменами, которых я встретила после того как написала книгу.
- Мы пытаемся все время держать в уме старинную максиму, которую любил повторять мой прежний партнер мистер Грей. "Издательский бизнес - удел джентльменов", говорил он. Конечно, это было много лет тому назад, и с тех пор многое изменилось. Тем не менее, мне чрезвычайно приятно узнать, что остались ещё люди, которые ценят старомодные манеры.
Деймон, беседуя с Женевьевой Долгер, всегда ощущал какую-то неловкость. Его речь казалась ему накрахмаленной и тщательно отутюженной. Деймона злило, что он не может говорить нормальным тоном с женщиной, которая лишь волей обстоятельств возникла в его жизни. Он никогда не был человеком подстраивающимся под собеседника. Деймон гордился своими принципами, следуя которым он говорил своим клиентам только то, что думал будь то похвала или осуждение. Если авторы возмущались критикой, злились или начинали отстаивать с пеной у рта свои позиции, он без всяких экивоков заявлял, что визит в иное агентство, видимо, доставит им больше удовольствия. Только так я и могу работать, объяснял он клиентам. И вот теперь дама, которая принесла ему богатство вынуждает его изъясняться так, словно его рот набит мушмулой.
- Я никогда не забуду вашей помощи. Я ваша вечная должница, произнесла Женевьева неожиданно дрогнувшим голосом. - До конца дней своих я буду помнить всё то, что вы для меня сделали.
- Не сомневаюсь, что именно так и будет, - сказал Деймон, припоминая авторов, которые в то или иное время, произнеся почти такие же слова, исчезали. Иногда стыдливо, а в иных случаях, не скрывая злобы. Через некоторое время часть этих людей возникала в крупных литературных агентствах, где их могли познакомить с кинозвездами, выслать за ними в аэропорт лимузин, добыть в последний момент билет на бродвейский хит (несмотря на то, что билеты были давным-давно раскуплены), устроить по всей стране телевизионную раскрутку или пригласить на ужин в лучший ресторан города.
- Не забудьте сообщить мне новый, секретный номер вашего телефона.
- Вы, Роджер, станете первым, кому я позвоню, - произнесла она с искренним чувством. Столь откровенное проявление эмоций начинало Деймона беспокоить.
- О... - протянул он и задал вопрос, который она явно ожидала услышать: - Как продвигается новая книга?
Женевьева вздохнула. Телефонный провод донес до Деймона этот тихий, печальный звук.
- Просто отвратительно, - сказала она. - Похоже, что я даже не в состоянии её по-настоящему начать. Заканчиваю страницу, перечитываю, обнаруживаю, что это ужасно, рву в клочки и, чтобы не заплакать, отправляюсь печь пирог.
- Не стоит беспокоиться, - утешил Женевьеву Деймон. Её слова принесли ему немалое облегчение. - Начало книги - самая тяжкая часть литературного труда. Не надо себя торопить. В спешке нет никакой необходимости.
- Вам придется учиться терпению, имея дело со мной.
- Я привык к сложностям, которые часто возникают у писателей, - сказал Деймон, размышляя, не скрестить ли на всякий случай пальцы, дабы смягчит фальшь включения дамы в число представителей этой аскетической и жутковатой профессии. - Трудности как приходят, так и уходят. Что же, ещё раз поздравляю. Звоните без стеснения, как только почувствуете, что вам нужна моя помощь.
Деймон положил трубку. Если повезет, подумал он, то прежде чем закончить книгу, Женевьева испечет не менее сотни пирогов, а к тому времени он уйдет на покой и будет тихо жить в маленьком домике на берегу пролива. Что же, по крайней мере, до неё Заловски не добрался, подумал он, положив трубку. Если бы это было не так, то она наверняка запомнила бы его имя.
Деймон беспокойно расхаживал по квартире. Домой с работы он принес длиннющую рукопись, чтобы прочитать за субботу и воскресенье. Он взял манускрипт, пробежал глазами несколько страниц и, не ничего не поняв, отбросил его в сторону. Затем Деймон отправился в спальню и весьма тщательно перестелил кровати. Этим делом он не занимался с момента вступления в брак. Что же, каждый утешается чем может. Женевьева Долгер выпечкой пирогов, а Роджер Деймон уборкой постелей. Он посмотрел на часы. Шейлы не будет дома ещё по меньшей мере шесть часов. Без неё воскресенья лишались всякого смысла. Деймон решил уйти из дома, чтобы убить время до ленча. Но в тот момент, когда он надевал пальто, зазвонил телефон. Прежде чем подойти к аппарату, он позволил ему прозвонить шесть раз, надеясь на то, что звонящему, кем бы тот ни был, надоест ждать. Но раздался седьмой звонок, и Деймон поднял трубку, ожидая услышать противный, хриплый голос. Однако звонила женщина, чью рукопись он принес домой, но так и не смог начать читать.
- Я хочу лишь узнать, закончил ли ты читать мою книгу, - сказала женщина. Голос дамы - глубокий и музыкальный - являлся её главным достоинством. Пару лет назад у них был непродолжительный роман. Шейла, узнав об этой связи от одной из подруг, в весьма типичной для неё манере заявила, что дамочка сама повисла у него на шее. На сей раз супруга попала в точку. Во время их второго свидания женщина сказала:
- Такого сексуального лица мне не доводилось видеть ни у одного мужчины. Когда ты стремительно вошел в комнату, мне показалось, что это бык выбежал на арену.
Она провела целый год в Испании, начиталась Хемингуэя, и её речь пестрела импортированными из Иберии образами. Но если бы она хотя бы раз употребила слово cojones, он бы ни за что не прикоснулся бы ни к ней, ни к её рукописи. Но дамочка смогла удержаться, и он сдался, хотя никогда не думал о себе в тех терминах, к которым прибегала она. Вообще-то, подумал он, в комнату тогда я ввалился довольно неуклюже. Кроме того, он никогда не встречал быков с такими как у него светло-серыми глазами. Посмотрев позже в зеркало, ничего бычьего он в себе не обнаружил.
Тем не менее, женщина была довольно миленькой и обладала недурным интеллектом. Кроме того, она неплохо писала и держала тело в прекрасной форме, ежедневно упражняясь в спортзале. Он был польщен тем, что подобная женщина шла на такие жертвы ради того, чтобы затащить его в свою постель. В его возрасте. Что же, шестьдесят лет вовсе не означают, что тот, кто их достиг, стоит на краю могилы. В одной из их редких ссор Шейла сказала с горечью:
- Ты растрачиваешь себя на женщинах.
Брак не помог избавиться ему от этой слабости. Связь с писательницей была приятной - но не более того.
- То, что успел прочитать, мне понравилось, - сказал Деймон. Он представил её обнаженной в постели. Упругие груди. Натренированные, крепкие ноги. У него возникла мысль пригласить её на ленч, но он тут же от этой идеи отказался. Не стоит осложнять себе жизнь и громоздить один секрет на другой.
- Постараюсь закончить сегодня вечером. Я позвоню, - сказал он.
Затем он вышел из дома и начал бесцельно слоняться по улицам Гринвич Виллидж. Судя по всему, слежки за ним не было. Обычно по воскресеньям Шейла и он отправлялись на поздний ленч в небольшой итальянский ресторан, который им обоим очень нравился. Buon giorno, Signor, Signora, va bene? Несколько лет тому назад в ресторанчике застрелили какого-то гангстера. Спагетти под соусом из моллюсков. Славное послеполуденное воскресное время, когда они могли расслабиться за бутылкой Кьянти, чтобы забыть о стрессах минувшей недели и не думать о том, чем грозит им неделя наступающая.
Ресторан был полон, им ему пришлось подождать, пока не освободится столик. Владелец заведения поинтересовался здоровьем отсутствующей синьоры. Развеселая компания за соседним столом заставила Деймона ещё сильнее ощутит свое одиночество, а полбутылки вина настроения не улучшили. Поглощая спагетти, он думал о том, как это выглядит со стороны, когда тебя убивают в маленьком итальянском ресторанчике.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Вернувшись домой после ленча, Деймон обнаружил, что из щели его почтового ящика торчит сложенный лист бумаги. Он посмотрел на бумагу с опаской и, слегка поколебавшись, осторожно прикоснулся к ней, а затем вытянул из ящика. Это была страничка из альбома для этюдов, а послание начертал жирным, черным фламастером Грегор.
"Мы проходили мимо, - значилось в записке, - нажали на кнопку твоего звонка и получили отлуп. Неужели ты от нас прячешься? Друзья по воскресеньям должны сидеть дома. Мы сегодня празднуем. О причине веселья я тебе сообщу при встрече. Нам хочется разделить свою радость с товарищами. Если ты читаешь эти строки до наступления полуночи, топай к нам. Тебя ждет фиеста в венгерском стиле. Будут вино, женщины и твердые колбасы. По крайней мере, одна женщина и одна колбаса. Аванти!"
Читая записку, Деймон улыбался. Поднявшись к себе, он посмотрел на часы. Еще не было трех, а Шейла не могла вернуться ранее шести. Он обожал встречи с Грегором Ходаром и с его гостеприимной, талантливой супругой. Кроме того Деймон представлял интересы драматурга, пьесу которого должны были начать репетировать в сентябре. Он надеялся, что Грегор согласится оформить спектакль. Грегор, как-то повествуя о процессе своей американизации, сказал, что двинулся на запад в 1956 году, когда в Будапешт вошли русские. Начав движение, он не мог остановиться, пока не добрался до Нью-Йорка.
- Что бы ни происходило, - делился с ним своими сокровенными мыслями Грегор, - человеческим существам это идет во вред. Поэтому я задал себе вопрос: "Принадлежишь ли ты, Грегор Ходар к сонму так называемых человеческих существ?" Внимательно изучив все про и контра, я решил, что подпадаю под эту категорию, хотя, быть может, и не в число самых лучших.
В то время Грегору ещё не исполнилось и двадцати. Он был нищим студентом художественной школы и, прежде чем обосноваться в Нью-Йорке, пережил несколько поистине ужасающих лет. О тех временах он никогда не вспоминал и не говорил, остались ли в Венгрии близкие ему люди. Несмотря на то, что Грегор гордился своим венгерским происхождением, особых сантиментов по этому поводу он не проявлял и называл своих компатриотов "цивилизованным народом, вечно оказывающимся не в том столетии".
- Центральная Европа, - рассуждал он, - похожа на коралловый атолл в Тихом океане. Наступает прилив и её не видно. Приходит отлив, и она оказывается на месте. Самое большее, что о ней можно сказать, так это то, что она мешает судоходству. Когда я пью Токай и уже изрядно наберусь, то мне кажется, что в нем появляется привкус крови и морской воды. Грегор был обладателем высокого лба с залысинами, зачесанной назад и начинающей редеть темной шевелюрой, вкрадчивой, несколько архаичной улыбка и располагающей к себе круглой физиономией человека средних лет. Своим видом, как сказал ему однажды Деймон, Грегор похож на Будду, затевающего очередную шалость.
Грегор говорил с мягким, специфическим акцентом. На его смуглом мадьярском лице светились глубоко посаженные полные насмешки глаза, а губы с дополнительной извилиной в уголках напоминали декоративный лук, предназначенный не для убийства, а для того, чтобы украшать стены жилища. У Грегора эта необычная кривизна означала лишь то, что его слова не следует воспринимать серьезно. Тем не менее он был преданным своему делу, одаренным художником. Его полотна выставлялись во многих галереях по всей стране, и кроме того он выступал оформителем множества бродвейских постановок. Творил он мучительно медленно, и дюжинами отвергал предложения, если пьеса не отвечала его вкусам. Поэтому он не мог позволить себе жить так, как живут богачи, а свою нищету, по сравнению с той роскошью, в которой купались его более податливые коллеги, Грегор превратил в предмет бесконечных шуток.
Его жена Эбба, долговязая, очень милая женщина, с обветренным лицом жительницы пограничных земель прошлого века, происходила из шведов, давно осевших в Миннесоте. Она занималась моделированием театральных костюмов. Эбба и Грегор являли собой не только славную и приятную в общении семейную пару, но и образовывали весьма ценную рабочую группу.
Деймон понятия не имел, что празднует Грегор, однако несколько шумных часов на обширном чердаке бывшего склада на Гудзоне, превращенном семейством Ходар в своё жилье и студию, были явно приятнее, чем одинокое прозябание в течение бесконечно длинного остатка воскресного дня.
На тот случай, если Шейла явится раньше, он оставил ей записку, в которой сообщал, что находится у Грегора, и призывал тоже прийти. Ей настолько нравилась эта пара, что она для разнообразия даже смогла спокойно высидеть несколько часов, пока Грегор писал её портрет. Это случилось прошлым летом, когда Ходары навещали их в Коннектикуте. Грегора портрет чем-то не устроил, и он держал его на мольберте в студии, периодически тыкая в него кистью.
- Дело в том, что ты - воплощение аристократизма, - объяснял он Шейле. - У тебя благородное лицо, фигура, характер, а секрет производства красок, которыми можно передать эти качества, в наш суровый век утерян. Люди просто перестали благородно выглядеть. Лишь некоторые собаки - Ньюфаундленды, золотистые ретриверы, да ирландские сеттеры - сохранили врожденный аристократизм. Потерпи. Мне необходимо побывать в пятнадцатом веке. А это не то короткое путешествие, которое можно совершить в подземке.
Грегор приветствовал Деймона крепкими объятиями, а Эбба застенчивым поцелуем в щеку. Грегор, имевший свои представление о том, как должна одеваться творческая личность, был облачен в клетчатую фланелевую рубаху и мешковатые вельветовые штаны. На его шее красовался ярко-оранжевый, необычайно широкий, сплетенный из шерсти галстук. Поверх рубашки был надет толстенный твидовый пиджак шоколадного цвета. Пиджак этот Грегор не снимал даже в самые жаркие дни. Создавалось впечатление, что когда-то очень давно он сильно замерз и до сей поры не может согреться.
В отличие от многих своих коллег-художников Грегор не превратил студию в выставку своих картин. Портрет Шейлы на мольберте был прикрыт тряпицей, а все остальные работы стояли лицом к стене.
- Когда я пишу картину, мне страшно смотреть на то, что я уже сотворил, - пояснял Грегор. - Когда я устаю, или оказываюсь в творческом тупике, у меня возникает сильное искушение украсть что-нибудь у самого себя. Совершить авто-плагиат, если можно так выразиться. Если я изрядно наберусь вечером, а вся дневная работа закончена, то я на них смотрю. Когда наступает время снова ставить их лицом к стене, я хохочу или рыдаю.
Деймон с облегчением увидел, что вечеринка была действительно скромной. В студии присутствовали мистер и миссис Франклин, которых Деймон и до этого несколько раз встречал у Грегора. Они совместно владели художественной галереей на Мэдисон Авеню. Оба члена семейства Франклин носили значки "Бомбе Нет!", и Деймон припомнил, что сегодня, если верить газетам, должна была состояться антивоенная демонстрация.
Здесь же была и Беттина Лейси - приятная, миловидная дама лет шестидесяти. Она давным-давно развелась с мужем и теперь содержала антикварный магазин. Гости, как и обещал Грегор, пили вино, а на столе на большом блюде были аккуратно разложены тонкие ломтики твердой венгерской колбасы, украшенные редиской.
Когда закончились приветствия и все расселись на европейский манер за большим, круглым, чисто вымытым деревянным столом, Деймон спросил:
- Итак, что же мы празднуем?
- Всё в свое время, мой друг, - ответил Грегор. - Вначале выпей.
Он налили вино в стоящий перед Деймоном бокал. Деймон бросил взгляд на бутылку. Это был токай. Он отпил немного, но привкуса крови или морской воды в вине не почувствовал.
- Теперь, - объявил Грегор, - Беттина должна поведать нам ужасную историю. После этого мы потолкуем и о причине торжества. Прошу, Беттина... - он сделал широкий жест рукой в сторону хозяйки лавки древностей, пролив при этом часть вина из своего бокала.
- Грегор, - запротестовала миссис Лейси, - вы все мой рассказ только что все слышали.
- А Роджер не слышал, - возразил Грегор. - Я хочу узнать его мнение. У Деймона трезвый ум, и человек он честный, поэтому мне особенно ценно его мнение по тем вопросам, которые лично я понять не в состоянии. Приступайте.
- Ну что же, - начала дама, нельзя сказать что очень неохотно. - Речь идет о моей дочери. Насколько помнится, я говорила вам, что она учится в Риме...
- Да, - ответил Деймон.
- Кроме этого, она пытается не упускать из виду и предметы старины мебель, серебро, посуду и все такое прочее - которые могут меня заинтересовать. В прошлое воскресенье неподалеку от Рима должна была открыться большая ярмарка антиквариата, и дочь сказала мне, что собирается туда поехать, а после написать обо всем, что видела и что мне по карману. Два дня тому назад от неё пришло письмо, в котором она объясняет, почему не поехала, хотя успела уже арендовать автомобиль.
Леди отпила немного вина с таким видом, как будто история, которую её вынудили поведать, настолько ужасна, что, не подкрепившись, продолжать повествование она не может.
- Проснувшись утром в воскресенье и ещё не встав с постели, пишет дочь, она почувствовала нечто странное и непонятное. Такого чувства неясной тревоги или даже ужаса ей ранее испытывать не доводилось. И это без всякой на то причины. В полном вакууме, как пишет она. Поднявшись с постели, дочь вдруг поняла, что у неё нет сил даже для того, чтобы приготовит себе завтрак, а при мысли о том, что ей предстоит вести машину за город, она разрыдалась. Она была одна и чувствовала идиотизм ситуации, но унять рыдания не могла. При этом, поверьте, у девочки глаза не на мокром месте. Она и малышкой очень редко пускала слезу. А теперь её била дрожь, и на то чтобы одеться, ей потребовался целый час. Это чувство не оставляло её всё утро, а, если по правде, то и весь день. Автомобиль в агентстве она брать не стала и до вечера просидела на солнце в саду Виллы Боргезе, ни с кем не разговаривая и ни на кого не глядя. С наступлением темноты девочка вернулась домой, рухнула на постель и уснула глубоким сном. Она спала, не просыпаясь, до девяти утра.
Миссис Лейси вздохнула, и её лицо омрачилось, как будто она почувствовала себя виноватой в том, что не смогла утешить свою девочку в столь трудный для той день. Попытавшись улыбнуться, леди продолжила:
- Страхи, которые дочь испытывала прошлым днем, исчезли, и она, отлично выспавшись, чувствовала себя превосходно. По дороге в библиотеку, в которой работает, девочка взяла из почтового ящика газету и тут же увидела кричащий заголовок. Оказывается, что в старом деревянном доме, где открылась выставка, случился ужасный пожар. Все двери заклинило и тридцать человек погибли в огне.
Она испустила продолжительный вздох, словно рассказ лишил её последних сил.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание.
- Вы верите в экстрасенсов и их предвидение, мистер Деймон? поинтересовался Франклин.
Мистер Франклин был добропорядочным, деловым человеком, привыкшим иметь дело с реальными, поддающимися количественному учету объектами. По тону, каким был задан вопрос, Деймон заключил, что мистер Франклин не склонен придавать большого значения рассказу дочери миссис Лейси.
- Что же, - начал Деймон (повествование дамы, как ни странно, произвело на него впечатление более сильное, чем он мог ожидать), - Юнг, а за ним Артур Кёстлер...
- Но они так ничего и не смогли доказать, - прервал его Франклин.
- А что думаешь ты, Грегор?
- Я верю во все, что невозможно доказать, - заявил художник. - А думаю я, что нам надо ещё выпить.
Пока он ходил в кухню, чтобы принести очередную бутылку охлажденного вина, миссис Лейси сделала попытку объясниться.
- Прошу прощения. Я никому не хотела испортить настроение. Однако, чем бы ни было это явление, я до конца дней своих не перестану воздавать хвалу Господу.
После этих слов в помещении на некоторое время снова повисло неловкое молчание. Радостное настроение на какой-то момент исчезло.
- Ну когда же мы услышим о причине празднества? - спросил Деймон, пытаясь вернуть течение беседы в более веселое русло. Он и сам едва удерживался от того, чтобы не пуститься в рассуждения по поводу рассказа миссис Лейси и о том, что могли означать злоключения её дочери.
- Мы оба получили весьма щедрый грант от одного фонда, - широко ухмыляясь объявил Грегор. - Эбба и я. Годичное путешествие по Европе, дабы освежить наши таланты в фонтанах культуры. Музеи, опера, соборы, роскошные ужины, французские вина. Всё это мне как-то больше по душе, чем продовольственные талоны. Америка, бесспорно, щедрая страна. Нефтяные компании, Конгресс, новые Медичи. И кроме того, от нас не требуют никаких обязательств. Мне не придется писать пейзажи с нефтяными вышками или портреты президентов корпораций и их супруг. А Эбба не будет обязана создавать наряды для их впервые выходящих в свет дочерей. Смею вас заверить, что мы будем хорошими капиталистами, и не позволим им получит прибыль на свои затраты. Одним словом, через неделю мы убываем. Роджер, что с тобой? Ты, похоже, не рад нашему счастью?
- За вас-то я, безусловно, рад, - ответил Деймон. - Но я надеялся, что ты взглянешь на пьесу, автора которой я представляю. Её должны поставить осенью, и я думал, что она тебя может заинтересовать.
- Пьеса идет без смены декораций, и в ней всего лишь два действующих лица.
- Три, - со смехом сказал Деймон.
Удовлетворенно кивнув, Грегор продолжил:
- У Шекспира действуют тридцать, может быть, сорок персонажей, а сцен бывает чуть ли не до двадцати.
- Шекспир не имел дел с продюсерами, банками и профсоюзами.
- Бедный Вильям, - снова кивая, воздохнул Грегор. - Какого ценного опыта он лишился, и это бесспорно отразилось на качестве его творений. Не так ли? Роджер, друг мой. Театр в Нью-Йорке усох до размеров обезвоженного каштана. Его можно сравнить лишь с уличным торговцем галстуками. Для оформления спектакля найми плотника или специалиста по интерьерам. Опиши мне декорации, когда пьеса будет поставлена. В это время я буду в Ла Скала наслаждаться Волшебной флейтой. Спальни, уличные сцены, труппа из ста человек, статуи, адское пламя. Когда тебе попадется пьеса с подходящими к платформе поездами, храмами, дворцами, лесами, марширующими армиями, бушующей толпой, двумя сотнями разных костюмов, то зови нас. Америка, богатейшая страна мира, во всех своих театральных постановках в качестве декораций используют лишь один предмет - кушетку психиатра. А действующих лиц в пьесе всего два - доктор и пациент. Акт первый: "Доктор, у меня проблемы". Акт второй: "Доктор, у меня по-прежнему проблемы". Всё. Финиш.
- Ты слишком суров к своим современникам, Грегор, - со смехом сказал Деймон. - Хорошие пьесы ещё попадаются.
- Всё это убого. Очень убого, - мрачно произнес Грегор.
- Ну хорошо, я подыщу для тебя мюзикл.
- Ну да, - сказал Грегор. - Вкалываешь год. Затем второй. Делаешь тысячу эскизов. Вокруг тебя все бьются в истерике. Денег тратится столько, что на них можно шесть месяцев кормить всю Камбоджу. Один спектакль, и... фьють! Лавочка закрывается. Apres moi le deluge - через неделю меня, так или иначе, ждет гильотина. Я не тот человек, который способен выносить бесцельные траты. Я никогда ничего не выбрасываю, будь то обрывок бечевки или тюбик, в котором осталась капля краски.
- Грегор, - сказал Деймон, - с тобой, как всегда, невозможно спорить.
Грегор расцвел.
- Как было бы славно, если все поступали бы столь же мудро, как ты, мой друг. За это я обязательно пришлю тебе открытку из Флоренции. Тем временем, если ты найдешь художника, которому на год нужна большая и недорогая студия, присылай его ко мне. Но этот парень должен писать хуже меня. Я не получу никакого удовольствия от Европы, если буду знать, что какой-то тип, находясь в моем доме, творит шедевры. Но мне не надо и тех, кого Джим Франклин выставляет в своей галерее. Две линии на холсте, размером восемьдесят на восемьдесят, с фоном из акриловой краски, созданным с помощью распылителя. Я смогу стерпеть посредственность, но не выношу профанации, - закончил он, сверкнув глазами в сторону Франклина.
- Да брось ты, - без всякой обиды сказал тот, - я и тебя выставлял.
- И сколько полотен продано?
- Одно.
- Ха! - презрительно бросил Грегор. - Это ты приучил всех людей восхищаться геометрией. Мягкие формы, страсть художника, очарование цвета, способность любоваться прекрасными лицами и фигурами... Где они? Всё! Капут!
Дискуссия явно задела больное место Грегора, и из его голоса исчез обычно свойственный ему добродушный юмор.
- Грегор, прошу тебя, - вмешалась Эбба. - Джим не несет ответственности за развитие искусства в последние полстолетия.
- Но он преумножает преступления, - мрачно проворчал Грегор. Пятнадцать выставок в год. Ты только посмотри на них и на их значки.
Франклин машинально прикоснулся к большому круглому значку на лацкане пиджака и довольно воинственно спросил:
- Чего плохого ты находишь в том, что мы выступаем против атомной бомбы?
- Не вижу ничего плохого в том, что ты выступаешь против атомной бомбы, - громогласно заявил Грегор. - Я просто терпеть не могу значков. Хочешь знать, о чем они кричат? "Я вхожу в ограниченную группу, состав которой определяет некто другой. Я слушаю и поступаю так, как мне велят", объявляют значки. "Я не отличаюсь от других, хотя и теряю при этом половины мозгов", говорят они. - Грегор разошелся во всю и уже не шутил. - "Шагом марш по улицам Америки!" приказывают значки.
- Приглашаю тебя присоединиться к нам на следующей демонстрации. Увидишь все своими глазами, - произнес все ещё спокойно Франклин, хотя Деймон видел, что нападки художника начинают его раздражать.
- Когда такое же число русских, чехов, венгров, восточных немцев, поляков, эстонцев, латышей, кубинцев станут маршировать с такими же значками, - сказал Грегор и судорожно вздохнул (при перечислении национальностей ему не хватило воздуха), - я пойду с вами. В то время, когда вы топчетесь на своих демонстрациях, в Кремле со смехом рассматривают газетные фотографии протестующих американцев, англичан и французов и посылают ещё сто тысяч солдат в Афганистан. Кремль изучает тайные карты, присматривая жилье на Парк Авеню, в Хэмптоне, на Беверли Хиллз, одним словом, в самых лучших местах Америки, для комиссаров, которых пришлёт сюда.
- Грегор, - резко бросила Эбба, - перестань быть таким венгром! Здесь тебе не Будапешт.
- Никто не может перестать быть венгром, - ответил Грегор, - особенно после того, как увидел русские танки на бульварах.
- Ну и что? - раздраженно спросил Франклин. - Считаешь, что уже надо начинать их бомбить?
Грегор поднес руку ко лбу, изобразив задумчивость.
- Вопрос серьезный. Прежде чем ответить, я должен выпить. - Он налил бокал до краев, сделал большой глоток и вернул бокал на стол. - Я против ядерной войны, которая обязательно разразится вне зависимости от того, кто участвует в маршах протеста. Но я стою в стороне. Людям не терпится, чтобы она случилась побыстрее. Я же вижу лишь один выход, и выход этот заключается в типе ядерного оружия. Некоторое время тому назад по поводу этого оружия поднялся большой шум. Мне не понятно, с какой стати. Речь идет о нейтронной бомбе. Тридцать пять тысяч, сорок тысяч боеголовок, и через тридцать секунд мир прекращает свое существование. Не остается ни мужчин, ни женщин, ни детей. Гибнут птицы в воздухе и рыбы в океане. Исчезают города. Но нейтронная бомба изобретена поэтом, ценителем искусства. Конечно, сказал тот, закончив расчеты, знакомый мир пойдет к чертям, но после нейтронной бомбы кое-что и сохранится. Она, вне сомнения, убьёт почти всех людей, но останутся дома, храмы, музеи, библиотеки, натюрморты, статуи, книги. Бомба оставит кое-что и для тех двух-трех сотен, которые выживут. Эти люди - индейцы Амазонки и эскимосы с Северного полюса - смогут повторить все с начала. Всё это страшно смердит. Все желают тотального уничтожения, хотят, чтобы погибли здания, церкви, книги и картины. Если вы согласны двинуться маршем в поддержку моих идей, я иду с вами.
- Грегор, - впервые за все время открыла рот миссис Франклин, - вы рассуждаете так только потому, что у вас нет детей.
- Верно, - тихо ответил Грегор, - детей у меня и Эббы нет. Но это не наша вина. В этом виноват Бог.
Он склонился к жене, которая всегда старалась сидеть как можно ближе к нему, и поцеловал её в щеку.
Деймон поднялся. Беседа вывела его из душевного равновесия больше, чем он хотел показать. Он не был уверен в том, что его огорчит гибель мира, если в последнем взрыве погибнет мистер Заловски.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал он. - Шейла может появиться в любой момент, а она не терпит возвращаться в пустой дом.
По пути к себе Деймон решил, что визит к Грегору, был не очень удачной затеей. Во-первых, его стала снедать зависть к семье Ходар в связи с предстоящим ей вояжем в Европу. Как было бы здорово, думал он, купить билеты для себя и Шейлы и улететь завтра в Париж или Рим, забыв на двенадцать беззаботных месяцев о контрактах, обязательствах, делах и угрозах. Жизнь художника все-таки имеет большие преимущества.
Во-вторых, атмосфера в студии вовсе не располагала к веселью. Рассказ Беттины Лейси о злоключениях её дочери, мягко говоря, огорчал. За ним виднелись картины ужасных смертей, хотя с её дочкой ничего страшного не произошло. А черный юмор Грегора - если это можно назвать юмором - пробудил страхи, которые Деймон, подобно всем другим мужчинам и женщинам земли, старался в себе подавить.
Было бы лучше, думал Деймон, если бы, вернувшись после ленча домой и обнаружив записку, он отправился не в гости, а в бар и, немного выпив, посмотрел там бейсбол по телевизору.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Когда Шейла не появилась и к семи часам, он начал беспокоиться. Супруга твердо обещала вернуться в шесть, а она славилась тем, что всегда, с заслуживающей восхищения точностью, держала свое слово. Деймон жалел о том, что не позвонил утром в дом её матушки и не посоветовал Шейле вернуться до заката. Ему очень не хотелось, чтобы она в сумерках шла пять кварталов, отделяющих их дом от гаража, в котором должна была оставить позаимствованную у друзей машину. Он мог бы сказать ей, что в последние дни по Гринвич Виллидж прокатилась волна уличных грабежей, и это, в любом случае, было бы не очень далеко от истины.
К восьми часам Деймон нервно расхаживал из угла в угол, уже созрев для того, чтобы звонить в полицию. Но вот послышался стук ключа. Он подбежал к дверям и, обняв супругу, крепко прижал её к себе, едва та успела вступить в крошечную прихожую.
- Бог мой, - сказала она. - И что же это должно означать?
- То, что ты опоздала, - сказал Деймон, поднимая с пола небольшую дорожную сумку, - и ничего больше.
- В таком случае, - с улыбкой произнесла она, - я постараюсь опаздывать, как можно чаще.