ISBN 985-438-308-3.

Перевод с английского выполнили Э. М. Телятникова и

Т. В. Панфилова («Приложение») по изданию:

THE ANATOMY OF HUMAN DESTRUCTIVENESS

By Erich Fromm.— New York: «An Owl Boob, 1992.

Публикуется впервые на русском языке.

Художник обложки М. В. Драко

Фромм Э.

Ф91 Анатомия человеческой деструктивности /

Пер. с англ. Э. М. Телятникова, Т. В. Панфилова;

Худ. обл. М. В. Драко.— Мн.: ООО «Попурри», 1999.— 624 с.

ISBN 985-438-308-3.

 

 

В этом произведении по-своему отражено стремление автора, опи­раясь на идеи психоанализа, экзистенциализма, а также и марксизма, разрешить (или хотя бы объяснить) основные противоречия человече­ского существования.

Для широкого круга заинтересованных читателей.

УДК 13/17 ББК 87.7:88.5

jBN 985-438-308-3 (рус.)

© Перевод. Оформление.ООО «Попурри», 1998

BN 0-8050-1604-Х (англ.) © 1973 by Erich Fromm

Содержание

 

Содержание 2

ЭРИХ ФРОММ. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА 6

ПРЕДИСЛОВИЕ 10

ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ПОЯСНЕНИЯ 12

ВВЕДЕНИЕ: ИНСТИНКТЫ* И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СТРАСТИ 14

Часть первая 21

УЧЕНИЯ ОБ ИНСТИНКТАХ И ВЛЕЧЕНИЯХ; БИХЕВИОРИЗМ; ПСИХОАНАЛИЗ 21

I. ПРЕДСТАВИТЕЛИ ИНСТИНКТИВИЗМА 21

Старшее поколение исследователей 21

Современное поколение исследователей: Зигмунд Фрейд и Конрад Лоренц 22

Понятие агрессии у Зигмунда Фрейда. 22

Теория агрессии Конрада Лоренца 23

Фрейд и Лоренц: сходство и различия 25

О войне: итог концепции Лоренца 29

Обожествление эволюции 31

II. БИХЕВИОРИЗМ И ТЕОРИЯ СРЕДЫ 32

Теория среды у просветителей 32

Бихевиоризм 33

Необихевиоризм Б. Ф. Скиннера 33

Цели и ценности 34

Причины популярности Скиннера 37

Бихевиоризм и агрессия 38

О психологических экспериментах 40

Теория фрустрационной агрессивности 51

III. БИХЕВИОРИЗМ И ИНСТИНКТИВИЗМ: СХОДСТВО И РАЗЛИЧИЯ* 53

Черты сходства 53

О политической и социальной подоплеке обеих теорий 55

IV. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ПОНИМАНИЮ АГРЕССИВНОСТИ 56

Часть вторая 61

Открытия, опровергающие инстинктивистов 61

V. НЕЙРОФИЗИОЛОГИЯ 61

Мозг как основа агрессивного поведения 63

Инстинкт "бегства" 65

Поведение хищников и агрессивность 66

VI. ПОВЕДЕНИЕ ЖИВОТНЫХ 68

Агрессивность в неволе 68

Перенаселенность и агрессивность у людей 70

Агрессивность животных в естественных условиях обитания 72

Проблема территории и лидерства 75

Агрессивность других млекопитающих 77

Есть ли у человека инстинкт "Не убивай!"? 78

VII. ПАЛЕОНТОЛОГИЯ 80

Является ли человек особым видом? 80

Является ли человек хищником? 80

VIII. АНТРОПОЛОГИЯ 82

"Человек-охотник" — это ли Адам антропологии? 82

Первобытные охотники и агрессивность 86

Война у первобытных народов 92

Революция эпохи неолита 95

Доисторическое общество и природа человека 100

Революция городов 101

Как это произошло? 101

Агрессивность в первобытных культурах 104

Анализ тридцати первобытных племен 104

Система А: жизнеутверждающие общества 105

Система В: недеструктивное, но все же агрессивное общество 105

Система С: деструктивные общества 105

Индейцы зуни (система А) 106

Племя манус (система В) 107

Добу (система С) 109

Симптомы жестокости и деструктивности 110

Часть третья 113

РАЗЛИЧНЫЕ ТИПЫ АГРЕССИИ И ДЕСТРУКТИВНОСТИ И ИХ ПРЕДПОСЫЛКИ 113

IX. ДОБРОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ 113

Предварительные замечания 113

Псевдоагрессия 115

Непреднамеренная агрессия 115

Игровая агрессия 115

Агрессия как самоутверждение 116

Оборонительная агрессия 119

Различие между человеком и животным 119

Агрессивность и свобода 121

Агрессия и нарциссизм 122

Агрессивность и сопротивление 125

Агрессия и конформизм 126

Инструментальная агрессия 127

О причинах войн 128

Условия снижения оборонительной агрессии 132

X. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: ПРЕДПОСЫЛКИ 133

Предварительные замечания 133

Природа человека 133

Экзистенциальные потребности человека и различные укоренившиеся в его характере страсти 141

Ценностные ориентации и объект почитания 141

Исторические корни 142

Чувство единения 143

Творческие способности 144

Возбуждение и стимулирование 146

Хроническая депрессия и скука (тоска) 149

Структура характера 154

Нейрофизические предпосылки 156

Социальные условия 159

О рациональности и иррациональности инстинктов и страстей 162

Психологическая функция страстей 163

XI. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: ЖЕСТОКОСТЬ И ДЕСТРУКТИВНОСТЬ 165

Кажущаяся деструктивность 165

Спонтанные формы 166

Исторический обзор 167

Деструктивность отмщения 167

Экстатическая деструктивность 169

Поклонение деструктивности 170

Эрнст фон Саломон и его герой Керн. Клинический случай поклонения идолу разрушения 170

Деструктивный характер: садизм 172

Примеры сексуального садизма и мазохизма 173

Иосиф Сталин, клинический случай несексуального садизма 175

Сущность садизма 177

Условия, вызывающие садизм 182

Генрих Гиммлер, клинический случай анально-накопительского садизма 183

Выводы 196

XII. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: НЕКРОФИЛИЯ 198

Традиционные представления 198

Некрофильский характер 201

Некрофильские сновидения 202

"Непреднамеренные" некрофильские действия 204

Некрофильский язык 207

Обожествление техники и некрофилия 208

Манифест футуризма 209

Гипотеза об инцесте и Эдиповом комплексе 218

Отношение фрейдовской теории влечений к биофилии и некрофилии 223

Симптоматика "некрофилии" 224

XIII. ЗЛОКАЧЕСТВЕННАЯ АГРЕССИЯ: 225

АДОЛЬФ ГИТЛЕР — КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ НЕКРОФИЛИИ 225

Предварительные замечания 226

Родители Гитлера и раннее детство 227

Клара Гитлер 227

Алоис Гитлер 228

Раннее детство Адольфа Гитлера (до шести лет: 1889-1895) 229

Детство Гитлера (с шести до одиннадцати лет: 1895-1900) 231

Отрочество и юность (с одиннадцати до семнадцати лет: 1900-1906) 232

Вена (1907-1913) 237

Мюнхен 240

Методологические замечания 241

Деструктивность Гитлера 242

Вытеснение деструктивности 246

Другие аспекты личности Гитлера 247

Отношения с женщинами 249

Таланты и способности 252

Маскировка 257

Недостаток воли и реализма 259

ЭПИЛОГ: О ДВОЙСТВЕННОСТИ НАДЕЖДЫ 264

ПРИЛОЖЕНИЕ: 266

ФРЕЙДОВА ТЕОРИЯ АГРЕССИВНОСТИ И ДЕСТРУКТИВНОСТИ 266

ПРИМЕЧАНИЯ 290

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 293

 

 

ЭРИХ ФРОММ. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Эрих Фромм родился 23 марта 1900 г. во Франкфурте в ортодоксальной еврейской семье. Отец его торговал ви­ноградным вином, а дед и прадед по отцовской линии были раввинами. Мать Эриха — Роза Краузе — по проис­хождению была из русских эмигрантов, переселившихся в Финляндию и принявших иудаизм.

Семья жила в соответствии с патриархальными тради­циями добуржуазной эпохи, отмеченной духом религиоз­ности, трудолюбия и тщательного соблюдения обрядов.

Эрих получил хорошее начальное образование. Гимна­зия, в которой изучали латынь, английский и француз­ский языки, пробудила в нем интерес к ветхозаветным текстам. Правда, он не любил сказаний о героических сражениях из-за их жестокости; зато ему нравились ис­тории об Адаме и Еве, о предсказаниях Авраама и особен­но пророчества Исайи и других пророков. Картины уни­версального мира, в котором лев и овца живут рядом, очень рано привлекали внимание мальчика, а позднее стали толчком к раздумьям о жизни человеческого сообщества, к идеям интернационализма. В средних классах гимназии у Эриха Фромма формируется протест против массового безумия, ведущего к войне, начало которой юноша встре­тил с болью и недоумением (1914 г.).

Одновременно он переживает и первое личное потрясе­ние, которое оказало на него очень серьезное влияние: прелестная молодая женщина, художница, друг семьи, совершила самоубийство после смерти своего старого, боль­ного отца. Последняя ее воля состояла в том, чтобы ее похоронили вместе с отцом. Эрих мучительно размышля­ет над вопросами жизни и любви и, главное, стремится понять, насколько сильна была любовь этой женщины к отцу, что единение с ним (даже в смерти) она предпочла всем радостям жизни. Эти наблюдения и раздумья приве­ли Фромма на путь психоанализа. Он стал пытаться по­нять мотивы человеческого поведения.

В 1918 г. он начинает изучать психологию, филосо­фию и социологию во Франкфуртском, а затем Гейдельбергском университетах, где среди прочих его учителей были Макс Вебер, Альфред Вебер, Карл Ясперс, Генрих Риккерт и другие философы мирового масштаба. В 22 года он стал доктором философии, а затем продолжил образо­вание в Мюнхене и закончил его в известном Институте психоанализа в Берлине. Фромм рано познакомился с фи­лософскими работами К. Маркса, которые привлекли его прежде всего идеями гуманизма, понимаемого как полное освобождение человека, а также создание возможностей для его самовыражения.

Другим важнейшим источником личных и профессио­нальных интересов Фромма в 20-е гг. становится психо­анализ Зигмунда Фрейда. Первой женой Фромма была Фрида Райхман — образованная женщина, психолог; и Эрих, который был значительно моложе Фриды, под ее влиянием увлекся клинической практикой психоанализа. Они прожили вместе всего четыре года, но на всю жизнь сохранили дружеское расположение и способность к твор­ческому сотрудничеству.

Третьим духовным источником для Фромма был ма­лоизвестный автор Иоганн Якоб Бахофен. Его учение о материнском праве впоследствии стало для Фромма важ­ным аргументом, опровергающим фрейдовскую теорию "либидо".

В 20-е гг. Фромм познакомился с учением буддизма, которое воспринял как озарение, и был верен ему до глу­бокой старости.

В 1927-1929 гг. Фромм начинает много печататься. Известность ему принесло выступление с докладом "Пси­хоанализ и социология", а затем публикация статьи под названием "О методе и задачах аналитической социаль­ной психологии: замечания о психоанализе и историче­ском материализме".

Почти десять лет (1930-1939) его судьба связана с Франкфуртским институтом социальных исследований,

который возглавлял Макс Хоркхаймер[1]. Фромм руково­дит здесь отделом социальной психологии, проводит се­рию эмпирических исследований среди рабочих и служа­щих и уже к 1932 г. делает вывод о том, что рабочие не окажут сопротивления диктаторскому режиму Гитлера[2]. В 1933 г. Фромм покидает Германию, переезжает в Чика­го, а затем в Нью-Йорк, куда вскоре перебазируется и Хоркхаймер со своим институтом. Здесь ученые вместе продолжают исследование социально-психологических про­блем авторитарности[3], а также выпускают периодическое издание "Журнал социальных исследований".

В 40-е гг. конфронтация с Адорно и Маркузе приводит к отходу Фромма от франкфуртской школы. Оторвавшись от "немецких корней", он полностью оказывается в аме­риканском окружении: работает во многих учебных заве­дениях, участвует в различных союзах и ассоциациях аме­риканских психоаналитиков. Когда в 1946 г. в Вашинг­тоне создается Институт психологии, психиатрии и пси­хоанализа, Фромм активно включается в систематическую подготовку специалистов в области психоанализа. Но Фромм никогда не был ординарным профессором какой-либо кафедры, он всегда читал свой курс на "междисцип­линарном" уровне и, как никто, умел не только связать воедино данные антропологии, политологии и социаль­ной психологии, но и проиллюстрировать их фактами из своей клинической практики.

В 50-е гг. Фромм отходит от теории Фрейда и посте­пенно формирует свою собственную концепцию личнос­ти[4], которую сам назвал "радикальным гуманизмом".

Причины пересмотра Фроммом концепции Фрейда доста­точно очевидны. Это прежде всего бурное развитие науки, особенно социальной психологии и социологии. Это потря­сение, которое Фромм сам перенес в связи с приходом к власти фашизма, вынужденной эмиграцией и необходимо­стью переключения на совершенно новую клиентуру. Имен­но практика психотерапии на Американском континенте привела его к выводу о том, что неврозы XX в. невозможно объяснить исключительно биологическими факторами, что влечения и инстинкты — это совершенно недостаточная детерминанта поведения людей в индустриальном обществе.

"Невозможно перечислить всех радикальных гуманис­тов со времен Маркса, — говорит Фромм, — но я хотел бы назвать следующих: Торо, Эмерсон, Альберт Швей­цер, Эрнст Блох, Иван Иллич; югославские философы из группы "Праксис": М. Маркович, Г. Петрович, С. Сто-янович, С. Супек, П. Враницки; экономист Э. Ф. Шума­хер; политический деятель Эрхард Эпплер, а также мно­гие представители религиозных и радикально-гуманисти­ческих союзов в Европе и Америке XX века".

Несмотря на все различия во взглядах радикальных гуманистов, их принципиальные позиции совпадают по следующим пунктам:

— производство должно служить человеку, а не экономике;

— отношения между человеком и природой должны строиться не на эксплуатации, а на кооперации;

— антагонизмы повсюду должны быть заменены отно­шениями солидарности;

— высшей целью всех социальных мероприятий долж­но быть человеческое благо и предотвращение человече­ских страданий;

— не максимальное потребление, а лишь разумное по­требление служит здоровью и благосостоянию человека;

— каждый человек должен быть заинтересован в актив­ной деятельности на благо других людей и вовлечен в нее.

После окончания второй мировой войны Фромм при­нимает решение не возвращаться в Германию. Он поселя­ется в Мексике на берегу моря (в городе Куэрно-Вако), получает профессуру в Национальном университете в Ме­хико, сотрудничает с прогрессивно настроенными латино­американскими учеными, читает лекции в США.

50-е годы примечательны интересом к социально-тео­ретическим и социально-политическим проблемам. Труды этих лет: лекции "Психоанализ и религия", анализ эпоса "Сказки, мифы и сновидения" (1951), две философские работы — "Здоровое общество" (1955) и "Современный человек и его будущее" (1959), а также много публичных выступлений, докладов и статей. Он участвует в полити­ческой деятельности, в разработке программы американ­ской социал-демократической федерации (СДФ), в кото­рую вступил ненадолго, пока не убедился, что социал-демократия сильно "поправела".

Трудно поверить, что в самом начале 60-х гг. (т. е. задолго до того, как кто-либо из политиков заговорил о возможности разрядки в отношениях между двумя сверх­державами) Фромм писал о "деструктивном потенциале американского антикоммунизма" и о необходимости "здо­рового рационального мышления ради безопасности во всем мире". Кто-то, быть может, помнит, что осенью 1962 г. Фромм приезжал в Москву, где принимал участие в каче­стве наблюдателя в конференции по разоружению.

Анализ "кибернетического общества", проделанный Фроммом в 60-70-е гг., привел его к созданию самостоя­тельной "типологии социальных характеров": общество отчуждения "опредмечивает" человека, заявляет Фромм, превращает его в песчинку, колесико с единственной за­дачей — вращать гигантскую машину вооружения... Та­кое общество, без сомнения, создает особый "деструктив­ный тип личности", который становится угрозой для са­мого существования человечества.

Последние 11 лет (с 1969 по 1980 г.) Фромм живет в Швейцарии (Локарно), пишет по-английски и по-немец­ки, печатается во всех странах мира и с удовольствием выступает перед немецкоязычной аудиторией после дол­гих лет разлуки с Европой.

70-летний ученый не только не чувствует себя стари­ком, но и в жизни и в творчестве переживает подлинный расцвет. Он пишет в эти годы свою "интеллектуальную биографию" под названием "По ту сторону от иллюзий"; две важнейшие работы, которые сам он называл "труды моей души": "Психоанализ и дзэн-буддизм" и "Душа че­ловека". В конце 60-х гг. он завершает работу над книгой "Революция надежды" и вплотную берется за исследо­вание проблем агрессивности. Труд оказался безмерным, но спустя пять лет он принес весьма зримый результат: книгу объемом 450 страниц, которой автор намеренно дал очень строгое и точное название "Анатомия человеческой деструктивности". Непосредственно над книгой Фромм ра­ботал с 1968 по 1973 г., но подготовка к ней шла более трех десятилетий, ибо исходным пунктом своих научных размышлений об истоках агрессии сам автор считает соб­ственные первые исследования авторитарности, а также изучение и описание характера Гитлера ("Бегство от сво­боды", 1941). Позднее в ученом мире большая работа Фром­ма была оценена как оригинальная теория личности. Эта книга еще больше усилила интерес европейцев к творче­ству Фромма, особенно после выхода в свет его книги "Иметь или быть". Последней публикацией при жизни стала давно задуманная книга о Фрейде.

Когда Фромма не стало, его ассистент подготовил к изданию в Германии Полное собрание сочинений в 10 то­мах, а швейцарский журналист Ханс Юрген Шульц вос­произвел запись 10 радиобесед с Фроммом и издал их в книге под названием "О любви к жизни".

Э. М. Телятникова

ПРЕДИСЛОВИЕ

Это издание представляет собой первый том обширного исследования в области теории психоанализа. Я занялся изучением агрессии и деструктивности не только потому, что они являются одними из наиболее важных теорети­ческих проблем психоанализа, но и потому еще, что вол­на деструктивности, захлестнувшая сегодня весь мир, дает основание думать, что подобное исследование будет иметь серьезную практическую значимость.

Более шести лет назад, когда я начинал писать эту книгу, я недооценивал возможные трудности и препят­ствия. Вскоре мне стало ясно, что, оставаясь в профессио­нальных границах собственно психоанализа, я не смогу адекватно оценить проблемы человеческой деструктивнос­ти. Хотя такое исследование и имеет в первую очередь психоаналитический аспект, мне были необходимы дан­ные из других областей знания, особенно нейрофизиоло­гии, психологии животных, палеонтологии и антрополо­гии. Я был вынужден сравнивать свои выводы с важней­шими выводами других наук, чтобы убедиться, что эти выводы не противоречат моим гипотезам.

Поскольку в то время еще не было обобщающих работ по проблеме агрессивности, не было ни отчетов, ни обзо­ров, я был вынужден сам проделать эту работу. Так что я попытался оказать услугу моим читателям и рассмотреть проблему деструктивности с глобальных позиций, а не толь­ко с точки зрения отдельной научной дисциплины. Такая попытка, естественно, небезопасна. Ведь ясно, что я не мог быть достаточно компетентным во всех областях; мень­ше всего знаний у меня было в области неврологии. А теми знаниями, которые я приобрел, я обязан не столько своим собственным трудам, сколько дружескому участию нескольких специалистов по неврологии, которые дали мне ценные советы, ответили на многие мои вопросы, а также просмотрели значительную часть моей рукописи[5]. При этом следует добавить, что нередко многие специалисты высту­пают с совершенно различных позиций, между ними нет единства — особенно в области палеонтологии и антропо­логии. После серьезного изучения всех точек зрения я оста­новился на тех, которые либо признаются большинством авторов, либо убеждают меня своей логикой, либо, нако­нец, на тех, которые, казалось, меньше подвержены воз­действию господствующих предрассудков. Подробно изло­жить все полярные точки зрения невозможно в рамках одной книги; но я попытался, насколько возможно, при­вести противоположные воззрения и дать им критическую оценку. И если даже специалисты обнаружат, что я не могу предложить им ничего нового в их узкой области, они все равно, вероятно, будут приветствовать возмож­ность расширить свои знания об интересующем их пред­мете за счет информации из других исследовательских сфер. Есть сложности с повторами из моих ранних работ. Ведь я работаю проблемами индивида и общества более 40 лет, и каждый раз, сосредоточивая свое внимание на новом аспекте этой проблемы, я одновременно уточнял, углуб­лял и оттачивал свои идеи, проработанные в прежних ис­следованиях. Я не мог писать о деструктивности, не используя многих уже высказанных ранее идей, хотя и пытался по возможности избегать повторов, отсылая чи­тателей к более подробному изложению в других публика­циях, однако это не всегда удавалось. Это особенно каса­ется моей книги "Душа человека"[6], где в зародыше уже содержались мои нынешние идеи о некрофилии*[7] и биофилии*, которые мне сегодня удалось не только развер­нуть теоретически, но и подкрепить значительным числом клинических случаев.

Мне приятно поблагодарить тех, кто помог мне в со­здании этой книги. Это прежде всего доктор Жером Брамс, которому я многим обязан.

Я благодарю доктора Хуана де Диос Эрнандеса, кото­рый помог мне в области нейрофизиологии. В ходе наших дискуссий, длившихся часами, он дал мне информацию о литературе, а также просмотрел и откомментировал те ча­сти моей рукописи, которые посвящены проблемам нейро­физиологии.

Я благодарю таких специалистов в области невроло­гии, как покойный доктор Рауль Эрнандес Пеон, д-р Ро­берт Б. Ливингстон, д-р Роберт Г. Хит, д-р Хайнц фон Фёрстер и д-р Теодор Мельничук. Доктора Ф. О. Шмидта я благодарю за организацию конференции в Массачусетском технологическом институте, на которой ученые-ней­рофизиологи ответили на многие мои вопросы. Я благода­рю Альберта Шпеера, который сообщил неизвестные мне ранее сведения о Гитлере, а также Роберта Кемпнера, офи­циального обвинителя с американской стороны на Нюрн­бергском процессе, за предоставленную мне информацию. Я должен поблагодарить также д-ра Дэвида Шехтера, Микаэля Маккоби, Гертруду Гунзикер-Фромм за прочтение рукописи, ценную критику и конструктивные предложе­ния; д-ра Ивана Иллича и Рамона Ксирау — за поддерж-"ку моих философских идей; д-ра В. А. Мэзона — за сове­ты в области психологии животных; д-ра Гельмута де Тер­ра — за комментарии по палеонтологии, Макса Гунзике­ра — за ценные идеи в области сюрреализма, а Хайнца Брандта — за информацию в области нацистской практи­ки. Я благодарю д-ра Калинковича за живой интерес к моей работе, д-ра Иллича и мисс Валентину Боресман — за дружескую поддержку при отборе литературы в Между­народном центре документации в Куэрнавака. Пользуюсь случаем поблагодарить мисс Беатрис Майер, которая 20 лет перепечатывает мои рукописи, внося в них необходимую и ценную литературную правку, а также компетентнейшего редактора Марион Одомирок и многих других.

Это исследование было поддержано Национальным ин­ститутом умственного здоровья Государственной службы здравоохранения (грант № МН 13144-01, МН 13144-02). Я признателен также Фонду Альберта и Мари Ласкер, благо­даря которому я смог воспользоваться помощью ассистента.

Нью-Йорк, май 1973 г. Э.Ф.

ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЕ ПОЯСНЕНИЯ

Многозначность слова "агрессия" вызывает большую нераз­бериху в литературе. Оно употребляется и по отношению к человеку, который защищается от нападения, и к разбой­нику, убивающему свою жертву ради денег, и к садисту*, пытающему пленника. Путаница еще более усиливается, поскольку этим понятием пользуются для характеристики сексуального поведения мужской половины человеческого рода, для целеустремленного поведения альпиниста, тор­говца и даже крестьянина, рьяно трудящегося на своем поле. Возможно, причиной такой путаницы является бихевиористское* влияние в психологии и психиатрии. Если обозначать словом "агрессия" все "вредные" действия, т. е. все действия, которые наносят ущерб или приводят к разру­шению живого или неживого объекта (растения, животного и человека в том числе), то тогда, конечно, поиск причины утрачивает свой смысл, тогда безразличен характер импульса, в результате которого произошло это вредное действие. Если называть одним и тем же словом действия, направленные на разрушение, действия, предназначенные для защиты, и действия, осуществляемые с конструктивной целью, то, пожалуй, надо расстаться с надеждой выйти на понимание "причин", лежащих в основе этих действий; ведь у них нет одной общей причины, так как речь идет о совершенно разнородных явлениях, и потому попытка обнаружить при­чину "агрессии" ставит исследователя в позицию, безна­дежную с теоретической точки зрения[8].

Возьмем, к примеру, К. Лоренца. Первоначально он по­нимал под агрессией необходимый биологический импульс, развивающийся в результате эволюции в целях выжива­ния индивида и вида. Но поскольку он подвел под это понятие такие аффекты, как жажда крови и жестокость, то отсюда следует, что и данные иррациональные страсти в такой же мере являются врожденными. Тогда можно пред­положить, что причины войн коренятся в жажде уби­вать, т. е. что войны обусловлены склонностью человека к разрушению. При этом слово "агрессия" служит удоб­ным мостиком для соединения биологически необходимой агрессии (не злонамеренной) с несомненно злонамеренной, злокачественной человеческой деструктивностью. По сути дела, такая "аргументация" основана на обыкновенном формально-логическом силлогизме:

Биологически необходимая агрессия — врожденное ка­чество.

Деструктивность и жестокость — агрессия. Следовательно, деструктивность и жестокость суть врож­денные качества — q. e. d.[9]

Я в данной книге употреблял слово "агрессия" в от­ношении поведения, связанного с самообороной, с ответ­ной реакцией на угрозу, и в конечном счете пришел к понятию доброкачественной агрессии. А специфически че­ловеческую страсть к абсолютному господству над другим живым существом и желание разрушать (злокачествен­ная агрессия) я выделяю в особую группу и называю сло­вами "деструктивность" и "жестокость". Там, где я счи­тал необходимым в определенном контексте использовать слово "агрессия" в другом смысле (не в смысле реактив­ной и оборонительной агрессии), я делал это, во избежа­ние двусмысленности, имея в виду самый прямой смысл слова.

Далее: когда речь идет о человеке, я повсюду для упро­щения текста употребляю местоимение "он"[10]. Хотя я и придаю большое значение отдельному слову, но, с дру­гой стороны, считаю, что не стоит фетишизировать слова, и предпочитаю больше внимания уделять не слову, а идее, которая им обозначена. А что такое слово­употребление не имеет ничего общего с патриархальны­ми принципами — это явствует из всего содержания дан­ной книги.

Ради соблюдения документальной точности основные цитаты сопровождаются указанием на имя автора и год издания его работы. Благодаря этому читатель может са­мостоятельно почерпнуть дальнейшую информацию из биб­лиографии. Приведенные ссылки не всегда относятся к первому изданию, как, например, при цитировании Спи­нозы.

Сменяющие друг друга поколения

становятся хуже и хуже.

Наступит время, когда они будут

такими злыми, что начнут поклоняться

силе и могуществу.

Сила тогда станет самооправданием,

а добро больше не будет в почете.

В конце концов, когда люди прекратят

возмущаться бесчинствами или

утратят чувство стыда при виде униженных

и несчастных, Зевс уничтожит их всех.

И все же этого можно избежать, если

простой народ способен подняться и

сбросить тиранов, которые его угнетают.

Греческий миф о железном веке

Мысли об истории делают меня пессимистом... но мысли о предыстории делают меня оптимистом.

Ян. Сматс

Человек, с одной стороны, сродни многим видам животных, особенно в том, что он ве­дет борьбу с представителями своего собствен­ного рода. Но, с другой стороны, среди многих тысяч биологических видов, борющихся друг с другом, только человек ведет разрушительную борьбу...

Человек уникален тем, что он составляет род массовых убийц; это единственное суще­ство, которое не годится для своего собствен­ного общества. Почему же это так?

Н. Тинберген

ВВЕДЕНИЕ: ИНСТИНКТЫ* И ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СТРАСТИ

Постоянно растущие во всем мире насилие и деструктивность привлекли внимание специалистов и широкой об­щественности к теоретическому исследованию сущности и причин агрессии. Такое внимание к данной проблеме не может никого удивить; заслуживает удивления лишь то, что этот интерес возник так поздно, особенно если учесть, что такой выдающийся исследователь, как Фрейд, после пересмотра своей теории, центральной идеей которой была идея сексуальности, уже в 20-е гг. создал новую теорию, в которой страсть разрушения ("инстинкт смерти") занима­ет точно такое же место, как и страсть любви ("жажда жизни", "сексуальность"). Однако общественность по-пре­жнему рассматривала фрейдизм исключительно в духе сло­жившегося стереотипа, ограничивая его рамками учения о либидо* как основополагающей страсти человека.

Эта ситуация изменилась лишь в середине 60-х гг. Од­ной из причин перемены был, вероятно, масштаб насилия и страх перед нарастающей угрозой войны во всем мире, который в это время достиг своего апогея. Этому способ­ствовала также публикация нескольких книг, посвящен­ных проблеме человеческой агрессивности, особенно книги Конрада Лоренца "Так называемое зло". Лоренц, извест­ный ученый в области исследования поведения животных[11]

(особенно интересны его труды о рыбах и птицах), решил вступить в область, где обладал недостаточным опытом и недостаточной компетентностью, — в область человеческо­го поведения. Хотя его книга "Так называемое зло" была, отвергнута большинством психологов и нейрофизиологов, она мгновенно стала бестселлером и произвела огромное впечатление на значительную часть весьма образованной публики, которая увидела в идеях Лоренца окончательное решение проблемы.

Большой успех идей Лоренца не в последнюю очередь был связан с предшествующей публикацией работ автора совершенно иного типа, Роберта Ардри, — "Адам пришел из Африки", "Адам и его территория". Ардри (талантли­вый сценарист, но не ученый) смешивает без разбору даты и факты о происхождении человека и связывает их с весь­ма тенденциозным мифом о врожденной человеческой аг­рессивности. За этой книгой последовали другие книги специалистов в области поведения животных, например "Голая обезьяна" Десмонда Морриса и "Любовь и нена­висть", принадлежащая перу одного из учеников К. Ло­ренца, Ирениусу Эйбл-Эйбесфельду.

Все эти произведения содержат, по сути дела, один и тот же тезис: агрессивное поведение людей, проявляющее­ся в войнах, преступлениях, личной драчливости и про­чих типах деструктивного и садистского поведения, имеет филогенетические корни*, оно запрограммировано в чело­веке, связано с врожденным инстинктом, который ждет своего места и часа и использует любой повод для своего выражения.

Возможно, успех Лоренца и его неоинстинктивизма свя­зан не столько с безупречностью его аргументов, сколько с тем, что многие люди оказались предрасположены к вос­приятию такой аргументации. Что может быть приятнее для человека, испытывающего страх и понимающего свою беспомощность перед лицом неумолимого движения мира в сторону разрушения, что может быть желаннее, чем тео­рия, заверяющая, что насилие коренится в нашей звери­ной натуре, в неодолимом инстинкте агрессивности и что самое лучшее для нас, как говорит Лоренц, — постарать­ся понять, что сила и власть этого влечения являются закономерным результатом эволюции. Эта теория о врожденной агрессивности очень легко превращается в идеологию, которая смягчает страх перед тем, что может случиться, и помогает рационализировать* чувство беспомощности.

Есть еще и другие причины, в силу которых кое-кто отдает предпочтение упрощенному решению проблемы де­структивности в рамках инстинктивистской теории. Серь­езное исследование причин деструктивности может поста­вить под сомнение основы крупнейших идеологических си­стем. Здесь невозможно избежать анализа проблемы ирра­циональности нашего общественного строя, здесь придется нарушить некоторые табу, скрывающиеся за священными понятиями "безопасность", "честь", "патриотизм" и т. д.

Достаточно провести серьезное исследование нашей со­циальной системы, чтобы сделать вывод о причинах роста деструктивности в обществе и подсказать средства для ее снижения. Инстинктивистская теория избавляет нас от нелегкой задачи такого глубокого анализа. Она успокаи­вает нас и заявляет, что даже если все мы должны погиб­нуть, то мы по меньшей мере можем утешать себя тем, что судьба наша обусловлена самой "природой" человека и что все идет именно так, как и должно было идти.

Принимая во внимание современное состояние психо­логической мысли, каждый, кто встречается с критикой в адрес лоренцовской теории агрессивности, ожидает, что она исходит со стороны бихевиоризма — другой теории, которая занимает доминирующее положение в психоло­гии. В противоположность инстинктивизму, бихевиоризм не интересуют субъективные мотивы, силы, навязываю­щие человеку определенный способ поведения; бихевиорист­скую теорию интересуют не страсти или аффекты, а лишь тип поведения и социальные стимулы, формирующие это

поведение.

Радикальная переориентация психологии с аффектов на поведение произошла в 20-е гг., и в последующий пе­риод многие психологи изгнали из своего научного обихо­да понятия страсти и эмоции, как не подлежащие научно­му анализу. Поведение само по себе, а не человек, веду­щий себя так или иначе, стало предметом главного психологического направления. "Наука о душе" преврати­лась в науку о манипулировании поведением — животного и человека. Это развитие достигло своей вершины в необихевиоризме Скиннера, который представляет сегодня в университетах США общепризнанную Психологическую теорию.

Нетрудно обнаружить причины такого поворота внутри психологической науки. Ученый, занимающийся изучени­ем человека, более всех других исследователей подвержен воздействию социального климата. Это происходит отто­го, что не только он сам, его образ мыслей, его интересы и доставленные им вопросы детерминированы обществом (как это бывает и в естественных науках), но также детерминиро­ван обществом и сам предмет его исследования — чело­век. Каждый раз, когда психолог говорит о человеке, мо­делью для него служат люди из его ближайшего окруже­ния — и прежде всего он сам. В современном индустри­альном обществе люди ориентируются на разум, их чув­ства бедны, эмоции представляются им излишним баллас­том, причем так обстоят дела и у самого психолога, и у объектов его исследования. Поэтому бихевиористская тео­рия их вполне удовлетворяет.

Противостояние инстинктивизма и бихевиоризма не спо­собствовало прогрессу психологической науки. Каждая по­зиция была проявлением "одностороннего подхода", обе опирались на догматические принципы и требовали от ис­следователей приспособления либо к одной, либо к другой теории. Но разве в действительности существует лишь та­кая альтернатива в выборе теории — или инстинктивист­ская, или бихевиористская? Неужели непременно надо вы­бирать между Скиннером и Лоренцом? Разве нет других вариантов? В этой книге я отстаиваю мнение, что суще­ствует еще одна возможность, и пытаюсь выяснить, в чем она состоит.

Мы должны различать у человека два совершенно раз­ных вида агрессии. Первый вид, общий и для человека, и для всех животных,— это филогенетически заложенный импульс к атаке (или к бегству) в ситуации, когда возни­кает угроза жизни. Эта оборонительная "доброкачествен­ная" агрессия служит делу выживания индивида и рода; она имеет биологические формы проявления и затухает, как только исчезает опасность. Другой вид представляет "злокачественная" агрессия — это деструктивность и жестокость, которые свойственны только человеку и прак­тически отсутствуют у других млекопитающих; она не имеет филогенетической программы, не служит биологи­ческому приспособлению и не имеет никакой цели. Боль­шая часть прежних споров на данную тему была вызвана тем, что не существовало разграничения между этими дву­мя видами агрессии, которые различны и по происхожде­нию, и по отличительным чертам.

Оборонительная агрессия действительно заложена в природе человека, хотя и в этом случае речь не идет о "врожденном"[12] инстинкте, как принято было считать.

Когда Лоренц говорит об агрессии как способе защиты, он прав в своем предположении, что речь здесь идет об агрессивном инстинкте (хотя теория спонтанности влече­ний и их способности к саморазрядке не выдерживает кри­тики). Но Лоренц идет еще дальше. Он применяет целый ряд утонченных логических конструкций, чтобы предста­вить любую человеческую агрессию, включая жажду му­чить и убивать, как следствие биологически данной агрес­сивности, которая, с его точки зрения, под влиянием це­лого ряда различных факторов из необходимой защитной превращается в деструктивную силу. Против этой гипоте­зы говорят многочисленные эмпирические данные, и пото­му она практически несостоятельна. Изучение поведения животных показывает, что, хотя млекопитающие — осо­бенно приматы — демонстрируют изрядную степень обо­ронительной агрессии, они не являются ни мучителями, ни убийцами. Палеонтология, антропология и история дают нам многочисленные примеры, противоречащие инстинк­тивистской концепции, отстаивающей три основных прин­ципа:

1. Человеческие группы отличаются друг от друга сте­пенью своей деструктивности — этот факт можно объяс­нить, только исходя из допущения о врожденном харак­тере жестокости и деструктивности.

2. Разные степени деструктивности могут быть связа­ны с другими психическими факторами и с различиями в соответствующих социальных структурах.

3. По мере цивилизационного прогресса степень де­структивности возрастает (а не наоборот).

На самом деле концепция врожденной деструктивности относится скорее к истории, чем к предыстории. Ведь если бы человек был наделен только биологически приспособи­тельной агрессией, которая роднит его с его животными предками, то он был бы сравнительно миролюбивым су­ществом; и если бы среди шимпанзе были психологи, то проблема агрессии вряд ли беспокоила бы их в такой мере, чтобы писать о ней целые книги.

Но в том-то и дело, что человек отличается от живот­ных именно тем, что он убийца. Это единственный пред­ставитель приматов, который без биологических и эконо­мических причин мучит и убивает своих соплеменников и еще находит в этом удовлетворение. Это та самая биоло­гически аномальная и филогенетически не запрограмми­рованная "злокачественная" агрессия, которая представ­ляет настоящую проблему и опасность для выживания человеческого рода; выяснение же сущности и условий воз­никновения такой деструктивной агрессии как раз и со­ставляет главную цель этой книги.

Различение доброкачественно-оборонительной и злока­чественно-деструктивной агрессии требует еще более осно­вательной дифференциации двух категорий, а именно: ин­стинкта[13] и характера, точнее говоря, разграничения меж­ду естественными влечениями, которые коренятся в физи­ологических потребностях, и специфически человечески­ми страстями, которые коренятся в характере ("характе­рологические, или человеческие, страсти"). Такая диффе­ренциация между инстинктом и характером будет в даль­нейшем подробно рассмотрена. Я попытаюсь показать, что характер — это "вторая натура" человека, замена для его слаборазвитых инстинктов; что человеческие страсти со­ответствуют экзистенциальным потребностям* человека, а последние в свою очередь определяются специфическими условиями человеческого существования. Короче говоря, инстинкты — это ответ на физиологические потребности человека, а страсти, произрастающие из характера (потребность в любви, нежности, свободе, разрушении, са­дизм, мазохизм, жажда собственности и власти), — все это ответ на экзистенциальные потребности, и они являют­ся специфически человеческими. Хотя экзистенциальные потребности одинаковы для всех людей, индивиды и груп­пы отличаются с точки зрения преобладающих страстей. К примеру, человек может быть движим любовью или стра­стью к разрушению, но в каждом случае он удовлетворяет одну из своих экзистенциальных потребностей — потреб­ность в "воздействии" на кого-либо. А что возьмет верх в человеке — любовь или жажда разрушения, — в значи­тельной мере зависит от социальных условий; эти усло­вия влияют на биологически заданную экзистенциальную ситуацию и возникающие в связи с этим потребности (а не на безгранично изменчивую и трудноуловимую психику, как считают представители теории среды).

Когда же мы хотим узнать, что составляет условия человеческого существования, то возникают главные во­просы: в чем состоит сущность человека? что делает чело­века человеком?

Вряд ли стоит доказывать, что обсуждение таких про­блем в современном обществознании нельзя считать пло­дотворным. Эти проблемы по-прежнему считаются преро­гативой философии и религии; а позитивистское направ­ление рассматривает их в чисто субъективистском аспек­те, игнорируя всякую объективность. Поскольку мне не хочется, забегая вперед, приводить развернутую аргумен­тацию, опирающуюся на факты, я пока ограничусь не­сколькими замечаниями. Что касается меня, то в отноше­нии этих проблем я исхожу из биосоциальной точки зре­ния. Главной предпосылкой является следующее: посколь­ку специфические черты Homo sapiens могут быть опреде­лены с позиций анатомии, неврологии и физиологии, мы должны научиться определять представителя человеческого рода с позиций психологии.

В попытке дать определение человеческой сущности мы опираемся не на такие абстракции, какими оперирует спе­кулятивная метафизика в лицо, например, Хайдеггера и Сартра. Мы обращаемся к реальным условиям существо­вания реального живого человека, так что понятие сущ­ность каждого индивида совпадает с понятием экзистенция (существование) рода. Мы приходим к этой концеп­ции путем эмпирического анализа анатомических и нейро­физиологических человеческих типов и их психических коррелятов (т. е. душевных состояний, соответствующих этим данным).

Мы заменяем фрейдовский физиологический принцип объяснения человеческих страстей на эволюционный социобиологический принцип историзма.

Лишь при опоре на такой теоретический фундамент ста­новится возможным подробное обсуждение различных форм и личностных типов злокачественной агрессии, особенно таких, как садизм (страстное влечение к неограниченной власти над другим живым существом) и некрофилия (страсть к разрушению жизни и привязанность ко всему мертвому, разложившемуся, чисто механическому). Понимание этих личностных типов стало доступно, как я думаю, благода­ря анализу характеров нескольких персон, известных сво­им садизмом и деструктивностью, как, например, Сталин, Гиммлер, Гитлер.

Итак, мы наметили построение данного исследования, и теперь имеет смысл назвать некоторые посылки и выводы, с которыми читатель встретится в последующих главах.

1. Мы намерены заниматься не поведением, как тако­вым, в отрыве от действующего человека; нашим предме­том являются человеческие стремления, независимо от того, выражаются они непосредственно наблюдаемым по­ведением или нет. В случае с феноменом агрессии это озна­чает, что мы будем исследовать происхождение и интен­сивность агрессивного импульса, а не агрессивное поведе­ние в отрыве от его мотивации.

2. Эти импульсы могут быть осознанными, но в боль­шинстве случаев они неосознанны.

3. Чаще всего они интегрированы в сравнительно по­стоянную структуру личности.

4. В широком смысле данное исследование опирается на психоаналитическую теорию. Отсюда следует, что мы будем прибегать к методу психоанализа, который вскры­вает неосознанную внутреннюю реальность путем истол­кования доступных для наблюдения и внешне незначи­тельных данных. Но выражение "психоанализ" употреб­ляется у нас все же не в смысле классической теории Фрейда, а в смысле дальнейшего развития фрейдизма. На глав­ных аспектах этого развития я позднее остановлюсь более подробно; здесь же следует лишь отметить, что мой пси­хоанализ опирается не на теорию либидо и исходит не из инстинктивистских представлений, которые, по общему мнению, составляют ядро и сущность теории Фрейда.

Отождествление теории Фрейда с инстинктивизмом и без того весьма проблематично. Фрейд в действительности был первым современным психологом, который (в противо­положность прежде распространенной традиции) исследо­вал все богатство человеческих страстей — любовь, нена­висть, тщеславие, жадность, ревность и зависть. Страсти, которые ранее были "доступны" лишь романтикам и тру­бадурам, Фрейд сделал предметом научного исследования[14].

Возможно, этим объясняется то, что учение Фрейда нашло больше понимания и признания среди художни­ков, чем среди психологов и психиатров, — по крайней мере до того момента, пока его метод не был взят на воо­ружение для психотерапевтического лечения все возраста­ющего потока больных. Что касается представителей ис­кусства, то учение Фрейда воистину вызвало у них чув­ство, будто впервые появился ученый, который взял их кровную тему и постиг человеческую "душу" в самых ее сокровенных и значимых проявлениях.

Влияние Фрейда на художественное мышление явствен­нее всего обнаружилось в сюрреализме. В противополож­ность классическим формам искусства сюрреализм отказал­ся от прежнего понимания "реальности", усмотрев в ней нечто неполноценное (нерелевантное); представителей сюр­реализма перестали интересовать способы поведения — ценность мог представлять только субъективный опыт; поэтому совершенно естественно, что фрейдовское толко­вание сновидений стало одним из важнейших факторов развития этого направления.

Следует заметить, что Фрейд в формулировании своих идей неизбежно был ограничен рамками понятийного аппарата своей эпохи. Поскольку он никогда не собирался идти на разрыв с материализмом своих учителей, он вы­нужден был искать возможность объяснить человеческие страсти как выражение влечений. И это ему блестяще уда­лось благодаря теоретическому tour de force[15]: он расши­рил понятие сексуальности (либидо) настолько, что все человеческие страсти (за исключением инстинкта самосо­хранения) он представил как формы проявления одного-единственного инстинкта. Любовь, ненависть, жадность, тщеславие, зависть, ревность, жестокость и нежность — все они оказались насильно втиснуты в тесные рамки тео­ретической схемы, где получили обоснование либо как суб­лимация*, либо как реализация сексуальности (в виде оральной, анальной, генитальной, нарциссистской и дру­гих форм либидо*).

Во второй период своего творчества Фрейд попытался вырваться за пределы этой схемы и создал новую теорию, которая демонстрировала значительный прогресс в пони­мании деструктивности. Он обнаружил, что жизнью пра­вят не два эгоистических инстинкта — голод и сексуаль­ность, а две главные страсти — любовь и деструктивность, и обе они служат делу физиологического выживания, хотя и не в том смысле, как физический и сексуальный голод. Но поскольку Фрейд все равно был связан цепями своих теоретических установок, он обозначил эти две страсти парными категориями "инстинкт жизни" и "инстинкт смер­ти", тем самым придав деструктивности столь серьезное значение, что она была признана одной из двух фундамен­тальных человеческих страстей.

В настоящем исследовании автор освобождает от при­нудительного брака с инстинктами такие важные челове­ческие страсти, как стремление к любви и свободе, тяга к разрушению, желание мучить, подчинять себе другого и господствовать над ним. Инстинкт — это чисто биологи­ческая категория, в то время как страсти и влечения, коренящиеся в характере, — это биосоциальные, истори­ческие категории[16]. И хотя они не служат физическому выживанию, они обладают такой же (а иногда и большей) властью, как и инстинкты. Они составляют основу человеческой заинтересованности жизнью (способности к радо­сти и восхищению); они являются в то же время материа­лом, из которого возникают не только мечты и сновиде­ния, но и искусство и религия, мифы и сказания, литерату­ра и театр — короче, все, ради чего стоит жить (что дела­ет жизнь достойной жизни). Человек не может существо­вать как простой "предмет", как игральная кость, выска­кивающая из стакана; он сильно страдает, если его низ­водят до уровня автоматического устройства, способного лишь к приему пищи и размножению, даже если при этом ему гарантируется высшая степень безопасности. Человек нуждается в драматизме жизни и переживаниях; и если на высшем уровне своих достижений он не находит удо­влетворения, то сам создает себе драму разрушения.

Нынешнее состояние психологической мысли поддер­живает известную аксиому, согласно которой мотивация лишь тогда может быть сильной, когда она служит орга­ническим потребностям, т. е. только инстинкты обладают достаточно интенсивной мотивационной силой. Если же отказаться от этой механистической, редукционистской* точки зрения и обратиться к целостной концепции чело­века, то постепенно становится ясно, что человеческие стра­сти следует рассматривать в связи с их функцией в про­цессе жизни целостного организма. Их интенсивность ко­ренится не в специфических физиологических потребнос­тях, а в потребности целостного организма жить и разви­ваться как в телесном, так и в духовном смысле.

Эти страсти важны для нас не после того, как удовлет­ворены наши физиологические потребности. Нет. Их корни уходят в самые основания человеческого бытия, они от­нюдь не относятся к разряду роскоши, которую кто-то мо­жет себе позволить после того, как удовлетворит свои нор­мальные "низшие" потребности. Люди кончали жизнь самоубийством из-за того, что не могли удовлетворить свою любовную страсть, жажду власти, славы или мести. Слу­чаи самоубийства по причине недостаточной сексуальной удовлетворенности практически не встречаются. Именно эти, не обусловленные инстинктами, страсти волнуют человека, зажигают его, делают жизнь полноценной; как сказал однаж­ды Гольбах, французский философ-просветитель: "Человек, лишенный желаний и страстей, перестает быть человеком".

Их влияние и роль тем и обусловлены, что без них человек перестает быть человеком[17].

Человеческие страсти превращают человека из маленько­го, незаметного существа в героя, в существо, которое во­преки всем преградам пытается придать смысл собственной жизни. Он хочет быть творцом самого себя, хочет превра­тить свое неполноценное бытие в полноценное, осмыслен­ное и целеустремленное, позволяющее ему в максимальной мере достигнуть целостности своей личности. Человеческие страсти — это отнюдь не психологические комплексы, ко­торые можно объяснить путем обращения к событиям и впечатлениям раннего детства. Их можно понять, только разорвав узкие рамки редукционистской психологии и изу­чая их в живой реальности, т. е. подвергнув анализу по­пытку человека придать смысл своей жизни; пережить самые острые, самые мощные потрясения бытия, кото­рые только могут иметь место при данных условиях (или которые он сам считает возможными). Страсти — это его религия, его культ и его ритуал, а он вынужден скрывать их даже от себя самого, особенно если он не получает поддержки группы. Ценой вымогательства и под­купа его могут заставить отказаться от своей "религии" и стать адептом нового культа — культа робота. Но такой психологический подход отбирает у человека его послед­нее достояние — способность быть не вещью, а человеком.

В действительности все человеческие страсти, "хоро­шие" и "дурные", следует понимать не иначе как попытку человека преодолеть собственное банальное существова­ние во времени и перейти в трансцендентное* бытие. Из­менение личности возможно лишь в том случае, если че­ловеку удается "обратиться" к новым способам осмысли­вания жизни: если он при этом мобилизует все свои жизненно важные устремления и страсти и тем самым познает гораздо более острые формы витальности и интеграции, чем те, что были ему присущи прежде. А до тех пор, пока этого не происходит, его можно обуздать, укротить, но нельзя исцелить. Несмотря на то что жизнеспособные стра­сти ведут к самоутверждению человека, усиливают его ощу­щение радости жизни и гораздо больше способствуют про­явлению его целостности и витальности, чем жестокость и деструктивность, тем не менее и те и другие в равной мере участвуют в реальном человеческом существовании; потому анализ тех и других страстей необходим для реше­ния проблемы человека. Ведь и садист — тоже человек и обладает человеческими признаками так же, как и свя­той. Его можно назвать больным человеком, калекой, уро­дом, который не смог найти другого способа реализовать данные ему от рождения человеческие качества, — и это будет правильно; его можно также считать человеком, который в поисках блага ступил на неверный путь[18].

Эти рассуждения вовсе не доказывают того, что жесто­кость и деструктивность — не суть пороки, они доказыва­ют лишь то, что эти пороки свойственны человеку. Жес­токость разрушает душу и тело и саму жизнь; она сокру­шает не только жертву, но и самого мучителя. В этом пороке находит выражение парадокс: в поисках своего смыс­ла жизнь оборачивается против себя самой. В этом поро­ке заключено единственное настоящее извращение. И по­нять его — вовсе не значит простить. Но пока мы не поняли, в чем его суть, мы не можем судить о том, какие факторы способствуют, а какие препятствуют росту деструктивности в обществе.

Такое понимание особенно важно в наше время, когда значительно снизился порог чувствительности к жестоко­сти, когда на всех уровнях жизни заметны некрофильские тенденции: рост интереса нашего кибернетического инду­стриального общества ко всему мертвому, разложившему­ся, механическому, автоматическому и т. д.

В литературе дух некрофилии впервые проявился в 1909 г. в "Манифесте футуризма" Ф. Т. Маринетти. Но в последние десятилетия эта тенденция стала заметна во многих сферах литературы и искусства, где объектом изо­бражения все чаще становится механическое, безжизнен­ное, деструктивное начало. Предвыборный лозунг фалан­гистов "Да здравствует смерть!" грозит превратиться в прин­цип жизни самого общества, в котором победа машин над природой стала символом прогресса, а сам живой человек становится всего лишь придатком машины.

В настоящей работе исследуется сущность некрофилии и социальные условия, способствующие формированию и проявлению этой страсти. В результате исследования я пришел к выводу, что в широком смысле избавление от этого порока возможно только ценой радикальных пере­мен в нашем общественном и политическом строе — та­ких перемен, которые вернут человеку его господствую­щую роль в обществе. Лозунг "Порядок и закон" (вместо "Жизнь и система"), призыв к применению более строгих мер наказания за преступления, равно как и одержимость некоторых "революционеров" жаждой власти и разрушения — это не что иное, как дополнительные примеры растущей тяги к некрофилии в современном мире. Мы должны создать такие условия, при которых высшей це­лью всех общественных устремлений станет всестороннее развитие человека — того самого несовершенного суще­ства, которое, возникнув на определенной ступени разви­тия природы, нуждается в совершенствовании и шлифов­ке. Подлинная свобода и независимость, а также искоре­нение любых форм угнетения смогут привести в действие такую силу, как любовь к жизни, — а это и есть един­ственная сила, способная победить влечение к смерти.

Часть первая

УЧЕНИЯ ОБ ИНСТИНКТАХ И ВЛЕЧЕНИЯХ; БИХЕВИОРИЗМ; ПСИХОАНАЛИЗ

I. ПРЕДСТАВИТЕЛИ ИНСТИНКТИВИЗМА

Старшее поколение исследователей

Я не собираюсь представлять здесь читателю историю уче­ний об инстинктах, ибо ее можно найти во многих учебни­ках[19]. Истоки этой истории надо искать в философских трудах прошлого, но современное мышление в целом опира­ется на труды Чарлза Дарвина и его эволюционную теорию. Уильям Джеймс и Уильям Мак-Дугалл составили про­странные таблицы, полагая, что каждый отдельный ин­стинкт или влечение обусловливает соответствующий тип поведения. Так, Джеймс выделяет инстинкт подражания, инстинкты вражды, сочувствия, охоты, страха, соревно­вания, клептомании, творчества, игры, зависти, общитель­ности, скрытности, чистоты, скромности, любви, ревнос­ти — в целом этот список представляет странную смесь из общечеловеческих свойств и специфических социально обус­ловленных черт личности. И хотя сегодня перечни такого рода кажутся нам несколько наивными, все же следует отметить, что исследования инстинктов по сей день пора­жают обилием теоретических конструкций и высоким уров­нем теоретического мышления. Джеймс, например, совер­шенно четко представлял себе, что самое элементарное ин­стинктивное действие может включать в себя элемент обу­чения, а Мак-Дугалл вовсе не отрицал многообразного фор­мирующего влияния опыта и культуры. Его учение об ин­стинктах перекидывает мостик к теории Фрейда. Как под­черкивает Флетчер, Мак-Дугалл не отождествлял инстинкт с "механической моторикой" и не связывал его с двига­тельной реакцией. Для него инстинкт по сути своей пред­ставлял "склонность" к чему-либо, "потребность" в чем-то; и он допускал, что аффективно-коннативное ядро всякого влечения, "по-видимому, может существовать и фун­кционировать в инстинктивной системе индивида сравнительно независимо от когнитивной и моторной ее части".

Прежде чем мы обратимся к крупнейшим современным исследователям этой проблемы, каковыми являются Зиг­мунд Фрейд и Конрад Лоренц, попробуем отметить то, что объединяет их с их предшественниками. Так, в концепции Мак-Дугалла существовала некая механогидравлическая модель действия инстинктов, по типу шлюза, в котором ворота сдерживают энергию воды, а затем при определен­ных условиях она прорывается и образует "водопад". По­зднее он для образности сравнивал любой инстинкт с "га­зовым баллоном", из которого "постоянно высвобождает­ся отравляющее вещество".

Фрейд в своей теории либидо также следует некой гид­равлической схеме. Либидо нарастает — напряженность усиливается — недовольство ширится; сексуальный акт дает разрядку, снимает напряжение до тех пор, пока оно вновь не начнет усиливаться и нарастать. Сходные идеи мы ви­дим и у Лоренца; он, например, сравнивает реактивную энергию со "сжатым газом, который долго хранится в спе­циальном резервуаре", или с жидкостью, которая заключена в сосуд, имеющий вентиль в днище, и т. д. Р. А. Хинде считает, что, несмотря на мелкие различия, все эти теоре­тические модели имеют одну общую идею — идею субстан­ции, обладающей способностью стимулировать поведение. "Эта субстанция заключена в некий сосуд, а затем она выпускается, воздействует на субъект, заряжает его энер­гией, от которой тот приходит в действие".

Современное поколение исследователей: Зигмунд Фрейд и Конрад Лоренц

Понятие агрессии у Зигмунда Фрейда.[20]

Главный прогресс во взглядах Фрейда по сравнению с его предшественниками, особенно Мак-Дугаллом, состоял в том, что он свел все "влечения" к двум категориям: ин­стинкту самосохранения и инстинкту сексуальности; Поэто­му теорию Фрейда можно считать последней ступенькой в истории развития учения об инстинктах. Но я хочу еще раз повторить мою мысль о том, что одновременно теория Фрейда была и первой ступенькой к преодолению прежних теоретических построений, хотя сам Фрейд этого и не со­знавал. В дальнейшем я буду рассматривать только фрей­довскую концепцию агрессии, исходя из того, что его тео­рия либидо многим читателям уже хорошо известна либо они могут познакомиться с ней по другим источникам, а лучше всего по первоисточнику, каковым являются лек­ции Фрейда под названием "Введение в психоанализ".

Фрейд уделял феномену агрессии сравнительно мало внимания, считая сексуальность (либидо) и инстинкт са­мосохранения главными и преобладающими силами в че­ловеке. Однако в 20-е гг. он полностью отказывается от этого представления. Уже в работе "Я и Оно", а также во всех последующих трудах он выдвигает новую дихотоми­ческую пару: влечение к жизни (эрос) и влечение к смер­ти. Сам он описывал новую стадию своего теоретизирова­ния следующим образом: "Размышляя о происхождении жизни и о развитии разных биологических систем, я при­шел к выводу, что наряду с жаждой жизни (инстинктом живой субстанции к сохранению и приумножению) долж­на существовать и противоположная страсть — страсть к разложению живой массы, к превращению живого в пер­воначальное неорганическое состояние. То есть наряду с эросом должен существовать инстинкт смерти".

Инстинкт смерти направлен против самого живого орга­низма и потому является инстинктом либо саморазруше­ния, либо разрушения другого индивида (в случае направ­ленности вовне). Если инстинкт смерти оказывается свя­зан с сексуальностью, то он находит выражение в формах садизма или мазохизма*. И хотя Фрейд неоднократно под­черкивал, что интенсивность этого инстинкта можно ре­дуцировать, основная его теоретическая посылка гласит: человек одержим одной лишь страстью — жаждой разру­шить либо себя, либо других людей, и этой трагической альтернативы ему вряд ли удастся избежать. Из гипотезы о влечении к смерти следует вывод, что агрессивность по сути своей является не реакцией на раздражение, а пред­ставляет собой некий постоянно присутствующий в орга­низме подвижный импульс, обусловленный самой консти­туцией человеческого существа, самой природой человека.

Большинство психоаналитиков, взявших на вооруже­ние теорию Фрейда, воздержались от восприятия той час­ти его учения, которая говорит об инстинкте смерти, воз­можно, потому, что она выходит за рамки механистиче­ского биологического мышления, согласно которому все "биологическое" автоматически отождествляется с физио­логией инстинктов. И все же они не отбросили полностью новые идеи Фрейда, а пошли на компромисс, признав, что "жажда разрушения" существует как противоположность сексуальности. Это дало им возможность применить но­вый подход Фрейда к понятию агрессии и в то же время "не заметить" кардинальных изменений в его мировоззре­нии и не подпасть под его влияние.

Фрейд сделал очень важный шаг вперед от механическо­го физиологизма к биологическому воззрению на организм как целое и к анализу биологических предпосылок феноме­нов любви и ненависти. Однако его теория страдает серьез­ным недостатком: она опирается на чисто абстрактные спе­кулятивные рассуждения и не имеет убедительных эмпири­ческих доказательств. Вдобавок к этому, хотя Фрейд и предпринял блистательную попытку объяснить с помощью своей новой теории человеческое поведение, его гипотеза оказалась непригодной для объяснения поведения живот­ных. Для него инстинкт смерти — это биологическая сила, действующая в любом живом организме, а это значит, что и животные должны совершать действия, направленные либо на саморазрушение, либо на разрушение других осо­бей. Из этого следует, что у менее агрессивных животных мы должны были бы обнаруживать более частые болезни и более раннюю смертность (и наоборот); но эта гипотеза, разумеется, не имеет эмпирических доказательств.