Институт марксизма-ленинизма контроля при ЦК КПСС при ЦК КПСС

«МОСКОВСКИЙ ЦЕНТР»

По настоящему делу в декабре 1934 г. были арестованы и 16 января 1935 г. осуждены к тюремному заключению на различные сроки от пяти до десяти лет 19 человек: Зиновьев Григорий Евсеевич, 1883 г. рождения, член ВКП(б) с 1901 г., до ареста 16 декабря 1934 г член редколлегии журнала «Большевик»;

Каменев Лев Борисович, 1883 г. рождения, член ВКП(б) с 1901 г., до ареста 16 декабря 1934 г. директор Института мировой литературы имени М Горького;

Гертик Артем Моисеевич, 1879 г. рождения, член ВКП(б) с 1902 г., до ареста 8 декабря 1934 г. помощник управляющего Объединенным научно-техническим издательством; Куклин Александр Сергеевич, 1876 г. рождения, член ВКП(б) с 1903 г., до ареста 14 декабря 1934 г. пенсионер; Сахов Борис Наумович, 1900 г. рождения, член ВКП(б) с 1919 г., до ареста 25 декабря 1934 г. прокурор Северного края в г. Архангельске; Евдокимов Григорий Еремеевич, 1884 г. рождения, член ВКП(б) с 1903 г., до ареста 8 декабря 1934 г. начальник Главного управления молочной промышленности Наркомата пищевой промышленности СССР; Бакаев Иван Петрович, 1887 г. рождения, член ВКП(б) с 1906 г., до ареста 9 декабря 1934 г. управляющий Главэнергосети; Шаров Яков Васильевич, 1884 г. рождения, член ВКП(б) с 1904 г., до ареста 14 декабря 1934 г. начальник Управления трикотажной промышленности Наркомата местной промышленности РСФСР; Горшенин Иван Степанович, 1894 г. рождения, член ВКП(б) с 1919 г., до ареста 12 декабря 1934 г. начальник сводно-планового отдела Госплана СССР; Царьков Николай Алексеевич, 1903 г. рождения, член ВКП(б) с 1921 г., до ареста 12 декабря 1934 г. начальник 1-го участка Тихвинского алюминиевого комбината в Ленинградской области; Федоров Григорий Федорович, 1891 г. рождения, член ВКП(б) с 1907 г., до ареста 9 декабря 1934 г. управляющий Всесоюзным картографическим трестом; Гессен Сергей Михайлович, 1898 г. рождения, член ВКП(б) с 1916 г., до ареста 9 декабря 1934 г. уполномоченный по Западной области Наркомата тяжелой промышленности СССР в г. Смоленске; Тарасов Иван Иванович, 1902 г. рождения, член ВКП(б) с 1919 г., до ареста 18 декабря 1934 г. студент 4-го курса Московского юридического института; Файвилович Леонид Яковлевич, 1900 г. рождения, член ВКП(б) с 1918 г., до ареста 12 декабря 1934 г. заместитель начальника Главного хлопкового управления Наркомзема СССР; Герцберг Александр Владимирович, 1892 г. рождения, член ВКП(б) с 1916 г., до ареста 12 декабря 1934 г. председатель союзного объединения «Техноэкспорт»; Анишев Анатолий Исаевич, 1899 г. рождения, член ВКП(б) с 1919г., до ареста 22 декабря 1934 г. научный сотрудник отделения ВАСХНИЛ в г. Ленинграде; Перимов Алексей Викторович, 1897 г. рождения, член ВКП(б) с 1915 г., до ареста 9 декабря 1934 г. уполномоченный Нарком-

пищепрома СССР по пуску стеклотарного завода в г. Орджоникидзе; Браво Борис Львович, 1900 г. рождения, член ВКП(б) с 1919 г., до ареста 13 декабря 1934 г. ответственный редактор журнала Комитета заготовок при СНК СССР; Башкиров Александр Фабианович, 1903 г. рождения, член ВКП(б) с 1920 г., до ареста 14 декабря 1934 г. помощник начальника цеха завода «Красная заря» в г. Ленинграде.

Все они были признаны виновными в том, что, являясь в прошлом активными участниками троцкистско-зиновьевской оппозиции, после подачи заявлений о разрыве с оппозиционными взглядами не разоружились и занимались подпольной антисоветской деятельностью, ставили своей задачей замену существующего руководства партии и Советского правительства. Наряду с этим Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, А. М. Гертик, А. С. Куклин, Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, Я. В. Шаров, И. С. Горшенин и Г. Ф. Федоров объявлялись руководителями «московского центра», который был якобы связан с «ленинградским центром», подготовившим и организовавшим, как утверждалось, убийство С. М. Кирова.

Проведенной проверкой установлено, что дело о так называемом «московском центре» сфальсифицировано органами НКВД, а обвиняемые по нему лица были осуждены необоснованно.

Необоснованность возбуждения дела и арестов вытекает, в частности, из того, что аресты осужденных по делу лиц производились прежде всего по признаку принадлежности их в прошлом к «зиновьевской» оппозиции, с тем чтобы возложить на них обвинение в подпольной контрреволюционной деятельности и в организации убийства С. М. Кирова. Между тем политическое поведение этих лиц не давало никаких оснований для подобных обвинений.

Действительно, все осужденные по этому делу являлись в прошлом активными участниками «зиновьевской» оппозиции, в 1926 г. блокировались с «троцкистами» и за фракционную деятельность в 1927 г. привлекались к партийной ответственности.

Г. Е. Зиновьев был исключен из партии на Объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 14 ноября 1927 г.; Л. Б. Каменев, И. П. Бакаев, А. М. Гертик, С. М. Гессен, Г. Е. Евдокимов, А. С. Куклин, Г. Ф. Федоров и И. И. Тарасов — постановлением XV съезда ВКП(б); Я. В. Шаров, А. В. Перимов, Л. Я. Файвилович, А. И. Анишев, Б. Л. Браво, А. Ф. Башкиров и Н. А. Царьков — местными парторганизациями. На И. С. Горшенина и Б. Н. Сахова за участие в оппозиции были наложены партийные взыскания. А. В. Герцберг к партийной ответственности вообще не привлекался.

В ходе XV съезда ВКП(б) в так называемом «Заявлении 23-х», а также после съезда исключенные из партии обвиняемые по настоящему делу объявили о прекращении оппозиционной деятельности и о полном подчинении решениям ЦК партии и Коминтерна.

ЦКК, рассмотрев заявления, признала их отвечающими требованиям XV съезда и в июне—августе 1928 г. восстановила в

партии Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, И. П. Бакаева, Г. Е. Евдокимова, А. М. Гертика, С. М. Гессена, А. С. Куклина, Г. Ф. Федорова, А. Ф. Башкирова, А. В. Перимова, Л. Я. Файвиловича и Я. В. Шарова. В 1928—1929 гг. были восстановлены в партии И. И. Тарасов, Н. А. Царьков и А. И. Анишев.

Одному лишь Б. Л. Браво при рассмотрении его апелляции в июле 1929 г. было отказано в восстановлении в партии на том основании, что он и после съезда якобы продолжал оппозиционную деятельность. Но в декабре того же года и он был восстановлен в партии.

Во время партийной чистки в сентябре 1929 г. Г. Е. Зиновьеву обвинений в антипартийной деятельности не предъявлялось.

В отношении Л. Б. Каменева было установлено, что в 1928 г. Н. И. Бухарин якобы пытался привлечь его на свою сторону, вел с ним переговоры. Рассмотрев этот вопрос, объединенное заседание Политбюро ЦК и Президиума ЦКК ВКП(б) 9 февраля 1929 г. и Объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП(б) 23 апреля 1929 г. осудили поведение Н. И. Бухарина. Однако о Л. Б. Каменеве никаких решений не было принято.

Лишь несколько месяцев спустя, 31 декабря 1929 г., ЦКК объявила Л. Б. Каменеву выговор за то, что он встретился с некоторыми троцкистами и в беседе с ними заявил о своей готовности блокироваться с Л. Д. Троцким. Л. Б. Каменев, не отрицая в ЦКК факта посещения его квартиры сторонниками Л. Д. Троцкого, утверждал, что в беседе с ними он высказывал свое отрицательное отношение к троцкистам.

Это свидетельствовало о том, что на Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева как бывших лидеров оппозиции ориентировались и вступали с ними в контакт многие из тех, кто был несогласен с линией И. В. Сталина и его сторонников. В особой степени это относится к началу 30-х годов, когда сталинская политика привела к обострению политической обстановки в стране, крупным провалам в народном хозяйстве, тяжело сказалась на социальном положении трудящихся. На этом фоне активизировались силы, выступавшие с осуждением ряда направлений такой политики. Примером этому служит и история с распространением так называемой «рютинской платформы».

8 конце сентября 1932 г. Я. Э. Стэн доставил на дачу Г. Е. Зиновьеву и Л. Б. Каменеву экземпляры «обращения» и «платформы» группы М. Н. Рютина; Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев, однако, в партийные или советские органы о существовании этих документов и о том, что они нелегально размножаются и распространяются, не сообщили.

9 октября 1932 г. Президиум ЦКК ВКП(б) исключил из партии Л. Б. Каменева и Г. Е. Зиновьева за то, что они, как указано в постановлении, «зная о существовании этой контрреволюционной группы, получали от этой группы ее документы, не довели об этом до сведения партии, чем содействовали ее деятельности».

За указанные действия Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев и Я. Э.

Стэн, а также ряд других лиц, причастных к составлению и распространению этих документов, по постановлению коллегии ОГПУ от 11 октября 1932 г. были отправлены в ссылку. Л. Б. Каменев — в Минусинск, а Г. Е. Зиновьев — в Кустанай сроком на три года. При этом Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев были необоснованно признаны виновными в том, что они являлись участниками и идейными вдохновителями так называемой контрреволюционной организации «союз марксистов-ленинцев».

8 мая 1933 г. Г. Е. Зиновьев обратился с письмами в ЦК ВКП(б) и лично к И. В. Сталину. В письме И. В. Сталину Г. Е. Зиновьев признавал, что наказан правильно, но желает загладить вину перед партией и заслужить доверие ЦК, для чего просит дать ему любую работу. Письмо в ЦК ВКП(б), содержащее критику своей личной деятельности и оппозиции в целом, было опубликовано 20 мая 1933 г. в «Правде», а накануне С. М. Кирову, В. В. Куйбышеву, А. И. Микояну, Г. К. Орджоникидзе, Г. И. Петровскому, В. Я. Чубарю, А. А. Андрееву и членам Президиума ЦКК было разослано письмо следующего содержания: «По поручению т. Сталина рассылаются два письма т. Зиновьева. Тт. Сталин, Ворошилов, Молотов, Калинин и Каганович предлагают отменить в отношении Зиновьева ссылку и разрешить ему приезд в Москву для определения вопроса о его работе».

14 декабря 1933 г. решением ЦКК Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев были восстановлены в партии.

Каких-либо данных об антипартийной деятельности Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева после этого в архивах не обнаружено. Однако в декабре 1934 г. они вновь были арестованы. Из партии их исключили 20 декабря 1934 г.

В отношении остальных обвиняемых установлено следующее.

Г. Е. Евдокимов, И. П. Бакаев, Я. В. Шаров, А. С. Кухлин, С. М. Гессен, А. Ф. Башкиров, Н. А. Царьков, А. В. Перимов, Л. Я. Файвилович, И. И. Тарасов и Б. Л. Браво после восстановления их в партии в 1928—1929 гг. и до ареста в декабре 1934 г. к партийной ответственности за антипартийную деятельность не привлекались. И. П. Бакаев, Г. Е. Евдокимов и Л. Я. Файвилович в ходе партийной чистки в 1933 г. характеризовались положительно.

И. С. Горшенин и Г. Ф. Федоров ячейковыми комиссиями по чистке партии исключались как бывшие оппозиционеры, но вышестоящими партийными органами были восстановлены, так как никакой антипартийной деятельности не вели.

В материалах по чистке партии в 1929—1930 гг. имеются данные о том, что А. В. Герцберг чистку прошел. А. М. Гертик в 1933 г. был во внесудебном порядке сослан на три года и исключен из партии по обвинению в оппозиционной деятельности, но в том же году дело было пересмотрено, а 15 мая 1934 г. ЦКК ВКП(б) он был восстановлен в партии.

Из числа всех осужденных по настоящему делу только один А. И. Анишев был исключен из партии до ареста, в 1933 г., за пе-

реписку со своей женой, находившейся в ссылке. Вместе с тем А. И. Анишев характеризовался как «образцовый директор института и крепкий партиец, твердо проводящий генеральную линию партии».

Остальные обвиняемые были исключены из партии после ареста по этому делу с формулировкой «как контрреволюционеры».

Все это свидетельствует о том, что к моменту ареста обвиняемых по настоящему делу партийные органы не располагали материалами об их подпольной или какой-либо иной организованной антипартийной деятельности.

В процессе проверки этого дела были изучены справка «О важнейших агентурных и следственных делах», составленная начальником секретно-политического отдела ОГПУ Г. А. Молчановым 4 января 1934 г. для руководящих работников ОГПУ; справка, представленная 15 января 1934 г. заместителем председателя ОГПУ Я. С. Аграновым секретарю ЦК ВКП(б) Л. М. Кагановичу, в которой перечислялись различные контрреволюционные группы и организации; а также пять томов ежедневных оперативных рапортов секретно-политического отдела НКВД СССР на имя руководства НКВД об агентурно-оперативной работе за период с 1 января по 9 декабря 1934 г. Установлено, что сведений об антисоветской деятельности Л. Б. Каменева, Г. Е. Зиновьева и других обвиняемых по настоящему делу, а также о существовании подпольной «зиновьевской организации» в этих материалах не имеется.

Оперативные работники УНКВД по Ленинградской области П. И. Малинин, В. С. Карпович, П. Г. Дроздецкий, имевшие непосредственное отношение до декабря 1934 г. к сбору сведений о поведении бывших участников «зиновьевской» оппозиции, в своих объяснениях в 1961 г. заявили, что об антисоветской деятельности «зиновьевцев» им также ничего известно не было.

Напротив, многие факты свидетельствовали о том, что ряд бывших участников «зиновьевской» оппозиции, осужденных впоследствии по делу так называемого «московского центра», считали неприемлемой для себя тактику фракционной борьбы против партийного большинства.

Таким образом, имеющиеся материалы не позволяют сделать вывод о том, что в 1928—1929 гг. существовал подпольный центр зиновьевской организации и такая организация была вообще. «Все данные говорят за то,— отмечалось в информационном письме ОГПУ,— что Зиновьев, Каменев и все бывшие сторонники ленинградской оппозиции, примкнувшие к «Заявлению 23-х», безусловно, порвали с оппозицией и прекратили фракционную работу».

В других материалах также не имеется данных о подпольной антисоветской деятельности «зиновьевцев» после XV съезда партии или о существовании «зиновьевской организации» с руководящим центром во главе.

С момента направления Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева в ссылку по делу так называемого «союза марксистов-ленинцев»»

то есть с октября 1932 г., за ними велось активное агентурное наблюдение, сопровождавшееся перлюстрацией переписки и подслушиванием телефонных разговоров, однако в результате и этой работы не было получено никаких данных о проведении ими антисоветской деятельности.

При аресте Г. Е. Зиновьева в декабре 1934 г. у него был изъят и тщательно изучен обширный личный архив, но и в нем компрометирующих материалов не оказалось. Не имеется данных о существовании и деятельности «зиновьевского центра» и в изъятых при аресте личных архивах Л. Б. Каменева и остальных обвиняемых по делу так называемого «московского центра».

Таким образом, в декабре 1934 г. основания для ареста Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева и других осужденных по настоящему делу лиц полностью отсутствовали. Арест их явился началом осуществления замысла использовать убийство С. М. Кирова для политической дискредитации и физического уничтожения бывших оппозиционеров, обвинив их в организации, подготовке и осуществлении этого преступления. Обвинение бывших участников «зиновьевской» оппозиции в подготовке и организации убийства С. М. Кирова основывалось на том, что убийца Л. В. Николаев в прошлом являлся якобы сторонником Г. Е. Зиновьева. Между тем никаких документальных и иных материалов, подтверждающих это, не имелось. Версию о принадлежности Л. В. Николаева к «зиновьевской» оппозиции выдвинул И. В. Сталин. Она была воспринята и проведена в жизнь следствием и судом в результате прямого давления с его стороны. Выступая на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП(б) в 1937 г. с заключительным словом, Н. И. Ежов сообщал о том, в каких условиях проводилось следствие по делу об убийстве С. М. Кирова и как по инициативе И. В. Сталина следствие было направлено по линии обвинения в этом преступлении бывших участников «зиновьевской» оппозиции. Вот выдержка из этого выступления (цитируется по неправленой стенограмме): «...Ежов. Теперь, товарищи, разрешите мне по существу сделать несколько замечаний. Можно ли было предупредить убийство т. Кирова, судя по тем материалам и по данным, которые мы имеем? Я утверждаю, что можно было, утверждаю. Вина в этом целиком лежит на нас.

Можно ли было после убийства т. Кирова во время следствия вскрыть уже тогда троцкистско-зиновьевский центр? Можно было. Не вскрыли, проморгали. Вина в этом и моя персонально, обошли меня немножечко, обманули меня, опыта у меня не было, нюху у меня не было еще.

Первое — начал т. Сталин, как сейчас помню, вызвал меня и Косарева и говорит: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Я должен сказать, что в это не верили чекисты и на всякий случай страховали себя еще кое-где и по другой линии, по линии иностранной, возможно, там что-нибудь выскочит.

Второе — я не исключаю, что по этой именно линии все мате-

риалы, которыми располагал секретно-политический отдел, все агентурные материалы, когда поехали на следствие, надо было забрать, потому что они давали направление, в них много было фактов, благодаря которым вскрыть можно было тогда же и доказать непосредственное участие в убийстве т. Кирова — Зиновьева и Каменева. Эти материалы не были взяты, а шли напролом.

Не случайно, мне кажется, что первое время довольно туго налаживались наши взаимоотношения с чекистами, взаимоотношения чекистов с нашим контролем. Следствие не очень хотели нам показывать, не хотели показывать, как это делается и вообще. Пришлось вмешаться в это дело т. Сталину. Товарищ Сталин позвонил Ягоде и сказал: «Смотрите, морду набьем».

Результат какой? Результат по кировскому делу мы тогда, благодаря ведомственным соображениям, а кое-где и кое у кого благодаря политическим соображениям, например у Молчанова, были такие настроения, чтобы подальше запрятать агентурные сведения. Ведомственные соображения говорили: впервые в органы ЧК вдруг ЦК назначает контроль. Люди не могли никак переварить этого. И немалая доля вины за то, что тогда не смогли вскрыть центра, немалая доля вины и за убийство т. Кирова лежит на тех узколобых ведомственных антипартийных работниках, хотя и убежденных чекистах...»

Кроме того, на очной ставке между Н. И. Бухариным и К. Б. Радеком 29 в ЦК ВКП(б) 13 января 1937 г. в присутствии И. В. Сталина Н. И. Бухарин сообщил, что на второй день после убийства С. М. Кирова И. В. Сталин вызвал его и Л. 3. Мехлиса 30 и заявил им, что убийца Л. В. Николаев является «зиновьевцем». И. В. Сталин не отрицал этого обстоятельства и лишь уточнил, что такой разговор имел место по возвращении его из Ленинграда, куда он выезжал во главе-комиссии по расследованию обстоятельств убийства С. М. Кирова. Однако никаких объективных данных о принадлежности Л. В. Николаева к «зиновьевской» оппозиции не имелось, и такое заявление И. В. Сталина являлось голословным. Тем не менее 8 декабря 1934 г. начались аресты бывших «зиновьевцев», осужденных по настоящему делу. 16 декабря 1934 г. были арестованы Л. Б. Каменев и Г. Е. Зиновьев.

Свидетельством того, что новый арест явился для них полной неожиданностью, так как никакой вины они за собой не чувствовали, является письмо Г. Е. Зиновьева И. В. Сталину, написанное во время производства у него на квартире обыска. Вот его текст.

«Сейчас (16 декабря в 7'/а веч.) тов. Молчанов с группой чекистов явились ко мне на квартиру и производят у меня обыск.

Я говорю Вам, товарищ Сталин, честно, с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная, я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу.

Ничего, кроме старых архивов (все, что скопилось за 30 с лишним лет, в том числе и годов оппозиции), у меня нет и быть не может.

Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично. Клянусь Вам всем, что только может быть свято для большевика, клянусь Вам памятью Ленина.

Я не могу себе и представить, что могло бы вызвать подозрение против меня. Умоляю Вас поверить этому честному слову. Потрясен до глубины души».

Это письмо Г. Е. Зиновьева Г. Г. Ягодой было направлено И. В. Сталину, который оставил его без ответа. В то время уже осуществлялась выдвинутая И. В. Сталиным версия об убийстве С. М. Кирова «зиновьевцами». В Ленинграде, Москве и других городах производились массовые аресты бывших участников «зиновьевской» оппозиции.

И. В. Сталин внимательно следил за следствием по делу «московского центра», ежедневно получал копии протоколов допросов арестованных и отчеты о показаниях подсудимых в судебном заседании, заслушивал доклады Н И. Ежова, Я. С. Агранова, А. Я. Вышинского и других работников, проводивших следствие по делу; с ним согласовывались тексты наиболее важных и ответственных документов.

Исходя из версии о принадлежности Л. В. Николаева к «зиновьевской» оппозиции, сотрудники НКВД, заместитель Прокурора СССР А. Я. Вышинский и следователь по важнейшим делам Прокуратуры СССР Л. Р. Шейнин, принимавшие участие в расследовании этих дел, а затем и работники Верховного суда СССР, рассматривавшие их, стали на путь фальсификации, извращения действительных фактов и обстоятельств, искусственно увязали это трагическое событие с мнимой антисоветской деятельностью бывшей «зиновьевской» оппозиции, которая якобы действовала под руководством центра, находившегося в Москве

В результате проверки, произведенной по материалам партийных архивов и архивов органов госбезопасности, данных о том, что Л. В. Николаев примыкал к каким-либо оппозиционным группировкам, в том числе и к «зиновьевской», не обнаружено.

Как известно, по первоначальному замыслу намечалось Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева осудить по одному делу с Л. В. Николаевым и другими. Однако доказать взаимосвязь дел не удалось. 3 февраля 1935 г. на оперативном совещании заместитель наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранов *, касаясь хода расследования дел, возникших в связи с убийством С. М. Кирова, заявил: «Нам не удалось доказать, что «московский центр» знал о подготовке террористического акта против тов. Кирова».

Решение об организации судебного процесса по делу Г. Е. Зиновьева, Л. Б. Каменева, Г. Ф. Федорова, Г. Е. Евдокимова и других было принято только в январе 1935 г., то есть после уже закончившегося судебного процесса «ленинградского центра» (Л. В. Николаев и другие).

* После образования НКВД 10 июля 1934 г Я. С. Агранов стал заместителем наркома внутренних дел СССР Ред.

Принимавший участие в расследовании дела о так называемом «московском центре» Д. М. Дмитриев в письме от 7 августа 1937 г., адресованном Н. И. Ежову, ссылаясь на свои заслуги, указывал: «Я разоблачил в 35-м году Бакаева, который дал мне показания о своей к.-р. деятельности. Это обстоятельство тогда решило вопрос о процессе, по которому были тогда привлечены Зиновьев и Каменев. Сознание Бакаева явилось крупнейшим фактором. Так было написано в одном из сообщений правительства, выпущенном в 1935 г. Сознанием Бакаева мотивировалась возможность организации суда над Зиновьевым и Каменевым, которых тогда наметили послать только в ссылку. Вы этот момент помните».

Это утверждение Д. М. Дмитриева подтверждается опубликованным в печати 16 января 1935 г. следующим сообщением Прокуратуры СССР: «При производстве расследования по делу Бакаева И. П., Гертика А. М., Куклина А. С. и других, привлеченных к ответственности в связи с раскрытием в городе Ленинграде подпольной контрреволюционной группы, подготовившей и осуществившей убийство т С. М Кирова, были получены данные в отношении подпольной контрреволюционной деятельности Зиновьева Г. Е., Евдокимова Г. Е., Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф., дела которых первоначально были направлены на рассмотрение Особого совещания НКВД.

Ввиду этих данных и, в частности, показаний Бакаева И. П., разоблачающих участие Зиновьева Г. Е., Евдокимова Г. Е., Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф. в подпольном контрреволюционном «московском центре», и Сафарова Г. И.31, сообщившего следствию ряд фактов о подпольной контрреволюционной деятельности указанных выше лиц вплоть до последнего времени, дело по обвинению Зиновьева Г. Е., Евдокимова Г. Е., Каменева Л. Б. и Федорова Г. Ф. передано на рассмотрение Военной Коллегии Верхсуда Союза ССР».

Из материалов судебного дела видно, что действительно Д. М. Дмитриевым в начале 1935 г. были получены от И. П. Бакаева развернутые «показания», в которых указывалось, что бывшие «зиновьевцы» ведут антисоветскую деятельность, представляют собою контрреволюционную организацию, имеют руководящий центр и т. д. Вместе с тем в этих показаниях никаких конкретных фактов антисоветской деятельности «зиновьевцев» не приводилось, а выводы о наличии контрреволюционных организаций и центра являлись голословными.

Между тем именно эти показания дали возможность работникам органов следствия получить от других обвиняемых по настоящему делу формальные признания своей виновности, что в последующем было использовано для принятия необоснованного решения об организации судебного процесса по делу так называемого «московского центра».

Расследование по делу было проведено с грубейшими нарушениями законности, необъективно и тенденциозно, с обвинительным уклоном, в отрыве от фактических обстоятельств дела. Работники следствия придерживались лишь одной версии об убийстве С. М. Кирова «зиновьевцами» и для обоснования ее применяли обман и другие методы и средства фальсификации.

Для того чтобы получить от некоторых обвиняемых выгодные и необходимые для органов следствия показания, сотрудники НКВД допускали шантаж и спекулировали именем партии. Полученные таким образом ложные показания затем использовались с применением нажима и вымогательства для признания несуществующей вины и другими обвиняемыми. Показания лиц, проходящих по делу, о их якобы преступной деятельности записывались в протоколах допросов произвольно, в общей форме, как правило, без ссылки на конкретные факты и обстоятельства, без указания определенного времени происходивших событий.

Касаясь методов расследования, замнаркома внутренних дел Я. С. Агранов на оперативном совещании сотрудников НКВД СССР 3 февраля 1935 г. заявил следующее: «Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А эта задача была трудная. Перессорить их необходимо было потому, что все эти предатели были тесно спаяны между собою десятилетней борьбой с нашей партией. Мы имели дело с матерыми двурушниками, многоопытными очковтирателями.

В ходе следствия нам удалось добиться того, что Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Сафаров, Горшенин и другие действительно столкнулись лбами».

Как происходили эти «столкновения», видно на примере допроса 10 января 1935 г. Л. Б. Каменева, когда работники НКВД требовали от него признания существования подпольной контрреволюционной организации, утверждая, что Г. Е. Зиновьев это обстоятельство уже подтверждает. Между тем последний в то время таких показаний не давал.

Несмотря на широко применявшиеся сотрудниками НКВД и работниками прокуратуры А. Я. Вышинским и Л. Р. Шейниным незаконные методы расследования, доказательств преступной антисоветской деятельности обвиняемых получено не было.

В ходе следствия преследовалась цель доказать существование подпольной контрреволюционной зиновьевской организации «во главе с руководящим московским центром». Для получения таких признаний, по существу формальных, как это видно из материалов расследования и проверки, применялся метод навязывания арестованным голословных и расплывчатых формулировок, без указания в них определенных фактов, места и времени происходивших событий. В ходе последующих и неоднократных допросов подобные формулировки в различных их комбинациях и вариантах усиливались, и таким образом следователи создавали видимость признания обвиняемыми своей виновности.

Так, например, в показаниях А. Ф. Башкирова, И. И. Тарасова, Л. Я. Файвиловича, Г. Ф. Федорова и ряда других записано, что бывшие оппозиционеры после XV съезда якобы возвращались в партию «по прямой директиве» Г. Е. Зиновьева в двурушнических целях. Однако никто из них не показал о том, когда и кому была передана эта директива и каково было ее подлинное содержание.

Допрашивая Г. Е. Зиновьева, следователи пытались изобразить подобной директивой его письмо В. В. Румянцеву от 30 июня 1928 г., которое, однако, никаких антипартийных установок не содержит. В этом письме Г. Е. Зиновьев предлагал В. В. Румянцеву обратиться в ЦКК с заявлением о восстановлении в партии и, в частности, указывал: «Торговаться теперь с партией из-за формулировки заявления недопустимо. То, что решил съезд, надо принять». Сам же он на всех допросах утверждал, что действительно после XV съезда убеждал отказаться от оппозиционных взглядов и прекратить фракционную деятельность, руководствуясь при этом искренними побуждениями восстановить единство партии, и никаких двурушнических целей не преследовал.

При помощи неконкретных формулировок в протоколах допросов обосновывалась версия о существовании контрреволюционного «московского центра». Более того, фальсифицированные показания И. П. Бакаева о существовании «московского центра» использовались в качестве средства давления и на остальных арестованных. Об этом, в частности, свидетельствует протокол очной ставки между ним и Г Е. Евдокимовым 9 января 1935 г. В протоколе очной ставки каждому из допрашиваемых лиц вопросы заранее были заготовлены, отпечатаны на пишущей машинке и изложены следующим образом:

«Вопрос Бакаеву: признаете ли Вы, что состояли до последнего времени совместно с Евдокимовым членами московского контрреволюционного центра московской организации?

Вопрос Евдокимову: подтверждаете ли Вы настоящее показание Бакаева?

Вопрос Бакаеву: Что Вам известно о составе московского центра контрреволюционной организации?

Вопрос Евдокимову: Подтверждаете ли Вы показания Бакаева о составе московского центра контрреволюционной зиновьев-ской организации?

Вопрос Бакаеву: Назовите известных Вам в Москве участников зиновьевской организации?

Вопрос Евдокимову: Подтверждаете ли Вы показания Бакаева?»

Так же сформулированы все остальные вопросы. Ответы на них вписывались в протокол допроса от руки. Таким образом, показания в данном случае И. П. Бакаева работниками следствия были заранее предопределены, от Г. Е. Евдокимова же требовалось лишь подтвердить их. Аналогично были заготовлены протоколы допросов на очных ставках и других обвиняемых.

Согласно обвинительному заключению, «центр» был определен в составе: Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, И. П. Бакаев, Г. Е. Евдокимов, А. С. Куклин, Я. В. Шаров, А. М. Гертик, И. С. Горшенин и Г. Ф. Федоров.

Имеющиеся документы свидетельствуют, что в показаниях Б. Л. Браво, А. В. Перимова, И. И. Тарасова и Л. Я. Файвиловина о существовании руководящего «центра» вообще ничего не г6-

ворится, а показания других обвиняемых по этому вопросу настолько неконкретны и противоречивы, что становится очевидной несостоятельность утверждений органов следствия о существовании этого подпольного органа бывших «зиновьевцев» и о вхождении в него перечисленных выше лиц. Что касается Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева, то они до окончания предварительного следствия вообще не признавали существования контрреволюционной организации и «центра».

На неоднократных допросах Г. Е. Зиновьев утверждал, что оппозиционный центр после XV съезда партии был распущен, организации не было, оставались лишь встречи и разговоры бывших оппозиционеров между собой, недовольство своим положением, надежды на возвращение бывших лидеров оппозиции к партийному руководству. И лишь после окончания следствия от него было получено «заявление следствию», которое, с учетом всех установленных по настоящему делу обстоятельств и в силу его противоречивости, не может расцениваться как признание им своей виновности. Вот полный текст этого так называемого «заявления»: «Тов. Агранов указал мне на то, что дававшиеся мною до сих пор показания не производят на следствие впечатления полного и чистосердечного раскаяния и не говорят всего того, что было.

Сроки следствия приближаются к самому концу. Данные мне очные ставки тоже, конечно, производят на меня свое действие. Надо и надо мне сказать следствию все до конца.

Верно, что то, что я говорил в предыдущих показаниях, содержит больше о том, что я мог бы сказать в свою защиту, чем о том, что я должен сказать для полного обличения своей вины. Многое я действительно запамятовал, но многого не хотелось додумать до конца, а тем более сказать следствию до самого конца.

Между тем я хочу разоружиться полностью.

Между тем я сознаю свою огромную вину перед партией и полон настоящего раскаяния. Не хватало душевных сил и «физической силы» ума додумать все до конца.

Сначала казалось, что убийство т. Кирова и мое привлечение в связи с таким делом есть просто нечто вроде обрушившейся скалы, которая нечаянно хоронит почему-то и меня под своими обломками. Лишь постепенно уяснял себе подлинный смысл событий.

Дело не в отдельных деталях и эпизодах. Суть дела в том, что после XV съезда мы сохранились, как группа, строго говоря, существовавшая подпольно, считавшая, что ряд важнейших кусков платформы 1925—1927 гг. все же были «правильные» и что, раньше или позже, партия эту нашу «заслугу» признает.

Чтобы остаться в партии с этим убеждением, мы должны были обманывать партию, т. е. по сути двурушничать.

«Двурушничество» очень обидный и жесткий термин. Никогда не хотелось его «признать».

Но он — верный термин. Он грубо, но верно срывает маску с фикций и говорит «то, что есть».

И отсюда — все остальное!

Конечно, и на нас (в частности, на меня) развитие событий, начиная с 15 съезда, не осталось совсем без влияния. Великий успех первой пятилетки, затем успехи первых годов второй пятилетки, рост хозяйства, рост социалистической культуры, рост военной мощи Союза, рост мирового влияния СССР, рост партии, успехи коллективизации и пр., и пр.— все это не могло у нас самих не колебать веру в нашу платформу 1925—1927 гг.

Но «утешались» тем, что в других частях мы все-таки «оказались правы».

(в последнее время—по линии работы Коминтерна), что-де партийный режим «ужасен» и т. п., «утешались» тем, что-де многое с 1928 г. делается «по-нашему», но делается с «большими накладными расходами» и т. п.

Соответственно всему этому питали враждебные чувства к партруководству и к т. Сталину.

Не были совсем слепы к тому, что партруководство делает великое дело. Но всегда находился какой-нибудь «довод», чтобы все-таки прийти к выводу, враждебному генеральной линии партии и ее руководству, особенно т. Сталину.

Я лично — человек вообще больших внутренних колебаний. Говорю это, конечно, не в свое «оправдание» или «облегчение», а потому, что — 1) надо сказать то, что есть, и 2) что эта моя черта оказала немалое влияние на судьбы всей группы.

Я был небесполезен для партии тогда, когда принятые решения я, не колеблясь, помогал нести в массы. Когда же после смерти В. И. я должен был сам принимать очень важные решения в очень сложной обстановке (да один раз и при жизни В. И.—октябрь 1917 г.), указанная черта моего характера (колебания, полурешения) не раз играла очень плохую роль.

Я много раз после XV съезда и особенно после XVI съезда говорил себе: довольно, доказано, что во всем прав ЦК и т. Сталин, надо раз навсегда признать это и внутренне сделать из этого все выводы. Но при новых поворотных событиях, новых трудностях и т. д. начинались новые колебания. Яркий пример — 1932 г., события которого я описал более подробно в своих показаниях.

Я опять становился рупором антипартийных настроений. Субъективно я, конечно, не хотел вредить партии и рабочему классу. По сути же дела становился в эти годы рупором тех сил, которые хотели остановить социалистическое наступление, которые хотели сорвать социализм в СССР.

Я был искренен в своей речи на XVII съезде и считал, что только в способе выражений я «приспособляюсь» к большинству. А на деле во мне продолжали жить две души.

В центральной группе б. «зиновьевцев» были и более сильные характеры, чем я. Но вся беда в том, что все наше положение, раз мы не сумели по-настоящему подчиниться партии, слиться с ней до конца, проникнуться к Сталину теми чувствами полного признания, которыми прониклась вся партия и вся страна, раз мы продолжали смотреть назад, жить своей особой «душной жизнью» — все наше положение обрекало нас на политическую двойственность, из которой рождается двурушничество.

Мы не раз говорили себе: вот если бы партия (мы говорили: Сталин) привлекла нас на «настоящую» работу, вероятно, все бы сгладилось, мы бы помогли исправить «ошибки», улучшить режим и т. п., и все пошло бы хорошо, и сами бы мы изжили отчуждение от партии.

А партия чувствовала, что у нас камень за пазухой, и, конечно, не могла врагам или полуврагам линии партии и ее руководства возвратить сколько-нибудь серьезное, политическое и организационное влияние.

Глядя назад, надо сказать, что на деле партия слишком бережно относилась к нам. Но верить нам по-настоящему она, конечно, не могла.

А мы продолжали жить своей особой психологией, по «законам» развития «замкнутого кружка», «непризнанных», «обиженных», «лучше всех видящих, но лишенных возможности показывать путь другим».

Личные связи тоже все больше и больше сводились к кружку б. ленинградских работников, вместе со мной смещенных из Ленинграда.

Я утверждал на следствии, что с 1929 г. у нас в Москве центра б. «зиновьевцев» не было. И мне часто самому думалось: какой же это «центр» — это просто Зиновьев плюс Каменев плюс Евдокимов плюс еще два-три человека, да и то они уже почти не видятся и никакой систематической антипартийной фракционной работы уже не ведут.

Но на деле — это был центр.

Так на этих нескольких человек смотрели остатки кадров б. «зиновьевцев», не сумевших или не захотевших по-настоящему раствориться в партии (прежде всего остатки «ленинградцев»).

Так на них смотрели все другие антипартийные группы и группки. У некоторых из нас (прежде всего у Каменева и меня) в прошлом было крупное политичес-

кое имя. В 1932 г., когда началось «оживление» всех антипартийных групп, сейчас же в этой среде заговорили о «ленинском Политбюро» (т. е. о том Политбюро, которое было-де при Ленине — с участием моим и Каменева, и Рыкова, Бухарина, Томского). Великодушно «соглашались» и на то, что в нем должен быть и т. Сталин.

Все антипартийные элементы выдвигали опять наши «кандидатуры» Рютинская кулацкая к.-р. платформа ругала меня и Каменева, ставила ставку на новых людей, на своих «практиков», но тоже в последнем счете не отводила этих «кандидатур».

Бывшие мои единомышленники, жившие в Москве в последние годы, голосовали всегда за генеральную линию партии, высказывались открыто в духе партии, а «промеж себя» преступно продолжали говорить хоть и не совсем по-старому (жизнь выбивала из-под ног многие «основы» платформы 25—27 гг.), но враждебно к линии партии и ее руководству.

И этим двурушническим поведением они показывали пример другим, тем, в чьих глазах группа эта представлялась «авторитетной».

Встречи членов этого центрального кружка б. «зиновьевцев» становились все более редкими и, главное, все более беспредметными.

В 1933—1934 гг. у меня и у Каменева этих встреч уже почти не было совсем. Но все-таки в различных комбинациях они друг с другом виделись (отчасти по родственной линии). Я старался по-прежнему все узнавать — о коминтернов-ских делах через Мадьяра 32 (когда я работал в «Большевике», многое я узнавал и через официальные источники), о хозяйственных делах—отчасти через Горшенина.

С Каменевым теперь часто говорили уже о другом — о Пушкине, о литературной критике и т. п. и для себя с горечью прибавляли: «Это у нас форма отхода от политики». Но и сообщали друг другу «новости», слухи, встречи, обменивались политическими соображениями и наблюдениями, в общем, в двойственном духе: многое идет-де «здорово» и хорошо, а многое — плохо, не так, с «накладными расходами» и т. п.

И в отношениях к партруководству была та же двойственность, т. е. с точки зрения членов партии, по существу — враждебность.

Вместе с тем мечтали о том, чтобы нас «привлекли» к работе; ясно понимали, что привлечь могуттолько как «кустарей»-одиночек.

Конечно, если бы дело ограничивалось только разговорами 2—3 друзей, если бы это делалось в безвоздушном пространстве, если бы из-за рубежа не шли волны буржуазной ненависти, если бы за нашей спиной не было некоторых антипартийных групп и группочек — это была бы только двойственность (или двурушничество) двух или нескольких людей.

На деле же в реальной обстановке нашей действительности это было преступление перед партией, обман партии.

И, хотели мы этого или нет, фактически мы оставались одним из центров борьбы против партии и той великой работы, которую она вела и ведет.

Следствие требует сказать прямо: был или не был в Москве центр б. «зиновьевской» группы. Ответ должен быть: да, был, хоть и мало оформленный, в последние годы мало активный, без ясной платформы, но был. И роль его на деле была, конечно, антипартийной, т. е. контрреволюционной.

Состав его вначале был: я, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Куклин, Шаров, Федоров, до известного времени Залуцкий 33 и Харитонов34. Затем в 1932 году состав менее определенен. В общем, без последних двух.

Вопрос о форме существования, степени оформленности этой центральной группы б. «зиновьевцев» в Москве в разные годы, личная психология и личные переживания и колебания каждого из членов этой группы и, в частности, моей имеют менее важное значение.

Следствие ставит вопрос: да или нет?

Ответить приходится:— да.

Перехожу к вопросу о Ленинграде.

Тов. Агранов заметил мне, что я проявляю особую боязливость, когда перехожу на допросах к этому пункту, и что это настраивает следствие особенно недоверчиво ко мне.

Да, это верно. Я проявлял и проявляю в этом вопросе особенную боязли-

вость — только прошу понять почему и какую. Дело идет не о степени наказания, которое меня все равно не минует, а о чем-то другом.

Действительно, я очень боюсь — боюсь перед историей — попасть в компанию выродков и фашистских убийц С. М. Кирова, попасть в положение человека, который чуть ли не разжигал терроризм по отношению к вождям партии и Советской власти.

Вот почему с первого допроса я так страстно возмущался, как я могу быть смешиваем с негодяями, дошедшими до убийства С. М. Кирова.

Но факты — упрямая вещь.

И, узнавши из обвинительного акта против «ленинградского центра» (опубликованного в газетах) все факты, я должен был признать морально-политическую ответственность б. «ленинградской оппозиции» и мою лично за совершившееся преступление — в том смысле, в каком это изложено в моих предыдущих показаниях.

Однако это только часть данного вопроса.

То, что говорил вчера по этому поводу Г. Е. Евдокимов на очной ставке со мной, говорю это прямо— производит на меня глубочайшее впечатление и больше всего другого заставляет меня додумывать и тут до самого конца.

Как могла существовать в последние годы в Ленинграде организация «зиновьевцев» без того, чтобы я о ней не знал?

А между тем — это факт, чтоя не знал этого до моего ареста и до моих допросов в ДПЗ. Я говорю вам сейчас чистую правду, чтоне знал и думал, что ее в последние годы не существует. Поздно и бесцельно мне увиливать от ответственности — я это понимаювполне. Но если бы я сказал вам сейчас, что знал о существовании организации б. «зиновьевцев» в Ленинграде в 1933—1934 гг., я бы сказал неправду.

Когда я говорил летом 1932 г. с В. Левиным 35, ни одного слова не было сказано об организации вообще и о ленинградской организации в частности. Но, конечно, я знал, что я для него (т. е. Левина) авторитетен, что мои антипартийные мнения укрепляют его в антипартийных мнениях.

Я не мог не понимать, что В. Левин живет в Ленинграде не в безвоздушном пространстве. Я знал, что В. Левин в годы 1926—1928 играл роль одного из крупных организаторов антипартийных сил б. «зиновьевцев» в Ленинграде. Я должен был понимать, что, вероятно, у него тоже есть друзья, для которых он, в свою очередь, авторитетен, что он, вероятно, поделится с некоторыми из них тем, что слышал от меня.

По сути дела, это означало оживлять в 1932 г. антипартийные настроения в Ленинграде. Грань между этим и оживлением антипартийной организации б. «зиновьевцев» в Ленинграде, конечно, очень небольшая.

Конечно, я говорил летом 1932 г. «только» об идейных разногласиях, конечно, я говорил, что организационной борьбы мы не хотим (ибо считали ее безнадежной), что будем «только» выжидать и т. д. Но следствие право, что на деле это было поощрением и к организационным связям.

Вернувшись в 1933 г. из ссылки (где я внутренне много пережил и старался сломать в себе старые антипартийные настроения), я с преступным легкомыслием не раскрыл партии всех лиц и всех попыток антипартийных сговоров.

В те времена нужно было сделать две вещи: во-первых — сделать ряд публичных выступлений не дипломатического порядка, а подлинно разоблачающих нашу прежнюю антипартийную линию и подлинно солидаризирующихся с партией и ее руководством; во-вторых — раскрыть партии все прежние антипартийные связи со всеми конкретными именами и деталями. На первое меня хватило На второе — нет. И это было моей главной бедой и главной виной.

Вспоминая теперь тогдашнюю психологию, я вижу, что настроение было какое-то эгоцентрическое: дескать, я же себя почти совсем сломал и внутренне;

я же говорю и пишу теперь так, чтобы не оставить никаких сомнений в том, что все прошлое кончено и я подчиняюсь партии всерьез и окончательно; Каменев поступает так же, значит — говорил я себе — все будет кончено и у тех, кто к нам прислушивается. Не раз мы говорили тогда с Каменевым: ну, теперь последний шанс остаться в партии, изжить полосу отщепенства и отчуждения, поведем себя теперь по крайней мере так, что, если, скажем, через год спросят о нас и нашем поведении ОГПУ — ОГПУ ответило: ничего плохого сказать о них не можем

Сначала косо посмотрел на это мое (и Каменева) настроение даже Евдокимов. И я отлично помню ощущение, что мне даже физически трудно было говорить с ним после возвращения из Кустаная на эту тему, так как читал у него в глазах: ты что это — всерьез?

Никаких организационных попыток возрождения старого действительно не делал. Но я «только» постепенно опять все-таки стал собирать все «новости». Затем тому же Евдокимову стал «только» давать опять отрицательные характеристики многого из того, что делало партруководство. Затем с Каменевым мы стали опять подробно обмениваться всем услышанным с соответственными комментариями и т. п.

О Ленинграде в 1933—1934 гг. действительно ничего не знал, кроме чего-нибудь случайного и отрывочного. Но, конечно, я должен был помнить, что в Ленинградеостались люди, которые шли за нами, которые не покинули антипартийных позиций, которые, вероятно, друг с другом встречаются и которые последнее, что слышали обо мне — это настроения 1932 г.

О бывших «безвожденцах» (молодежи) меньше всего в эти годы — 1933— 1934 —Думал. С ними интимной связи не было. Но знал и не мог не знать, что и за вычетом их в Ленинграде есть люди, прежде связанные с нами и оставшиеся в антипартийных настроениях, и что они, вероятно, друг с другом встречаются.

Об их приездах в Москву в 1933—1934 гг. действительно не слышал и о поездках в Ленинград для антипартийных дел в эти годы — тоже не слышал.

Когда Евдокимов говорил мне, что он был в Ленинграде (не помню, в 1933 г. или в 1934 г.), он отнюдь не говорил о встречах с Левиным или с кем-нибудь в этом роде, а рассказывал, кого видел в Смольном, как с ним разговаривали официальные руководители, как покойный С. М. Киров спрашивал его: «А как думаешь, можно верить Зиновьеву?» и т. п.

Но, повторяю, при желании сколько-нибудь серьезно подумать о прошлом — я не мог не понимать, что в Ленинграде осталось определенное количество б. «зиновьевцев», настроенных антипартийно.

Покончить с этим можно было, только выдав партии всех антипартийно настроенных лиц, с которыми мы были ранее связаны.

На это не хватило партийности и чувства ответственности. Радовались (я и Каменев), что этого от нас прямо не требуют (т. е. партия и государственная власть не требуют), и рассчитывали, что «как-нибудь» это само рассосется».

А в Ленинграде в действительности в это время происходило нечто совсем другое. Из обвинительного акта по делу убийц Кирова я узнал, что именно в 1933—1934 гг. особенно активизировалась работа этих людей. Результаты известны.

Итак, я действительно не знал в последние годы о существовании организации б. «зиновьевцев» в Ленинграде. Но я знал и не мог не знать, что в Ленинграде остались антипартийно настроенные б. «зиновьевцы», что, вероятно, они встречаются. Знал и молчал. Знал и скрыл от партии.

И объективно это имеет большее значение, чем то, что я не знал об организации последних годов. И я должен признать перед следствием, что гвоздь вопроса в этом последнем.

Дело обстояло в 1933—1934 гг., конечно, не так, что вот сегодня я сказал речь или написал статью или заявление с полным признанием генеральной линии партии и ее руководства, а завтра шептал на ухо, что на деле я против всего этого.

Но прежние годы обмана и двурушничества выработали мнение: ну, это все, должно быть, вынужденное, на деле они, вероятно, думают другое.

А со временем до б. «зиновьевцев» доходили отдельные отзывы, замечания, слова, из которых они могли заключить, что действительно камень за пазухой остается.

И выводы делались сами собой.

Я полон раскаяния — самого горячего раскаяния. Кончать мне свои дни по обвинению в той или другой прикосновенности к террору против вождей партии, к такому гнусному фашистскому убийству, как убийство Кирова,— это достаточно трагично. И ничего подобного мне, конечно, никогда не снилось.

Я готов сделать все, все, все, чтобы помочь следствию раскрыть все, что было в антипартийной борьбе моей и моих бывших единомышленников, а равно тех, с

кем приходилось соприкасаться в антипартийной (по сути контрреволюционной) борьбе против партии.

Я называю всех лиц, о которых помню и вспоминаю, как о бывших участниках антипартийной борьбы. И буду это делать до конца, памятуя, что это мой долг.

Особая и, конечно, самая тяжелая глава — мое отношение к руководителям партии и, в особенности, к т. Сталину.

Не время и не место отделываться мне тут банальностями.

Да, то, что в 1925—27 гг. могло считаться «отрицательными личными характеристиками в политической борьбе», превращается в моря клеветничества при свете событий, как они развивались дальше и как обстоят дела в 1935 г.

Более молодые члены Политбюро (относительно более молодые, но на деле — старейшие работники большевистской партии), к которым мы пытались относиться так пренебрежительно, выполнили величайшую историческую задачу в эпоху, когда я и другие, считавшие себя «незаменимыми», оказались рупорами антипролетарских тенденций и хуже того. Это факт.

Ну а о Сталине — нечего говорить.

Многие из клеветнических высказываний против него, многие из отвратительных заявлений и характеристик приписываются лично мне зря Их не было вовсе или они были плодом «коллективного творчества». Но достаточно, сверхдостаточно того,что было.

Могу сказать теперь только одно. Если бы я имел возможность всенародно покаяться, это было бы для меня большим облегчением и я сказал бы: вот вам еще один пример того, как великим людям, великим борцам мирового пролетариата приходится пройти через полосу клеветы и оскорблений и пусть только со стороны озлобленной кучки, но все же способной немало бревен положить на дороге этого великого вождя пролетариев.

Не хочу здесь говорить слов, которые показались бы льстивыми. Никому это не нужно и в особенности не нужно самому Сталину. Если мне не доведется больше видеть и слышать о том, как он, истинный и достойный преемник Ленина, ведет и дальше СССР, ведет колонны мирового пролетариата от победы к победе — я горячо желаю ему счастья и успеха на этом пути.

О себе же лично позволю себе заметить только: несмотря на то что было со мной за последние годы, всю свою сознательную жизнь был и до последнего вздоха останусь всей душой преданным мировому пролетариату.

Пусть на моем тяжелом примере учатся другие, пусть видят, что значит сбиться с партийной дороги и куда это может привести.

Если когда-либо буду еще иметь какую-нибудь возможность работать — все отдам, чтобы хоть немного загладить свою великую вину.

Г. Зиновьев 13 января 1935 г.».

Л. Б. Каменев также на допросах утверждал, что с 1928 г. ни в каких собраниях бывших оппозиционеров не участвовал, а с ноября 1932 г. не имел даже связей с бывшими оппозиционерами, сохранив лишь личную связь с Г. Е. Зиновьевым, обусловленную совместным проживанием на одной даче. Только непродолжительное время после XV съезда партии, рассчитывая на разногласия в ЦК, он надеялся возвратиться к партийному руководству, но с 1930 г. ушли и эти надежды. Так, на допросе 10 января 1935 г. Л. Б. Каменев показал: «Я не знаю никакого оформленного центра организации, а знаю ряд лиц, которые встречались и совещались по текущим политическим вопросам. Все они входили в названную выше организацию бывшей зиновьевской оппозиции. Это были — Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев, Куклин, Шаров».

На следующий провокационный вопрос: «Поданным следствия, контрреволюционная организация зиновьевцев, в частности, ее

московский центр, существовали до последнего времени. Подтверждаете ли Вы это?» — Л. Б. Каменев дал ответ: «Этого я подтвердить не могу... Лично мне было совершенно ясно, что сохранение какой бы то ни было организации является прямым вредом для партии и будет только препятствовать возвращению к партийной работе, к которой я стремился.

Я лично был за прекращение борьбы с партией». После предъявления обвинения Л. Б. Каменев подал заявление, в котором указал следующее: «Приписывание мне принадлежности к организации, «поставившей себе целью устранение руководителей Советской власти», не соответствует всему характеру следствия, заданным мне вопросам и предъявленным мне в ходе следствия обвинениям. Изо всех сил и со всей категоричностью я обязан протестовать против такой формулировки, как абсолютно не соответствующей действительности и идущей гораздо дальше того материала, который мне был предъявлен на следствии».

Как видно из вышеизложенного, Л. Б. Каменев категорически отрицал свое участие в организованной антипартийной деятельности после восстановления его в партии в 1928 г. Однако после окончания следствия, 14 января 1935 г., от него в незаконном порядке были получены показания о том, что «руководящий центр» зиновьевской группы продолжал свою деятельность по 1932 г. включительно. Характеризовал же Л. Б. Каменев эту деятельность следующим образом:

«Я полагаю, что в это время все члены зиновьевской группы считали своей обязанностью делиться с указанным выше центром всеми теми сведениями и впечатлениями, которые у них имелись по их служебному положению или от встреч с партийными людьми и членами других антипартийных группировок Все обсуждения велись в антипартийном духе, т. е. с точки зрения того, насколько эти сведения свидетельствуют об ослаблении или затруднениях партийного руководства, о трудностях, стоящих перед партией, и т. п. Надежд на то, что для зиновьевской группы возможна какая-либо активная деятельность, уже не было».

Даже и эти показания не доказывают ни наличия так называемого «московского центра», ни проведения обвиняемыми антисоветской деятельности.

В ходе следствия делались многократные попытки получить свидетельства практической деятельности, однако и в этом направлении нет конкретных доказательств виновности обвиняемых по настоящему делу. Полученные показания по этим вопросам неубедительны и не подтверждаются никакими конкретными фактами. К числу таких голословных заявлений относятся показания И. П. Бакаева. На допросе 6—7 января 1935 г. он, например, показал: «Мы питали наших единомышленников клеветнической, антипартийной, контрреволюционной информацией о положении дел в партии, в ЦК, в стране... Мы воспитывали их в духе злобы, враждебности к существующему руководству ВКП(б) и Совправительству, в частности, и в особенности к т. Сталину». Однако в подтверждение этого заявления ни в предыдущих, ни в последующих обширных показаниях И. П. Бакаева никаких конкретных фактов не приводится.

В показаниях А. Ф. Башкирова от 19 декабря 1934 г. записано: «Вся борьба зиновьевской к.-р. организации была по существу направлена к смене руководства партии. В этом основная политическая направленность всех ее действий. Установка была — сменить руководство Сталина Зиновьевым и Каменевым». Это заявление не вытекает из всех его показаний на предварительном следствии, так как в них не приводится никаких конкретных фактов проведения какой-либо борьбы.

В ходе предварительного следствия от обвиняемых требовалось признать и дать показания о проведении ими собраний, совещаний, заседаний и т. д. В результате необъективного подхода к расследованию дела в протоколах допросов широко применялась официальная терминология. Встречи, порой случайные, двух-трех человек именовались «собраниями», встречи большего числа лиц — «совещаниями», рассказы о работе, о делах, о событиях — «выступлениями» и «информацией» и т. л. Следует признать, что происходившие встречи обвиняемых между собой и с другими не привлеченными по настоящему делу бывшими оппозиционерами не имели характера «собраний» и «совещаний», как это изображается в следственных материалах, а обусловливались их личной дружбой, знакомством и совместным участием в прошлой работе.

Не установлено ни одного достоверного факта проведения бывшими участниками «зиновьевской» оппозиции после 1928 г. какого-либо организованного мероприятия, либо организованного выступления, которые бы свидетельствовали о наличии организации или о наличии скрытой подпольной деятельности. Органами следствия установлен единственный случай встречи в октябре 1932 г. на квартире И. П. Бакаева, где присутствовали Г. Е. Евдокимов, И. С. Горшенин, Я. В. Шаров, А. М. Гертик и советовались, как себя вести на предстоящих партийных собраниях при обсуждении постановления ЦКК по делу «рютинской организации» и какую оценку давать поведению Г. Е. Зиновьева и постановлению ЦКК в части, касающейся его исключения из партии.

Органы следствия придали важное значение этому факту и расценили его как «совещание московского центра». Между тем ни предыдущая, ни последующая деятельность указанных выше лиц, ни сам характер разговора не дают оснований для подобной оценки. И. П. Бакаев, Г. Е. Евдокимов, А. М. Гертик, И. С. Горшенин и Я. В. Шаров пришли к единому мнению, что Г. Е. Зиновьев поступил неправильно, не сообщив партийным органам о распространении рютинских документов.

В процессе следствия не была установлена виновность обвиняемых в подготовке убийства С. М. Кирова или их осведомленность об этом. «Следствием не установлено фактов, которые дали бы основание предъявить членам «московского центра» прямое обвинение в том, что они дали согласие или давали какие-либо указания по организации совершения террористического акта, направленного против товарища Кирова»,— говорилось в обвинительном заключении.

Несмотря на это, в закрытом письме ЦК ВКП(б) от 18 января 1935 г., составленном И. В. Сталиным, и в выступлении Я. С. Агранова об итогах следствия утверждалось, что «московский центр» знал о террористических настроениях «ленинградского центра» и всячески их разжигал Выводы о том, что обвиняемые по настоящему делу знали о террористических настроениях членов ленинградской «зиновьевской» группы, вообще не основаны на материалах дела.

Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев по вопросу о своей ответственности за убийство С. М. Кирова дали следующие показания. Г. Е. Зиновьев: «Ни в коем случае не могу считать себя ответственным за к.-р. выродков, прибегших к фашистскому наступлению». Л. Б. Каменев: «Я не могу признать себя виновным в гнуснейшем преступлении, совершенном злодеями, с которыми я не имел и не мог иметь никакой связи».

Анализ материалов свидетельствует о необъективности и предвзятости работников госбезопасности и прокуратуры при расследовании дела так называемого «московского центра». Для осуществления прокурорского надзора и выполнения ряда следственных действий, связанных с окончанием следствия, в Ленинград выезжали заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский и следователь по важнейшим делам Прокуратуры СССР Л. Р. Шейнин. На самом же деле А. Я. Вышинский надзор за следствием не осуществлял, на очевидные факты неполноты следствия и необъективности расследования не реагировал. Более того, А. Я. Вышинский и Л. Р. Шейнин так же, как и работники НКВД, грубо нарушали законность и участвовали в фальсификации этого дела. В процессе предварительного следствия и суда А. Я. Вышинский поддерживал личный контакт с И. В. Сталиным и согласовывал с ним тексты наиболее важных документов.

В частности, по настоящему делу Л. Б. Каменев, Г. Е. Зиновьев и И. П. Бакаев по существу предъявленного им обвинения, как этого требует закон, не допрашивались. Из заявления же Л. Б. Каменева, приведенного выше, видно, что он категорически отвергал предъявленное ему обвинение. Ознакомление обвиняемых с материалами предварительного следствия фактически не производилось.

В архиве ЦК КПСС находится первоначальный вариант обвинительного заключения от 13 января 1935 г., в котором в соответствии с установленными следствием данными указывалось, что Г Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев виновными себя не признали, А. С. Куклин и А. М. Гертик отрицали свое участие в «московском центре», а А. В. Перимов и С. М. Гессен признали лишь свою связь с другими обвиняемыми.

Очевидно, организаторов судебного процесса по делу так называемого «московского центра» не удовлетворяла публикация в печати результатов предварительного следствия в таком виде. Поэтому Л. Б. Каменев, А. С. Куклин, А. М. Гертик и А. В. Перимов незаконно допрашивались по существу дела еще и 14 января

1935 г., то есть после окончания следствия и предания их суду. От Г. Е. Зиновьева же было получено «Заявление следствию», отпечатанное на пишущей машинке.

Имеющееся в судебном деле обвинительное заключение датировано 13 января 1935 г., но в него по сравнению с первоначальным вариантом внесены изменения и указано, что Г. Е. Зиновьев и Л. Б. Каменев виновными себя признали, А. С. Куклин и А. М. Гертик подтвердили свое участие в «московском центре», а А. В Перимов и С. М. Гессен — в «зиновьевской к.-р. организации», хотя это не соответствует их показаниям.

Обвинительное заключение с внесенными в него исправлениями было объявлено Г. Е. Зиновьеву, Л. Б. Каменеву, А. С. Куклину, А. М. Гертику, С М. Гессену и А. В. Перимову 16 января 1935 г., то есть на второй день судебного заседания. В этот же день оно было опубликовано в печати.

Как видно из вышеизложенного, указанные изменения могли быть внесены в обвинительное заключение не раньше 14 января 1935 г., то есть когда обвинительное заключение уже было утверждено судом и вручено подсудимым. Изменения в обвинительное заключение вносились работниками секретариата И. В. Сталина — К. Р. Герценбергом и А. Н. Поскребышевым, что подтверждается заключением графологической экспертизы и объяснением А. Н. Поскребышева, данным им в начале 60-х гг.

Подписав исправленное обвинительное заключение, прокурор СССР И. А. Акулов, А. Я. Вышинский и Л. Р. Шейнин датировали его задним числом. Этим самым они грубо нарушили закон и совершили служебный подлог.

В судебном заседании продолжалась дальнейшая фальсификация дела. Суд проходил в упрощенном порядке. Подсудимым не были разъяснены их права. Составом суда функции правосудия фактически не осуществлялись, поскольку заранее были определены и состав преступления подсудимых, и меры наказания, подлежавшие применению к ним. От подсудимых требовали в «целях укрепления единства партии» публично выступить с саморазоблачениями и признать антисоветскую деятельность всех участников бывшей «зиновьевской» оппозиции.