Михаил Моргулис. 7 страница

Страдание Иисуса как преодоление зла Божественной любовью есть единственная пригодная основа для послу­шания ученика. Иисус призывает последовавшего снова приобщиться к Его страданиям через Его заповедь. Как может проповедь о страстях Иисуса Христа быть явлена перед миром и быть достойной уверования, если ученики Иисуса избегают этих страстей, если они отвергают их для своего тела? Иисус Сам исполняет закон, который Он да­ет, Своим Крестом[12], считая через эту заповедь Своих учеников блаженными в приобщении к Его Кресту. Только в Кресте истинно и действенно то, что возмездие и преодо­ление зла есть страждущая любовь. Но приобщение к Кресту даровано ученикам через призыв следовать Гос­поду. В этом зримом единении они наречены блаженны­ми.

 

Враг – «Подвиг»

 

«Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники? Итак будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный».

(Матф.5:43-48)

 

Здесь впервые в Нагорной проповеди обороняется сло­во, в котором суммируется все сказанное: любовь; и тут же определение любви к врагу. Любовь к брату была бы лож­но понятой заповедью, любовь к врагу делает недвусмыс­ленно ясным то, что хочет Иисус.

Враг не был для учеников пустым понятием. Они хо­рошо знали его. Они встречали его ежедневно. Это были те, кто боялся их как разрушителей веры и законопреступ­ников; это были те, кто их ненавидел, поскольку они оставили все во имя Иисуса, не считаясь ни с чем ради единения с Ним; это были те, от кого они, по слабости сво­ей и смиренности, претерпевали обиды и издевательства; это были гонители, которые в кучке учеников чуяли под­нимающуюся революционную опасность и преследовали цель их уничтожения. Итак, один враг встал среди носи­телей народной набожности, которые не могли снести единого притязания Иисуса. Он был вооружен силой и ав­торитетом. Другой враг, о котором должен был думать каж­дый еврей, был политический враг в Риме. Это тоже было иго. Рядом с этими враждебными группами была еще и личная вражда, которая грозит тому, кто не идет за большинством, ежедневной клеветой, позором и угрозами.

Правда, в Ветхом Завете нет ни одного места, где заповедовалась бы ненависть к врагу. Более того, существу­ет заповедь любви к врагам (Исх 23:4 и след; Прит 25:21 и след.; Быт 45:1 и след.; 1Цар 24:7; 2Цар 6:22 и др.). Но Иисус говорит здесь не о природной вражде, но о вражде наро­да Божия в отношении мира. Войны Израиля были един­ственными «священными» войнами, которые были в мире. Они были войнами Бога против мира идолов. Иисус не осуждает эту вражду, иначе Ему надо было бы осудить всю историю Бога и Его народа. Более того, Иисус подтверждает Ветхий Завет. У Него речь идет единственно об одо­лении врагов, о победе Божьей общины. Но Своей заповедью Он вновь выделяет общину Своих учеников из политических раскладок народа Израиля. Тем самым упраздняется война за веру, тем самым Бог положил обе­тование победы над врагом в божественной любви.

Любовь к врагам является невыносимым препятстви­ем не только для естественного человека. Она выше его сил, она нарушает его понятия о добре и зле. Важнее, что законопослушному человеку любовь к врагам кажется прегрешением против закона Божьего: отделение от вра­га и осуждение его – требование закона. Но Иисус берет божественный закон в Свои руки и толкует его. Одоление врага через любовь к врагу – в этом Божья воля в Его за­коне.

Враг в Новом Завете всегда тот, кто враждебен мне. С тем, кто мог бы быть врагом ученика, Иисус совсем не считается. Но врагу должно причитаться то же, что при­читается брату, – любовь воспоследовавшего. Поступки ученика не должны определяться поступками людей, но только поступками Иисуса. У них только один источник – воля Иисуса.

Речь о враге, о том, кто остается врагом, не смиренным моей любовью; кто не прощает мне ничего, когда я ему про­щаю все; кто ненавидит меня, когда я его люблю; кто поз­орит меня тем больше, чем серьезнее я ему служу. «За любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь» (Пс 108:4). Но не о том должна вопрошать любовь, натолкнется ли она на противление, – наоборот, она ищет того, кто в ней нуждается. Но кто же более нуждается в любви, как не тот, кто сам живет в ненависти безо всякой любви? Итак, кто же достоин любви более, чем мой враг? Где любовь бу­дет наречена прекраснейшей, как не посреди своих вра­гов?

Никакого различия не знает эта любовь между разны­ми видами врагов, кроме одного: чем враждебнее враг, тем сильнее требуется от меня любовь. Будь то политический, будь то религиозный враг, он не может ожидать ничего другого от последовавшего Иисусу, кроме безраздельной любви. Никакого разлада не знает эта любовь также и во мне самом, между мной как лицом частным и как служи­телем. И там и тут я един – либо же я вообще не служу, я не последовал Иисусу Христу. Меня спросят: как сотво­рить эту любовь? Иисус говорит об этом: благословлять, творить благо, молиться – без условий, невзирая на личность.

«Любите врагов ваших». В то время как в предшест­вующей заповеди говорится только о непротивящемся претерпевании зла, здесь Иисус идет гораздо дальше. Мы не только должны терпеливо переносить зло и но­сителей зла, не только не отвечать ударом на удар, но еще и в сердечной любви содействовать нашему врагу. Ника­кая жертва, которую любящий может принести любимо­му, не может быть слишком велика и слишком дорога для наших врагов. Если мы, любя нашего брата, задолжаем ему нашим благом, нашей честью, нашей жизнью, то так­же точно задолжаем мы и нашему врагу. Сопричастны ли мы тем самым и его злу? Нет, ибо как же может любовь, родившая не из слабости, но из силы, приходящая не из страха, но из правды, быть виноватой в ненависти друго­го? И кого одарить такой любовью, как не того, чье серд­це подавлено ненавистью?

«Благословляйте проклинающих вас». Если нас на­стигает проклятие врага, если он не может перенести нашего присутствия, то мы должны поднять руки для бла­гословения: вы, наши враги, благословлённые Богом, ва­ше проклятие не может оскорбить нас, но ваше убожество да исполнится Царства Божия, благословения тех, на ко­го вы тщетно нападаете. Мы готовы полностью принять на себя ваше проклятие, если вы в итоге получите только благословение.

«Благотворите ненавидящим вас». Это должно пребыть не только в словах, но и в мыслях. Благотворение вершит­ся всеми делами повседневной жизни. «Итак, если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его» (Рим 12:20). Как брат в нужде поможет брату, перевяжет его ра­ны, облегчит его боль, так пусть и наша любовь поступит с врагом. Где в мире нужда глубже, а раны и боли тяже­лее, как не у нашего врага? Кому благодеяние нужнее и радостнее, как не нашему врагу? «Давать радостнее, чем брать».

«Молитесь за обижающих вас и гонящих вас». Это во­обще запредельно. Молясь, мы ступаем навстречу врагу, переходим на его сторону, мы перед Богом с ним, при нем, за него. Иисус не обещает нам, что враг, который нами лю­бим, благословляем, благотворим, не будет обижать и гнать нас. Он это будет делать. Но в этом-то он и не сможет нам повредить и одолеть нас, если последний шаг к нему мы сде­лаем к нему в заступнической молитве. И вот теперь мы бе­рем на себя его бедность и нужду, его вину и потерянность, вступаемся за него перед Богом. Делаемся заступниками за него, чего сам он не может. Всякая обида от врага только теснее связывает нас с Богом и с нашим врагом. Вся­кое гонение может служить только тому, чтобы враг стал ближе к примирению с Богом, чтобы любовь стала неодо­лимой.

Как же любви стать неодолимой? А так, что никогда не спрашивать о том, что сотворил ей враг, но единствен­но о том, что сотворил Иисус. Любовь к врагу ведет учени­ка к крестному пути и к единению с Распятым. Но чем вернее ученик будет настаивать на этом пути, тем вернее эта любовь одолеет ненависть врага; ибо это не личная лю­бовь. Это всецело любовь Христа, Который пошел на крест за Своих врагов и молился за них на кресте. Но перед крестным путем Иисуса Христа ученики узнали, что они сами были среди врагов Иисуса, побежденных Его лю­бовью. Эта любовь сделала ученика зрячим – чтобы он признал во враге брата, чтобы поступал с ним как со сво­им братом. Почему? Потому что сам он живет любовью То­го, Кто поступал с ним, как с братом, Кто считал его за врага и приобщил к Себе как Своего ближнего. Любовь превращает последовавшего в зрячего тем, что и врага ви­дит через любовь Бога, что она видит врага у Креста Гос­подня. Бог спрашивает меня не о добре и зле – ведь и добро мое было перед Ним нечестиво. Божья любовь ищет врага, который нуждается в ней, которого Он делает достойным ее. Бог наделяет Своей любовью врага. Последовавший знает об этом. В этой любви он участвует через Христа. Ибо Бог повелевает солнцу Своему сиять и посылает дождь на праведных и неправедных. Но это ведь не только земное солнце и земной дождь, проходящие над добром и злом, – это также «солнце праведности», Сам Иисус Христос и дождь Божьих словес, открывающий грешникам благо­дать Отца Небесного. Безраздельная, совершенная лю­бовь есть деяние Отца, она также дело детей Отца Небесного, как она была деянием Сына Его Единородно­го.

«В борьбе против Бога, которой мы вышли противо­стоять и которую мы частично ведем уже с давних пор, заповеди о любви к ближнему и непротивлении особен­но выступили там, где противоборствует, с одной стороны, ненависть, а с другой – любовь. Каждая хрис­тианская душа ощутила высокую необходимость серьезно соответствовать этому. Близится время, когда каждый, кто исповедует Бога живого, станет за это не только объ­ектом ненависти и бешенства – ибо мы в известной мере уже и сейчас изрядно столкнулись с этим, – но когда толь­ко лишь из-за этого исповедания его, что называется, ис­ключат из «человеческого сообщества», будут охотиться за ним по городам и весям; когда будут физически нападать на него, истязать его и – смотря по обстоятельствам – убивать. Близится общее гонение на христиан, и в этом, собственно, и заключается единственный смысл всех дви­жений и возбужденной борьбы наших дней. Вышедшие на уничтожение христианской Церкви и христианской ве­ры противники не в состоянии существовать рядом с на­ми, поскольку в каждом нашем слове и каждом нашем по­ступке (даже и не направленном против них) они видят осуждение своих слов и поступков, при этом вполне не­безосновательно сознавая, что мы вообще-то не интересу­емся осуждением, которое они нам высказывают; ведь они сами должны признать, что это осуждение совершенно бессильно и ничтожно, что мы никоим образом не нахо­димся, как им хотелось бы себе внушить, на позициях вза­имных распрей и пререканий с ними. И как побороть борь­бу? Время близится к тому, чтобы мы уже не как разо­бщенные одиночки, но совместно, как община, как Церковь, воздели руки в молитве; чтобы мы горстками (даже относительно малыми горстками) громко испове­довали и прославляли Господа – Распятого и Воскрес­шего – среди отпавших, тысячекратно превосходящих нас численностью. И что это за молитва, что за исповедание, что за прославление? Это молитва искренней любви как раз к этим потерянным, обступившим нас и рассматривающим нас ненавидящими мечущимися гла­зами, уже поднявшим свои руки для смертельного удара по нам; это молитва о мире для этих душ, заблудших и по­дорванных, сбитых с толку и опустошенных; молитва за ту любовь и за тот мир, которым мы радуемся; молитва, которая проникнет им глубоко в душу и ворвется в их серд­це, остро их уязвив, когда они в крайнем напряжении не­нависти способны разорвать наши сердца. Да, Церковь, которая действительно ожидает своего Господа, действи­тельно постигает время с его знаками последнего разде­ления, изо всех душевных сил, изо всех наличных сил ее священного существования должна устремиться к молит­ве любви» (A.F.C.Vilmar. 1880).

Что есть безраздельная любовь? Это не та любовь, ко­торая по-партийному обращается лицом к тем, кто готов одарить нас взаимной любовью. В любви к тем, кто нас лю­бит, к нашим братьям, к нашему народу, к нашим друзьям, да вот хоть и к нашей христианской общине, мы – языч­ники и мытари сразу. Она резонна, правильна, естествен­на, но это никоим образом не христианская любовь. Да, это действительно «одно и то же», – то, как ведут себя языч­ники и христиане. Любовь к тем, к кому я принадлежу по крови, истории или по дружбе, – одна и та же у язычни­ков и христиан. Иисус сказал об этой любви немного. Лю­ди и сами знают, что это такое. Ему нет нужды разжигать ее, подчеркивать, возвышать. И язычников, и христиан вы­нуждает к ее признанию единственно природная заданность. Иисусу нет нужды говорить, что такой-то должен любить своего брата, свой народ, своих друзей, – это и так само собой разумеется. Однако именно тем, что Он кон­статирует это, не обронив ни слова о дальнейшем, но тре­буя затем единственно и исключительно любви к врагам, – Он раскрывает, что Он называет любовью и что должно полагать об этой любви.

В чем отличается ученик от язычника? В чем состоит «христианское»? И здесь раздается слово, на которое на­правлена вся 5-я глава, в котором суммируется все пре­дыдущее: христианское – это «особенное», περισσόν, чрезвычайное, нерегулярное, не само собой разумеюще­еся. Это то, что «высится» «превосходящей праведностью» над фарисеями, выступает над ними, – избыток, сверхявленность. Природное – это τδ αύτό (одно и то же) для язычников и христиан; христианское же начинается при περισσόν и отсюда выставляет природное в истинном свете. Где нет этого особенного, чрезвычайного, там нет и христианского. Христианское осуществляется не внут­ри этой природной данности, но переступая ее и выступая из нее. περισσόν никогда не растворяется в τδ αύτό. Большое заблуждение лжепротестантской этики состоит в том, что христианская любовь открывается в любви к отечеству, в дружбе или ремесле, что лучшая пра­ведность открывается в justitia civilis. Иисус так не говорит. Христианское связано с «чрезвычайным». Потому христи­анин и не должен уравнивать себя с миром, что ему нуж­но обдумать περισσόν.

В чем состоит περισσόν, чрезвычайное? Это бытие нареченных блаженными, последовавших, это сияющий свет, город на вершине горы, это путь самоотречения, полнейшей любви, полнейшей чистоты, полнейшей прав­дивости, полнейшей ненасильственности; это и безраздель­ная любовь к врагу, любовь к тому, кто никого не любит и кого никто не любит; любовь к религиозному, политиче­скому, личному врагу. Это путь для того, кто нашел его ис­полнение в Кресте Господнем. Что есть περισσόν? Это са­ма любовь Иисуса Христа, которая, страдая и повинуясь, идет на крест, это – Крест. Особенное для христиан есть крест, который оставляет христианина в над- и вне- мирности, приводя его тем самым к победе над миром. Passio в любви Распятого – это «чрезвычайное» в христианском бытии.

Чрезвычайное есть, вне сомнения, зримое, благослов­ляемое Отцом Небесным. Оно не может оставаться сокры­тым. Люди должны его видеть. Община последовавших Иисусу, община превосходящей праведности – это зримая община, переступившая мирские установления, оставив­шая все, чтобы получить Крест Господень.

Что совершает в вас особенное? Чрезвычайное – и по­вергающее – есть свершение последовавших. Это должно совершить – как превосходящую праведность – совер­шить зримо! – не в этическом ригоризме, не в эксцентри­ке христианских жизненных форм, но в простоте и послу­шании христианина воле Иисуса. Это свершение как «осо­бенное» защищается тем, что оно ведет в passio Христа. Это свершение как таковое есть продолжающееся претерпевание. В нем Христос будет выстрадан Его уче­никами. Если это не так, то тогда это не то свершение, имеет в виду Иисус.

περισσόν есть исполнение закона, соблюдение запо­ведей. Во Христе Распятом и Его общине событием стано­вится «чрезвычайное».

Здесь – совершенные, ставшие совершенными в без­раздельной любви, как Отец Небесный. И так как это бы­ла безраздельная, совершенная любовь Отца, данная нам любовь Сына Его Распятого, то претерпевание общиной этого креста есть совершенство последовавших за Иису­сом. Совершенные же есть некто иной, как нареченные блаженными.

 

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ, ГЛАВА 6: О СОКРЫТОСТИ ХРИСТИАНСКОЙ ЖИЗНИ

 

Тайная праведность

 

«Смотрите, не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

(Матф.6:1-4).

 

После того как в главе 5-й Евангелия от Матфея гово­рится о зримости общины последовавших за Христом, с увенчанием περισσόν, после того как христианское тол­куется как выдающееся из мира, возвышающееся над миром, чрезвычайное, – следующая глава исходит непо­средственно из этой περισσόν и раскрывает ее двояко. Ведь слишком велика опасность того, что ученики это поймут неправильно: будто они должны приступать к поприщу, презирая и попирая земные порядки во имя установления Царства Божия на земле; в прекраснодушной безучаст­ности по отношению к этой вечности отныне творить подвиги нового мира, делать их явными, радикально и бескомпромиссно отделять себя от мира, чтобы достичь хри­стианского, меры следования, чрезвычайного. Отсюда рукой подать было до недоразумения, что им надо, мол, проповедовать благочестивые жизненные формулы и об­личья – конечно, свободные, новые, одухотворенные. И как охотно набожная плоть была бы готова при­нять это чрезвычайное, нищету, правдивость, страдание, даже, мало того, искать, как бы наконец чем-то утолить это сердечное вожделение: видеть что-то своими глазами, а не только верить. Готовность провести здесь маленькое пе­редвижение границы, слишком близко подвинув благоче­стивые жизненные формы и послушание по отношению к слову, чтобы они более не отличались друг от друга, впол­не могла бы иметь место. Ведь это производилось бы ради того, чтобы чрезвычайное, наконец, осуществилось.

И наоборот, вышли бы на первый план те, кто только и ждал слова Иисуса о чрезвычайном, чтобы тем ревност­нее схватиться за него. И здесь был бы окончательно ра­зоблачен фанатик, революционный энтузиаст, желающий вызволить мир из западни, велящий своим уче­никам оставить мир и строить новый. И это – послушание слову Ветхого Завета? Что здесь устанавливается – не са­моуправная ли личная праведность? Разве Иисус ничего не знает о греховности мира, в котором все, что только он ни повелит, должно рухнуть? И Он ничего не знает о яс­ных заповедях Божьих, которые даны, чтобы устранить грех? Разве это истребованное чрезвычайное не есть доказательство духовного высокомерия, из которого рожда­ется всякий фанатизм? Нет, как раз не чрезвычайное, а совершенно повседневное, постоянное, тайное есть знак чистого послушания и чистого смирения. Укажи Иисус Своим ученикам на их народ, на их ремесло, их ответствен­ность, на послушание закону, как его толковали народу законоучители, Он показал бы Себя благочестивым, воистину смиренным, послушным. Он мог бы дать истинный стимул для серьезнейшей набожности, строгого послуша­ния. Он мог бы учить о том, что книжники знали и рань­ше, усиленно только подчеркивая в поучениях, что истинная кротость и праведность состоят не только во внешнем поведении, но и в складе души, и опять-таки не только в складе души, но и в деле. Это и была бы действи­тельно «превосходящая праведность», каковая требова­лась народу, каковой никто бы не отклонил. Но все было нарушено. Вместо смиренного учителя закона доглядели мерного мечтателя. Во все времена проповедь фанатиков одушевляла человеческое сердце, особенно же благород­ное сердце. Но разве не знали учителя закона, что из это­го сердца именно при всем его благородстве говорит голос плоти, не знали этой власти кроткой плоти над человеком? Иисус, выходит, без всякой необходимости пожертвовал искренними и кроткими, лучшими сыновьями страны в борьбе за химеру. Чрезвычайное – ведь это был совершен­но добровольный, из сердца устремленный поступок крот­кого человека. Это был козырь человеческой свободы про­тив простого послушания Божьей заповеди. Это было непозволительное самооправдание человека, которого закон никогда не позволял. Это было беззаконное самоосвяще­ние, которое закон должен отвергнуть. Это было свобод­ное деяние, противопоставившее себя несвободному по­слушанию. Это было разрушение Божьей общины, отри­цание веры, хула на закон, богохульство. Чрезвычайное, которому учил Иисус, по закону было достойно смерти.

Что говорит Иисус в довершение всего? Он говорит: «Смотрите, не творите милостыни вашей перед людьми с тем, чтобы они видели вас». Призыв к чрезвычайному есть большая, неизбежная опасность, ожидающая на пути сле­дования Христу. Оттого: смотрите, вот чрезвычайное, вот зримое в следовании. Необдуманной, несокрушимой, пря­молинейной радости при виде этого зримого Иисус гово­рит: стоп! Он уязвляет чрезвычайное. Иисус зовет к раз­мышлению.

Только размышляя, ученики могут достичь этого чрез­вычайного. Они должны хорошенько присмотреться к не­му. Ибо чрезвычайное не может произойти, не будучи уви­денным; стало быть, чрезвычайное не должно делаться ра­ди чрезвычайного, зримое не должно происходить ради зримого. Превосходящая праведность учеников не должна быть самоцелью. Хотя это и должно стать зримым, чрез­вычайное должно произойти, но – смотрите, пусть это не происходит с тем, чтобы стать зримым. Хотя зримое в сле­довании Христу имеет необходимую основу – призыв Иисуса Христа, но оно никогда не цель; а то потом следо­вание Христу вновь скроется из глаз, когда наступит момент покоя, следование застопорится и в любом случае оно уже не сможет продолжиться в том месте, где мы взду­мали бы отдохнуть, иначе в это самое мгновение мы были бы отброшены назад, к первоначалу. И мы бы заметили, что мы более уже не последовавшие. Итак, что-то должно стать зримым, но – парадокс: Смотрите, пусть это не про­исходит так, чтобы это видели люди. «Так да светит свет ваш перед людьми...» (5:16), но: Смотрите, творите милосты­ню тайно! Главы 5-я и 6-я жестко схлестываются друг с дру­гом. Явное должно быть в то же время тайным; явное в то же время не должно быть видно. Приведенное размыш­ление должно быть направлено, таким образом, прямо к тому, чтобы нам не предаваться размышлениям о нашем чрезвычайном. Внимание к нашей праведности призва­но служить как раз тому, чтобы не внимать ей. Иначе чрез­вычайность становится уже не чрезвычайностью следования, но чрезвычайностью собственных устремлений и прихотей. Как понять это противоречие?

Спросим, во-первых. Явность следования Христу – для кого она должна быть тайной? не для других людей – они, напротив, должны видеть, как светит свет учеников Хрис­та; но она должна быть тайной, пожалуй, для того, кто творит явное. Он должен, следуя, смотреть на Того, Кто пред­шествует ему, но не на самого себя и не на то, что он дела­ет. Последовавший утаен сам от себя в своей праведности. Конечно, он видит и эту чрезвычайность, но – будучи укрыт сам от себя в этом; он видит это только благодаря тому, что смотрит на Иисуса, и именно здесь он уже рас­сматривает это не как чрезвычайное, но как само собой разумеющееся, положенное. Так в его поступке, а имен­но в послушании слову Иисуса, укрывается для него зримое. Если бы для него чрезвычайное было важно в качестве чрезвычайного, то он поступал бы исходя из собственной силы, из плоти. Но поскольку ученик Иисуса действует исходя из простого послушания своему Гос­поду, то он может смотреть на чрезвычайное только как на само собой разумеющееся дело послушания. По слову Иисуса он должен стать ничем иным, как светом, ко­торый светит, и больше ничего; следуя, он взирает только на Господа. Итак, именно поскольку христианское с не­обходимостью, т.е. индикативно, является чрезвычайным, постольку оно в то же время является и надлежащим, тай­ным. Иначе оно не христианское, оно вне послушания во­ле Иисуса Христа.

Спросим, во-вторых: В чем же-таки заключается теперь содержательное единство тайного и явного в поступке по­следовавшего? Как может одна и та же вещь быть сразу явной и тайной? В ответе мы можем только обернуться к тому, что дано в главе 5-й. Подвиг, явное – это Крест Гос­подень, у которого стоят ученики. Крест есть сразу необ­ходимое, тайное и – явное, чрезвычайное.

Спросим, в-третьих. Как разрешается парадокс между 5-й и 6-й главой? Он разрешается самим понятием следо­вания. Оно – единственная связь с Иисусом Христом. Ибо последовавший всегда видит только своего Господа и сле­дует Ему. Если он станет смотреть на чрезвычайное сам, как таковой, то ему не пребывать больше в следовании Христу. Последовавший в простом послушании воле Гос­пода творит чрезвычайное, зная только о том, что он не может иначе, что он – что делать! – делает всего лишь са­мо собой разумеющееся.

Единственный путь рассуждения, который повелен последовавшему, сводится к тому, чтобы в послушании, в следовании, в любви совершенно не предаваться разузнаванию, не рефлектировать. Если творишь добро, пусть твоя левая рука не знает, что делает правая. Тебе неза­чем знать о твоем добре. Иначе это будет твое добро, но не добро Христа. Добро Христа, добро следования за Ним тво­рится без осознания его. Чистое дело любви – всегда со­крыто от меня. Смотрите, чтобы вы не знали этого! Только таким бывает добро, что от Бога. Если я хочу знать мое доб­ро, мою любовь, это уже больше не любовь. Равно как и подвижническая любовь к врагу остается скрытой от по­следовавшего за Христом. Ведь он уже не смотрит на вра­га как на врага, он любит его. Эта слепота или, наоборот, этот озаряемый Христом взгляд последовавшего есть его упование. Сокрытость его жизни от самой себя есть его обетование.

Тайность соответствует явности. Нет ничего тайного, что не стало бы явным. Так установлено Богом – перед Ним все тайное уже явно. Бог хочет показать нам тайное, сделать его зримым. Явность – это Богом установленная награда за тайность. Вопрос только в том, где и от кого че­ловек получает эту награду явью. Если он домогается этой награды от людей, то он и получает свою награду от них. При этом безразлично, ищет ли он открытости перед дру­гими людьми в грубом виде или открытости перед самим собой в чистом виде. Где левая рука знает, что делает пра­вая, где я вывожу на свет перед самим собой мое тайное добро, где я хочу знать о моем собственном добре, там я уже готовлю себя к явной награде, которую приготовил мне Бог. Вот он я, показывающий себе свое тайное. Не жду, пока мне это откроет Бог. Тогда в этом моя награда. Но тот, кто до конца настаивает на сокрытости перед со­бой, получит от Бога эту явную награду. Кто же, однако, может так жить, чтобы творить подвиги втайне? чтобы ле­вая рука не знала, что делает правая? Что же это за лю­бовь, которая не знает о самой себе и способна оставаться тайной для себя вплоть до дня Страшного Суда? Это яс­но: поскольку это тайная любовь, она не способна быть явной добродетелью, обликом человека. Смотрите – означает это, – не спутайте истинную любовь с достойной люб­ви добродетелью, с человеческим «качеством»! Ведь это самозабвенная любовь в строгом смысле слова. Однако в этой самозабвенной любви должен умереть ветхий чело­век со всеми своими добродетелями и качествами. В самоабвенной, связанной только с Христом любви ученика умирает ветхий Адам. В словах: Пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, – возвещается о смерти ветхого человека. Итак, еще раз: Кто может жить, объединив главу 5-ю и 6-ю? Никто, кроме умершего в своей ветхой жизни через Христа и нашедшего новую жизнь в своем приоб­щении к Нему, последовав за Ним. Любовь как дело простого послушания есть смерть ветхого человека, который вновь обретает себя в праведности Христовой и в брате. Теперь он больше не живет, но в нем живет Христос. Лю­бовь Распятого Христа, предающего смерти ветхого человека, – это то, что живет в последовавшем. И он нахо­дит себя во Христе и в брате.

 

Сокрытость молитвы

 

«И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. А молясь, не говорите лишнего, как язычники, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него».