Семиотически-коммуникативное.

 

Первое в целом охватывает представителей «Парижской семиологической школы», стремившихся выработать адекватные способы описания нарративно определяемых структур и соответствующей им грамматики повествования. Направление грамматики &&текста (П. Хартманн, Т. А. ван Дейк, X. Ризер, Я. Петефи, И. Иве и др.) (Hartmann P..-1975, Dijk:1979, Dijk:1980, Dijk:198l, Petofi, Rieser:1974, Ihwe:1972. Probleme:1974) ставит перед собой задачу на основе лингвистических правил создать модель грамматики текста, которая должна описывать не только речевую, но и нарративную компетенцию и тем самым выявить специфику процессов перехода с глубинных на поверхностные структуры самых различных тек­стов, в том числе и литературных.

Третье направление — коммуникативное — разрабатывалось в трудах 3. Шмидта, Г. Винольда, Э. Моргенталера и др. (Schmidt:1973, Schmidt:1974, Wienold:1972, Morgenthaler: 1980), акцен­тировавших прежде всего факторы порождения и восприятия тек­ста, а также пытавшихся охарактеризовать интра- и интертексту­альные коммуникативные аспекты отношений между отправи­телем и получателем языковой информации и исследовать взаимо­обусловленную связь внутренних свойств текста (его «репертуар», «повествовательные стратегии», «перспективы») и специфики его восприятия.

Последние два направления обычно объединяют в рамках ак­тивно развивающейся в настоящее время дисциплины «лингвистика текста» (Б. Совинский, В. Дресслер, Р. А. де Бо-

[276]

гранд, В. Калмейер, X. Калферкемпфер) (Sowinski:1983, Beaugrande, Dressler: 1981, Kallmeyer:l980, Kalverkampfer:198l). В свою очередь, на основе «лингвистики текста», занимающейся самыми различными видами текста, сложилось особое направле­ние, исследующее с лингвистических позиций коммуникативную проблематику текста художественной литературы (Т. А. ван Дейк, Р. Познер, Р. Фаулер, Р. Оман, Дж. Лич и др.) (Dijk:1981, Posner:1982, Fowler:1981, Ohman:1973, Leech, Short:198l)и опирающееся на «теорию речевых актов» Дж. Остина и Дж. Р. Серля (Новое в зарубежной лингвистике: 1986, Searle:1975).

Литературоведческий структурализм всегда был самым тесным образом связан с лингвистикой, влияние которой было особенно сильным на начальном этапе его становления, но затем стало за­метно уменьшаться в результате критики со стороны постструкту­ралистов. Концепция «речевых актов» повлекла за собой новую волну весьма активного воздействия лингвистики на литературо­ведение, вызвав оживленную полемику среди структуралистов и постструктуралистов. Такие исследователи, как Л. М. Пратт, Ж. Женетт, О. Дюкро, Ф. Реканати, Э. Парре и др. (Pratt:1977, Genette:1989, Ducrot:1978, Recanati:1981, Parret:1983) создали на ос­нове ее творческой переработки ряд чисто литературоведческих концепций как о самом статусе повествовательного вымысла (или «фиктивного высказывания»), так и о специфике его функциони­рования в отличие от других, нелитературно-художественных, форм языковой деятельности.

Основная специфика структурализма заключается прежде всего в том, что его приверженцы рассматривают все явления, доступные чувственному, эмпирическому восприятию, как «эпифеномены», т. е. как внешнее проявление («манифестацию») внутренних, глубинных и поэтому «неявных» структур, вскрыть которые они и считали задачей своего анализа. Таким образом, задача структурного анализа художественного произведения оп­ределяется не как попытка выявить его неповторимую уникаль­ность, а прежде всего как поиски внутренних закономерностей его построения, отражающие его абстрактно-родовые признаки и свойства, якобы присущие всем литературным текстам вне зави­симости от их конкретного содержания, либо — на еще более обобщенно-абстрактном уровне — как стремление описать, как подчеркивал Барт, сам «процесс формирования смысла». Подоб­ным подходом и объясняются призывыР. Барта отыскать единую «повествовательную модель»,Р. Скоулза — «установить модель системы самой литературы», «определить принципы структуриро-

[277]

вания, которые оперируют не только на уровне отдельного произ­ведения, но и на уровне отношений между произведениями» (Scholes:1974, с. 10),Дж. Каллера — «открыть и понять системы конвенций, которые делают возможным само существование лите­ратуры» (Сuller:1975, с. VIII). Эта тенденция структурного анализа обнаруживать глубинные и потому неосознаваемые структуры любых семиотических систем дали повод для отождествления многими теоретиками структурализма с марксизмом и фрейдизмом как близкими ему по своему научному пафосу и целям методами, — отождествлению, которое со временем стало широко распро­страненной мифологемой западной теоретической мысли.

Структурализм был проникнут пафосом придать гуманитарным наукам статус наук точных; отсюда его тенденция к отказу от эссеизма, стремление к созданию строго выверенного и формализо­ванного понятийного аппарата, основанного на лингвистической терминологии, пристрастие к логике и математическим формулам, объяснительным схемам и таблицам, к тому, что впоследствии по­лучило название «начертательного литературоведения». Таковы многочисленные схемы и таблицы смыслопорождения любого по­вествованияА.-Ж. Греймаса и его последователей, различные модели сюжетосложения, предлагаемые Ж. Женеттом, К. Бремоном (Bremond:1973), ранними Р. Бартом (Barthes:1966) и Ц. Тодоровым, попыткаЖ.-К. Коке дать алгебраическую фор­мулу «Постороннего» Камю (Coquet: 1973) или 12 страниц алгеб­раических формул, с помощью которых Дж. Принс описал «структуру» Красной Шапочки» в своей книге «Грамматика ис­торий» (Prince: 197 За).

Стоит привести современную точку зрения на структурализм, отфильтрованную в результате четвертьвековой постструктурали­стской критики: «Структурализм, как попытка выявить общие структуры человеческой деятельности, нашел свои основные ана­логии в лингвистике. Хорошо известно, что структурная лингвистика основана на проведении четырех базовых операций: во-первых, она переходит от исследования осознаваемых лингвистических феноменов к изучению их бессознательной ин­фраструктуры; во-вторых, она воспринимает термы оппозиции не как независимые сущности, а как свою основу для анализа отно­шений между термами; в-третьих, она вводит понятие системы; наконец, она нацелена на обнаружение общих законов» (Sarup:1988, с. 43).

Можно, пожалуй, во многом согласиться с Маданом Сарупом в его общей характеристике структурализма и постструктурализма

— для него они прежде всего выражение пафоса критики, крити­ческого отношения. Таких основных «критик», как уже отмеча­лось, он насчитывает четыре. Это «критика человеческого субъекта», «критика историзма», «критика смысла» и «критика философии». Практически по всем этим пунктам Саруп отмечает в постструктурализме радикализацию и углубле­ние критического пафоса структурализма. В частности, если структурализм видит истину «за» текстом или «внутри» него, то постструктурализм подчеркивает взаимодействие читателя и тек­ста, порождающее своеобразную силу «продуктивности смысла» (тезис, наиболее основательно разработанный Ю. Кристевой).

Общеевропейский кризис рационализма в конце 60-х годов, одной из форм которого в сфере литературоведения и был струк­турализм, привел к очередной смене парадигмы научных пред­ставлений и вытеснению структурализма на периферию исследова­тельских интересов другими, более авторитетными на Западе в последнее тридцатилетие направлениями: &&постструктурализ­мом и &&деконструктивизмом.

СТРУКТУРАЛИЗМ, ЕГО КРИТИКА &&ПОСТСТРУКТУРАЛИЗМ