НЕРАЗРЕШИМОСТЬ СМЫСЛОВАЯ

Франц. INDECIDABLES, INDECIDABILITES, англ. UNDECIDABLES, undecidabilities. Проблема смысловой неразрешимости, которую ставит текст (и не только литературный, учитывая «культурно-исторические» склонности постструктуралистов и постмодернистов) перед своим читателем или критиком, имеет долгую историю и по-разному решалась представителями различных школ и на­правлений.

Наиболее близкую позицию — для постмодернистского «горизонта ожидания» — занимали два критических течения: анг-

[172]

ло-американская «новая критика» и немецкая рецептивная эстетика. «Новые критики» и среди них прежде всегоУильям Эмпсон, изучая поэтические тексты, сделали основным предме­том своих поисков так называемые «двусмысленности», понимая под ними «логический конфликт между денотативным и коннотативным смыслом слов; т. е. между, так сказать, аскетизмом, стре­мящимся убить язык, лишая слова всех ассоциаций, и гедонизмом, стремящимся убить язык, рассеивая их смысл среди множествен­ности ассоциаций» (Empson:196i. с. 234). Знаменитая книга Эмпсона «Семь типов двусмысленности» (1930) как раз и может слу­жить типичным примером подобного подхода.

Вольфганг Изер, опираясь на предложенную Р. Ингарденом категорию неопределенности литературного произведения, под­робно разработал концепцию «пустых мест» или «участков неоп­ределенности» в литературном тексте, которые активизируют эс­тетическое сознание читателя, побуждая его более интенсивно воспринимать текст и провоцируя на активный поиск интерпрета­ций.

Проблема читательской неуверенности активно разрабатыва­лась в западной критике конца 60-х — начала 80-х годов пред­ставителями различных теоретических направлений, и прежде всего в рамках «критики читательской реакции» под несомненным воздействием идей немецкой рецептивной эстетики.

Однако окончательное свое завершение эта концепция получи­ла уже в теориях постструктурализмаЖака Дерриды. Практиче­ские аспекты критики теории художественной коммуникации бо­лее детально были разработаны в концепциях деконструктивистов и постмодернистов, их критика коммуникативности в основном сводилась к выявлению трудности или просто невозможности аде­кватно понять и интерпретировать текст. Естественно, что пред­метом их анализов становились в первую очередь произведения тех поэтов и писателей (Рембо, Лотреамон, Роб-Грийе, Джойс), у которых смысловая неясность, двусмысленность, многознач­ность интерпретации выступали на передний план. С этим связано и ключевое для деконструктивизма понятие смысловой «неразрешимости» как одного из принципов организации текста, введенное Дерридой.

Рассматривая любой текст как вечную и неразрешимую борьбу риторических и семантических структур, кодов, систем, деконструктивисты утверждают тезис об исконной противоречивости «письма» («Метафоры ... взрывают логику аргумента», — пишет М. Саруп: Sarup:1988, с. 57) и практически все их критические уси-

[173]

лия направлены на доказательство этого постулата. Как писала Гайятри Спивак, в своем «Введении» к английскому переводу «Грамматологии» Дерриды, «если в процессе расшифровки текста традиционным способом нам попадается слово, которое таит не­разрешимое противоречие и в силу этого иногда оно заставляет мысль работать то в одном направлении, то в другом и тем самым уводит от единого смысла, то нам следует ухватиться за это слово. Если метафора, кажется, подавляет свои значения, то мы ухватим­ся за эту метафору. Мы будем следить за ее приключениями по всему тексту, покуда она не проявится как структура сокрытия, обнажив свою самотрансгрессию, свою неразрешимость» (Spivak:198l, с. LXXV).

ДляДерриды главное — найти в анализируемом тексте дез­организующий его принцип и проследить его воздействие на всю аргументацию текста, как подрывающий его логику и упрямо де­монстрирующий всю тщетность его — текста и стоящего за ним писательского сознания — доводов и отстаиваемой им иерархии ценностных ориентиров. Одним из таких принципов смысловой неразрешимости является &&дополнение. В. Лейч подчеркивает:

«Чтобы понять эти неразрешимости, которых насчитывается око­ло трех дюжин в каноне Дерриды, мы можем представить себе их как несинонимические заменители (субституты) &&различения,имея при этом в виду, что ни одно из этих понятий не перекрывает другое. Подобно различению — &&след,&&письмо, диссеминация, опространствование, повторяемость, граница и дополнение остаются отличными друг от друга» (Leitch:1988, с. 174).

Деррида, объясняя причины его обращения к понятию нераз­решимости, говорит: «Необходимо было анализировать, начать работать внутри текста истории философии, так же как внутри так называемого литературного текста...»; и работа эта преследует своей целью выявление «неразрешимостей, т. е. единиц симу­лякра, "ложных" вербальных свойств (номинальных или семанти­ческих), которые уже не могут включаться в философскую (бинарную) оппозицию, но которые однако населяют философ­скую оппозицию, сопротивляясь и дезорганизуя ее, и в то же вре­мя никогда не образуя третий термин, никогда не оставляя места Для решения...» (Derrida:1972b. с. 42-43).

Классическим текстом для демонстрации постулата о смысловой неразрешимости для целого ряда постмодернистов стала «Исповедь» Руссо. Тон как всегда, разумеется, задал сам Деррида; среди наиболее авторитетных его последователей был и Поль

[174]

де Ман; собственно с анализа «Исповеди» в сугубо дерридеанском духе и началось становление де Мана как деконструктивиста.

Рассуждая об этом произведении Руссо, де Ман пишет:

«Такой текст, как «Исповедь» в буквальном смысле слова может быть назван «нечитаемым», так как он приводит к ряду утвержде­ний, которые самым радикальным образом исключают друг друга. Эти утверждения — не просто нейтральные констатации, это по­будительные перформативы, требующие перехода от чистого акта высказывания к действию. Они побуждают нас сделать выбор, при этом уничтожая все основания для какого-либо выбора. Они рассказывают нам аллегорию судебного решения, которое не мо­жет быть ни разумным, ни справедливым. Как в пьесах Клейста, приговор повторяет то самое преступление, которое он осуждает.

Если после прочтения «Исповеди» мы испытываем искушение обратиться в «теизм», то оказываемся осужденными судом интел­лекта. Но если мы решим, что вера, в самом широком смысле этого термина (которая должна включать все возможные формулы идолопоклонства и идеологии), может быть раз и навсегда пре­одолена просвещенным умом, то тогда это уничтожение идолов будет еще более глупым..» (De Мап:1979, с. 107-111). Поясняя эту мысль, Джонатан Каллер замечает: «В «Исповеди» теизм, ут­верждаемый текстом, определяется как согласие с внутренним голосом, который является голосом Природы, и выбор, который каждый вынужден сделать, лежит между этим голосом и здравым смыслом, суждением; однако возможность подобного выбора под­рывается системой представлений внутри самого текста, посколь­ку, с одной стороны, согласие с внутренним голосом определяется как акт суждения, а с другой стороны, то описание, которое Руссо дает суждению, представляет его как процесс аналогии и субсти­туции, который является источником как ошибок, так и знания. Уничтожая оппозиции, на которых он основывается и между ко­торыми текст побуждает читателя сделать выбор, текст помещает читателя в невозможное положение...» (Си11еr:1983, с. 81).