Акт возмездия вместо кинокартины

Советские люди непрерывно обогащали наш опыт борьбы с врагом своими весьма остроумными приема­ми и формами нанесения ударов по фашистским за­хватчикам.

Еще в июле, буквально через три-пять дней пос­ле нашего появления в Булевом болоте, мои хлопцы познакомились с местной крестьянкой Матреной Хамицевич, проживавшей на отдельном хуторке невда­леке от деревни Милевичи.

Эта простая, неграмотная женщина оказалась на­столько ловкой, способной и вполне надежной развед­чицей, что мы через нее впоследствии делали очень большие и серьезные дела.

Матрена была вдовой. У нее было два сына: стар­шему пятнадцать, младшему — одиннадцать лет. Са­мой ей было около сорока лет, но ее не держали ни­какие преграды. Случалось, что она, сопровождая группу наших бойцов, сбрасывала верхнее платье и, ни слова не говоря, бросалась в одном белье в холод­ную, почти ледяную воду реки Случи и вплавь доби­ралась до противоположного берега, чтобы перегнать оттуда лодку или вызвать нужного человека на пе­реговоры. Этой женщине был неведом страх. Ей ни­чего не стоило побывать у фашистского начальника, командира части, коменданта полиции или гестапо. Казалось, ей все возможно и все доступно.

Получив от нас задание выяснить намерения командования ближайшего к нам гитлеровского гар­низона, расположенного в местечке Ленино, Хамицевич скоро организовала свою работу так, что знала по­ложение во всех ближайших фашистских гарнизонах.

Вот эта гражданка Хамицевич, выполняя наше за­дание по разведке и выявлению интересующих нас людей, еще в конце августа побывала в местечке Микашевичи и каким-то образом прощупала настроение работавшего у гитлеровцев киномеханика некоего Ивана Конопадского

— Молодой, способный и такой решительный па­ренек,— докладывала мне однажды при встрече Мат­рена о Конопадском.— Говорит: «Вот будь у меня хо­рошая, вполне исправная граната, так я швырнул бы в зрительный зал к оккупантам и убежал в парти­заны».

— Так и говорил — вполне исправную гранату ему надо? — переспросил я у Хамицевич, желая продлить разговор о киномеханике.

— А как же иначе-то, товарищ командир? Не­исправная граната — ведь это для него гибель. Вы сейчас вот вроде подшучиваете над ним, а что ежели он бросил бы гранату в зрительный зал к гитлеров­цам и она не взорвалась бы? Пусть даже ему уда­лось бы убраться после этого живым. Прибежал бы он к вам в лес, доложил вам сущую правду, как бы­ло дело. Но вы-то разве гак на слово и поверили бы ему? Нет, знаю я вас, командир, хорошо по себе. Ес­ли граната не взорвется, не поверите вы Конопадскому, что не было у него никакого дурного умысла. Да, чего доброго, еще и расстрелять его можете как че­ловека, подосланного гестапо. И все тут. Конечно, война,— всяко бывает, как вы иногда говорите. Вы вот теперь мне верите, я знаю. А сколько времени по мо­им следам Ильюк ходил, а его, может, и еще кто там у вас проверяет. Вот тут и попробуй где-нибудь повер­нуть покруче. Так вылетишь, что и ребра не собе­решь.

Хамицевич говорила правду. И в этой откровен­ной. характеристике нашей работы я видел, что делается нами так, как нужно, а что еще следует по­править. О Конопадском положительно отзывался и Пахом Митрич в своих «заявах». Но в этот момент у меня были другие неотложные задачи, и я не за­нялся вопросом, относящимся к демонстрации фашистских кинофильмов в Микашевичах.

Прошло еще с месяц. О настроениях киномехани­ка доложили мне другие, и здесь я услышал пример­но тy же историю: разговор о «вполне исправной гра­нате», необходимой для того, чтобы бросить ее в зри­тельный зал к оккупантам.

Я вызвал к себе Лаврена Бриля и некоего Воро­бьева и поставил перед ними задачу: направиться в район Микашевичей, встретиться там на прилегающих к селению хуторах с Конопадским, побеседовать с ним и, если он будет вызывать доверие, предложить ему план взрыва кинотеатра с гитлеровцами во время демонстрации кинокартины. Разведчики возвратились и доложили, что встреча состоялась. Конопадский про­извел впечатление серьезного парня. В его надежно­сти у них не было никаких сомнений.

заявил Бриль.— Боится, что не справится с техникой минирования, а за остальное особенно не беспо­коится.

Мы заготовили необходимую арматуру и тщатель­но разработали схему минирования. Все это было от­правлено киномеханику с подробными и точными ин­струкциями.

К этому времени мы уже установили, что мать и два меньших брата Конопадского проживали в деревне, в шести километрах от Микашевичей, Я поручил своим людям предложить Конопадскому план переброски его семьи к нам в лес перед осуществлением взрыва. Однако Конопадский от вывоза матери в лес отказал­ся. «Если здание взлетит на воздух,— заявил он,— то как гитлеровцы узнают, что я не нахожусь там же, среди погибших? Может быть, еще какое пособие ма­тери выдадут».

Мне эти доводы показались тогда вполне логичны­ми, и я не стал настаивать на своем предложении. Но мы оба с киномехаником крепко ошиблись. На прак­тике произошло кое-что не так, как предполагал Коно­падский.

Взрыв был назначен на праздник 7 ноября, нуж­ное количество тола было переправлено к верному че­ловеку на хутор в трех километрах от местечка. От­туда Конопадский переносил взрывчатку сам, обвя­завшись толовыми шашками поверх белья и туго под­поясав кушаком полушубок. Здание заминировали. На случай невозможности включить ток рубильником Конопадский разработал свой дублирующий способ. Пустая консервная банка подвешивалась на бечевке в наклонном положении, частично наполнялась водой. В банке была просверлена дырочка, чтобы вода из нее могла вытекать по капле; в течение двадцати ми­нут она должна была вытечь вся, тогда банка при­нимала горизонтальное положение и, касаясь двух ме­таллических пластинок, замыкала провода детона­тора.

К 2 ноября все было готово для взрыва в наме­ченный день, но 3 и 4 ноября два местных партизан­ских отряда, входившие в соединение товарища Кома­рова, перебили охрану железнодорожного моста че­рез реку Лань и взорвали мост. Одновременно они подорвали состав с авиабомбами, благодаря чему бы­ло совершенно разрушено железнодорожное полотно на протяжении более одного километра. Понятно, что гитлеровцам стало не до кино. Они снаряжали кара­тельные экспедиции. Каратели из отряда СС специ­ального назначения прибыли из Германии 10 ноября на Сенкевические хутора, согнали в здание школы двести сорок человек — женщин, детей и стариков, обложили школу соломой и подожгли. Против окон и дверей были поставлены пулеметы, и всех, пытавшихся спастись бегством, эсэсовцы расстреливали из пуле­мета и автоматов. Совершив эту зверскую «акцию», отряд гнусных убийц в составе шестидесяти пяти че­ловек прибыл на отдых в местечко, где работал Конопадский.

17 ноября должен был, наконец, состояться отло­женный из-за праздничных взрывов киносеанс. Нужно представить себя на месте этого прекрасного, стойко­го патриота нашей советской родины, чтобы понять, какое надо было иметь терпение и выдержку, чтобы в течение пятнадцати дней проработать в заминирован­ном помещении кинотеатра и притом в населенном пункте, где всюду шныряли эсэсовцы, беспощадно расправляясь с советскими людьми за всякое сочув­ствие к партизанам.

— В семнадцать часов пятьдесят минут в зритель­ный зал кинотеатра вошли шесть гитлеровцев в штат­ском, только что прибывшие из Германии, с четырь­мя жандармами, приставленными к ним для охра­ны,— докладывал мне на второй день Конопадский в лесу, в штабной землянке. Вижу, что птицы важные, коли их охраняют жандармы. Я сопроводил гитлеров­цев в зрительный зал и усадил неподалеку от основ­ного заряда. А когда вышел, то в фойе вошли еще семь жандармов и местный гарнизон в составе вось­мидесяти пяти человек во главе с обер-лейтенантом. Я офицера и жандармов усадил поближе к штатским, солдаты стали занимать места подальше. Если, ду­маю, нехватит «пороха» для всех, то пусть сначала этих. А когда вышел вторично, то, стучажелезнымикаблуками, входили шестьдесят пять фашистских го­ловорезов, уничтоживших двести сорок человек мир­ных граждан. Тут я вспомнил все правила угодниче­ства, которым меня учили оккупанты. Взял под руки эсэсовского обер-убийцу и усадил его прямо над за­рядом... Этот стул у меня был помечен.

Электроэнергия в Микашевичах вырабатывалась на местной текстильной фабрике. Каждый день с 17 часов 55 минут до 18 часов свет выключался. Пять минут нужны были для осмотра смазки динамомашины и других механизмов. Этот порядок соблюдал­ся с немецкой пунктуальностью. Конопадский сверил свои часы с часами ситцевой фабрики и включил де­тонатор в осветительную сеть. Пропустил мимо себя господ фашистских завоевателей, освещая им путь на тот свет керосиновой лампой. До начала сеанса ново­го фашистского кинофильма оставалось две минуты. А к Конопадскому был приставлен гитлеровец, про­живавший в Микашевичах. В этот раз он ходил по пятам за киномехаником, следил, как бы он что не подстроил. И все же Конопадский сумел сделать все, оставалось включить рубильник. Это решил механик возложить на гитлеровца. Он сказал:

— У входа искрят провода, я побегу исправить. А вас, господин оберет, попрошу пройти в кинобудку, включить рубильник и проиграть несколько пласти­нок господам офицерам и солдатам.

Конопадский вышел и что есть силы пустился бе­жать к лесу. Но не пробежал он и ста шагов, как местечко озарилось багрово-желтым светом и грянул взрыв такой силы, что в ближайших домах повылетели стекла. Взрывной волной киномеханика швыр­нуло на землю. Но Конопадский не разбился, поднял­ся и побежал еще быстрее.

В кинотеатре толом выбило потолок и крышу. Напрасно Конопадский беспокоился, хватит ли всем. После взрыва копошилось только двенадцать чело­век. Но когда их доставили в местную больницу, то у некоторых из животов торчали обломки досок.

Все бы на этом и закончилось для Конопадского, если бы… если бы не было псов-предателей, перешед­ших на службу к оккупантам. Когда пламя взрыва осветило Микашевичи, то Конопадский был опознан местными полицейскими, стоявшими около кинотеат­ра и бдительно охранявшими здание, чтобы не подо­шли из леса партизаны и не бросили господам фаши­стам в окно бомбу. Напуганные взрывом предатели и не попытались задержать Конопадского. Им было не до этого. Но гестапо они показали, что киномеха­ник сбежал в лес к партизанам. Они это видели сво­ими глазами, дескать, стреляли, ловили... но преступ­нику все же удалось ускользнуть.

Сто пятьдесят два матерых фашистских волка нашли себе могилу под развалинами кинотеатра.

Киномеханик прибыл на одну из наших вспомога­тельных точек и был зачислен в минеры. Конопадского привели ко мне, и он лично доложил о выпол­нении задания. Я смотрел на щупленького белокуро­го паренька и едва верил в то, что в этом хилом на вид теле могла таиться такая сосредоточенная энер­гия и ненависть к врагу.

— Что заставило тебя пойти на такое опасное де­ло? — спросил я Конопадского.

Он поднял на меня глаза, и вот тут-то я увидел ту силу, которая подняла на воздух полторы сотни фашистских головорезов.

— Да ведь как же, товарищ командир,— негром­ко ответил парень.— Ведь все уж как-то нехорошо сложилось. Враг пришел к нам, захватил нашу зем­лю и свои фашистские порядки здесь устанавливает, а я им тут картины кручу, вроде для того, чтобы им было веселее грабить. Сбежать в лес к своим—«про­пуска» не достану, а так, с голыми руками, сюда не пойдешь... Вот я и крутил им шесть месяцев. Они меня не подозревали, даже прикармливали, как со­бачонку, только они до такой степени мне противны, что и папироса-то из их рук — не папироса. Да еще и от людей стыд: ходишь с врагом родины рядом, пользу ему какую-то делаешь, а оправдать себя ни­как не удается.

На следующую ночь мы послали людей, чтобы проверить, что стало с семьей Конопадского. Но бы­ло уже поздно. Мать и братишку Конопадского гит­леровцы расстреляли. Второй брат Конопадского прибежал к нам в лес и был зачислен в подрывную группу. Жалко было нам женщину, воспитавшую та­кого сына. Многим казалось, что они потеряли свою родную мать вместе с матерью Конопадского. Фото­карточка Конопадской, оказавшаяся при сыне, долго рассматривалась бойцами и командирами. Всем нам казался этот образ чем-то знакомым и близким.

Нашу боль облегчало то, что взрывом отважного подрывника уничтожена такая шайка головорезов, которая могла расстрелять не одну сотню неповинных советских граждан. Так, видимо, думал и бывший ки­номеханик, загоревшийся еще большей ненавистью к оккупантам.

Впоследствии киномеханик Иван Конопадский был представлен к правительственной награде и награж­ден орденом боевого Красного Знамени.

 

* * *

 

После взрыва кинотеатра в Микашевичи приез­жал какой-то большой чиновник, уполномоченный ставки Гитлера, хорошо владевший русским языком. Он безуспешно пытался установить технику осуще­ствления взрыва и в беседе с жителями местечка вы­сказал твердое убеждение, что взрыв кинотеатра — дело рук не местных белорусских граждан, а «мо­сковских агентов». «Но,— заключил он,— без вашего содействия им не удалось бы этого сделать».

Этот гитлеровский чиновник был, очевидно, не глуп. В диверсионном акте Конопадского, так хорошо подготовленном и так четко выполненном, он сумел разглядеть то, чего не хотело видеть и замечать большинство гитлеровцев: участие народа в партизан­ской борьбе.

Мы же, непосредственные исполнители, как и все советские люди, чувствовали глубокое моральное удов­летворение по поводу свершенного акта возмездия эсэсовским палачам, истребившим на Сенкевических хуторах двести сорок стариков, женщин и детей. Мы видели в этом акте суровое предупреждение гитле­ровским насильникам и убийцам об ответственности за все их преступления, совершаемые на советской земле. Полторы сотни человек! В какую-то долю секунды! «Все ли они были достойны этой казни?»— думал я. Но они вторглись в чужую страну, нару­шили мирную жизнь и счастье многомиллионного на­рода. И если среди них были «невольники», «заваль», то их вина была в том, почему они не обратили вы­данного им оружия против тех, кому была нужна эта грабительская бойня, Поэтому моя совесть была чи­ста. Каждым новым взрывом мы показывали инозем­ным завоевателям, кто подлинный хозяин на времен­но оккупированной ими территории.