IX Проблемы перехода и ближайшего будущего

 

Формальные требования, предъявляемые нами к новой идео­логии, уже ясны: она прежде всего должна быть абсолютно обос­нованной и — в формулировании ее — быть обращенной к кон­кретной действительности сегодняшнего дня. Ее основные принципы и общее содержание достаточно уяснены в предшествую­щем изложении. Попытка наметить главные пункты конкрет­ной программы будет сделана далее.

Ясно, что одни идеологические рассуждения, как бы умны и верны они ни были, дела не подвинут. Наши слова и мысли должны претворяться в деятельность; и, если на нас лежит тяж­кая ответственность за всякую теоретическую ошибку, мы еще более ответственны за бездействие. Слово должно становиться делом; и иные слова уже и есть дело, ибо, только раскрыв и оп­равдав истинный смысл происходящего, может Россия выйти из тупика. Ложной и лживой программе коммунистов, с одной сто­роны, беспрограммности и безыдейности — с другой, необходи­мо противопоставить ясную идеологию и четкую программу. Иного выхода нет.

Простое провозглашение и развитие новой идеологии недос­таточно. Такой роскоши мы позволить себе уже не можем. Оста­ваясь в области чистой теории, мы расплываемся в ненужных словесных спорах и вредных абстракциях, в писании законов, которые будут оказываться устаревшими ранее их написания. Теоретическая разработка идеологии нужна, но не в ней центр тяжести. Необходимо создать новую партию, которая бы явилась носительницей этой новой идеологии и смогла занять место ком­мунистической. Эта партия должна вместо большевиков стать основой и направляющей силой уже создавшегося в России ново­го правящего слоя. И если без новой идеологии такой партии не создать, то без нее новая идеология обречена на очень долгую не­действенность.

Мысля новую партию как преемницу большевиков, мы уже придаем понятию партии совсем новый смысл, резко отличаю­щий ее от политических партий в Европе. Она — партия особого рода, правительствующая и своей властью ни с какой другой партией не делящаяся, даже исключающая существование дру­гих таких же партий. Она — государственно-идеологический со­юз; но вместе с тем она раскидывает сеть своей организации по всей стране и нисходит до низов, не совпадая с государственным аппаратом, и определяется не функцией управления, а идеологи­ей. Формально нечто подобное этому представляет собой италь­янский фашизм, лишенный, впрочем, глубокой идеологии; но, разумеется, большую аналогию дают сами большевики. Возмож­ность такой партии связана не только с тем, что она мыслится как часть того же правящего слоя, частью которого сейчас явля-

ются большевики, но и с тем, что сохраняются существующие ныне в России формы демократии (система Советов с многосте­пенностью выборов). Ведь именно они устраняют опасности за­падной демократии, т. е. господство группы политиков-профес­сионалов и объясняемую этим многопартийность.

Само собой разумеется, было бы наивно предполагать, будто подобную партию-правительство можно создать в эмиграции. Помимо того что эмиграционной партии никто в России не пове­рит и что из-за границы нельзя сделаться русским правительст­вом, иначе как на бумаге, новая партия по самому существу дела должна находиться в тесной связи с правящим слоем, из него вы­растать или, по крайней мере, частью впитывать его в себя и с ним сливаться. Роль эмиграции здесь очень скромна и может лишь несколько возрасти, как только в России станет возможной легальная политическая борьба. Зато уже теперь на эмиграцию падает идеологическая работа.

Если мы называем новую партию (союз) возможной наследни­цей большевистской и с большевистской ее сопоставляем, мы имеем в виду форму и структуру, а не содержание ее идеологии. Коммунистической идеологии противопоставляется принципи­ально иная — сознательно-религиозная, православная и не от­влеченно-интернациональная, а евразийско-русская. И если но­вая партия притязает на то же самое место в государственном строе современной России, строй этот, а потому и "партия" пони­маются иначе. Именно: в первую голову необходимо устранить то нелепое и вредное смешение религии (мнимой) с политикой, ко­торое называется у большевиков отделением церкви от государст­ва. Положение Церкви надо определить в уже сказанном направ­лении (§7), а партию и государство освободить от религиозных черт и тенденций, в то же самое время утверждая религиозно-нравственный примат Церкви (§7), т. е. религиозную или абсо­лютную обоснованность государства. Конечно, речь идет не о ка­ком-то подчинении государства Церкви — против тенденции ком­мунистов подчинить политику религии (разумеется, своей "рели­гии" коммунизма-атеизма) мы как раз и хотим бороться, но не для того, чтобы заменять коммунистическое насилие православ­но-церковным и насильственно оцерковлять. Таким злостным ис­толкованиям нашей мысли противоречит уже то, что мы считаем необходимым базироваться на нынешнем правящем слое и исхо­дим из признания основ ныне существующего государственного строя России, созданной революцией формы демократии.

С нашей точки зрения, революция привела к созданию наи­лучшим образом выражающей евразийскую идею форме — к форме федерации. Ведь федеративное устройство не только внешне отмечает многочлена ость евразийской культуры, вместе с тем сохраняя ее единство. Оно способствует развитию и расцве­ту отдельных национально-культурных областей, окончательно и решительно порывая с тенденциями безумного руссификаторства. Это — сдвиг культурного самосознания, несомненное и важное его расширение и обогащение. Но это еще и путь к безбо­лезненному исправлению кое-где поврежденных границ Евра­зии. Правда, за время революции разыгрались сепаратистски* националистические страсти местных интеллигенции, да в по­литика большевиков иногда вызывала к бытию народности, ко­торые сами о своей существовании и не подозревали. Однако большевика же нашли средство для борьбы с болезненным раз­растанием национализма в так называемом районировании. Вся­кое новое правительство должно будет руководствоваться этими правильно намеченными основными линиями,

Необходимый условием народности (демотичности) государ­ственного строя является органическая связь между кассой на­рода, которая, будучи не простой совокупностью индивидуумов-атомов, а органическим целым, все же обладает лишь потенци­альным личным бытием, лишь неосознанным, хотя и определен­ным миросозерцанием в лишь бессознательной, стихийной волей, с одной стороны, и вырастающим из народа правящим сло­ен, который находится с народом в постоянном взаимообщении и, порождая правительство, формулирует народное миросозер­цание, выражает и осуществляет народную волю, — с другой. Конечно, правящий слой раскрывает свою идеологию и проводит свою волю, но и та и другая в нормальных условиях являются в целом и главном лишь индивидуацией и конкретизацией народ­ного сознания. Таким образом, правящий слой, как организо­ванное меньшинство, сознательно осуществляет бессознатель­ную волю целого. Существо этого процесса индивидуадии и кон­кретизации органично. Оно лишь в очень малой степени вырази­мо отвлеченно-рациональными формулами и не может быть ка­нализованным в рационалистически построенных формах поли­тического бытия. Поэтому при известных условиях ненародной бывает и самая совершенная теоретически республика. Равным образом народной (демотической) может быть и абсолютная монархия, тем более и во всяком случае русскоецарство, как наи­лучшая форма государственного единства Евразии.

Внешние формы, не имеющие полноты процесса, имеют значение второстепенное, хотя и важное, так как есть формы бо­лее совершенные и длительные. Если произошел разрыв орга­нической связи между народом и правящим слоем, самые лучшие формы ничему не помогут; если же такая связь сущест­вует и сильна, то даже плохие формы особого вреда не принесут. Независимо от качества форм нарушение органической связи приводит к тяжелой болезни государственного целого и часто к революции. Этим нарушением мы объясняли выше русскую ре­волюцию. Оно же — а не плохое качество политических форм, которые и действительно плохи, но являются лишь симптомом болезни, — лежит в основе переживаемого Европой кризиса.

Считая необходимостью народность государственного строя, т. е. приемля идею демократии в подлинном ее существе, мы не должны смешивать принцип демократии с ее исторически отно­сительными формами и, повторяя ошибки наших предков, де­латься рабами форм, да еще чуждых нам европейских форм. Во­все не отвергая того, что те или иные формы нужны и что жела­тельны наилучшие, мы сознаем условность всякой формы и предпочитаем органические выдуманным. Органическими фор­мами отличался парламентский строй Англии, выросший на почве широкого местного самоуправления и выдвигавший в пра­вительство живых людей, а не абстрактные и бездушные про­граммы. Но это вовсе не универсальная, а конкретная англий­ская форма. Попытка пересадить ее на континент привела к по­трясениям, которые доныне еще не кончились и затормозили ор­ганическое развитие Европы. Континентальные теоретики не присматривались к жизни, а выдумывали. Органическое единст­во народа они подменили отвлеченным понятием суммы индивидуумов-атомов. Факт симфонической воли претерпел крайнее искажение в отвлеченном понятии ее. Из всеобъемлющего на­пряжения она превратилась в единичное волеизлияние по опре­деленному вопросу, который ставился извне отвлеченными тео­ретиками, оставался неучитываемым в конкретных своих след­ствиях, и часто даже и непонятным для народа. Симфоничность воли была подменена большинством голосов и, значит, грубым насилием большинства. Ясно, что сфера народной воли оказа­лась, во-первых, до крайности суженной, а во-вторых, от кон­кретных проявлений фактически устраненной, так как народное голосование превратилось в собирание большинства голосов по непонятным большинству философско-теоретическим вопросам, в слепой выбор между отвлеченными программами, которые не предусматривали как раз проблем конкретных, неожиданно воз­никающих и часто самых жизненных, и в передачу полноты вла­сти профессионалам-политикам, известным большинству и в по­давляющем большинстве лишь понаслышке. Демократия выро­дилась в свою противоположность. Попытка истолковать госу­дарственность индивидуалистически, а вернее, механистически кончилась олигархией парламентариев, и эта олигархия, ото­рвавшись от народа, в конце концов обнаружила свое бессилие. Таковы общие результаты европейского развития, которые ста­рая наша интеллигенция предлагала России и — в последышах своих — предлагает еще и теперь. Правда, в Европе наблюдается уже борьба со старыми формами демократии и намечается целый ряд поправок и выходов. Уже говорят о первостепенной важно­сти и основоположности "солидарности" (ср. Дюргейм, Дюги). Но во-первых, все это пока только мечты и опыты (наибольшее обещает итальянский фашизм), а во-вторых, весь спор ведется о формах и нет правильного диагноза самой болезни, т, е. разрыва органической связи между народом и правящим слоем. Если так будет продолжаться, то Европе не избежать или ряда революций, или медленного умирания.

Разумно ли России снова заимствовать у Европы ее специ­фические формы, уже в Европе подвергаемые сомнению, и таким образом прививать себе трупный яд, если в самой России уже возникли новые и органические формы государственности? Мы думаем, что проблема народности государства в общем и целом разрешается современной Россией органически и удачно, как опосредствованная демократия. Задача заключается в тон, что­бы развить и окончательно оформить наметившееся, освободив его от искажений, вызванных коммунистической идеологией и коммунистической политикой. В дальнейшем надо исходить из системы советов, сочетающейся с сильной центральной властью и построенной на многостепенных выборах, которые гарантиру­ют личную, а не программно-бумажную связь правительства с народом, и на принципах местно-профессионального объедине­ния. В пользу советской системы говорит и то, что она несомнен­но "привилась": выросши из народных потребностей, она приня­та народом и встречает сопротивление лишь постольку, посколь­ку искусственно сплетена с коммунизмом. Достоинства ее были сразу же оценены народным сознанием. Именно этот смысл имели популярные лозунга: "За власть Советов!" и "За большевиков, но против коммунизма!" Нас не смутят возражения, что в систе­ме советов нет ничего нового, кроме коммунизма, ибо такие воз­ражения не учитывают всей конкретности явления и относятся к области бесплодных отвлеченно-теоретических споров. Но мы подчеркиваем связь советской системы с бытовым демократиз­мом, снимающим наконец психологический антагонизм между барином-интеллигентом и мужиком.

Удивляет и объясняется толы» исключительной государст­венной мудростью русского народа то, с какой быстротой и как верно намечены основные формы его политического бытия. Мы приписываем это именно народной стихай, а не коммунистам, которые были лишь удобными орудиями и, в общем, послушны­ми исполнителями. Почти во всех отраслях государственной жизни приходится исходить из того, что уже создалось, и созда­лось» по существу, хорошо, а не плохо, почему в нуждается не в разрушении, но только в развитии и поправках, прежде всего в очищении от коммунизма. Так, уже заложены основы, на кото­рых наилучшим и наиболее скорым образом может восстано­виться ваша военная мощь: действительно всеобщая воинская повинность, определяемая принципом военной годности, и территориально-милиционная система комплектования. Понятие, стратегии расширяется благодаря осознанию органической связи армии с государственным строем и всей политикой государства. С другой стороны, принцип политического воспитания армии заменяет действительным фактом вывеску ее мнимой аполи­тичности. Наиболее бедственной и ложной представляется школьная политика большевиков. Но и здесь главное зло — в коммунизме. Эта политика —частью положительно, но главным образом отрицательно — выясняет значение некоторых руково­дящих идей. В сфере чистого знания выдвинулось значение син­тетического момента, казалось, уже погибшего в научной спе­циализации последних десятилетий, и стала на очередь прими­тивной ложно разрешаемая "научными" материалистами, но по­тому настоятельно нуждающаяся в правильном разрешении про­блема общего научного миросозерцания, т. е. философии. А па проблема и по существу, и по условиям времени (т. е. в силу "ре­лигиозности" самого коммунизма) есть и религиозная проблема. Понятно, какое революционизирующее воздействие на всю сис­тему образования должен оказать миросозерцательный сдвиг.

Философско-религиозные начала обучения должны утвердиться на пустом месте марксистской идеологии, и гуманитарные науки и методы уже оправляются от эпохи естественно-"научного" за­силья. Разрыв с классицизмом их успеху содействует, а не меша­ет, так как он вознаграждается широкими возможностями — ориентацией науки и обучения к евразийской культуре и к на­родностям Евразии и частью к более близкой нам Азии. Ис­ключительно важным представляется нам далее тот факт, что большевики попытались порвать с беспринципным либерализ­мом, т. е. с анархией в сфере обучения и воспитания. Система на­родного образования понята ими как функция государства, что является наиболее правильным и разумным решением вопроса, поскольку государство тратит на народное образование свои средства и заинтересовано в результатах своих трат и усилий, а не в создании никому не нужного "человека вообще" или "обра­зованного индивидуума". Государство обязано определять цели и задачи образования своими государственными целями и гипер­трофии общего образования противопоставлять покровительство профессиональному. Предоставляя известную свободу частной инициативе (чего большевики не делают), оно обязано сохранять за собой право контроля и высшего руководства. И здесь, как везде, надо различать между государственным существом дела и одиозным коммунизмом. Конечно, вредны комсомольство и ком­мунистическая политграмота, но несомненно нужны не только политическое образование молодежи, но и политическое воспи­тание ее, т. е. и приучение ее к политической жизни. Если боль­шевики вывели из подполья политические кружки молодежи, не следует эти кружки загонять назад в подполье, как, впрочем, поступают сами большевики со всеми инакомыслящими.