Часть вторая 3 страница
Между тем доложили, что кареты поданы. Король не решился взять с собой Лавальер; он низко ей поклонился и вернулся к Мадам, которая не могла скрыть своей досады и гнева:
— Итак, ваше величество, вы вволю развлеклись с этой девчонкой!
— Мадемуазель де Лавальер очень мила, сударыня.
— Вы, в самом деле, так считаете? Вы не шутите? Стало быть, дело слажено?
Эти слова, произнесенные со страстью, свидетельствовали о довольно пылких чувствах, которые нельзя было сдержать; король ничего не ответил, что являлось самым красноречивым ответом. С этой минуты Мадам поняла, что власть ускользает из ее рук, и на протяжении всей прогулки пребывала в скверном настроении. Я сидела у дверцы кареты, неподалеку от принцессы, рядом с графиней Суасонской; она наклонилась ко мне и сказала шепотом: — Какой вредный совет дал нам ваш Пюигийем! Я решила, что лучше всего последовать примеру государя, и промолчала. Между тем мой брат разыгрывал ответную партию с Лавальер. Уязвленный в своем драгоценном самолюбии, он поспешил к этой особе и тоже стал говорить с ней наедине. В то время как все рассаживались по каретам, она попыталась от него сбежать, но граф успел излить свою желчь в крайне неосмотрительных словах, из-за которых впоследствии окончательно лишился ее благосклонности. Он так грубо обошелся с ней, что она расплакалась и, если бы не мадемуазель де Тонне-Шарант, осталась бы дома.
Вечером, когда я уже готовилась ко сну, дверь моей комнаты открылась и туда вошел на цыпочках брат; он был бледен, весьма небрежно одет, но очарователен. Гиш попросил у меня прощения за то, что явился в таком виде и в столь поздний час, но он должен был меня увидеть — лишь одна я могла помочь ему в данных обстоятельствах, ибо маршал категорически не желал вмешиваться в его дела.
— Что же случилось? — спросила я.
— Дело в том, что сегодня утром я обидел Лавальер.
— Тем лучше для вас, ведь король почти объяснился ей в любви, которую он к ней питает. — Именно из-за этого мы и поссорились: я стал ревновать.
— Стало быть, вы очень любите Лавальер?
— Я? Она меня совершенно не интересует; это дурочка, у которой нет за душой ничего, кроме юности; когда ей будет тридцать, никто и не взглянет на нее.
— В таком случае я вас не понимаю.
— Боже мой, сестра, значит, вы меня совсем не знаете? Я принялся ухаживать за Лавальер от безделья, чтобы чем-то себя занять; она отвечала мне странными ужимками, которые меня раззадорили; мне нужна была женщина для вида, и я выбрал эту особу. Неделю спустя я бы ее бросил.
Но теперь, когда у меня ее отнимают, я не могу допустить, чтобы она от меня ускользнула. — Ах! Какое прекрасное умозаключение!
— Я совершил глупость, сказав об этом Лавальер, сказав ей об этом в крайне неосмотрительных выражениях. Если ей захочется, она сможет меня погубить; я в ее руках, и это меня беспокоит.
— Мой милый граф, Лавальер этого не захочется.
— А что, если ей этого захочется? Я отнюдь не нравлюсь королю по неведомой мне причине; если эта девица станет его любовницей, он не простит мне, что я с ним соперничал, а затем сурово с ней обошелся. Что же делать?
— Вы пришли просить совета у меня, у меня?
— К кому же еще мне обращаться?!
— К вашему другу де Варду или к этому ловкачу де Маликорну, который перехитрит любого; в вашем распоряжении графиня Суасонская, а также…
— В моем распоряжении только моя сестра, и эта сестра — герцогиня де Валантинуа, старшая фрейлина и подруга Мадам. Я улыбнулась, понимая, к чему он клонит, ибо ждала этого.
В эту минуту в моем кабинете, где находилась Блондо, послышался шум; я собралась окликнуть горничную, но мне показалось, что слышится тихий разговор; я тотчас же решила, что это, очевидно, какой-нибудь слуга, явившийся за распоряжениями. В такой час никто другой не мог прийти; меня это более не занимало, и я повернулась к смотревшему на меня Гишу:
— Что я могу сделать благодаря всем этим титулам?
— Герцогиня, неужели вы не догадываетесь?
— Я? Разве я гадалка или толкователь пророчеств?
— Послушайте, моя дорогая, вам же известно, что я люблю Мадам.
— Мне известно, что вы любите Лавальер.
— Вы уже забыли мои просьбы, мои наставления по поводу Месье?
— Конечно, нет, но при чем тут это?
— Ах! Вы выводите меня из терпения! Я люблю Мадам, я никогда никого не любил, кроме нее, и выбрал Лавальер лишь для того, чтобы отомстить принцессе за ее презрение и заигрывание с королем; теперь, когда король ее покидает, сестра, я должен с ней встретиться, я должен обрести надежду, а она должна узнать об этой любви — словом, вы должны оказать мне услугу!
В течение нескольких минут я ощущала сквозь кроватные занавеси резкий запах духов, привезенных Мадам из Англии, — ими были заполнены все ее шкафы. В ту пору король обожал духи, которые он впоследствии столь же сильно возненавидел. Позади моей кровати с балдахином находилась маленькая скользящая по пазу дверца, ведущая в комнаты моих горничных. Мне мерещилась какая-то тайна времен Генриха II либо Франциска I, возможно связанная с девичьей честью, которая не устояла под покровом этого таинственного алькова. Я почувствовала, как кто-то тронул меня за руку, и Мадам, приложив палец к губам, промелькнула как молния, в промежутке между занавесями. «Ах! — подумала я. — Господин граф де Гиш — удачливый плут!»
— Знаете ли вы, брат мой, — произнесла я вслух, — что вы просите меня о весьма затруднительной услуге?
— Почему же?
— Мадам сейчас нисколько о вас не думает; впрочем, даже если бы она об этом думала, столь сиятельная особа не смогла бы снизойти до такого безвестного человека, как вы.
— Сестра моя, Мадам сейчас сердится, она весьма сердита, и не без основания, но она меня выслушает.
— Она даже не станет вас слушать. Как вы убедите принцессу в своей любви, после того как вы дерзнули дать ей в качестве соперницы одну из ее фрейлин?
— В качестве соперницы! Скажите лучше: в качестве жертвы — я выместил на Лавальер свою досаду, ибо Мадам терзала мне сердце.
— Сердце?
— Да, сердце, до самого основания. Я люблю Мадам, слышите? Я люблю ее и, даже если король прикажет меня сослать или заточить в Бастилию, я все равно ей скажу, что я ее люблю.
— О! Что касается этого, — отвечала я, невольно улыбаясь, — по-моему, никто не помешает вам сделать это сейчас. Кроватные занавеси пришли в движение, давая знать, что меня поняли.
VI
Образ мыслей и характер моего брата были подвержены внезапным переменам, из-за чего он казался непонятным или непредсказуемым. Гиш никогда не лгал, он говорил правду, но его взгляды порой делали крутой поворот, что почти всегда являлось полной неожиданностью. В ту пору мой брат обожал Мадам, он обожал ее, потому что терял Лавальер и был охвачен жаждой мести; он хотел, чтобы эта месть была яркой и блестящей и чтобы она в первую очередь была направлена против короля, — столь безрассудный замысел не пугал Гиша. Король отнимал у него фрейлину; в качестве мести граф стремился завладеть принцессой, невесткой государя, той, чья любовь не была настолько сильной, чтобы ради него можно было бросить вызов общественному мнению. Я, постигшая душу брата, это понимала; что касается г-жи Генриетты, то она видела лишь светлую сторону происходящего. Мадам тоже жаждала мести, ей хотелось, чтобы король заметил, что она, как и он, не тратит время на слезы, и ее утешителем стал граф де Гиш — король всех сердец, подобно тому как Людовик — король Франции.
Я считала, что мы втроем оказались в необычном положении, и надеялась растянуть его подольше; внезапно появилась Блондо; на этот раз она вошла через парадную дверь и сказала с растерянным видом:
— Госпожа, пришел Месье!
Его королевское высочество иногда заходил ко мне в неурочный час, но, казалось, его взгляды на этот счет изменились, и я не ожидала его увидеть, так как он не показывался здесь уже по меньшей мере три недели. Этот внезапный визит нисколько меня не смутил, хотя подобная случайность казалась странной; неторопливо повернувшись к графу де Гишу, я спросила:
— Вы желаете с ним встречаться?
— Нет, конечно, нет; однако я не могу уйти просто так, у меня еще есть что вам сказать.
— В таком случае, пройдите в мою гардеробную комнату, брат мой, и сидите тихо: принц пробудет у меня недолго. Впустите его королевское высочество, — прибавила я, как только Гиш затаился.
Принц был выведен из терпения: я никогда не позволяла ему приходить ко мне так поздно без предварительного предупреждения. Он почти оттолкнул Блондо, когда она доложила о нем, и весьма нелюбезно осведомился:
— Что за человек был здесь, госпожа герцогиня, кого вы спрятали, узнав о моем приходе?
— Сударь, это был мой брат.
— Гиш здесь, в такое время! Что ему было от вас нужно?
— А что нужно от меня вашему королевскому высочеству?
— Черт побери! Во-первых, я хочу поговорить с вами о Мадам, а затем о вас… Он приходил за тем же?
— Именно так.
— А-а! Зачем же он тогда ушел?
— Он опасался показаться бестактным.
— Что за ребячество!.. Госпожа де Валантинуа, я очень доволен Мадам, — продолжал принц, удобно усаживаясь.
— В самом деле, сударь?
— Очень доволен, повторяю, но боюсь, что она мне все испортит.
— Я ничего не понимаю.
— Разумеется. Мадам показала всем, что король для нее не более, чем мой брат; она доставила удовольствие королеве-матери и отчасти явила свое желание мне угодить. Я решил, что все в порядке, но теперь король увивается за ее фрейлинами: вчера за мадемуазель де Понс, сегодня за Лавальер; можно подумать, что Мадам ему их уступила, чтобы его удержать, и я не понимаю, что мне дает эта перемена.
— Что же может сделать Мадам? Разве король не имеет права на все?
— Когда Мадам хочет, она прекрасно знает, как с ним говорить, равно как и со мной; пусть она заявит королю, что не намерена терпеть у себя этот позор и готова выставить всех этих девиц за дверь, после чего ему придется заниматься любовными делами в другом месте. Я поняла, в чем суть дела.
— Месье, — заметила я, — вы не сами до такого додумались.
— Нет, не я, а королева-мать.
— Я так и полагала; это отнюдь не похоже на ваш привычный образ мыслей. Вы не можете желать, чтобы Мадам поссорилась с королем и утратила его доверие одновременно с вашим. Все это — мне жаль вам это говорить, — все это придумано для того, чтобы помешать королю посещать Мадам, чтобы он больше не находил удовольствия в ее обществе и чтобы она стала занимать при дворе такое же положение, как госпожа принцесса, либо какое-нибудь иное такого же уровня. Средства стали другими, но цель осталась прежней. Месье ничего не ответил и поднялся.
— Что вам сказал граф де Гиш? — спросил он.
— То самое, что я сию минуту имела честь повторить вашему королевскому высочеству.
— Госпожа де Валантинуа, можете ли вы поклясться, что Мадам хранит мне верность?
— Если бы я вам в этом поклялась, сударь, вы напрасно бы мне поверили, ибо, знай я обратное, я бы все равно поклялась, что вы не обмануты. Мадам — самая очаровательная, как и самая порядочная принцесса на свете, однако, однако…
— Что однако?..
Я знала, что три человека слушают меня затаив дыхание, с неистово бьющимся сердцем; я умышленно сделала паузу, заставив их ждать моего ответа.
— Однако… сударь, не вы ли являетесь виновником мнимых ошибок Мадам?.. Вы не воздаете ей должное, вы…
— Я все время о ней забочусь.
— Да, мучая ее.
— Разве я виноват, что она мне совсем не нравится?
— В таком случае, разве она виновата, что вы тоже отнюдь ей не по нраву?
— Я считаю ее холодной и властной кокеткой. Я нахожу ее худой, смуглой и во всех отношениях сухой.
— Мадам, возможно, считает вас, простите, сударь, она, возможно, считает вас… самодовольным… жеманным… изнеженным… Возможно, ей не нравится, что мужчина использует столько помады, благовоний и всяческих духов.
— А вы, герцогиня, каким вы меня находите?
— Сударь…
— Я вам вовсе не противен, мне это известно, но раз Мадам относится ко мне так дурно, если верить вашим словам, я был бы счастлив узнать, разделяют ли другие ее мнение; мои друзья отнюдь так не думают — и ваш брат, и прочие; при этом ваш брат отнюдь не льстец.
— Месье знает, насколько я рада тому, что он соблаговолил почтить меня своим вниманием.
Я склонила голову, изображая то, что мой отец называл «парадным поклоном», а на самом деле скрывая свое желание рассмеяться. Принц продолжал нести всякий вздор и в течение получаса говорил глупость за глупостью, нелепость за нелепостью, таким образом давая жене право презирать его не только на словах.
— Словом, герцогиня, — произнес он в качестве вывода, — из всего этого вытекает, что мне не следовало жениться на Мадам и что моя кузина де Монпансье, невзирая на ее возраст, подошла бы мне гораздо лучше. У нее больше богатства, чем у любой другой, и в этом состоит истинное утешение: если у меня много денег, какое мне дело до всего остального?
Слушая этого странного человека, я гадала, для чего он явился ко мне в два часа ночи говорить весь этот вздор, и не смогла удержаться от следующего замечания:
— По-моему, с этим можно было подождать до завтра, сударь, и незачем изображать себя счастливчиком ради такой ерунды.
— Напротив, я хочу, чтобы вас считали моей любовницей, и раз я не в состоянии добиться от вас ничего, кроме видимости любви, мне приходится с этим смириться.
Я не могла не расхохотаться; из-за кроватных занавесок и из гардеробной раздался ответный смех, но принц ничего не услышал.
— Не обижайтесь впредь, сударь, если вас не будут сюда пускать, ибо господину де Валантинуа вряд ли доставят удовольствие ваши ночные визиты, и, возможно, ему хватит твердости не одобрить то, что мое имя послужит вам украшением. Месье пожал плечами.
— Кого волнует мнение господина де Валантинуа? — продолжал он. — Уж, конечно, не вас, ведь интерес, который вы проявляете к вашему любезному кузену Пюигийему, совсем иного рода; по крайней мере не думайте, что я об этом не знаю.
В тот самый миг, когда он произносил эти слова, дверь снова открылась и г-н де Валантинуа явил нашим взорам свою взъерошенную гриву; у него был невыразимо смущенный вид, словно его самого застали врасплох.
Я не в силах описать, какой неудержимый смех вызвало его появление у меня, принца и двух незримых свидетелей этой сцены. Мы потеряли дар речи. Мой дражайший супруг застыл с открытым ртом; он смотрел на нас с изумлением и повторял, не понимая, что он говорит:
— Месье! Месье! Месье у вас в такое время!
— И Мадам тоже, — живо откликнулась принцесса, высовывая голову из-за занавесок, — я надеюсь, что это трогательно.
Настала очередь его королевского высочества остолбенеть при виде еще одной Медузы. Он припомнил свои недавние признания, и лица обоих мужей были одно забавнее другого — это воспоминание до сих пор вызывает у меня смех.
«Ах! — подумала я, разумеется, не произнося это вслух. — Здесь не хватает лишь одного человека — Пюигийема!»
Но, как в хорошей пьесе, он там был. Часто, очень часто он забывал сообщить мне днем об одном из тех неотложных дел, что нам так нравится обсуждать с человеком, к которому мы испытываем полное доверие; поэтому кузен приходил ко мне по ночам через комнату Блондо, и служанка порой удерживала его там, не позволяя ему войти, если этого нельзя было делать. В таких случаях он ждал своего часа в одном из платяных шкафов, очевидно изготовленном в то же время, что и потайная дверь, и столь же надежно скрытом от глаз. В тот вечер Лозену срочно потребовалось мне что-то сказать, и он сидел в своем укрытии, в то время как другие персонажи комедии находились в комнате.
Одновременно с Мадам я вновь обрела присутствие духа и хладнокровие; между тем Месье и г-н де Валантинуа все еще не могли опомниться от удивления. Принцесса первой нарушила молчание; задорно и мило погрозив мужу пальчиком, она с ревнивым, но отнюдь не суровым видом сказала:
— А, сударь, вот вы и попались.
— Ей-Богу, сударыня, по-моему, мы все попались; самое лучшее, что мы можем сделать, — это забыть обо всем и остаться добрыми друзьями; готов поспорить, что господин де Валантинуа тоже так считает.
Однако г-н де Валантинуа считал иначе: он усматривал во всем этом нечто непонятное ему, а будучи недоверчивым по натуре, стремился ужалить в особенности тогда, когда ему не к чему было придраться. Он встрепенулся, как разъяренный петух, и ограничился низким поклоном вместо ответа.
Мадам смеялась, она смеялась как счастливая женщина, желающая, чтобы все кругом были счастливы, но чтобы при этом другие счастливчики проходили мимо, не затрагивая ее благополучия.
— Господин де Валантинуа, — продолжала она, — сегодня вечером герцогиня взяла на себя роль судьи в нашем с Месье споре; она выслушала нас вместе и порознь, чтобы затем нас помирить. Излишне говорить, что во всем виноват опять-таки Месье, и вы рискуете к нему присоединиться, испепеляя мою милую подругу своими пламенными взглядами. Известно ли вам, что это вас отнюдь не красит, и вдобавок вы несправедливы, что еще больше усугубляет вашу вину. Словом, не пора ли вам улыбнуться?
Царедворец одержал верх над ревнивцем: г-н Монако принялся гримасничать, отчего его физиономия не стала красивее; мы сделали вид, что нас это устраивает. Мадам атаковала его вовремя, так же как и Месье. Она сидела на моей кровати, по-прежнему прикрытая занавесками, и находилась почти в тени. Принцесса блистала остроумием и насмешливостью и сразила обоих мужчин наповал. Когда ей надоело наслаждаться своим триумфом, она подумала об отступлении. Прежде чем удалиться, она поцеловала меня в лоб и сказала шепотом:
— Я уведу обоих. Завтра, — продолжала она в полный голос, — мы приступаем к репетициям балета. Вы будете довольны, Месье, будьте покойны, и другие тоже. Господин герцог де Валантинуа, сделайте милость, подождите меня у маленькой двери, я выйду через нее. Ваше королевское высочество тоже меня проводит, не так ли? Дадим отдохнуть нашей судье, она нуждается в отдыхе.
Можно ли было отказаться? Обоим пришлось уйти. Я смотрела им вслед, крикнув на прощание г-нуде Валантинуа:
— До завтра, не так ли? Приходите рано утром к Мадам, я устала и сейчас же лягу спать.
Не успела за ними закрыться дверь, как Гиш выскочил из своего укрытия, будучи вне себя от радости.
— Ах, сестра, сестра! — воскликнул он. — До чего я счастлив и как искусно вы обделываете дела. Считайте меня своим лучшим другом. Завтра — благословенный день! Она любит меня, она меня любит! Я надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?
— Поспешите вернуться к себе и затаитесь хорошенько, граф, вы собираетесь затеять очень дерзкую интригу, не погубите себя и нас вместе с вами. Все равно, они были ужасно смешными, эти господа мужья!
Мы снова принялись смеяться, и мне пришлось почти прогнать брата, иначе он продолжал бы и дальше говорить о принцессе. Отослав его прочь, я направилась к проходу за кроватью и наткнулась на руку, шарившую в поисках моей руки, а также услышала нежный и страстный голос, прошептавший из-за потайной двери, оттуда, где только что находилась Мадам, одно слово:
— Наконец! — В этом голосе слышался радостный трепет. — Он был там!
Теперь, когда я вспоминаю об этом и мне все еще кажется, что я слышу голос кузена, я уже никогда его не увижу, он умер для всех. Я тоже скоро умру, я скоро умру, и он меня больше не любит! Всякое счастье не вечно.
VII
На следующий день двор являл собой любопытное зрелище. Я отправилась к Мадам рано утром, и, когда мы вышли на нашу обычную прогулку, принцесса вся сияла от радости. Взгляд ее тотчас же встретился с взглядом моего брата, и на ее щеках заиграл прекраснейший румянец, так что ей пришлось прикрыть лицо веером, и это было замечено окружающими. Мы все ждали, что король подойдет к Лавальер, но, к нашему изумлению, он на нее даже не взглянул. Его величество с чрезвычайной учтивостью и предупредительностью приблизился к своей невестке и оставался возле нее все время, пока мы находились во дворце. Он смеялся, держался непринужденно и казался лишенным всяких забот, как и всякого притворства. Мадам же была раздосадована — она рассчитывала на другое, и весь двор не знал, как отнестись к происходящему.
На прогулке король не покидал нас ни на миг; он не сказал фрейлинам ни слова!
Огорченный Гиш оставался в стороне, а я гадала, к чему ведет вся эта комедия.
— Боже мой, государь, — промолвила Мадам, — вы не отходите от меня, словно я не жена Месье и королева ничего не узнает.
Она говорила тихо, а король отвечал ей в полный голос и с решительным видом:
— Сударыня, я счастлив обрести в лице моей сестры столь совершенную принцессу, которой мой двор в первую очередь обязан своим блеском и добродетель которой столь же ослепительна, как ее ум и красота.
Он сделал ударение на словах «моя сестра» и «добродетель», подчеркивая таким образом свои намерения. Брат собирался впредь проявлять свое расположение к Мадам, чтобы любовник Лавальер мог беспрепятственно встречаться с ней тайком, чтобы гнев обеих королев не перекинулся с принцессы на скромную фрейлину и чтобы в то же время угодить всем недовольным королевскими фаворитками. Расклад был хорош, и следовало продолжать игру, но Амур был рядом и путал карты противников — подобные проделки в его духе.
Выйдя из карет после прогулки, мы отправились на репетицию великолепного балета, в котором танцевали все. Как только мы там оказались, Мадам взяла меня за руку и принялась безудержно резвиться, привлекая таким образом внимание человека, которого ей хотелось видеть возле себя. Я не стала напоминать Гишу о вчерашнем спектакле, участники которого сидели в засаде; я надеялась, что он возьмет себя в руки, поскольку мое положение в центре событий было весьма опасным. В то время как репетировали первую сцену, в которой мы не были заняты, принцесса оставалась между мной и Гишем. Она подшучивала над братом как женщина, которая уверена в своей власти и независимость которой начинает сдавать свои позиции. Видя, что Мадам держится так просто, без всякой манерности, граф решил, что он вправе перейти в наступление; воспользовавшись мгновением, когда я искала глазами Пюигийема, он весьма непринужденно спросил ее:
— Мадам не сочла бы меня слишком дерзким, если бы я обратился к ней с вопросом?
— Это зависит от ответа, который должен последовать.
— Увы! Мадам вправе отвечать или нет. Меня всегда удивляло одно обстоятельство: когда у людей справляются об их здоровье, никто на это не жалуется; когда при дворе осведомляются о величине вашего состояния, это вам льстит; если вас спрашивают: «Хорошее ли у вас настроение?», это воспринимается как знак внимания, — и в то же время нам возбраняется интересоваться сердечными делами своих друзей, чувствами посторонних и даже прекрасных дам — обожаемых всеми кумиров! Поистине, не странно ли это, сударыня?
Я слушала этот разговор, не показывая вида, и узнавала по этим напыщенным и мудреным фразам манеру своего любезного братца; я мысленно посмеивалась над этим и готова была поспорить, что Мадам находит подобные речи бесподобными. В самом деле, она отвечала ему с умильным видом:
— Разве кто-нибудь думает о чужих чувствах, сударь? Какое мне дело до вашего сердца? Какое вам дело до моего?
— Ах, сударыня! — Гиш невыразимо тяжело вздохнул, словно лишившись возможности дышать.
— И что же?
— Мадам…
— Вот и все, после этого прекрасного вступления вы теряете передо мной дар речи, как школьник в присутствии своего учителя.
— Дело в том, что я не смею больше ничего прибавить, раз вы запрещаете говорить о вашем сердце. — Людям моего положения бесполезно иметь сердце.
— Как, сударыня, у вас его нет?
— Я вовсе не это хочу сказать, я говорю, что мне не следовало бы его иметь.
— В таком случае… как оно себя чувствует? Мадам засмеялась, чтобы скрыть свое смущение:
— Вы ужасный насмешник, господин де Гиш, вы шутите столь же удачно, как и ваша сестра, которая смеется над всем.
— Это отнюдь не ответ.
— Я уже не помню, о чем вы спрашивали.
— О состоянии вашего сердца, сударыня.
— Оно превосходно.
— Как! Никто никогда его не задевал?
— Никто.
— Как! Величайший король в мире…
— Берегитесь, сударь, вы рискуете стать бесцеремонным.
— Ах, сударыня, ваше королевское высочество убивает человека наповал. Принцесса посмотрела на Гиша с обворожительной улыбкой и протянула в его сторону веер, словно жезл.
— Уходите, граф, я прощаю вас и возвращаю вам ваш меч.
— Ах, сударыня! — вскричал он. — Ах, сударыня, я вас покидаю, я удаляюсь, ибо подвергаюсь слишком большой опасности.
Брат и в самом деле собрался уйти, но я сделала ему знак вернуться. Принцесса была очарована и хотела продолжить беседу; я не оставляла их одних, опасаясь, как бы дело не зашло слишком далеко. На нас смотрели со всех сторон; в глазах государя читался гнев; маленькая глупышка де Лавальер готова была расплакаться в уголке, вероятно из-за того, что король больше не обращал на нее внимания.
Месье, по своему обыкновению разносивший сплетни, подошел к нам с безудержным смехом, собираясь во что бы то ни стало рассказать нам очередную небылицу.
— Сударь, — теребила его Мадам, — мы выслушаем вашу историю, если она пристойна, в противном случае я не желаю ничего слышать. Гадкие истории не в моем вкусе.
— Речь идет о фрейлинах, снова о фрейлинах, не о ваших, а о фрейлинах королевы, и я отнюдь на это не жалуюсь: матушка перестанет мне твердить, что они развращаются только у вас.
— Которая же из святых королевы навлекла на себя гнев?
— Мадемуазель де Шемро; она вовсе не святая, и госпожа де Навай знает это не понаслышке. Вчера, приблизительно в час ночи, девица прогуливалась по коридорам, пробиваясь сквозь толпу кавалеров, которые, как всем известно, в это время спешат на свидание к дамам, пряча лица в складках плащей. — Подобно некоторым дворянам, спешащим к некоей герцогине, не так ли?
— Речь идет не об этих некоторых, а о многих других. Бюсси… по крайней мере, вы же не станете со мной спорить из-за этого человека? Так вот, Бюсси крался вдоль стен, пробираясь в святую святых, где почивает маркиза де Ла Бом или, быть может, госпожа де Монгла или, быть может…
— Быть может, кто-то еще или, возможно, никто. На Бюсси чересчур много наговаривают.
— Ах, сударыня, — возразил мой брат, — можно ли назвать это наговором? Бюсси пришел бы в отчаяние, если бы он знал, как вы его защищаете!
— Сударь, побыстрее заканчивайте свой рассказ, вас сейчас позовут, скоро ваш выход.
— Хорошо! Когда святой Бюсси, раз уж вы всех причисляете к лику святых, свернул в самый темный из всех коридоров, он увидел, что святая Шемро направляется в его сторону с маленьким фонарем, наполовину скрытым под полой ее накидки, и они едва не столкнулись лбами. Шемро — умная и весьма находчивая девица; надеясь, что ее не узнали, она быстро задула свечу. Бюсси же полностью преградил барышне путь и поклонился ей до земли, назвав ее по имени. «Сударь, — отвечала Шемро, сильно смутившись, — я шла… я искала…»
«Я понимаю, мадемуазель, — отозвался Бюсси с глубочайшим почтением, — но, ей-Богу, я бы не хотел потерять то, что вы ищете».
— Фу, сударь! — воскликнула Мадам. — Разве можно повторять такие глупости!
Тем не менее она разразилась смехом, привлекая к нам внимание. Все поняли, что принцесса старается раззадорить короля, либо показать ему, что ей нет никакого дела до того, смотрит ли он на нее, доволен ли он или раздосадован. Его величество продолжал танцевать паспье с мадемуазель де Севинье, впоследствии моей доброй подругой г-жой де Гриньян, изображавшей нимфу или наяду (я уже не помню точно); в ту пору она определенно была самой прелестной из юных барышень и впервые показывалась в свете, как и другие девицы ее возраста, но о ней уже много говорили.
Подобная сцена с участием короля, Мадам, моего брата и Месье повторялась почти ежедневно; однако граф каждый день все успешнее продвигался вперед вследствие равнодушия короля, безрассудства Мадам и, следует это признать, глупости Месье, у которого я покорно прошу прощения за свою откровенность. Я старалась как можно реже во все это вмешиваться ради Пюигийема, опасавшегося, что я запятнаю свою репутацию, а также во имя г-на Монако, которому я угождала в этом, чтобы поступать по-своему в другом. Между тем меня впутывали в эти дела вопреки моей воле: я выслушивала признания, жалобы и восторги каждого, понимая, что дело движется к развязке.
Король взял за правило не говорить Лавальер ни слова днем — ни на балете, ни на прогулке; он даже не смотрел в ее сторону. Однако во время вечерней прогулки государь покидал коляску Мадам и подходил к карете Лавальер, дверца которой была откинута, и, поскольку это происходило в темноте, без всякого стеснения беседовал с девушкой.
Все это не устраивало Мадам и королев. Как вы уже убедились, они настроили Месье соответствующим образом; тот ожесточился и воспринял то, что король влюбился в одну из фрейлин Мадам, как посягательство на свою честь. Принц не давал его величеству ни покоя, ни отдыха, настаивая на том, чтобы он расстался с этой особой; Мадам в свою очередь нередко не выполняла своих обязательств перед мужем; таким образом, все были не в ладах друг с другом.