Боб Муллан 22 страница
Когда курс заканчивается, к этому следует проявить особое внимание в анализе. Люди действительно должны заняться чем-то другим.
— Ваш диалог с пациентами может быть, судя по всему, основан на понимании на основе эмпатии...
— О, я думаю, язык эмпатии и понимания — мистификация. Мы не знаем, что значит быть кем-то другим, мы только воображаем. Люди не понимают друг друга. Они изобретают и переизобретают, формулируют и переформулируют. Я приписываю вам что-то касающееся вас, а вы возвращаете мне это и говорите, что думаете по данному поводу. И так без конца. Вы в чем-то отличаетесь от меня. Вы — человек. Люди не подлежат пониманию. Создаются впечатления, которые мы склонны описывать. Нам кажется, что мы чувствуем, будто нас понимают. Я думаю, такое чувство, вероятно, означает нечто вроде ощущения: кто-то уловил на уровне образов нечто, касающееся его собеседника и т.п. Но думаю, все это психологическая болтовня.
— Меня, как и Вас, интересует экзистенциализм... Однако бессознательное для Вас так важно...
— Я думаю, что не менее важно представлять жизнь и без бессознательного. Вам необходимо уметь вникать в противоречивые идеи. Именно поэтому, я думаю, очень полезно иметь при себе Сартра и Фрейда. Фрейд утверждает: “Именно бессознательное в некотором смысле определяет жизнь человека”. Сартр говорит: “Это дурная вера, мы готовы сделать все, чтобы избежать выбора при неизвестном будущем”. Нам нужны обе точки зрения. Я действительно так думаю. Как сказал Сартр, идея бессознательного, может быть, самая плохая часть той дурной веры, которую мы, современные люди, приняли. Не думаю, что это совершенно верно. Но можно и так.
— Мне все еще трудно представить Вас в аналитической традиции...
— Я не думаю, что когда-то описывал себя в аналитической традиции, не считая ответа на ваш вопрос: где я нахожу свое место в аналитической традиции. Я детский психотерапевт — этому я учился. И значительно больше интересуюсь различными писателями, чем конкретными психоаналитиками. Думаю, вы правы. Видите ли, я не уверен, что человеку нужно найти себе определенное место, если только он не продает что-то. То же самое касается осмысления по мере возможности идей, в которые люди верят, внутренних принципов, в соответствии с которыми они работают. Я не считаю, что психоанализ так уж важен, и не утверждаю, что будущее психоанализа имеет значение. Имеет значение то, что люди находят язык, чтобы говорить о том, что для них важно. Мне кажется, Фрейд создал очень хороший язык. Существует множество языков, но для меня важен именно этот. Итак, я не чувствую потребности быть включенным куда-то, но я также не чувствую и потребности отсоединяться от кого-либо. Я говорю: “Что ж, Фрейд просто один из многих”. Фрейд очень важен для меня, поскольку он дал мне язык, чтобы подумать о вещах, которые мне необходимы.
Психосинтез
Наона Бичер-Мур
Наона Бичер-Мур практикует психосинтез в Лондоне.
——————————
— Как Вы стали терапевтом?
— У меня очень длинная и сложная история. Я была одной из этих уникальных детей-звезд в Америке. Я вышла на сцену, когда мне было восемнадцать месяцев, и с восемнадцати месяцев до семи лет меня знали как “южную малышку”: я выбивала чечетку и пела — делала то, чем занимались люди в конце 20-х и начале 30-х. Когда я “ушла в отставку”, то стала жить как нормальная южная девочка, поступила в университет, вышла замуж и завела семью.
Три области охватили мою жизнь: театр, психология, религия. Я была и певицей, и танцовщицей, и актрисой, и продюсером. Я работала с Актерской студией в Нью-Йорке в качестве продюсера. С моим первым мужем, Сиднеем Лэниером, мы открыли театр в Нью-Йорке — Американ Плэйс Театр, который существует до сих пор. Это театр, для которого создавали свои пьесы люди, не связанные в театром, — писатели, поэты и т.д. Так все и шло. Когда мне было около тридцати, а ребенку пять, он начал петь, что до смерти меня напугало. Меня ввергло в панику то обстоятельство, что он собирался каким-то образом использовать свой талант. Я даже не осознавала, чего боялась, но это было так сильно, что я подумала: “Мне лучше с кем-нибудь поговорить на эту тему”. И обратилась к фрейдистскому анализу, который тогда был общедоступен. Я прошла психоанализ по Фрейду, затем юнгианский и дидактический анализ. Я приехала в эту страну [Великобританию], чтобы поработать с Анной Фрейд и стать детским психоаналитиком, но я была матерью-одиночкой с маленькими детьми, и стало вполне ясно, что я не могу заниматься этим — работать с детьми с различными расстройствами. Так что я отложила все на будущее.
Итак, я занималась многим другим, а затем переобучилась, когда мне было пятьдесят с небольшим. И причина, по которой я выбрала психосинтез, состояла в том, что в начале 1970-х я ездила в Эсален и училась на лидера групп встреч, у Фрица Перлза — гештальту, у Янова — “первичному крику”. Мне нравилось находиться в группе, я ездила в Штаты и проходила все тренинги, которые там были, затем возвращалась в Англию, но не использовала своих знаний, потому что чувствовала: это были поездки в большей степени для себя самой. Особенно группы встреч. За это я несу полную ответственность... (Смеется.)
Так что я бросила заниматься всем этим. Затем мои друзья из Штатов позвонили мне и сказали: “О, мы нашли такое светило в Италии! Ты должна поехать с нами”. Но я возразила: “Нет”. Я была занята и не хотела уезжать. В конце концов я согласилась поехать в Италию поесть мороженого, потому что люблю мороженое. Этим человеком оказался Роберто Ассаджиоли, и он работал с нами 6 недель и, что еще более странно, — заставлял меня заниматься свободным рисованием. И в результате занятий с ним я стала дизайнером на 10 лет без какого-либо обучения, кроме того моего свободного рисования, которое мне очень нравилось.
Но затем у моего партнера произошел нервный срыв. Я подошла к еще одному моменту, когда надо было что-то решать, и подумала: “Сейчас самое время вернуться и поучиться”. Я пошла в Психоаналитический институт здесь, в Лондоне, и была готова к переобучению — к продолжению работы по Юнгу. Но когда понадобилось выбирать между Фрейдом, Юнгом или Кляйн, я вдруг не смогла примириться ни с одной из этих возможностей. Затем мой друг сказал мне: “Слышала ли ты когда-нибудь о психосинтезе?” Это было как гром средь ясного неба, потому что имело для меня большой смысл, поскольку психосинтез — это способ работы, включающий все классические традиции, но также оставляющий много места и другому. Он известен как психология с душой, потому что включает высшее “Я”.
Таким образом, я стала учиться, когда мне было пятьдесят с небольшим. Сейчас я учу других людей и у меня также есть практика индивидуальной работы. Длинный, но точный рассказ.
— Как бы Вы описали психосинтез?
— Для меня как терапевта, а также как человека, психосинтез — способ работы, дающий возможность подключать любое количество других дисциплин. Мне кажется, если рассматривать другие дисциплины в психологии, они очень сильно зависят от иудейско-христианской традиции, тогда как в психосинтезе можно подключать индуизм, мусульманство, буддизм и любую другую религию. Суть в том, что психосинтез включает высшее “Я”, которое мы рассматриваем как божественное прикосновение. Когда я смотрю на вас как на клиента, то вижу вас как божественное человеческое существо, которое знает о своем пути больше, чем когда-либо буду знать я. Моя работа терапевта состоит не в том, чтобы как-то усомниться в этом. Я должна отражать для вас то, что вы осуществляете в своих жизненных паттернах, так, чтобы вы могли выбрать, меняться вам или остаться прежним.
Это освобождает меня от необходимости помогать вам. Я не могу помочь вам. Единственное, что я в состоянии сделать — это быть настолько ясным зеркалом, насколько возможно. И я использую все мои знания, которые могут оказаться полезными для вас. Для меня психическое здоровье состоит целиком и полностью в способности действовать, а не отвечать на чье-то действие.
Поэтому частично моя работа — фактически, важнейшая часть моей работы — состоит в том, чтобы помочь вам взглянуть на образцы поведения, которые возникли в вашей жизни, независимо от того, хотите вы сохранить их или нет. Останутся ли они полезными.
— Дополнительные концепции?
— Да, две. Самая важная — взгляд на божественность каждого человека и его потенциал. Вторая во многом основана на книге Ассаджиоли “Акт воли”. Она состоит в том, чтобы учиться развивать и уметь использовать волю. Мы воспитаны на викторианской концепции воли, состоящей в том, что мы должны заставлять себя делать что-либо. Система убеждений Ассаджиоли состоит в том, что воля — это избавление от старых связок и начало нового выбора. И в том, как развивать такой дар. Он рассматривает волю как нечто, что приходит. Это трансперсональное качество, очень похожее на любовь, которую нужно развивать.
— С какими клиентами Вы работаете?
— Я работаю с разными людьми. И с детьми, обычно с особо одаренными в какой-то области. Моему самому младшему клиенту на данный момент шесть лет, старшему — 83. Ко мне приходят в основном люди, находящиеся в кризисе, нуждающиеся в той или иной стабилизации. Кризис может заключаться в расстройствах, связанных с питанием. Шестилетний ребенок очень одарен, и ему трудно найти свое место среди других людей. Итак, моя работа с ним состоит в том, чтобы помочь ему понять, что он хорош такой, какой есть, но должен жить как все другие люди. И это действительно открытие для ребенка его способностей. С 83-летней женщиной как раз наоборот. Я помогаю ей понять, что не нужно больше вставать каждое утро в 7.30 и вести ту жизнь, которую она вела. Ей пришло время осознать свою жизненную мудрость и начать быть, а не делать.
Кроме того, я много работаю с бизнесменами. Работа с ними обычно начинается с кризиса среднего возраста: “Я сделал все, что мог, что мне осталось теперь?” И до нахождения способов преодоления страха смерти, работы с фрустрацией. И еще мне приходится сталкиваться с расстройствами питания у женщин.
Как терапевт, двигаясь по жизни, я восстанавливаю определенные части моего прошлого. Лучше работаю с людьми, которые связаны с ним. Я сейчас все больше и больше имею дело с актерами, и эта работа касается отделения актерских ролей от их реального “Я”, способности восстановления того, кто они на самом деле, когда не играют. Среди моих клиентов два или три писателя. Здесь возникает проблема одиночества художника, чувство фрустрации, незащищенности и обнаженности, приходящее в процессе работы, к которому потом возвращаются и иногда понимают его, а иногда и не понимают.
Кроме того, я работаю с группой очень ярких людей, на которых сказались годы университетских занятий. Они прошли через наркотики, алкоголь, и тот, кто выжил, должен примирить свою жизнь с тем, что осталось, а это нередко ощущение серости: они больше не наверху. Необходимо попытаться восстановить некоторое ощущение радости.
— Бывает ли, что Вы отказываетесь работать с людьми?
— Да. Мне не нравится отказывать клиентам, но кто-то сказал, что ваш разум может лгать, а кишки — нет: встречаются люди, с которыми я говорю и понимаю, что я не тот человек, который может помочь им. Это высокомерие — чувствовать, что можно работать со всеми. И у меня хранится список специалистов, живущих в различных частях Великобритании, в частности, Лондоне, которых я могу порекомендовать клиентам. Я всегда говорю: если они не удовлетворены, то могут вернуться, поскольку пойти к терапевту — очень смелое решение. Я не хочу расстраивать их, но также знаю: некоторым я просто не подхожу.
— Заключаете ли Вы какой-либо договор с пациентами, когда они впервые приходят к Вам на прием?
— У меня есть листок, который я даю людям и который с удовольствием дала бы вам. Он объясняет основные принципы терапии. В основном я просто нахожусь рядом с пациентом и выслушиваю, что они ожидают от меня. Я говорю многое из того, что уже сказала вам: моя работа не в том, чтобы помогать им или сделать так, чтобы им стало лучше, но я стремлюсь помочь им увидеть, что они делают. И выбор за ними. Фрустрация нередко возникает, когда работаешь с человеком и наблюдаешь, как он подходит к тому моменту в своей жизни, когда он может сделать выбор, и видишь: он не собирается выбирать.
Но я должна уйти от этого, поскольку попадаю в такую ловушку только тогда, когда ориентирована на достижение конкретного результата. Я не могу позволить себе подобную слабость, потому что не провожу лечение. Мои навыки могут быть полезны, но излечиваю не я.
— Что происходит, когда человек обращается к Вам?
— Если вы приходите ко мне, например, с достаточно простой проблемой, я всегда договариваюсь с вами о шести сессиях. По окончании их мы пересматриваем соглашение. Я обязуюсь работать с вами так долго, как вы захотите, или до тех пор, пока будете чувствовать необходимость работы. Но я также хочу, чтобы вы имели возможность выбора: вы можете уйти, скажем, через шесть недель. Если терапия бесполезна. И это основано на моем собственном пятилетнем опыте ежедневного пребывания на кушетке — я не то чтобы жалею об этом времени, но это не то, что я предпочитаю делать.
Итак, я буду работать с вами в течение шести сессий, и затем еще шесть, чтобы посмотреть, что изменилось в разрешении вашей проблемы, какой бы она ни была: находите ли вы нашу работу полезной, чувствуете ли, что работа закончена. С некоторыми людьми я работала всего в течение шести сессий; с некоторыми — два или три месяца. Это на самом деле сильно зависит от того, какой была проблема. Я встречалась с клиентами и по пять лет.
Я использую множество техник. Например, активное слушание: просто слушать, переформулировать, отражать — так, чтобы человек слышал, что говорит. Простейшая вещь, которую я использую. Или еще — направленное воображение...
— Не могли бы Вы объяснить поподробнее?
— Активное слушание — это слушание и повторение. Так, вы говорите мне: “И тогда мой муж взорвался”. Я отвечаю: “Я слышу: вы сказали, что ваш муж взорвался. Не могли бы вы рассказать поподробнее, что вы переживали при этом. Как он взорвался? Что он сделал?”
Отражение очень похоже на эту технику, но, повторяя и начиная помогать, вы действуете почти подобно экрану телевизора, но вербально. Далее, воображение. Существуют различные способы использования образа. Если, например, человек работает со мной и говорит: “И когда мой сын произносит это, у меня появляется такое ужасное чувство в желудке”, я иногда предлагаю: “Закройте на минуту глаза, и пусть у вас возникнет образ этого чувства в вашем желудке”. Мой пациент может увидеть осьминога. “Не поговорите ли вы с осьминогом и не спросите ли его, что ему нужно? Он что, напуган? Что происходит с осьминогом? Просто начните говорить с осьминогом”. Вот один из способов использования образа.
Другой способ. Например, человек боится выполнять новую работу. Он приходит ко мне и говорит: “Я собираюсь завтра приступить к новой работе и чувствую ужасный страх”. Мы рассматриваем этот страх, и затем я могу попросить: “Закройте глаза, и давайте совершим маленькое путешествие”. Я предлагаю клиенту представить себя на морском побережье: “Слышите волны, видите волны? Есть ли там птицы, чувствуете ли вы песок под ногами, ощущаете ли вы запах моря?” У нас у всех есть пять чувств. Я могу сказать: “А сейчас вы видите, как кто-то идет к вам. Можете ли вы получить четкую картинку того, как он выглядит? Это человек, который заботится о вас, прекрасно вас понимает и у которого есть для вас подарок. И подарок поможет вам завтра в вашей работе. Так что не задавайте этому человеку вопросы, просто получите подарок, осознайте, что получаете его. Говорите о том, что может означать его дар, если вы не понимаете этого”. После того, как подарок получен, вы делаете так, чтобы клиент проделал упражнение с припоминанием пяти чувств, а затем вернулся. И рассказал вам, что он испытал. Этот способ помогает человеку войти в контакт с тем, что ему нужно для того, чтобы обладать достаточной энергией или силой для встречи завтрашнего дня.
Еще один способ использования образа. Следует сказать: “Хорошо, вы получаете образ, и этот образ — осьминог. У меня есть бумага и ручка. Нарисуйте его и посмотрите, что вы почувствуете при этом. Взгляните на него и смотрите, что он значит для вас”. Поэтому у меня все время наготове бумага и ручка. Я использую рисование, воображение, просто слушание, присутствие вместе с людьми. Нередко в работе мне помогают игрушки. И вот там, видите, у меня поднос с песком. Время от времени мы играем в песок, когда люди “застревают” и действительно не знают, что происходит, не могут выразить, что происходит. Тогда я разрешаю им поиграть в песочнице. Я использую это очень просто: позволяю им играть в песок, а потом прошу рассказать мне историю о том, что происходит в песочнице.
— Не могли бы Вы объяснить поподробнее?
— Терапия, использующая игру в песок, заключается в использовании коробки с песком размером два на один фут. Это ограниченное пространство, в котором создается ощущение безопасности. На полках у меня две или три сотни различных объектов — от животных до деревьев, церквей, ангелов, ведьм, мотоциклов, пиратов. Любой маленький предмет, который я могу найти. Я собираю их по всему миру, и люди просто дают их мне. Кроме того, у меня есть природные объекты — камни, небольшие кусочки древесной коры, ракушки и т.д.
Итак, суть терапии “игра в песок” заключается в том, чтобы человек подошел и взял предметы, которые его больше всего привлекают. И положил их в песочницу. Когда клиент почувствует, что закончил с песочницей, — у него там есть все, что ему нравится, — я говорю: “Есть ли что-то, что вы хотели бы изменить? Вам все нравится?” Потом прошу: “Теперь расскажите мне историю, начните с когда-то, давным-давно”, и пациенты рассказывают мне историю, что им “рассказала” песочница. Потом, когда они заканчивают, я спрашиваю: “Довольны ли вы теперь или хотите что-нибудь изменить?” Предметы нередко заменяются, и тогда изменяется и история.
Цель работы с образом, игры в песочнице и отражения состоит в том, чтобы помочь людям сделать явным то, что было скрыто. Многие из нас знают, что у нас имеется какая-то весьма определенная проблема, но не могут ее выразить. Так что вот каковы те способы, которые я применяю. Я использую даже чучела животных, видите, на диване их полно. Иногда у моих клиентов животные разговаривают друг с другом, или же они сами беседуют с ними.
Один из основных моментов работы в психосинтезе — работа с субличностями. Очень легко разобраться, был ли у человека когда-нибудь внутренний конфликт. Одна часть его как бы говорит: “Думаю, я съем шоколадку”, а другая часть возражает: “Знаешь, это глупо: ты не хочешь шоколадку”. — “Я хочу” — “Нет, не хочешь”. Элементарный пример, но есть и более сложные случаи. Существуют части нашей личности, которые пребывают в конфликте друг с другом, и когда я работаю с людьми на длительной основе, то часто провожу работу с субличностями. Конфликт становится более интенсивным, и клиенты увязают в нем. Плохо, что они увязли, но хорошо, если они начинают слышать два разных голоса. Я сижу в третьем кресле и могу помочь услышать эти два голоса. Вот еще одна техника, которой я пользуюсь.
Но у меня есть ощущение, что я не делаю ничего особенно отличного от того, что веками делали священники, раввины, врачи, семья, мудрые люди. Я, может быть, просто владею большим количеством техник, но для меня лечение состоит в том, чтобы просто присутствовать. Когда я учу людей и провожу супервизию, то всегда говорю: “Если вы хотите понять, что делать с клиентом, встаньте и выйдите из комнаты. Подумайте об этом вне кабинета, а потом возвращайтесь, поскольку ваши клиенты будут знать, что вы ушли. Тогда мы не будем продолжать эту ужасную манеру поведения, которая свойственна родителям, говорящим: “Да, да, конечно, я слушаю”. На самом деле они ничего не слушают.
Для меня реальное лечение состоит в том (хочу выделить и повторить свою мысль), чтобы быть рядом с другим человеком. В этом и заключается обучение, именно этому люди учатся три года — развивать способность сосредоточиться и уходить от своего Эго, своего собственного “Я” с тем, чтобы присутствовать.
— Перенос...
— Это неизбежно, но глубина его зависит от психологической осведомленности клиента. Очень важная часть процесса исцеления. Поскольку, если терапевт не ваш друг, то кто же тогда ваш друг, если терапевт не может быть на вашей стороне? Так что когда вы спрашиваете: “Есть ли люди, с которыми я не могу работать”, я отвечаю: “Это люди, по отношению к которым у меня не будет положительного контрпереноса, а мне этого не хотелось бы. Я могу уважать их и думать, что они прекрасные люди, но уже не будет того общения, которое так важно.
Глубина переноса во многом зависит от длительности работы с человеком, и я в шутку говорю: когда клиент думает, что вы замечательный человек, это не перенос, это реальность. Когда он думает, что вы плохой и ни на что не годитесь, вот это перенос. (Смеется.) Но я знаю, есть и то, и другое. А также и вариант изменения, когда клиент просто некоторое время думает, что вы замечательный и божественный, а затем, по мере того как он изменяется и восстанавливается, он начинает видеть в вас обычного человека.
— Какие люди становятся хорошими терапевтами?
— Терапия — это форма искусства. Аналитик ли вы, психиатр или консультант, я думаю, существуют люди, которые обладают даром присутствовать рядом с другими. Это известно как харизма, как сценическое перевоплощение, есть некое врожденное качество, которое вы не можете привить человеку. Можно научить человека техникам, научить его быть хорошим консультантом, но хороший терапевт — это искусство.
И еще раз повторюсь: для меня самое важное качество — просто присутствие. Вот почему терапевту необходимо самому проходить терапию, проходить супервизию, ему нужно расти и учиться, и кроме того, нельзя иметь зашоренное видение. Необходимо ходить в театр, читать романы, быть связанным с искусством, следить за наукой, понимать кое-что в медицине, иметь возможность направлять своих клиентов (если нужно) к врачу, для того чтобы понять, что физически с ним происходит. Следует вести разностороннюю жизнь и не замыкаться на терапии.
— Какими качествами обладает “врожденный целитель”?
Прежде всего — любопытством. Настоящие целители честно интересуются людьми. Они врожденные детективы. Они хотят знать, что происходит. Как люди делают что-то, почему и когда. Иногда я думаю, что это как картинка-головоломка с недостающими кусками: интересно и радостно находить кусочки информации, которые должны попадать в какое-то определенное место. С этим любопытством и этим качеством детектива приходит способность уходить от себя — я не имею в виду высшее “Я”, я говорю про свое Эго — и реально присутствовать с человеком. Тем же самым качеством обладают ученые и художники, которые хотят экспериментировать с цветом или звуком, или, например, как вы, с пленкой или с чем-то еще. Это ощущение возбуждения.
— Помогают ли терапевтам в работе их собственные “страдания”?
— Я не знаю никого, кто прожил бы жизнь без тяжелых испытаний, и я верю в раненного целителя. Я думаю, мы часто лечим свои собственные раны. Каждый раз мне приходит в голову фраза: “Никогда не критикуйте человека, пока вы не прошли милю в его ботинках” (ее говорил мне мой дедушка, когда я была очень маленькой). Я, возможно, не хожу в таких же ботинках, но нередко иду по похожему пути, так что моя реакция сопереживания человеку очень важна, как и мой жизненный опыт. Мне не нужно подвергаться изнасилованию, чтобы понять насилие, поскольку насилие обладает огромным разнообразием оттенков.
Но я должна уметь входить в контакт со своей собственной болью, чувствовать свои собственные раны, чтобы сопереживать ранам другого человека. Ответила ли я на ваш вопрос?
— Проходит ли большинство клиентов аналогичные стадии, работая с Вами?
— Думаю, это опять же зависит от конкретного клиента. У меня были клиенты, с которыми я работала довольно долго. Вспоминаю случай, который приходит мне в голову. Эта женщина была совершенно одинока и никогда не имела никаких отношений. Она всю свою жизнь за кем-нибудь ухаживала — за другими людьми. Но у нее никогда не складывалось никаких настоящих взаимоотношений. У нас был довольно длительный период терапии, когда она прошла все стадии переноса. Это была клинически очень интересная работа.
В некоторых случаях — до окончания — я не могу увидеть точно переходные этапы. Недавно я работала с человеком, который находился в довольно глубоком духовном кризисе. В связи с тем, что испытал несколько любовных переживаний, которые произошли все одновременно. Теперь он уже прошел это и видит, что ему необходимо для интеграции.
Другие случаи не так просты, потому что люди делают два шага вперед и один назад. Особенно это заметно в работе с расстройствами питания и с детьми (под детьми я понимаю молодых людей). Все это требует подробной и длительной работы. Следует набраться огромного терпения с обеих сторон, потому что это явление не может быть категоризировано.
— Насколько Вы эклектичны?
— Очень эклектична. Ассаджиоли был фрейдистским аналитиком и другом Юнга. Они некоторое время вместе работали, так что мне трудно сказать, что и когда я использую. Хотя нет, не трудно. Посмотрим, минуточку. (Пауза.) У Юнга я научилась основываться на интуиции, и временами я знаю, что мне надо остановиться и подождать, а не отвечать сразу. (Пауза.) Один из психиатров, с которыми я иногда работаю (когда нужно лечить клиента медикаментозно), порой чувствует, что работа, которую мы делаем, весьма опасна. Он чувствует, что работа с образами эффективна, но если используется не так или не теми людьми, то бывает очень деструктивной. Можно то же самое сказать и о классическом психоанализе. Я знаю человека, который проходит психоанализ в течение 22 лет, и каждый день ходит к человеку, которого зовут, кажется, доктор Кафка. Этого достаточно, чтобы заставить вас немного занервничать. (Смеется.) Можно сказать, что это некорректная работа.
Доктор Ассаджиоли сказал: “Попробуйте сделать это так, как я, и у вас ничего не получится”. Вам нужен набор инструментов, заполненный до отказа всем, что вы только можете достать, и следует быть настолько хорошо обученным, насколько это возможно, продолжать совершенствоваться и учиться, для того чтобы помогать людям, быть с людьми и хорошо отражать. Я верю именно в это и не считаю, что всем и каждому необходимо лежать на кушетке пять дней в неделю. Совершенно не обязательно каждому приходить три раза в неделю. Некоторым необходимо. И, слава Богу, доступно. Но это — для людей, которые нуждаются в стабилизации во время жизненного кризиса. Кто-то же должен сказать: “Вы правы, вы правы, вы совершенно правы, и теперь каков выбор? Как это помогает вам быть жертвой и продолжать считать, что виной всему обстоятельства? Что вы получаете от этого?”
— Не могли бы Вы пояснить аспект “синтеза”...
— Мы делаем то, что называем работой “сверху вниз, снизу вверх”. Карта психосинтеза оформлена как яйцо. Верхняя треть — сверхсознание, или высшее сознание; средняя полоса называется срединным сознанием и внутри нее есть круг — поле сознания, именно здесь мы все живем: нижняя треть яйца — нижнее бессознательное. В теории психосинтеза считается, что высшее “Я” находится как внутри, так и вне яйца. Оно связано с бесконечным коллективным бессознательным. В этом “Я” находится то, какими мы можем быть, кем мы можем быть, весь наш потенциал. И ощущение самих себя пытается внедриться в наше поле сознания, чтобы помочь нам стать тем, кем мы можем быть. Как будто бы сверху спускаются помогающие нам качества — любовь, воля, сила, спокойствие — то, что необходимо.
Но все это не может проникать прямо в поле сознания без соприкосновения с нижним бессознательным. Теперь в большинстве областей работы в психологии люди проводят много времени, углубляясь в нижнее бессознательное, и не интегрируют его. Интеграция занимает много времени. На нашей карте мы считаем, что вы никогда не можете соприкоснуться с чем-то внизу, что не отразится наверху. Так что вы работаете с обеими областями. Задача в том, чтобы интегрировать их в поле сознания.
Итак, когда работа происходит в поле сознания, иногда вы обнаружите две субличности, которые немедленно столкнутся — они не могут быть интегрированы. Но затем вы начинаете работать с ними. Иногда у вас слишком много энергии, идущей от трансперсонального (духовный кризис), и у людей проявляются все возможные виды психических расстройств, потому что они находят так много всего, с чем надо справиться. У них иногда возникают галлюцинации, иногда предвидение, иногда бессонница, огромное количество энергии. Потом затрагиваются фрагменты из детства и нижнего бессознательного, много забытых и незабытых структур. Суть в том, чтобы удержать их до того момента, когда они смогут начать интегрироваться в поле сознания. Иногда это довольно длительный процесс, а иногда он занимает две недели.