Боб Муллан 17 страница
— Берете ли Вы что-либо из других подходов?
— А, да. Гештальт является соединением подходов: фрейдистского, экзистенциального, феноменологического, теории поля, подхода Райха. Это основное. При обучении мы немного знакомим с теорией развития, потому что гештальт не имеет теории развития как таковой. Он имеет ее в том смысле, что мы наблюдаем, как ребенок будет взаимодействовать с миром — не так, как взрослый. Гештальт проявляет огромный интерес к переменам в человеке, начиная от младенца, который только сосет и пьет, и к тому, что происходит, когда у младенца появляются зубы. Тогда младенец начинает понимать, что у него есть чем кусаться, и он откусывает и выплевывает то, что ему не нравится. Очень многое происходит, когда у ребенка появляются зубы.
Это в гештальте наиболее близко к теории развития. Вы можете почитать об этом, если хотите. Каждые несколько лет мы просим людей провести короткое наблюдение за ребенком. Не формально, как в Тэви [в Институте Тэвистока] или где-то еще. Наблюдение направлено на то, чтобы провести некоторое время с ребенком, наблюдая за ним и за тем, как много общения может исходить от маленького человечка, который не говорит и минимально контролирует окружающий его мир. Мы можем говорить о таких людях, как Винникотт и Штерн, о людях, занимающихся теорией объектных отношений, можем рассуждать об идеях Фрейда. Очень важно, чтобы наши студенты обладали такого рода информацией о контексте и могли использовать кое-что и из других терапевтических подходов.
— Существуют ли подходы, которые Вы считаете оскорбительными?
— Мне не очень-то нравятся подходы, когда терапевт, делая что-то с клиентом, проводит с ним некую программу. Я обеспокоена всем, что связано с короткой терапией. Это ужасно модно, и консультирование в рамках общеврачебной практики строится на основе пяти-десяти сессий. Я думаю, вполне нормально, если это время рассматривается как время для оценки, а затем большинство клиентов направляются на длительную терапию. Но не думаю, что дело обстоит именно так. Мне кажется, врачи, возможно, по незнанию или недостатку опыта, наивно полагают: нечто важное может произойти за пять-десять недель. Боюсь, их иллюзиям суждено полностью рассеяться, и они выплеснут вместе с водой и ребенка, и скажут, что психотерапевтическое консультирование ни на что не годно: “Мы попробовали: это не сработало”. Чуткий клиент, приходящий с конкретной проблемой, может многое получить за шесть недель, но я представляю себе в кабинетах врачей и людей, которым необходимо длительное консультирование, вот тогда краткосрочная терапия — глупость. Я действительно боюсь последствий в будущем.
— Важно ли подчеркивать значимость “здесь и сейчас”?
— Подразумевается, что вам не следует заниматься всякими археологическими раскопками. Не нужно копаться в том, что называется бессознательным. Мы больше говорим о том, что находится и не находится в поле сознания человека. Бессознательность не вписывается в терминологию или способ мышления гештальта. Представьте себе, что вы мой терапевт, и в ходе сессии я осознаю: “Да, Боже ты мой, у меня звучит какой-то ужасный голос в голове! Каждый раз, когда я хочу распустить волосы, голос говорит мне: “Ты не можешь их распустить, ты еще не закончила свою работу. Ты даже не можешь сделать это в субботу вечером...” Но я уже кое-что узнала сама о себе и могу обратить внимание на то, что происходит внутри меня, и поработать с ним. Я могу сделать это сейчас, расставить все по местам в своей жизни. Могу заинтересоваться тем, откуда это пришло.
Гештальт очень оптимистичен, поскольку мы предполагаем, что люди меняются (и это основано на практическом опыте). Вы испытали это. Вы меняетесь в результате своих собственных ощущений, собственного опыта — гештальт исходит из эксперимента. В терапии я поставлю небольшой эксперимент — такой, с которым клиент вполне справится. Эксперимент с пустым креслом, например. Данная техника может быть использована по-разному. Например, клиент сидит на одном кресле, лицом к другому, куда он “сажает” свою собственную проекцию. Если я наемный работник, то могу очень сильно бояться своего шефа, которого воспринимаю как очень мудрого, могущественного и замечательного человека. Шеф действительно может быть именно таким, но терапевту интересно, как клиент, который ведет себя как мышка, проецирует: лишает себя собственной индивидуальности, собственного могущества, собственного обаяния и т.п. Он отдает эти качества своему боссу.
Так что работа может начаться с исследования отношений босса и подчиненного, но на самом-то деле это интрапсихическое исследование того, как человеку удалось расщепить самого себя и потерять контакт с собственной индивидуальностью. В результате такого диалога, противостояния этих двух аспектов того, что было расщеплено, могут произойти изменения. В диалоге клиентка может открыть, почему для нее стало необходимым подобное расщепление: в возрасте семи лет она пришла из школы и сказала: “Я выиграла приз”, а ей ответили: “Не нужно хвалиться, не нужно быть тщеславной. Нехорошо, когда маленькие девочки тщеславны”. И потом еще в течение некоторого времени ей говорили то же самое. Вы усваиваете это, усваиваете то, что до вас хотят донести.
Теперь клиенты могут сформулировать данное явление по-другому, и не просто умозрительно. Это делается на тотальном уровне, поскольку в процесс вовлечено все. В этом отношении гештальт-терапии очень близка психодрама. Включаясь в разные аспекты “Я”, целостный человек получает информацию, а к концу диалога меняется человек в целом. Кто-то может уйти с истинным чувством. Может быть, их спины или плечи чуть выпрямились. Они уходят не совсем такими же, какими пришли. Если это не сохраняется, все нормально: они помнят свой опыт, могут опять прийти к терапевту и все повторить. И постепенно измениться в сторону уже знакомого ощущения самих себя.
Эксперимент ничего не доказывает: “Посмотрим, что случится, если... Вы никогда не могли проявлять свой гнев по отношению к своему отцу, ну, давайте приведем его сюда и посмотрим, что произойдет, если вы проявите свой гнев сейчас”. Но только после того, как проделана определенная работа, достаточная, чтобы человек смог выразить свои чувства, когда он уже не очень напуган. Сделать это можно с пустым креслом. Таким образом мы можем “привести” отца. Возможно, отец клиента уже умер; однако интрапсихически он для него все еще жив, так что у человека появляется возможность заново переработать какую-то ситуацию, какие-то отношения. Дайте ему некоторый опыт — мы не знаем, что произойдет.
— Что же может произойти?
— Ну, человек, сажает отца в пустое кресло и может почти лишиться дара речи и едва произнести: “Я не могу, я слишком напуган. Я просто вижу его глаза, уставившиеся на меня, он всегда так делал, и я дрожу как осиновый лист”. Тогда я немедленно прекращаю эксперимент и начинаю выяснять, что происходит с клиентом. Клиент еще не готов к подобной встрече, ему нужна некоторая поддержка, перед тем как начать эксперимент.
Или клиент начинает тихим голосом говорить с отцом о том, как ему было с ним тяжело, а затем его голос постепенно набирает силу и громкость, и человек все больше и больше включается, включается его тело, и вы не успеваете опомниться, а клиент уже стоит и его голос гремит. Затем клиент может сказать: “Боже, я и не знал, что так зол. Как я хорошо себя чувствую”. Тогда можно заняться интегрированием данного процесса, дать некоторое время, чтобы бурные чувства улеглись.
— Что Вы думаете по поводу переноса?
— Мы понимаем перенос на основе проекции. Мы, конечно, осознаем, что проекция, связанная с переносом, существует, и работаем с ней по необходимости. Но сами не развиваем ее, поскольку работаем с тотальностью ситуации сейчас и не пытаемся восстановить старую ситуацию “родитель-ребенок”. Нам не следует делать этого. Мы пытаемся работать над тем, чтобы удалить перенос, как только он появляется. Так что позиция гештальт-терапевта скорее ближе к тому, чтобы дать возможность клиенту осознать перенос и, насколько возможно, удалить его. Не разрабатывая, не играя в то, что хочет клиент, не занимая позицию строгого родителя.
Не обязательно игнорировать все это, но следует просто указывать, что в нынешней ситуации клиент делает из меня авторитарного родителя. Это не то, какой я себя на самом деле воспринимаю. Однако таков, очевидно, опыт клиента, и довольно интересно, почему клиент так делает. Какую цель он ставит перед собой? Есть ли у него выбор? Является ли он некоторым образом мятежным ребенком в нашем мире? Что происходит, когда я не раздражаюсь, не теряю самообладание и не грожу пальцем? Вот так бы мы работали с этим. И я в том числе.
— А контрперенос?
— Не знаю, много ли можно говорить по данному поводу. Мы просто осознаем такую возможность и думаем, что при обучении терапевтов очень важно проделывать большую индивидуальную работу. Все наши терапевты проводят годы в индивидуальной и групповой работе. Надеюсь, что если они — специалисты, которым нужны удача и любящие их люди, а также необходимо, чтобы их считали лучшими терапевтами в мире, — все это будет выявлено и разрешено, прежде чем они будут “выпущены” к клиентам.
Я не говорю, что вся зависимость или контрзависимость связаны с подобным обстоятельством, но это, конечно, один из крючков. Другой крючок — разумеется, деньги. Многие из нас занимаются частной практикой. Действительно ли человек закончил терапию или может ли закончить терапию? Существует ли вероятность того, что вы продолжаете удерживать людей в долгосрочной терапии, потому что пытаетесь обеспечить себе надежный доход? Так что мы пытаемся рассмотреть этот фактор на разных уровнях.
— Терапия заканчивается, когда клиенту она больше не требуется?
— Ваш вопрос лучше перефразировать: когда человек оставляет терапию, он уносит с собой некоторые “инструменты”. Не полный набор, конечно. Мне кажется, людям иногда нужен кто-то со стороны, чтобы помочь в разрешении их проблем.
Для меня, когда мне везет, это означает: если что-то внешнее не вмешивается в жизнь клиента — неожиданная нехватка денег или необходимость переехать в другую часть страны, — тогда терапия может пройти до конца. В какой-то момент и клиенту, и мне самой становится очевидно, что терапия достигла своего логического завершения. Гештальт завершен, следует остановиться. Вот наиболее приятный способ окончания терапии. Я нередко провожу терапию с людьми в течение трех, пяти лет — довольно длительное время. Нередко два или три месяца сознательно работаю с тем, что и терапия, и отношения близятся к завершению. Я стараюсь оставить настолько мало нерешенных дел, насколько это возможно для нас обоих.
В других случаях при завершении краткосрочной терапии мы оба знаем, что клиент доволен, он сделал то, для чего пришел. Это случилось и сработало. И следует закончить работу. После чего клиент может уйти через один сеанс. Завершение занимает один сеанс. Иногда что-то происходит: финансовая ситуация изменилась, может произойти еще что-то, с чем мы работаем, но я думаю, существует реальность. Гештальт вообще основан на реальности. Мы знаем, что люди не всегда могут платить 25—30 фунтов в неделю в течение многих лет. Так что такому клиенту — а он, несомненно, извлек пользу из работы, которую провел, — я оставляю дверь открытой и говорю: “Если вы опять встанете на ноги в финансовом смысле и захотите вернуться, дайте мне знать”.
Я вообще в любом случае говорю людям: “Если вы захотите вернуться, дайте мне знать”.
— Аналитики часто говорят, что оплата делает клиента более преданным процессу терапии...
— Мое мнение на этот счет сильно изменилось. Я раньше была больше согласна с психоаналитиками. Но недавно мой друг организовал консультирование в Хитчине, бесплатное для клиента. Я очень настороженно отнеслась к этому. И, я думала, очень странно, когда люди тратят некоторое время для того, чтобы войти в процесс (обычно один или два сеанса), а потом просто исчезают, поскольку не вложили никаких денег и ничего не теряют. Но консультирование качественно проводится в полном объеме уже около года и, кажется, не возникло никаких особых проблем. Люди, преданные терапии и действительно включенные в процесс, остаются. Так что не знаю.
Я должна зарабатывать себе на жизнь. Мне совершенно ясно: моя оплата зависит от того, сколько мне потребуется денег, чтобы обеспечить себе нормальный уровень жизни. Это скорее относится к тому, в какую сумму я оцениваю свое время, чем к тому, что происходит в данное время.
— Вы проводите 50-минутные сессии?
— Нет. Я работаю час. Иногда немного дольше. Я, вообще говоря, все же стараюсь придерживаться этого времени, но иногда работаю на пять минут дольше, а иногда еще больше, когда человек в процессе углубленной терапии приходит к чему-то очень важному минут за пятнадцать до конца часовой встречи. Конечно, я не собираюсь прерывать клиента, когда пройдет час; я продолжу работать с ним, пока он не пройдет определенный путь и не будет готов снова выйти в мир. И все же, в общем, я придерживаюсь именно такого промежутка времени.
— Какие этические вопросы являются для Вас основными?
— Все основано на уважении к клиенту и к терапевтической работе. На том, чтобы не возникло возможной опасности контрпереноса, который может в вопиющих ситуациях вылиться в эмоциональное, финансовое или сексуальное насилие над клиентом.
Я думаю, всех нас очень волнует — если говорить об обучении — власть в отношениях, но власть в более широком смысле, чем то, что мы обычно подразумеваем. Я не могу говорить о равенстве в отношениях. Я говорю, что его нет, потому что терапия на самом деле работает, когда клиент наделяет некоей властью терапевта — в начале. Отношения между клиентом и терапевтом в конце терапии будут совершенно отличны от начальных отношений. Тогда, я думаю, должно возникнуть ощущение равенства. Поскольку прекращается большая часть воздействия переноса и клиент наделяет властью себя, ему больше не требуется наделять властью терапевта. Он по-новому наделил себя властью через собственные знания и собственные переживания.
Таким образом, власть важна, и мы подошли к таким мелочам, как превышение власти, поскольку иногда терапевтические интервенции с использованием слов значительно менее полезны для клиента, чем просто тишина.
— Вы упомянули БСП (Британский совет по психотерапии)...
— Это сила, которую уже не остановить. Организация, к которой я принадлежу, является членом БСП, Гуманистическое и интегративное отделение. Мы вошли в Совет еще за год до того, как был принят устав. Что я думаю по этому поводу? Пока БСП придерживается своих основных принципов, а именно — установления действительно высоких стандартов и в то же время уважения и поощрения разнообразия в психотерапии — я не буду ссориться с БСП.
Пока эта организация остается демократической. Существуют очевидные приоритеты по поводу власти и статуса. Некоторые группы откололись от БСП, чтобы сформировать свою собственную организацию. Я считаю, что работа отделения очень полезна, и ценю возможность узнавать о других гуманистических психологах-практиках и работать с ними.
— Как Вы контролируете свою работу?
— Моя выносливость в данный момент довольно высока, но я встречаюсь не более чем с шестью клиентами в день, чтобы не сделать какую-нибудь глупость. Я предпочитаю пять человек, это самое удобное. В неделю я принимаю человек семнадцать, восемнадцать. Некоторые из них приходят на супервизию, это не терапевтические клиенты — я провожу тренинг, группы, семинары и другую работу по руководству. Мы работаем по семестрам, и у меня каникулы на Рождество, три недели на Пасху, примерно четыре недели летом. Я, в общем, знаю, когда уже достаточно, и просто чувствую: “Я не хочу работать. Я теряю аппетит, выражаясь языком гештальта. Я больше не хочу быть там, я лучше займусь, например, ремонтом автомобиля”. Конечно, в связи с тем, о чем мы говорили, основа гештальта — в эффективной саморегуляции организма. Странно, если гештальт-терапевт сгорает — нам стоит научиться избегать этого. Так что я стараюсь не работать слишком много в выходные и иметь достаточно времени для отдыха каждый день, неделю, месяц, год, чтобы не уставать очень сильно. Мне все еще очень интересно работать с клиентами.
— А эффективность?
— У меня есть личный клиентский опыт. Последние несколько недель я опять проходила терапию. Свидетельством эффективности служит мой собственный опыт работы с клиентами и их мнения. Работа дает людям возможность открыть: то, какие они есть, совсем не то, что они думали о себе или что им сказали. Все равно что вырваться из глины: “Ох, я могу сделать это!”
— Хотели бы Вы, чтобы наше “общество” принимало терапию больше, чем сейчас?
— Я не думала об этом. Первое, что приходит мне в голову, это роль, которую играют средства массовой информации — телевидение, видео и т.п. У меня ощущение, что общество становится более пассивным — как губка. Желает сидеть и смотреть фильмы, впитывать, а не активно подключаться к процессам своей жизни. Пока это так, я думаю, люди не будут интересоваться, не будут иметь понятия или даже эмоциональной энергии для тяжелой работы, каковой является самопознание.
— Вся жизнь — в каком-то смысле борьба...
— Да, это неотъемлемая часть того, чтобы быть человеком в нашем мире. Борьба в гештальтистском смысле очень позитивна. Мы считаем, что испорченный ребенок — ребенок, который получал все по первому требованию, ребенок, которому никогда не приходилось бороться, поскольку если ребенок не борется, он не раскрывает своих ресурсов. Ребенок не открывает других путей достижения того, чего хочет. Он не растет, не включается во взаимодействие с миром.
— Раньше гештальт связывался с поглощенностью собой...
— Да, конечно, считалось, что это так — очень нарциссичный взгляд. Люди — общественные животные. Мы племя или стадо? Мы племя, не так ли? Так что у нас есть интерес к племени. Мы работаем с тем, что интересует клиента. Если клиент нарциссичен, то есть единственный его интерес к миру — как к дополнению его самого, как к источнику удовлетворения его потребностей, то, я думаю, это ненормально. Таким образом, я буду работать в основном для того, чтобы помочь человеку почувствовать, что другой человек, в частности терапевт, — тоже отдельный человек со своими мыслями, чувствами и точкой зрения, и может ли клиент оказаться терпимым к этому факту, приспособиться и начать меняться?
Вы упомянули Пола Гудмана. Его работы снова публикуются, а он всегда был очень, очень влиятелен в гештальте. Читали ли вы “Растущий абсурд”? Там про все это очень хорошо сказано. Нельзя просто пытаться работать с человеком, человек не может измениться, пока нет окружающей среды, которая поддерживала бы его в изменениях. Это взаимообмен. Окружающая среда изменяется в зависимости от того, как функционирует в ней индивид. Так что мы совершенно взаимозависимы.
— Когда клиенты изменяются, беспокоит ли Вас то, что могут чувствовать их партнеры?
— Да. Это может служить одной из трудностей, потому что “Я” — удобная выдумка, она позволяет мне узнать, кто я есть, когда просыпаюсь утром. И позволяет вам знать, кто я есть, когда мы вместе встаем рано утром. Иными словами, если один человек в паре проходит терапию, я уделяю много внимания тому влиянию, которое оно оказывает на отношения в паре и на то, что происходит с партнером и т.д. Чувствует ли партнер угрозу и защищается ли он? Или партнер приветствует изменение и меняется сам? Я очень редко работаю с парами. Это не выбор. Просто, похоже, я не очень привлекаю пары. Но я вполне осознаю существование другого человека. Какое влияние оказывают терапевтические отношения между мной и вами на вашего партнера? Что происходит? Это треугольник. Так что я стараюсь быть как можно более осведомленной обо всех отношениях. Я всегда имею в виду то, что вижу, и если мы говорим о вашей жене — я вижу вашу жену только вашими глазами, я не знаю ее. Так что мне нужно со всем этим тоже работать.
Нейро-лингвистическое
программирование (НЛП)
Анни Келлер
Анни Келлер проводит семинары и работает с индивидуальными клиентами на международной базе НЛП в Лондоне. Она сочетает многие техники, в том числе НЛП и гипноз.
——————————
— Не могли бы Вы рассказать немного о том, как родился Ваш интерес к терапии?
— Я начинала еще подростком. Ходила к духовному целителю, потому что у меня была больная спина, а я в то время много играла в теннис. У меня неожиданно начался фиброз, вниз от плеч. Боль была действительно сильной, когда я садилась и вставала. Я прекратила играть в теннис. Врач сказал, что мне никогда не станет лучше. Я подумала: “Нет, вы не правы, мне станет лучше, и я сделаю для этого все”. Я начала посещать разных людей. Ходила к духовному целителю, который вылечил меня, а позднее начала заниматься техникой по Александеру, медитацией, а потом освоила и пилатную технику.
— С духовным целителем?
— Не с ним, но я занималась различными вещами, чтобы мне стало лучше. И наконец, пошла к НЛП-гипнотерапевту. Совершенно замечательная женщина! Она на редкость творчески относилась к тому, что делала, и выполняла это просто отлично. Примерно через год работы с ней я почувствовала, что могу делать многое из того, что делает она, и поняла, что с удовольствием сама использовала ее техники. С детства я хотела стать актрисой. А еще я собиралась быть инструктором по саморазвитию.
Я знала, каков мой путь. Так что я пошла к этой женщине, и она предложила мне: “Почему бы вам не научиться гипнозу?” Я подумала: “Да, это может быть интересно” — и начала учебу в Брайтоне. Парень, который взял меня на обучение, в первый раз, когда я пошла к нему, в психическом смысле буквально разорвал меня на куски. Я к тому времени уже много лет занималась медитацией, и он подумал, что я витаю слишком высоко в облаках. Потом он подождал, посмотрел, вернусь ли я. И, конечно, на следующей неделе я постучала в его дверь, и мы начали обучение. Начали тренинг наблюдения за людьми на улицах. Если кто-то, например, находился в телефонной будке, мы пытались определить, с кем он говорит — по языку тела. Если два человека прогуливались по улице, мы пытались определить, какие между ними отношения по тому, как далеко друг от друга они находятся. Если человек просто шел один, мы пробовали определить, каким должен быть его супруг, опять же по проявлениям тела. Каким он может стать, когда состарится, в зависимости от осанки, походки, от того, как двигался.
Вот с чего я начала обучение и довольно быстро решила не становиться гипнотизером. Но он учил меня навыкам НЛП, а также многим навыкам наблюдения. Кроме прочего, будучи моим терапевтом, он был абсолютно непредсказуем. Я никогда не знала, что произойдет в тот или иной день. Затем я прошла обучение на уровне “НЛП-практик” здесь, в Англии, а затем продолжила тренинг “НЛП-мастер” в США. Вернувшись в Англию, я стала помогать в тренинге практиков и опять поехала в Штаты участвовать в других тренингах практиков, с Андреасами. Причина, по которой я хотела учиться в Штатах, состояла в том, что американцы кажутся мне намного более открытыми, кроме того, я хотела учиться у лучших специалистов, у людей, которые основали НЛП.
Итак, потом я прошла ступень обучения “НЛП-тренер” у Роберта Дилтса и примерно в это же время начала организовывать свои собственные семинары. Я должна вернуться немного назад. После тренинга у того человека в Брайтоне я прошла некоторые другие семинары по саморазвитию, которые назывались “Взгляд в будущее”, проводящиеся и сейчас. Это прекрасные семинары по личностному развитию. Так что я много лет потратила не только на НЛП, но также и на другие тренинги, работая с другими терапевтами, довольно разными людьми. Одна женщина, которая сочетала гештальт и свои собственные методы, была из американских индейцев. С подросткового возраста я занималась телесной работой и терапией, просто потому что мне самой хотелось этого. Если я действительно пребываю в согласии с собой, если все защитные механизмы, все надстройки, созданные для защиты и безопасности еще в детстве, можно отбросить, и я всегда такая, какая есть, с разными людьми, вне зависимости от того, с кем взаимодействую, — тогда я могу сделать и получить все, что захочу. Такова моя направляющая, главная движущая сила.
И, наконец, я организовала свои собственные семинары и начала проводить их с очень ограниченным кругом людей...
— НЛП значит “нейро-лингвистическое программирование”. Где же начинается “нейро”?
— Неврология — то, что мы слышим, чувствуем, ощущаем. Я не знаю, почему придумано именно такое название. Думаю, просто так: “О’кей, давайте это так назовем”. На самом-то деле, довольно отталкивающее название...
— Да, как, например, слово “программирование”...
— Ужасно, ужасно. “Программирование” — просто ужасное слово. Я нечасто его использую. Просто говорю “Нейролингвистика (НЛП)”. Согласна... Естественные Процессы Обучения* было бы гораздо лучше.
— Не могли бы Вы рассказать, что такое НЛП?
— Основатели НЛП — Ричард Бэндлер, ученый, специалист по информатике, и Джон Гриндер, профессор лингвистики — определяют НЛП как изучение человеческого совершенства. В начале 70-х они встретились в Университете Санта Крус и объединили свои усилия в исследовании вопроса “Что позволяет человеку в совершенстве выполнять что-либо, тогда как другие делают то же самое не так хорошо? Что происходит в мозгу совершенного человека?” Они исследовали работу трех терапевтов — Фрица Перлза (гештальт-терапевта), Вирджинии Сатир (семейного терапевта) и Милтона Эриксона (гипнотерапевта). Три терапевта, постоянно производящие позитивные изменения в жизни других людей. Они присутствовали на их сеансах, наблюдали за языком жестов, слушали их и были целиком устремлены к тому, чтобы раскрыть: “Как получается, что клиенты доверяют им сразу и полностью? Что такое они делают? Как получаются такие прекрасные результаты?” Затем Ричард Бэндлер и Джон Гриндер перешли к исследованию талантливых людей в других сферах — менеджеров, консультантов по переговорам, атлетов и художников — с тем, чтобы выяснить, что эти люди делали для получения выдающихся результатов. Так выстроился процесс моделирования НЛП. А на базе этого Ричард Бэндлер и Джон Гриндер, а также и другие терапевты, например, Роберт Дилтс, Андреасы создали и продолжают создавать новые процессы для расширения поля НЛП.
И НЛП расширилось во многие области. Кажется, прогресс, существует по каждому вопросу, касается ли это поведения, привычки, убеждения, целостности личности или духовных дилемм. Работа с фобиями, аллергиями, чрезмерной зависимостью, горем, травмой, нежелательными привычками и поведением и уже недавнее дополнение — аспекты идентичности личности НЛП — созданная Андреасами концепция “Объединения”.
Необходимы, конечно, коммуникативные навыки, использование речи и языка жестов при работе с клиентом. Раппорт — самое главное, и рассмотрение вопросов “Что вы хотите? Каковы ваши результаты?” как раз и отличает НЛП от других видов терапии.
Мы сосредоточиваемся на том, чего хочет человек. Мы можем ненадолго сосредоточиться на проблемах клиента, но как можно раньше переходим к вопросу: “Чего вы хотите?” Мы говорим о психотерапии. Конечно, все люди разные, и, бывает, человек входит, разговаривает, рассказывает о своих проблемах и потом отправляется домой. Он сообщил о своей проблеме, но стало ли ясно, в чем ее суть? Это, вероятно, вынудило клиента больше поразмышлять на данную тему, что, возможно, нормально до некоторой степени, если говорить о понимании. Но когда мы думаем об этом все больше и больше, в нашей голове возникает все большая проблема. Чем больше мы думаем об этом, тем больше она становится. Не так ли? Люди продолжают ходить к терапевтам, поскольку их проблемы постоянно при них, и они все время находятся под воздействием скорее воспоминаний об опыте, связанном с проблемой, чем самого опыта, потому что он уже закончился.
В НЛП я никогда не работаю с людьми больше шести-десяти раз. Люди получают навыки, которые они могут использовать сами. Вот почему я стала этим заниматься: вы становитесь самому себе хозяином. В какой-то момент вам больше не нужно работать с терапевтом, вы получаете навыки, которые можете использовать сами. Здорово, если вам нужно какое-то руководство на некоторое время. Это хорошо, прогрессивно. Но ходить к терапевту годами — уже зависимость.
— Что Вы делаете, когда человек к Вам приходит?
— Очень сложный вопрос.
— Я просто хочу узнать основное...
— Это действительно зависит от проблемы. Важно, чтобы человек чувствовал себя комфортно. Я спрашиваю, чем могу помочь. Тогда проблемы выходят на поверхность, какими бы они ни были. Обычно они касаются идентичности. Как я уже говорила ранее, отсутствие чувства целостности — человек не является полностью собой. Чувствует, что не может контактировать со своим настоящим, внутренним “Я”. Чтобы полностью быть собой, на все сто процентов. Знает, что оно там есть, их настоящее “Я”. Дух ребенка, как бы вы это ни назвали.