Глава 14. ИТОГИ

В этой книжке мало говорилось о тех больших системах, которые были построены по проектам, основанным на доктринах русского коммунизма, и которые пребудут еще долго, пусть и с модификациями и сменой идеологических ярлыков. Они уже крепко вросли в российскую землю, как, например, сибирские ГЭС и единая система высоковольтных ЛЭП, как система централизованного теплоснабжения или нефтегазовый комплекс.

Не говорили мы и о больших тотальных программах, в которых явление русского коммунизма выразилось полностью и с жгучей остротой, – как Великая Отечественная война или репрессии 1937‑1938 гг. Такие тотальные явления слишком сложны и противоречивы, что мы пока не готовы их спокойно обсуждать. Поэтому мы в основном говорили о русском коммунизме как культурном явлении, которое возникло в столкновении множества разнородных и, казалось бы, несовместимых факторов.

Сейчас практическую важность это явление нашей истории приобрело потому, что русский коммунизм создал методологическую систему, позволяющую быстро ухватить, с приемлемой точностью, состояние «пространства и времени», в котором приходится принимать срочное решение. Затем, не прибегая к мистике и патетике, представить и обсудить реалистичные альтернативы действий, оценить их социальную цену и вероятные последствия, объяснить людям эти альтернативы и аргументы за и против того или другого выбора. А уж решив, мобилизовать ресурсы и начать реализацию программы в необходимом темпе, но с регулярным анализом ошибок и коррекцией хода работ.

Я лично мог наблюдать людей этого культурного типа на всех стадиях жизненного цикла малых и больших программ в разных сферах жизни. Мой первый период такого наблюдения пришелся на годы войны (ее начало как будто вдохнуло в меня сознание, и она запечатлелась в памяти). Тогда русский коммунизм господствовал в СССР, и мне казалось, что все наши люди, за малыми исключениями, таковы, созданы по одному подобию и действуют как будто по сигналам свыше, идущим от абсолютного разума и добра.

А после войны, со школьных лет до конца 80‑х годов, я видел таких людей, учился у них, нередко спорил, что‑то новое объяснял им сам. А под конец с печалью видел, как уходят эти люди со сцены и как их заменяют более молодые, лучше образованные, энергичные и раскованные – другие. И все больше и больше подступала тяжелая мысль, что эти новые люди мыслят, говорят и действуют совсем по‑другому. Настолько тупо и неряшливо, что трудно было поверить: откуда они? почему они забыли все главное? из какого места у них растут руки? С ними было трудно говорить, они не слушали самых простых и очевидных доводов. Они легко врали и влезали в нелепые интриги и аферы. Странно и тревожно было и то, что люди менее образованные и, как стали говорить, «более низкого социального статуса» оказывались более разумными, рассудительными и более широкими, чем те, кто поднимался наверх. С ними можно было говорить о главном. Как же стране выжить при таких тенденциях!

Эти мысли и заставили написать эту книжку, очень несовершенную, только обозначающую тему. Одна мысль: те навыки мышления, принятия решений и действия, которые были выработаны русским коммунизмом, мы обязаны раскопать, систематизировать и ввести в оборот – с обновлениями соответственно условиям. Это возможно, потому что этими навыками владели и пользовались миллионы людей нашей страны и в главном еще нашей культуры – наши отцы и деды. Как же нам не освоить их багаж в дополнение к тому новому, что мы узнали!

Конечно, что‑то из тех знаний и умений устарело, в чем‑то последние 30 лет пресекли их корень, но очень много знаний и умений входит в культуру необратимо – если только их специально не стирают из памяти. В этом и надо будет разобраться. И здесь, в заключение, попробуем выделить, что из разработок коммунистов представляет собой активную ценность и будет использовано в будущем. Их и надо будет изучать как методологическое знание.

Главное я вижу так.

– Русский коммунизм преодолел почти на целый век цивилизационную раздвоенность России, соединил «западников и славянофилов». Это произошло в советском проекте, где удалось произвести синтез космического чувства русских крестьян с идеалами Просвещения и прогресса. Это – исключительно сложная задача, и сегодня, разбирая ее суть, поражаешься тому, как это удалось сделать. Японцам это было сделать гораздо проще, а уже Китай очень многое почерпнул из опыта большевиков.

Если брать шире, то большевики выдвинули большой проект модернизации России, но, в отличие от Петра и Столыпина, не в конфронтации с традиционной Россией, а с опорой на ее главные культурные ресурсы. Прежде всего, на культурные ресурсы русской общины, как это предвидели народники. Этот проект был в главных своих чертах реализован – в виде индустриализации, модернизации деревни, культурной революции и создания специфической системы народного образования, своеобразной научной системы и армии.

Тем «подкожным жиром», который был накоплен в этом проекте, мы питаемся до сих пор. А главное, будем питаться и в будущем – если ума хватит. Пока что другого источника не просматривается (нефть и газ – из того же «жира»).

– Второе, чего смогли добиться большевики своим синтезом, это на целый исторический период нейтрализовать западную русофобию и ослабить накал изнуряющего противостояния с Западом. С 1920 по конец 60‑х годов престиж СССР на Западе был очень высок, и это дало России важную передышку. Россия в облике СССР стала сверхдержавой, а русские – полноправной нацией. О значении этого перелома писали и западные, и русские философы, очень важные уроки извлек из него первый президент Китая Сунь Ятсен и положил их в основу большого проекта, который успешно выполняется.

Из современных философов об этом хорошо сказал А.С. Панарин: «Русский коммунизм по‑своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада – тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами – власть символическую.

Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения». Превратившись из экзотического национального типа в «общечеловечески приятного» пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом «переговорном процессе», касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив» [52, с. 139].

– Третья задача, которую решили большевики и масштаб которой мы только сейчас начинаем понимать, состоит в том, что они нашли способ «пересобрать» русский народ, а затем и вновь собрать земли «Империи» на новой основе – как СССР. Способ этот был настолько фундаментальным и новаторским, что приводит современных специалистов по этнологии в восхищение – после того, как опыт второй половины XX века показал, какой мощью обладает взбунтовавшийся этнический национализм.

Но в решении этой задачи еще важнее было снова собрать русских в имперский (теперь «державный») народ. Этот народ упорно «демонтировали» начиная с середины XIX века – и сама российская элита, перешедшая от «народопоклонства» к «народоненавистничеству», и Запад, справедливо видевший в русском народе «всемирного подпольщика» с мессианской идеей, и западническая российская интеллигенция. Но сильна была крестьянская община, и она сама, вопреки всем этим силам, начала сборку народа на новой матрице. Матрица эта (представление о благой жизни) изложена в тысячах наказов и приговоров сельских сходов 1905‑1907 гг., составленных и подписанных крестьянами России. И нашлось развитое политическое движение, которое от марксизма и перешло на эту матрицу («платформу»). Так и возник русский коммунизм.

Сборка народа была совершена быстро и на высшем уровне качества. Так, что Запад этого не мог и ожидать – в 1941 году его нашествие встретил не «колосс на глиняных ногах», а образованная и здоровая молодежь с высоким уровнем самоуважения и ответственности.

– Русский коммунизм сохранил и продолжил развитие российской государственности. Он опирался на государственное чувство всех массивных социальных групп России и сумел устранить из своей доктрины представление марксизма о государстве как «паразитическом наросте на теле гражданского общества». Это было очень непростой задачей.

Русский коммунизм доработал ту модель государственности, которая была необходима для России в новых, трудных условиях XX века. Основные ее контуры задала та же общинная мысль («Вся власть Советам»), но в этом крестьянском самодержавии было слишком много анархизма, и мириады Советов надо было стянуть в мобильное современное государство. Это и сделали большевики, и это была творческая работа высшего класса.

– Русский коммунизм не допустил разрыва непрерывности культурного развития России. В условиях той катастрофы, какой была революция в целом, это было великим, почти невероятным достижением. Достаточная для обеспечения преемственности часть ученых, инженеров, управленцев, военных и гуманитарной интеллигенции включилась в советское строительство и не была отторгнута революционной массой. Культура как национальное достояние была перенесена в советское общество и государство и стала базой для модернизации и развития. Насколько это непростое дело, мы видим сегодня, когда «рыночная революция» сознательно оборвала связь с культурой России советского периода.

– Русский коммунизм (именно в его двуединой сущности) спроектировал и построил большие технико‑социальные системы жизнеустройства России, которые позволили ей вырваться из исторической ловушки периферийного капитализма начала XX века, стать индустриальной и научной державой и в исторически короткий срок подтянуть тип быта всего населения к современному уровню развитых стран. Мы не понимали масштабов и сложности этой задачи, потому что жили «внутри нее», – как не думаем о воздухе, которым дышим (пока нас не взяла за горло чья‑то мерзкая рука).

На деле большие системы «советского типа» – большое творческое достижение. Достаточно упомянуть такие создания, как советская школа и наука, советское здравоохранение и советская армия, советское промышленное предприятие с его трудовым коллективом и советская колхозная деревня, советское теплоснабжение и Единая энергетическая система.

Мы здесь не рассматриваем важное достижение русского коммунизма, которое осталось в форме неявного знания, – сложное соединение марксистского интернационализма с «державным национализмом». Это отдельная тема.

Надо сказать и о другом. Какие критически важные задачи не решили советское общество и государство, которые следовали проекту русского коммунизма? Критическими будем считать задачи, неудача в решении которых привела к развитию кризиса советской системы вплоть до порога, за которым начался распад государства и общества. То есть речь идет о кризисе, который завершился ликвидацией СССР и сменой политического и общественного строя.

Эти нерешенные задачи наглядно вскрылись лишь в ходе кризиса и осмысления катастрофы 90‑х годов. Все они остаются актуальными и для постсоветской России и должны стать предметом исследований и обсуждения в «новом обществоведении». Здесь мы их только перечислим с короткими комментариями.

Упорядочим этот перечень соответственно общности (системности) воздействия того фактора, который следовало тщательно контролировать, но это не удалось. Назовем эти нерешенные задачи.

– Не удалось обеспечить необходимый и достаточный уровень самоосознания быстро развивающегося советского общества.

Как уже говорилось, на начальном этапе самоидентификация советского общества происходила в рамках понятий «общинного крестьянского коммунизма», прикрытого «тонкой пленкой» марксизма. Эффективность языка этих понятий усиливалась состоянием и поведением значимого иного, которым служил Запад как инкарнация мирового капитализма. От Запада исходил тот исторический вызов, ответом на который и была советская революция. Более того, этот вызов приобретал и форму военной угрозы – в Гражданской войне, а затем и в осознаваемой назревающей войне, которая поднялась на уровень Отечественной.

На втором этапе, уже в процессе выхода из мобилизационного состояния, общество изменилось настолько, что прежние формулы стали явно недостаточны, чтобы описать «самое себя». Стали возникать диссиденты (в широком смысле слова), но диалога с ними не возникло. Структуры самосознания начали выхолащиваться, разногласия – углубляться. Мы перестали «знать общество, в котором живем». Это – тяжелая болезнь.

В 70‑е годы уже было смутное чувство, а в 90‑е годы стало понятно, что советский строй не создал непрерывно действующего и обновляющегося механизма самоосознания общества и гражданина. Требуется срочный инженерный анализ этого дефекта.

– Не удалось проводить регулярную модернизацию мировоззренческой матрицы советского общества в соответствии с изменениями картины мира и антропологией советского человека.

Революция, форсированная индустриализация и тотальная война предопределили чрезвычайный темп изменений советского человека, общества и массовой культуры. Государство и его «инженеры человеческих душ» после войны перестали понимать смысл и темп этих изменений и стали «отставать» от них. В «духовном окормлении» общества возник провал, который не был закрыт. Это привело к разрыву важных коммуникаций между государством и обществом. Часть сигналов, посылаемых обществу на языке официальной идеологии, перестала восприниматься. Для идеократического государства это создавало большие угрозы. Мировоззренческая матрица, на которой было собрано и консолидировано общество, стала разрыхляться, а во многих своих частях хаотизироваться.

Это привело к тому, что стали терять эффективность созданные ранее инструменты и механизмы воспроизводства культурной гегемонии советского строя. Ни отремонтировать, ни обновить эти инструменты и механизмы государство и его интеллектуальные службы (обществоведение) не смогли.

– Не удалось выработать дееспособную рациональную модель СССР как этнической системы в ее динамике, на этой основе выработать собственную доктрину нациестроительства – сплочения советского народа в полиэтническую гражданскую нацию и развития системы общежития народов.

Благоприятный момент для обновления национально‑государственной модели, которое предотвратило бы возрождение этнического национализма элит, наступил после Великой Отечественной войны, но тогда государство было вовлечено в борьбу с культом личности Сталина.

Как только со сцены стали сходить старшие поколения, решавшие задачи в сфере этничности на основе опыта и неявного знания, обнаружилось это слабое место советской системы. Была мобилизована политизированная этничность местных элит, а к середине 80‑х годов были созданы очаги «бунтующей этничности». Советское государство уже не обладало ни памятью, ни знанием, чтобы справиться с этой враждебной ему силой. Более того, антисоветская часть номенклатуры даже использовала ее как таран для ликвидации советского строя. В постсоветской России положение не выправляется.

– Не удалось выработать собственную (а не копирующую Запад) доктрину и социальные механизмы расширения и развития системы потребностей советского человека.

Эту задачу требовалось решить как обязательное условие выхода из мобилизационного состояния и модернизации общества и государства. Она решалась медленно и на низком уровне знания и понимания. Результатом стал то острый, то вялотекущий «конфликт поколений», нарастание недоброжелательного инакомыслия и ослабление легитимности советского строя. Этот процесс завершился «ускользанием национальной почвы из‑под производства потребностей» (Маркс), что стало важным фактором краха СССР.

В постсоветской России эта проблема быстро усугубляется, приобретая характер фундаментальной угрозы.

– Не удалось разработать концепцию советской демократии как дееспособного развивающегося механизма.

Советский строй вырастал из традиционного сословного общества. С самого начала и «разработчики» советского проекта, и практики советского строительства предвидели угрозу возрождения, в новых формах, многих сторон сословности. Противодействовать этому могла только демократия, отвечающая антропологии и культуре советского общества. Она и развивалась на восходящей ветви революции, но не было создано концептуальной («теоретической») основы, которая позволила бы выстраивать институты демократии сознательно и планомерно. Произошла, по выражению Вебера, «институционализация харизмы» – бюрократизация и укрепление сословных барьеров. Это проявилось прежде всего в номенклатуре и элите всех профессиональных общностей. Те временные структуры, которые создавались для решения срочных чрезвычайных задач (например, номенклатурная система в кадровой политике), сравнительно быстро перерождались и укоренялись. Механизма их оздоровления и обновления выработать не удалось. В постсоветской России эта проблема усугубилась.

– Руководству КПСС и элите советской гуманитарной интеллигенции не удалось объясниться с западными левыми и предотвратить их сдвиг к антисоветизму.

Не имея внятной и развитой объяснительной модели советского проекта и советского строя, партийная интеллигенция СССР не смогла рационально представить корни конфликта, назревающего в мировом левом движении, и предотвратить переход еврокоммунистов на антисоветские позиции. Углубление конфликта привело к кризису культуры левых в целом и краху коммунистического движения как в СССР, так и в обоих «лагерях» холодной войны.

– Самое главное: советской системе не удалось наладить воспроизводство того культурно‑исторического типа, который получил название человек советский (homo sovieticus).

Это тот культурно‑исторический тип, который начал складываться с начала XX века, стал движущей силой советской революции, созрел во время Гражданской войны, индустриализации и Великой Отечественной войны. Он «продержал» Россию в течение почти всего XX века, проявил специфические культурные и социальные качества, но стал слабеть и утрачивать свои позиции в обществе начиная с 60‑х годов. Его отступление и вытеснение конкурирующими с ним социокультурными типами и является непосредственной причиной краха советского строя.

Эта проблема остается фундаментальной и для постсоветской России, поскольку доминирующий в настоящее время социокультурный тип обнаружил неспособность быть носителем цивилизационных качеств России и обеспечивать жизнеспособность страны.

Каковы же перспективы восстановления, модернизации и создания структур социализма и коммунизма (поначалу теоретических, методологических и в форме «образа будущего») в России на путях ее развития из нынешнего состояния? Эта проблема волнует и правых, и левых. Вот предварительные суждения.

Кризис, который переживает Россия, – эпизод русской революции. Ее заряд не был исчерпан в первой трети XX века и вырвался наружу в перестройке. На арену вышли духовные «внучата» прежних акторов с прежними проектами, вплоть до столыпинской реформы. Такая их живучесть свидетельствует о том, что советское общество было традиционным. Оно сохранило почти все множество «малых народов», групп и сословий, а классовое гражданское общество все их сплавило бы в своем тигле.

Какова же социокультурная «карта» общества в свете нашего вопроса? Грубо, ее надо представить в двух пространствах – плоскости скрытых, не всегда осознаваемых чаяний и в плоскости расхожих суждений (идеологических, конъюнктурных, внушенных СМИ). Сведения о такой «карте», если она кем‑то составляется, не публикуются, это было бы контрпродуктивно и для власти, и для всех входящих в «систему» политических организаций. Поэтому мои оценки основаны на совокупности отрывочных данных и на интуиции.

Прежде всего, почти очевидными являются два важных факта: легкость свержения советской власти под социал‑демократическими и либеральными лозунгами – и в то же время невозможность осуществить социал‑демократические и либеральные реформы. Как объяснить эти, на первый взгляд, противоречащие друг другу факты?

Первый факт я объясняю тем, что в ходе урбанизации иссяк ресурс общинного крестьянского коммунизма, служивший центральным блоком мировоззренческой матрицы, которая легитимировала советский строй. Обновления и «ремонта» этой матрицы идеологическая машина КПСС провести не смогла. Подорвать остатки легитимности «сверху», воздействуя именно на стереотипы советской идеологии (равенство и справедливость), было нетрудно. С помощью «гласности» были возбуждены расхожие суждения.

СССР и его политическая система были ликвидированы, но затем оказалось, что реформа во всех своих главных установках противоречит чаяниям большинства. Это большинство, не имея политических средств, чтобы остановить реформу, оказывает ей пассивное «молекулярное» сопротивление. Каков его вектор? Исходит ли он из системы ценностей социал‑демократии или коммунизма?

Я считаю, что корни этого сопротивления уходят в коммунизм, как это было и сто лет назад. Это резко осложняет всю картину. А.С. Панарин писал: «Современный «цивилизованный Запад» после своей победы над коммунизмом открыл «русское народное подполье», стоящее за коммунизмом и втайне питавшее его потенциалом скрытой общинности… В тайных нишах народной общинности находил укрытие жизненный мир с его до сих пор скрытыми законами, может быть, в принципе не переводимыми на язык прогрессизма» [52, 243].

Первые же шаги реформы оживили и резко усилили коммунистические «архетипы». Уже в предчувствии реформы общественное мнение стало жестко уравнительным. В октябре 1989 года на вопрос «Считаете ли вы справедливым нынешнее распределение доходов в нашем обществе?» 52,8% ответили «не справедливо », а 44,7% – «не совсем справедливо». Что же считали несправедливым 98% жителей СССР – невыносимую уравниловку? Совсем наоборот – люди считали распределение недостаточно уравнительным.

84,5% опрошенных считали, что «государство должно предоставлять больше льгот людям с низкими доходами», и 84,2% считали, что «государство должно гарантировать каждому доход не ниже прожиточного минимума».

Следует подчеркнуть, что в СССР был принят и выдерживался принцип, согласно которому минимальная заработная плата составляла не менее полутора минимальных потребительских бюджетов (этот бюджет и составлял прожиточный минимум) – так, чтобы обеспечивать воспроизводство работника и «половины» иждивенца. В конце 80‑х годов прожиточный минимум был определен в размере 100 руб. в месяц, а минимальная зарплата – в 165 руб. В 1992 году критерий изменился – «прожиточный минимум» был оторван от минимального потребительского бюджета, он стал меньше него в 2,25 раза. Само понятие «минимальной зарплаты» потеряло свой социальный смысл – в январе 1999 года она составляла 10,6% от прожиточного минимума и равнялась 3 долларам США в месяц. В начале 2006 года минимальная зарплата в РФ составляла 30,2% от прожиточного минимума.

В 1996 году ВЦИОМ повторил этот опрос, и выяснилось, что уравнительные настроения усилились: 93% опрошенных считали, что государство должно обеспечивать всех желающих работой, 91% – что оно должно гарантировать доход не ниже прожиточного минимума. Это – уравнительная программа коммунизма, а не рациональной социальной защиты социал‑демократии.

Каким может быть проект «нового коммунизма» (или, не используя такой шокирующий термин, «нового советского строя»)? Уход активного крестьянского коммунизма на подсознательный уровень «архетипов» очень сильно меняет институциональную матрицу желаемого будущего жизнеустройства. Если смена вектора нынешнего развития произойдет до катастрофы, то можно предвидеть, что будущий строй будет складываться как система с принципиально большим разнообразием, нежели «первый советский строй». Большинство ограничений, которые предопределили тип жизни в старом СССР, утратили свою силу, нет нужды их восстанавливать. Коммунизм СССР обладал большим потенциалом для прорыва в постиндустриализм посредством «туннельного эффекта» – в отличие от социал‑демократии, обязанной «исчерпать конструктивный потенциал капитализма». Этот потенциал можно оживить и быстро провести модернизацию хозяйства и быта, создать эффективную инновационную систему. Нынешний «переходный» тип государства и экономики таких возможностей не имеет.

Политический механизм «перехода» требует для разработки больших усилий, нежели конструирование «образа будущего». Предварительно можно сказать, что надо ожидать возникновения сильной партии, которую можно назвать «социал‑демократической на российский манер» – совмещающей стереотипы (расхожие суждения) социал‑демократии с подсознательными архетипами русского коммунизма. Такие гибриды возможны и эффективно действуют, не вступая в борьбу с устоями национальной культуры. К несчастью, этого не получилось в начале XX века, но вполне может быть достигнуто сейчас. Если бы возникла такая партия, достаточно интеллектуальная и честная, она бы завоевала культурную гегемонию и вокруг нее сложился бы исторический блок, способный изменить ход событий.

 

Литература

 

1. Маркс К. Заметки о реформе 1861 г. // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., Т. 19, с. 434‑436.

2. Сенчакова Л.Т. Приговоры и наказы российского крестьянства. 1905‑1907 гг. Т. 1, 2. М.: Ин‑т российской истории РАН. 1994.

3. Лященко П.И. Очерки аграрной эволюции России. Т. 1. Л., 1925. С. 149.

4. Кондрашин В.В. Современные концепции аграрного развития // Отечественная история. 1995, № 4.

5. Чаянов А.В. Организация крестьянского хозяйства // В сб. А.В. Чаянов. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика, 1989.

6. Валлерстайн И. Россия и капиталистический мир‑экономика, 1500‑2010 // Свободная мысль, 1996, № 5.

7. Ганелин Р.Ш. Российское самодержавие в 1905 году: реформы и революция. СПб.: Наука. 1991.

8. Купцов А.Г. Земля‑Ёк. М.: Крафт+. 2002.

9. Кожинов В. Россия. Век XX. 1901‑1939. М.: Алгоритм – Крымский мост. 1999.

10. Народное хозяйство СССР за 70 лет. М.: Финансы и статистика. 1987. С. 471.

11. Толстой Л.Н. Стыдно // Собр. соч., т. 16. М.: Художественная литература, 1964.

12. Гредескул НА Перелом русской интеллигенции и его действительный смысл // Вехи. Интеллигенция в России. М.: Молодая гвардия. 1991.

13. Чураков Д.О. Русская революция и рабочее самоуправление. М.: Аиро‑ХХ. 1998.

14. Горький М. Собр. Соч. Т. 17. С. 25.

15. Gramsci A. La revolucion contra «Еl capital». // En: A.Gramsci. Para la reforma moral e intelectual. Madrid. 1998. P. 35‑39.

16. Шереги Ф.Э. Причины и социальные последствия пьянства // Социологические исследования. 1986, № 2.

17. «Нива», № 33, 1913, с. 659. Цит. по статье: В. Логинов. Столыпинские итоги // scepsis.ru/library/id_77hhtml.

18. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука. 1990.

19. Ленин В.И. Первое мая. Соч., т. 10. С. 83.

20. Кожинов В.В. Загадочные страницы истории XX века. «Черносотенцы» и революция. М.: Прима Б. 1995.

21. Бердяев Н. Русская идея // «Вопросы философии». 1990, №2.

22. Богословский вестник. 1917. Октябрь – декабрь. С. 352. – Цит. в [8, с. 140].

23. Балакирев А. Русские коммунистические утопии и учение Н.Ф. Федорова // Россия XXI, 1996, № 1‑2, 3‑4.

24. Семенова С.Г. Преодоление трагедии. «Вечные вопросы» в литературе. М.: Советский писатель. 1989. С. 262.

25. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 35.

26. Энгельс Ф. Анти‑Дюринг. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 186.

27. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 32. С. 158.

28. Рязанов В.Т. Экономическое развитие России. XIX‑XX вв. СПб.: Наука. 1998. С. 343‑344.

29. Энгельс Ф. Может ли Европа разоружиться. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22. С. 403.

30. Агурский М. Идеология национал‑большевизма. М.: Алгоритм. 2003.

31. Ортега‑и‑Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии, 1989, № 3,4.

32. Кабанов В.В. Пути и бездорожье аграрного развития России в XX веке // Вопросы истории, 1993, № 2.

33. Либер М.И. Социальная революция или социальный распад. Харьков. 1919, с. 16, 17.

34. Новейшая история Отечества: XX век. Т. 1. М.: ВЛАДОС. 2002, с. 324‑325.

35. Пайпс Р. Русская революция. Часть вторая. М.: РОССПЭН. 1994, с. 229.

36. Уэллс Г. Россия во мгле. М.: Политиздат. 1959, с. 37.

37. Сенин А.С. Александр Иванович Гучков. М.: Скрипторий. 1996.

38. Балуев Б.П. Дело Лопухина // Вопросы истории, 1996, № 1.

39. «Куда идет Россия? Власть, общество, личность». М., 2000, с. 43 – 44.

40. Кожинов В.В. Победы и беды России. Русская культура как порождение истории. М.: Алгоритм. 2002.

41. Бердяев Н.А. Человек и машина. // Вопросы философии. 1989, № 2.

42. Чернявский Г. Лев Троцкий. М.: Молодая гвардия. 2009.

43. Экономическое развитие России. Выпуск второй. Эпоха финансового капитализма. Сост. Н. Ванаг и С. Томинский. М. – Л.: Государственное изд‑во. 1928.

44. Старцев В. «Русское прошлое» в наши дни // Свободная мысль. 1992. № 1. С. 118.

45. Теребов О.В. // Вопросы Истории. 1993, № 3.

46. Бранденбергер ДЛ. Национал‑большевизм: сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания. СПб.: Академический проект, 2009.

47. Ключников Ю.В. Наш ответ // Смена вех, 1921, № 4.

48. Баграмов Э.А. Национальный вопрос в борьбе идей. М.: Политиздат. 1982.

49. Кортунов С.В. Судьба русского коммунизма // «НГ‑сценарии». 4.11.1997.

50. Янг К. Диалектика культурного плюрализма: концепция и реальность // В кн. «Этничность и власть в полиэтнических государствах». М.: Наука. 1994.

51. Розанов В.В. Описательстве и писателях. М.: Республика. 1995, с. 634.

52. Панарин А.С. Народ без элиты. М.: Алгоритм‑ЭКСМО. 2006.

53. Карр Э. История Советской России. Т. 1. М.: Прогресс. 1990.

54. Булгаков С.Н. Христианство и социализм. // В кн. «Христианский социализм. Новосибирск: Наука. 1991.

55. Вернадский В.И. Философские мысли натуралиста. М.: Наука. 1988.

56. Новосельский СА Обзор главнейших данных по демографии и санитарной статистике России. Календарь для врачей на 1916 г. СПб., 1916. Цит. по: Андреев Е.М., Добровольская В.В., Шабуров К.Ю. Этническая дифференциация смертности // СОЦИС. 1992, № 7.

57. Осипов Г.В., Кара‑Мурза С.Г. «Общество знания». Переход к инновационному развитию России. М.: УРСС. 2012.

58. Беляков А.А. План ГОЭЛРО в технико‑экономическом контексте эпохи // Альманах Центра общественных наук (МГУ). 1998, № 7. С. 67‑89.

59. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. – В кн.: М.Вебер. Избранные произведения. М.: Прогресс. 1990.

60. Шлыков В.В. Что погубило Советский Союз? Американская разведка о советских военных расходах. – Военный вестник МФИТ.2001/№ 8.

61. Кара‑Мурза С.Г. Крах СССР. История и версия объяснения. М.: Алгоритм. 2013.

62. Джордж Ф. После 1984. Перспективы лучшего мира // В кн. Новая технократическая волна на Западе. М.: Прогресс. 1986.

63. Пришвин М.М. Дневники. 1914‑1922. (3 тома). М.: Московский рабочий.1991‑1995.

64. Олимова С.К. Коммунистическая партия Таджикистана в 1992‑1994 гг. // Восток. 1996, № 2.

65. Беляев Е.А., Пышкова Н.С. Формирование и развитие сети научных учреждений СССР. М.: Наука. 1979.

66. Джахангири‑Жанно Г. К вопросу о формировании таджикского национального сознания (1920‑1930 гг.) // Восток. 1996, № 2.

67. Орлов Г.В. Отечественная история: Мир и россияне: 1861‑2001. – М.: Вузовская книга, 2003.

68. Микульский Д.В. Анализ некрологов членов ИПВТ: традиционное и современное // Восток. 1996, № 1.

 



e-block;width:580px;height:400px" data-ad-client="ca-pub-1201569435861782" data-ad-slot="9319239531">