БАЗОВЫЙ ЛАГЕРЬ. ПОСИДЕЛКИ ПОНЕВОЛЕ

 

Группа Вали Иванова улетела в Тамгу. На курорт. Нет, действительно на курорт, на южный берег Иссык-Куля, в самый натуральный санаторий, чего в истории вы­сотных экспедиций, пожалуй, еще не было. Они заслужили такую вылазку: сделали заброску на пик Важа Пшавела, разведали и частично обработали выход на гребень пи­ка 6744 и теперь, накануне восхождения, могли на целую неделю окунуться в «навязчивый сервис». Днепропетровцы, видевшие этот «выход», поговаривали, что надо иметь по две головы на брата, чтобы решиться на такой мар­шрут. Траверсанты оценивали его более спокойно, види­мо, привыкнув к нему за дни забросок. Уверенности, с ко­торой они говорили о предстоящей работе, способствова­ло, наверное, и то обстоятельство, что команда имела от­личную схоженность, очень сильный состав и, уж конечно, участие такого авторитета, как Анатолий Георгиевич Овчинников. Кстати, улетая на Тянь-Шань, Анатолий Георгиевич клятвенно заверил своих домашних, что едет всего лишь отдохнуть, посидеть в базовом лагере и пофо­тографировать, словом, отвлечься от городской суеты... У Овчинникова были свои счеты с Победой. Ведь он уча ствовал в экспедиции 1960 года и лишь по чистой случай­ности опоздал к выходу на 5200...

С траверсантами улетел и Галкин. Следующим рейсом должна была отправиться на отдых труппа восходителей по северному ребру, но Игорь за ними не вернулся. Сначала испортилась погода. Потом они не знали, что и ду­мать. Это были томительные, долгие от безделья и нена­стья дни. А еще от неопределенности, от того, что не было Тустукбаева, вестей из Ала-Арчи, и настроение у Толи падало день ото дня. Что там, на стене? Все сроки про­шли, как понимать это молчание? Нет, еще день, два, и, если от Эли ничего не будет, рюкзак за плечи и в Ала-Арчу. Хоть пешком!

В Тамгу так и не выбрались. Выяснилось, что в Майда-Адыр не пришел бензовоз с горючим. Слонялись по лагерю, с завистью смотрели, как по северному ребру тя­нулись к вершине связки группы Люси Аграновской, су­мерничали в палатке у Опуховского. С Львом Евгеньеви­чем Толя познакомился в экспедиции 1968 года на Фортамбеке и теперь, бывая в Москве, нередко заходил в ста­рый, изрядно обветшалый дом на Селезневке, отзываю­щийся на каждый проходящий мимо трамвай трех-, а то и четырехбалльным землетрясением. Обшарпанный подъезд, четвертый этаж, запущенная сумрачная коммунальная квартира, а в ней, как оазис, как дружеское напоминание о горах, о всем том, что было в этих горах доброго и доро­гого, комната Льва Евгеньевича! И сам Лев Евгеньевич, неторопливый, обстоятельный, ничуть, кажется, не меняю­щийся с годами, как будто ему удалось раз и навсегда уладить свои взаимоотношения с быстротекущим временем. Вечно загорелое, и зимой не бледнеющее лицо, алюминие­вая щетина куцей хемингуэевской бородки, неизменная трубка, неизменно добродушное, хрипловатое «гхы-гхы», означающее заразительный смех, неизменное чаепитие вприкуску с карамелькой, вприглядку с фотографиями и альбомами, которыми завален весь стол... Трудовую карье­ру Лев Евгеньевич начал с токаря, кончил начальником цеха, занимаясь авиаприборами, автоматикой.

Это официальная, будничная страница уже прошедшей жизни. Праздничная и все еще продолжающаяся — это горы. Когда-то, еще до войны, Лев Евгеньевич поехал к морю и там в случайном разговоре услышал, что пастухи гонят скот через Кавказский хребет. Решил полюбопыт­ствовать, пошел с пастухами. С тех пор всю жизнь, каж­дое лето, а тем более сейчас, после выхода на пенсию, то ледник Федченко, то Иныльчек, то юго-западный Памир, то Ванч и Язгулем, то пик Ленина, то Прииссыккулье. Всюду фотографировал. Фотографии шли в отчеты экспе­диций, в ежегодник альпинизма; за серию снимков «Лавина с Трамплинного ледника» получил диплом на выставке Интерпрессфото в Гааге. Но выставки Интерпрессфото бы­вают не так уж и часто, а ребята, с которыми Лев Евгень­евич сблизился в горах, появляются регулярно, нет неде­ли, чтобы не забежал то Галкин, то Добровольский, то Курочкин, то... словом, тут пришлось бы весь «Буревест­ник» называть, да и только ли «Буревестник»?

Даже о встрече договариваются: встретимся у Льва Евгеньевича. И встречаются. И гоняют чаи, заваренные Львом Евгеньевичем именно так, как к этому привыкли в экспедициях. А кто откажется от фотографии, если ее отпечатал сам Лев Евгеньевич?

И вот новая экспедиция. Кто о Хан-Тенгри мечтает, кто о траверсе Победы, а у Опуховского свой «пунктик». Скоро семьдесят, кажется, пора и утихомириться, а Лев Евгеньевич все Ак-Тау выглядывает, видна она за обла­ками, нет? Эту вершину, расположенную между Звездоч­кой и Иныльчеком, он увидел впервые еще в 1955 году. И с тех пор примеривается, как бы сходить. Высота за шесть тысяч, и лучшей точки для фотографирования пано­рам Тенгри-Тага и Кок-Шаала не придумать. Но один не пойдешь, а ребят, конечно же, этой горой не соблазнить: ведь прямо напротив Победа!

Присутствие в экспедиции уполномоченного Федерации альпинизма Кирилла Константиновича Кузьмина возвра­щало в мыслях Толю Балинского к Кара-Кулю, к створу. Не случайно, конечно. Ведь Кузьмин, как и Балинский, имел к стройке самое прямое отношение. Но если один из них был рядовым, то второй генералом, не меньше, один видел стройку снизу, из блоков бетонирования, из соча­щихся водой штолен, с трапов и стен, а второй — с высо­ты проектных разработок, принципиальных решений, с высоты стеклянной призмы институтского здания на Ле­нинградском шоссе, знаменитого Гидропроекта имени Жу­ка. Кузьмин — заместитель главного инженера Гидропро­екта, за ним техническое руководство крупнейшими гидро­техническими сооружениями Средней Азии и Казахстана, он главный инженер проекта Токтогульского гидроузла и... заслуженный мастер спорта, тот самый Кирилл Кузьмин, о котором столько рассказывают, столько спорят и чьей фамилией так рябит любой выпуск альпинистского ежегодника на протяжении чуть ли не трех десяти­летий.

Он начал заниматься альпинизмом, еще будучи студентом, в 1936 году. Еще до войны он стал инструктором в альпинистском лагере «Торпедо». Дружил, ходил на вос­хождения с Евгением Ивановым, Евгением Абалако-вым — теперешним альпинистам эти имена известны разве что по книгам да по названиям вершин!

Войну провоевал от начала и до конца. Был команди­ром отделения, младшим лейтенантом. В первое же после демобилизации лето уехал в горы, в Домбай и в 1948 го­ду стал мастером спорта. К высоким горам относился с опаской и только в 1952 году принял приглашение Затуловского — поехать тренером в район пика Революции, на Памир. Сходил на 6400 — понравилось. Попробовал себя на пике Революции, получилось не хуже, чем у Жени Ива­нова. Бытовала в ту пору эдакая «теория», дескать, вы­сотник — это от бога, даже готовиться незачем, если есть выносливость, так она есть, а нету, так и не будет, как бы ж тренировался. А он, Кузьмин, тренировался спортив­но, и по лыжам у него был первый разряд. Он прекрасно себя чувствовал на высотах Кавказа, теперь убедился в том, что столь же благосклонны к нему и высоты Памира. Ну а технические трудности его и вовсе не смущали — все по силам! Первые места за стенные восхождения брал, за Домбай-Ульген, за Сонгути, за траверс Шхельды и Ужбы, за Безинги — куда уж сложней?

В 1955 году делал траверс пиков Ленина — Октябрь­ский. Чуть ли не с восхождения был вызван с товарищами на Иныльчек, на спасательные работы, где с ходу в бу­ран пришлось подняться на 7079 — на пик Достук. Когда шли по Звездочке, на закате в разрывах облаков впервые увидел Главную вершину. Впечатление было настолько сильным, что не померкло и по сей день, хотя побывал и на самой горе, сделал с тех пор десятки классных вос­хождений на самые именитые вершины.

Несколько раз был на пике Ленина, на пике Комму­низма. Несколько раз попадал в самые безвыходные по­ложения, в той же роковой лавине на 5200 северного ребра Победы, на тех же скальных поясах Важа Пшавела, с ко­торых спустился один с поврежденным при срыве плечом. Да, пожалуй, ни у кого не связано с Победой столько не­легких воспоминаний, как у него, Кирилла Кузьмина. И вот он снова здесь, в лагере на леднике Диком, но те­перь он всего лишь наблюдатель, судья, военный советник тех, кто держит курс на вершину. Всего лишь? Да нет, есть и свои планы, как это — лето и без горы? Конечно, все хожено и перехожено, однако есть вершина и для него. Не Победа, конечно, но очень желанная, как Ак-Тау у Опуховского. Пик Военных Топографов! Вот куда он не­пременно сходит!

 

ВЕЗЕТ ЖЕ ЛЮДЯМ!

 

Начали поступать первые вести из штурмовых групп. Потерпел неудачу на Хан-Тенгри со своими товарищами Юра Скурлатов. Они намеревались подняться по всем известному так называемому «классическому» пути, где, казалось бы, не могло быть никаких сюрпризов, и все же угроза холодной ночевки вынудила отступить чуть ли не из-под самой вершины. Вот тебе и классический мар­шрут!

Потом в лагерь пришел Валентин Божуков. То, что он рассказал, подняло на ноги всех. На своем маршруте пик Сланцевый — Хан-Тенгри группа встретилась с очень сложным снежным гребнем, до предела перегруженным курчавыми карнизами, столь характерными для Тенгри-Тага и столь неудобными для альпинистов... Группа на­меревалась пройти гребень за два дня. А не прошла и за четыре. Пять тысяч — опасная высота для карнизного гребня; было довольно тепло, размягченный снег не дер­жал, и каждый карниз, каким бы вычурно-красивым он ни казался на фотографии, представлял собой прежде всего мину, которая в любое время могла взорваться. Она и взорвалась. Вверху работала двойка Божуков — Неворотин, внизу тройка Курочкин — Соустин — Заха­ров. Внезапно склон «заиграл», пошла лавина, она сбила тройку, потащила за собой, вихрь кипящего снега сорвал­ся с ледового сброса, ухнул вниз и исчез за перегибом склона. Мгновение, и все было кончено. Божуков и Нево­ротин молча глядели на то место, где только что были их товарищи. Были... Как сказать об этом дома? Женя Захаров живет по соседству, они дружат семьями, у Жени две дочки... До ледника шестьсот-семьсот метров. Практически это стена. Каскад стен...

Оглушенные случившимся, они все еще оставались на месте и смотрели вниз. И вдруг увидели, как из-под стены в поле зрения медленно вышла тройка альпинистов и тихо пошла вниз по Иныльчеку. Кто это? Неужели? Бо­жуков закричал, и снизу едва слышно ответили, помахав руками. Это были Курочкин, Захаров и Соустин. Неверо­ятно! Нет, все-таки есть чудеса на свете!

Везет Курочкину на такие истории. Просто-таки лю­бимец фортуны, не иначе. Вот Божуков. Блестящая альпи­нистская карьера. Обладатель четырех золотых медалей, один из первых «снежных барсов», как называют горовос­ходителей, покоривших все четыре семитысячника страны. Чего только не бывало на этих сложнейших восхождениях, но такого нет, не вспомнить, не похвалиться... Ох Курочкин!

Когда их смахнуло с первого сброса и они оказались в воздухе, все замерло в груди, как при болтанке на само­лете. Удар пришелся на ноги, не успел опомниться — второй сброс, второе приземление, теперь уж на голову. Все померкло, подумал, что еще один такой удар, и спи­на не выдержит. Надо бы собраться как-то, ведь если до сих пор живой, может, и новый сброс перетерпит? То, что одним щелчком смахнуло их со склона, теперь и спасало. Мокрая лавина! Она держала их в своей вязкой массе, амортизировала удары. И когда скорость немного замед­лилась, когда стало возможным разобрать, где верх, где низ, Курочкин стал грести руками, стараясь не остаться на глубине. Но тут они остановились. Их вынесло на лед­ник, и дальше падать было некуда. Сколько это продолжа­лось? Минуту? Десять минут? Ощупали руки-ноги, охая и морщась от боли, поднялись. Побились немного. О склон, о скалы. Веревкой подергало. Но вот удивитель­но — живы. Перегиб стены закрывал гребень, и тех, кто остался наверху, не было видно. Надо показаться, успо­коить ребят, переживают, наверное. Распутали веревку, поплелись в зону видимости. А идти трудно, все болит, прокричать бы что-нибудь бодрое, да как закричишь, если у одного рывком веревки помяло грудь, а у другого ледо­рубом зацепило губу? Пусть Захаров откликается. Он целый!

Гена Курочкин- инженер, работает в НИИ.

Летом 1965 года ходил на Алтае в ущелье Шавло. Во время ночевки на стене пика Сказка на палатку рухнул гранитный блок, чего никак нельзя было ожидать: площад­ка казалась совершенно безопасной. Погиб товарищ. У Гены перебиты обе ноги. Палатка содрана, снесена вниз вместе с рюкзаками.

В группе было четверо. Один, едва рассвело, с трудом спустился за спасателями, они подошли на третьи сутки. Другой все это время был с Курочкиным и тем, четвер­тым, который лежал рядом. Курочкина спускали на бло­ках, и в тот самый момент, когда наконец носилки опусти­лись на ледник, рядом, со свистом разрезая воздух, упал трос — где-то наверху перетерлось сращение. Так повезло еще и еще раз. Очень везучий человек Гена Курочкин!

Домой в Москву привезли по горло в гипсе. Только тут осознал, какой жестокостью может обернуться альпи­низм, любовь к горам. Но не по отношению к самому се­бе, вот в чем дело. По отношению к близким. Даже по­думал: случись с ним еще раз такая история, дома не переживут. Но пришло лето, и он снова был в экспедиции, в первый же выход убедившись в том, что ломаютев не только кости, меняется и что-то в душе. И тут гипс не помощник, трещина остается. Камешек сверху по осыпи пробренчал... Ребята и головы не подняли, а Курочкин вскочил, смотрит. Лед под ногами треснул... Все прошли, внимания не обратили, а Курочкин замешкался, напрягся. Он сам замечает за собой эту скованность, но избавиться от нее пока не может. Что ж, может быть, такая осторож­ность и не повредит. Можно, конечно, посмеиваться над нею, но люди постарше, поопытнее с шуточками не спе­шат — понимают. Как понимают и подчеркнутую храб­рость иного смельчака, по молодости, по наивности своей бесконечно убежденного в том, что скалы — это надежно, что горы — это незыблемо, что сам он существо настолько исключительное, что уж с ним-то никогда и ничего не случится...

7 августа прилетел Цельман, выгрузил загоревших и отъевшихся «курортников». Тут же улетел в лагерь под Хан-Тенгри за пострадавшими, хотя пошел снег, и было сомнительно, что Игорь сможет сесть в такую непогодь. Но он смог. При зажженных фарах. Трудней было взле­тать, поскольку совсем стемнело. Однако Цельману уда­лось и это. Исполнители трюкового номера — скоростного спуска на лавине — столь же благополучно отбыли с Иныльчека на Большую землю, чтобы незамедлительно заняться там мелким ремонтом своих редкостных персон, рожденных, по всей видимости, не только в рубашке, но и под счастливой звездой. Те, кому пришлось наблюдать этот взлет, не могут рассказывать о нем без экзальтации, без всяческих гиперболических сравнений. В снег, с фара­ми, по Иныльчеку?!

С Цельманом пришла почта. А в ней письмо от Эли. Письмо — значит, жива, значит, можно распечатывать кон­верт спокойно, без особого страха. Написала, что отдыха­ет с ребятами на Иссык-Куле, что все в порядке; правда, немножко поморозились, но на чолпон-атинском песке теперь отогреваются, так что он может о ней не беспо­коиться. Потом она уедет в «Ала-Арчу». Поработает инструктором до конца сезона. Там, когда вернется с Победы, он ее и найдет...

...Стену они не сделали. Не зря Толя не находил себе места — «Корея» Эле запомнится надолго. Едва они вы­шли на маршрут, началась непогода, и все пять дней, которые они провели в отчаянных попытках преодолеть ключевой участок — «рыжие пятнав, со стены лило, им даже приходилось выливать воду из рюкзаков. Три дня находились в районе первой ночевки. За день работы Толя Тустукбаев и Женя Слепухин с трудом проходили одну веревку. Они все больше отставали от графика красноярцев, что действовало на настроение ничуть не меньше, чем льющийся на голову ледяной душ. 19 июля, день своего рождения, Эля просидела на вырубленной во льду полоч­ке, глядя, как внизу, под стеной, наблюдатели вытаптыва­ют в снегу всякие шуточные поздравления, стараясь под­держать их хоть таким образом.

В лагере были обеспокоены, контрольно-спасательная служба потребовала прекратить восхождение и начать спуск. А четверку спуск беспокоил ничуть не меньше, чем подъем, и Тустукбаев запросил разрешения вернуться в лагерь... через вершину. Они опасались спуска. Опасались зависания. Случилось то, о чем предупреждали красноярцы, не рекомендуя отсиживаться на стене более двух су­ток. А они в ожидании погоды мученически досиживали пятые и, конечно, уже не годились для столь сложного лазания. Начались срывы. Ценой предельных усилий но­чью 21 июля четверка спустилась со стены к палатке наблюдателей.

Утром обнаружили, что ледяные ванны так просто не прошли, что пальцы прихвачены, что если Толе Тустукбаеву и надо куда-то спешить, то отнюдь не на Победу. Ее придется отложить до следующего раза. А пока на перевязку, на горячий иссык-кульский песочек, на разбор восхождения, где придется молча выслушивать замечания даже тех, кто эти «рыжие пятна» видел разве что на чужих фотографиях.