Косвенные речевые акты

Как мы помним, главная проблема, связанная с кодом как компонентом коммуникативного акта, есть проблема определения значения высказывания применительно к данной, конкретной, речевой ситу­ации. А в том, что значение высказывания как тако­вого может сколько угодно сильно отличаться от зна­чения того же высказывания применительно к той или иной речевой ситуации, легко убедиться — хотя бы на материале анализа следующих вопросов, кото­рые мы и рассмотрим предварительно в качестве примеров:

Вас не затруднит напомнить мне его телефон?

Значение данного вопроса как такового сводится к выяснению того, будет ли адресат испытывать ка­кие-либо трудности в случае необходимости сооб-

щить адресанту номер нужного телефона. При такой
трактовке могут подразумеваться следующие подво-
просы:

Помните ли Вы нужный телефон наизусть?

Не придется ли Вам в противном случае доставать записную книжку и отыскивать номер?

Не придется ли Вам в противном случае идти в другую комнату, где, предположим, лежит записная книжка?

Не придется ли Вам' в противном случае обра­щаться к телефонному справочнику или к кому-то из знакомых?

Можете ли Вы оторваться от того дела, которым сейчас заняты?

В настроении ли Вы в принципе в данный момент взаимодействовать со мной?

Не мешает ли Вам что-нибудь еще оказать мне эту услугу?

и т. п.

Подвопросы эти актуальны только в том случае, если мы рассматриваем основной вопрос в качестве вопроса, каковым он является с точки зрения языка.Потому что с точки зрения кода(т. е. языка, употребляющегося в речевой ситуации) это вообще не вопрос. Если поком­понентно представить себе речевую ситуацию, в кото­рой звучит это высказывание (т. е. если представить себе того, кто делает высказывание; того, кому адресо­вано высказывание; то, по поводу чего делается выска­зывание, а также — виртуально — то, при каких обсто­ятельствах делается это высказывание), становится очевидным: перед нами не вопрос, а просьба. По пово­ду этой просьбы, повторим, опять-таки в реальной ре­чевой ситуации не существует, в общем-то, никаких подвопросов, и подлинное содержание высказывания можно обозначить так:

Дайте мне, пожалуйста, его телефон.

Возьмем высказывание другого типа:

Я вынужден напомнить тебе его телефон.

Данное высказывание — рассмотренное вне кон­кретной ситуации речевого общения — означает, что ка­кие-то особые обстоятельства в жизни говорящего (ско­рее всего, некоторое давление извне) заставляют его назвать номер телефона третьего лица адресату. Объяс­нения, которые здесь могут подразумеваться, должны выглядеть, скорее всего, так:

Ты неоднократно записывал (или пытался запом­нить) этот телефон, но так и не знаешь его.

Ты опять (в который раз) забыл известный тебе но­мер телефона.

Ты ведешь себя как человек, собирающийся позво­нить третьему лицу, телефона которого у тебя нет.

Ты долго, но безуспешно листаешь в моем присутст­вии записную книжку в поисках (известного мне) теле­фона, но не можешь его найти.

Яне хочу называть тебе номер чьего-либо телефона, но ты уже утомил меня своими просьбами, и у меня боль­ше нет сил бороться с твоей настойчивостью.

Все окружающие упрашивают меня сообщить тебе номер его телефона, и я сдаюсь под их натиском.

Между тем опять же в реальной речевой ситуации основное высказывание может не иметь ни одного из этих смыслов, а просто представлять собой требование говорящего позвонить адресату и быть эквивалентным, например, высказыванию:

Тебе следует ему позвонить.

И последний пример:

Телефон его ты. конечно, помнишь — 111 12 13!

При абстрактных речевых обстоятельствах высказы­вание это означает, что говорящий уверен в том, что ад-

ресат помнит называемый ему номер телефона. Иными словами, могут предполагаться следующие смыслы:

Что касается этого телефона (...), то ты его, разу­меется, не забыл.

Я уверен, что тебе хорошо известен именно этот номер его телефона.

Было бы удивительно, если бы ты забыл такой про­стой номер телефона.

Яне сомневаюсь, что тебе известен номер его теле­фона,— я, кстати, тоже его знаю.

Разумеется, мне ни к чему напоминать тебе этот вот номер (...)

и т. д.

Однако легко представить себе речевую ситуацию, в которой соответствующее восклицание означает:

Ты, вне всякого сомнения, не знаешь номера его теле­фона — ток что сообщаю (...).

Все три приведенных примера демонстрируют, на­сколько далеко реальные (ситуативно обусловленные) значения языковых единиц могут отстоять от тех значе­ний, которые вообще в языке приписываются им. А это го­ворит о том, что в распоряжении говорящих должно быть нечто, на что можно опираться при кодировании и деко­дировании сведений. Ведь иначе, пользуясь только собст­венно языковыми значениями соответствующих выска­зываний и даже будучи знакомыми (пусть и интуитивно!) с основными классами речевых актов, коммуниканты мог­ли бы оказаться совершенно дезориентированными даже в самых простых ситуациях речевого общения!

Эти сведения, необходимые для интерпретации подразумеваемых смыслов в целом, были систематизи­рованы Г. П: Грайсом. Вот они:

•«... слушающий опирается на следующую информа­-цию:

•конвенциональное значение использованных слов и
знание всех их референтов;

• Принцип Кооперации и постулаты;
•контекст высказывания — как лингвистический,

так и любой другой;

• прочие фоновые знания;

• тот факт (или допущение), что вся указанная выше
релевантная информация доступна для обоих участ-
ников коммуникации и что они оба знают или пред­-
полагают, что это так».

(Г.П.Грайс. Логика и речевое общение, с. 227)

Может быть, для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет в принципе о некоторых намеренных нарушениях принципа кооперации, следовало бы добавить ко второ­му пункту: «... а также типичные способы нарушения принципа кооперации».

Приведем также общую рекомендацию Грайса, ка­сающуюся «вывода» того, что подразумевается: «... это вычисление тех компонентов смысла, существование которых следует предположить, чтобы сохранить пре­зумпцию соблюдения Принципа Кооперации».

(Г.П.Грайс. Логика и речевое общение, с. 237)

Растерянность коммуниканта, которому подсовыва­ют лишь абстрактные — внеситуативные — значения языковых единиц, иллюстрирует, например, поведение Алисы во время «Безумного чаепития»:

—Выпей еще чаю,— сказал Мартовский Заяц, накло­
няясь к Алисе.

—Еще? — переспросила Алиса с обидой.—Я пока ни­
чего не пила.

—Больше чаю она не желает,— произнес Мартов­
ский Заяц в пространство.

—Ты, верно, хочешь сказать, что меньше чаю она не
желает: гораздо легче выпить больше, а не меньше, чем
ничего,— сказал Болванщик.

Однако, в отличие от Кэрролла, говорящие (кроме особых, редких, случаев) подобных «придирок» к языку не делают и — в отличие от Алисы — похоже, не испы­тывают больших затруднений, когда им приходится ко­дировать и декодировать ситуативно обусловленные значения.

Как же происходит процесс чтения кода? Почему все-таки возможны адекватные реакции адресата на ре­чевые сигналы, посылаемые адресантом?

Ответы на эти вопросы заставляют нас обратиться к функциям речевых актов в составе соответствую­щих им коммуникативных актов. Именно осознание функций речевых актов обеспечивает понимание ре­чевых ситуаций коммуникантами, что включает в се­бя выявление цели высказывания, способов ее дости­жения, уровня интенсивности в обозначении этой цели, характера пресуппозиций, учета личного фак­тора и т. д.

Понятно, что ориентироваться только на пропо­зициональное содержание высказывания далеко не всегда бывает возможным, поскольку одни и те же пропозиции могут обслуживать различные речевые акты. Вот только несколько примеров по этому по­воду:

• Попробуйте открыть эту книгу.

(Возможные речевые акты с соответствующим пропозициональным содержанием: просьба, совет, разрешение, требование, побуждение, инструкция, уг­роза и др.)

• Я не могу запереть дверь.

(Возможные речевые акты с соответствующим про­позициональным содержанием: сообщение, предосте­режение, упрек, просьба [помочь запереть], отрицание, возражение и др.)

• Вы всегда так заняты?

(Возможные речевые акты с соответствующим про­позициональным содержанием: вопрос, предположение, замечание, упрек, побуждение и др.)

С другой стороны, можно привести и примеры про­позиций, которые нормально не включаются в некото­рые типы речевых актов:

• Становится холоднее.

(Невозможные речевые акты с таким пропозицио­нальным содержанием: просьба, разрешение, запрет, требование, поручение, совет, назначение на долж­ность и др.)

• Давайте встретимся в шесть утра.
(Невозможные речевые акты с таким пропозицио­-
нальным содержанием: упрек, извинение, поздравление,
соболезнование, запрет, отрицание и др.)

• Вы мне мешаете.

(Невозможные речевые акты с таким пропозицио­нальным содержанием: поручение, вопрос, разрешение, предсказание, благословение, извинение и др.)

Примеры обеих групп демонстрируют, что пропози­циональное содержание задает высказыванию лишь не­которое направление, определяя фактически, в какую сторону обычно может, а в какую обычно не может дви­гаться соответствующая речевая ситуация. Остальное достраивают параметры конкретного коммуникативно­го акта, в соответствии с которыми и выбирается нуж­ная коммуникативная стратегия, реализуемая как сово­купность тактических шагов. Посмотрим на описание хотя бы одной из тактик:

(1) Студент X: Давай пойдем в кино вечером.

(2) Студент У: Я должен готовиться к экзамену.

<...> Высказывание (2) в данном контексте, как пра­вило, представляет собой отклонение предложения пой­ти в кино, однако отнюдь не в силу своего непосредст­венного значения. По своему непосредственному значению оно является простым утверждением о том, что должен делать V. Фразы этого типа в общем случае не означают отклонения предложения сделать нечто — даже в тех случаях, когда они высказываются в ответ на

такое предложение. Так, если бы Y, сказал в нормальной ситуации:

— Я должен есть вечером воздушную кукурузу;
или

— Я должен зашнуровать ботинки,—

то ни одно из этих высказываний не означало бы от­клонения предложения. Тогда встает следующий во­прос: «Каким образом X понимает, что данное высказы­вание представляет собой отклонение его предложения сделать нечто? » Этот вопрос представляет часть другого вопроса: «Как обеспечивается возможность для Y, подра­зумевать или иметь в виду, что высказывание (2) являет­ся отклонением предложения?»

Последовательность шагов... (В нормальной ситуа­ции речевого общения никто, разумеется, не проходит сознательно через последовательность шагов, включен­ных в данное рассуждение.)

Шаг 1: Я сделал некоторое предложение Y, и в ответ на это он высказал утверждение, состоящее в том, что он должен готовиться к экзамену (факты, касающиеся дан­ного диалога).

Шаг 2: Я предполагаю, что в рамках данного диалога Y, ведет себя по законам взаимодействия и что, следова­тельно, его реплика задумана как релевантная (принци­пы коопераций в речевом общении).

Шаг 3: Релевантный ответ должен быть одного из следующих типов: принятие предложения, отклонение предложения, встречное предложение, обсуждение предложения и т. п. (теория речевых актов).

Шаг 4: Однако буквальное высказывание Y, не при-надлежит ни к одному из этих типов и, таким образом, не является релевантным ответом (умозаключение на основе Шагов 1 и 3).

Шаг 5: Следовательно, он, вероятно, подразумевает не­что большее, чем он непосредственно высказал. В силу предположения о том, что его реплика релевантна, получа­ем, что его первичная... цель должна отличаться от его бук­вальной... цели (умозаключение на основе Шагов 2 и 4).

Этот шаг имеет решающий характер. Если слушатель не придерживается некоторой стратегии построения умозаключений для установления того, когда первич­ные... цели отличаются от буквальных... целей, то у него нет средства для понимания косвенных... актов.

Шаг 6: Я знаю, что подготовка к экзамену обычно занимает значительное время в пределах одного вечера, и я знаю, что посещение кинотеатра также занимает значительное время в пределах одного вечера (фактоло­гическая фоновая информация).

Шаг 7: Следовательно, он, по-видимому, не может и идти в кино, и готовиться к экзамену в пределах одного вечера (умозаключение на основе Шага б).

Шаг 8: Подготовительное условие для принятия не­которого предложения... состоит в способности осуще­ствить акт, предицируемый в условии пропозициональ­ного содержания (теория речевых актов).

Шаг 9: Следовательно, я знаю, что он сказал нечто, из чего вытекает, что он, вероятно, не может принять мое предложение (умозаключение на основе Шагов 1, 7 и 8).

Шаг 10: Следовательно, его первичная... цель состо­ит, вероятно, в отклонении предложения (умозаключе­ние на основе Шагов 5 и 9).

Может показаться излишним педантизмом пред­ставление данного процесса в виде последовательности указанных десяти шагов, однако мне представляется, что описание этого примера еще не доведено до конца — ведь я не касался, скажем, роли предположения об ис­кренности или условий ceteris paribus (условий выбора очередного заключения в ситуации, где все компоненты имеют равный статус), которые могут действовать на разных шагах. Следует отметить также, что последнее умозаключение носит вероятностный характер. Ведь от­вет Y вовсе не обязательно означает непременное откло­нение предложения X. Эту реплику Y мог бы дополнить следующим образом:

— Я должен готовиться к экзамену, но все же давай пойдем в кино.

— Я должен готовиться к экзамену, но я займусь этим, когда мы придем из кино.

Стратегия построения умозаключений состоит, во-первых, в установлении того факта, что первичная... цель отклоняется от буквальной цели, и, во-вторых, в выявлении самого содержания первичной... цели» (Дж. Серль, с. 198—200).

Эта пространная цитата приведена для того, чтобы показать всю сложность процесса декодированияобычного высказывания — даже такого, которое сам Дж. Серль квалифицирует как «типовой пример». Между тем Дж. Серль совершенно прав, когда указы­вает, что громоздкую эту операцию адресат проводит подсознательно. Происходит это в силу наличия у лю­бого адресата навыков «чтения кода» — как прежде всего привычки к тому, что зачастую на «типовые» зна­чения языковых единиц в реальных процессах комму­никации ориентироваться можно только условно. Не­редко случается так, что значение соответствующих языковых единиц — для успешного развития комму­никации — вообще лучше всего «отменить». Бывает это тогда, когда говорящим используется та или иная косвенная речевая стратегия.

К обсуждению косвенных речевых стратегий было обещано вернуться, когда речь шла об особенностях контакта применительно к ряду речевых актов. Теперь для их обсуждения у нас уже, видимо, есть необходимый запас теоретических сведений.

Обратимся еще раз к Дж. Серлю, признанному авто­ритету в исследовании косвенных речевых актов:

«К простейшим случаям выражения значения в языке относятся такие, при которых говорящий, произнося некоторое предложение, имеет в виду ровно и буквально то, что он говорит. В таких случаях происходит следу­ющее: говорящий стремится оказать определенное... воздействие на слушающего; он стремится сделать

это, побуждая слушающего опознать его намерение ока­зать такое воздействие; наконец, он стремится побу­дить слушающего опознать это намерение с опорой на имеющиеся у слушающего знания о правилах, лежащих в основе производства высказываний.

Известно, однако, что подобная семантическая про­стота присуща далеко не всем высказываниям на есте­ственном языке: при намеках, выпадах, иронии, метафо­ре и т. п. значение высказывания данного говорящего и значение соответствующего предложения во многих отношениях расходятся».

(Дж. Серль. Косвенные речевые снопы, с. 195)

Наблюдения над современной речевой практикой показывают, что коммуниканты пользуются косвен­ными речевыми стратегиями ничуть не реже, чем «прямыми», т. е. случаи подмены одного речевого акта другим относятся к разряду широко распространен­ных. Происходит это отчасти в силу «этикетного балла­ста», сегодня обременяющего язык более, чем когда-либо в прошлом, отчасти в силу интернациональной стереотипизации речевого опыта (процесс этот, со всей очевидностью, «наращивает обороты» — между прочим и в связи с исследованиями в области искусст­венного интеллекта и созданием интерфейсов), отчас­ти же — в силу некоего сложного периода, переживае­мого языком в наши дни.

Конкретно речь идет о периоде, который получил уже едва ли не терминологическое обозначение «fin de siucle» (конец века) и который незадолго перед завер­шением каждого столетия отражается на языковых процессах почти одинаково — провоцируя тенденции к некоему «рафинированию» языка. (Ср., например, такие явления в искусстве на рубеже XIX—XX вв., как символизм, футуризм и т. п., свидетельствовавшие, в частности, о переносе внимания с предмета сообще-

ния на форму сообщения.) К сожалению, более удачно­го — и, может быть, более красноречивого — названия для этих тенденций, чем рафинирование языка, подо­брать не удалось, но описать их, может быть, и удастся, несмотря на то, что подобные тенденции не часто быва­ют предметом научного лингвистического (в отличие от литературоведческого и — шире — искусствоведческо­го) описания.

Я не очень уверен в том, что тенденции, о которых идет речь (тенденции «рафинирования» языка) и на сей раз следует объяснять только концом века, поскольку очень может быть, что соответствующие тенденции имеют более глобальный характер и представляют со­бой следствие некоторого, условно говоря, «переразви­тия» языка.

Имеется в виду то, что язык, как кажется, все дальше уходит от прямых форм выражения (велик соблазн ска­зать — от предметного мира, от референтов), совершен­ствуя систему условных «сигналов», непосредственно не связанных со значением составляющих его единиц. Эти тенденции рафинирования языка можно характери­зовать также и через фигурализацию средств выраже­ния (ср. процессы, происходящие в современной терми­нологии, в соответствии с которыми термины даже для точных наук выбираются из состава общеизвестных слов, которым придается, например, метафорическое значение).

Во всяком случае, прямые формы речевого поведе­ния со всей отчетливостью перестают быть самыми эф­фективными — и призыв «называть вещи своими име­нами» все чаще заставляет задуматься о том, а знаем ли мы подлинные имена вещей. (Отсюда, в частности, столь высока популярность логико-философской концепции Л. Витгенштейна, переживающей в наши дни второе рождение.)

Более того, все, что формулируется слишком «в лоб», едва ли не рискует в настоящее время подвергнуться со­циальному осуждению, поэтому реальные коммуника-

тивные акты становятся все более, так сказать, осторож­ными и, видимо, все более этикетными (не столько даже в смысле вежливости, сколько в смысле соблюдения правил общепринятых процедур). А это, в свою очередь, сильно поднимает престиж косвенных форм речевого взаимодействия.

На приводимых ниже простых примерах наиболее типичных «речевых формул» можно легко убедиться в том, что это именно так: читатель без труда установит, какая из двух конструкций в составе соответствующих пар более предпочтительна:

• Рекомендуйте меня ему, пожалуйста.

Не могли бы Вы рекомендовать меня ему?

• Встретимся завтра.

Хорошо, если бы у нас получилось встретиться завтра.

• Я хочу закрыть окно.

Вы не возражаете, если я закрою окно?

• Вы ошибаетесь.

Вы уверены в том, что это лучшее решение?

• Дайте мне взаймы, пожалуйста.

У Вас нет сейчас свободных денег?

• Учтите это.

Вам бы следовало иметь это в виду.

Современной науке о речевых действиях, много за­нимавшейся анализом подобных параллелей, принадле­жит и заслуживающее большого внимание наблюдение, в соответствии с которым именно косвенные формы ре­чевого выражения наиболее подвержены конвенциали-зации, т. е. превращению в прагматические клише. Оно и понятно: любой код действует только тогда, когда по поводу его элементов и правил их употребления сущест­вует некий уговор, позволяющий приписывать элемен­там кода иные значения, нежели общеизвестные.

(Кстати, весьма остроумно критикует такой подход к языку Алиса Дэйвисон:

«Несомненно наличие некоторой регулярной связи между значением предложения Сап yоu give те а lift?

«Ты не можешь меня подбросить?» и просьбой, выражае­мой соответствующим высказыванием. Подобной связи не наблюдается, например, в том случае, когда на осно­ве тайного кода фраза I own an Airedale «У меня есть эр­дельтерьер» означает «Встречаемся за углом».

(Алиса Дэйвисон, с. 236)

Тем не менее внимание ученых, концепции кото­рых легли в основу этого учебного пособия, продолжа­ют привлекать правила кодировки языковых единиц, которые сами по себе — вне их роли в составе речево­го акта — представляются этим ученым не слишком ин­тересными.

И применительно к косвенным речевым актам пове­дение в них языковых единиц в общих чертах описыва­ется следующим образом.

Языковые единицы в косвенных речевых актах, как правило, не выражают тех же самых значений, кото­рые выражаются ими в других случаях.

•Типы смещения значения языковых единиц приме­-
нительно к одним и тем же речевым актам регуляр­-
ны.

•Типы смещения значения языковых единиц в соста­-
ве косвенных речевых актов поддаются, описанию:
обычно значения с указаниями на подлинную ком­-
муникативную цель смещаются в область модальных
средств языка и апеллируют к таким понятийным по­-
лям, как:

возможность,

желательность,

необходимость,

причинность

и т. д.

(например: могу ли я, хотелось бы, Вам следует, не лучше ли... и т. д. Ср.: Предложить Вам сигарету? — Спа­сибо, лучше сразу задушите!).

• Языковые средства в косвенных речевых актах часто
конвенциализируются, превращаясь в прагматичес-

кие клише. Конвенциализированные формы легко проверяются на степень конвенциализации главным образом с помощью отрицательных контекстов. Если отри отрицательным контекстом: но я не хочу этого знать)» или «Вы не повторите последнего своего вывода? (проверка отрицательным контекс­том: но мне это неинтересно)» и т. д. Невозможность отрицательного контекста в подобных случаях объяс­няется противоречивостью получаемого таким обра­зом высказывания в целом, которое могло бы свиде­тельствовать о самофальсификации говорящего.

•Языковые средства, маркирующие косвенные рече­-
вые акты, часто (заметим, не всегда!) имеют универ-
сальный — стандартизированный — характер, т. е.
одни и те же формулы могут соотноситься с речевы­ми актами разных типов.

•Языковые средства, используемые в косвенных ре­-
чевых актах, напрямую «отсылают» к области неязы­-
ковых знаний собеседника: пресуппозициям, пред­-
ставлениям о фреймах, знаниям принципов общения
и признаков успешности коммуникации.

•Языковые средства, структурирующие метатекст косвенных речевых актов (описания самой речевой ситуации), более характерны, чем речевые средства, структурирующие текст (описание непосредственно предмета).

•Языковые средства, маркирующие косвенный рече­-
вой акт, могут видоизменять только «облицовку» со­-
ответствующего фрейма.

•Языковые единицы, маркирующие косвенный рече­-
вой акт, обычно как бы свидетельствуют о «наруше­-
нии» говорящим одного или нескольких постулатов
коммуникативного кодекса.

Интересно обратить специальное внимание на пред­последнее положение в этом ряду. Оно означает факти­чески — правда, в данном случае это только гипотеза,— что в отличие от речевых актов, которые легко могут подменять друг друга (вопрос вместо просьбы, утверж­дение вместо предположения, заявление вместо прика­за и т. д.), коммуникативные акты ведут себя иначе.

Исследователи в области теории речевых актов часто утверждают, что, например, в составе речевой ситуации «просьба» может быть употребителен такой речевой акт (такое речевое действие), как «вопрос» и т. д., однако при этом подразумевается, что речевая ситуация по-прежнему остается речевой ситуацией «просьба», т. е. не меняет своих параметров. Иначе понимание между коммуникантами действительно было бы невозможным: вопрос воспринимался бы как вопрос и выхода из ситуа­ции практически не было бы.

Видимо, на место словосочетания «речевая ситуа­ция» в этом рассуждении смело можно поставить слово­сочетание «коммуникативный акт». Вероятно, это имен­но фрейм коммуникативного акта — та самая «рамка», которая не поддается искажению и относительно кото­рого сложно эволюционируют речевые акты партнеров. Может быть, соображение это проливает новый свет на отношения между такими понятиями, как речевой акт, с одной стороны, и коммуникативный акт — с другой. Говоря конкретно, коммуникативный акт «просьба» ос­тается просьбой независимо от того, оформляет ли дан­ную просьбу такой речевой акт, как «просьба», или та­кой речевой акт, как «вопрос». Впрочем, повторяю, это только гипотеза.

Разумеется, кодирование и декодирование косвен­ных речевых актов требует от коммуникантов специаль­ных навыков. Потому-то обсуждение этого типа рече­вых актов и было вынесено в заключительную главу, когда читатель имеет возможность «подключить» к их рассмотрению сведения изо всех предшествующих глав

учебного пособия. Результатом же этого рассмотрения, по замыслу автора, должен был стать вывод о том, что «приветствуют», «прощаются», «просят», «приказы­вают», «обещают», «соглашаются», «отказывают», «критикуют», «делают комплимент», «порицают», «угрожают», «оскорбляют», «предлагают», «навязыва­ют», «уговаривают», «утверждают», «аргументиру­ют», «предполагают», «оценивают», «восхищаются», «возмущаются» — на самом деле всегда по-разному.