Глава 6. Первое поколение эмигрантов. Зеньковский

Русские эмигранты даже во втором поколении, как Иоанн Мейендорф, сохраняли ту поразительную глубину мысли и образованность серебряного века, что увезли с собой из России русские аристократы после революции. Первое же поколение просто есть еще та Россия. Читая их работы, ощуща­ешь, что погружаешься прямо в пору философского изобилия...

Круг пятый. Теология, или Богословие — Слой второй — Часть первая

К сожалению, у той поры была своя неприятная черта. Как вы помните, предреволюционная эпоха закончилась свидетельством Франка, что науки о душе нет и она никому не нужна. Наши эмигранты, кажется, унаследовали эту болезнь у предыдущего времени и душой напрямую не интересовались. Занимались ею как бы попутно к своим основным исследованиям.

Я уже писал, что историк философии протоиерей Василий Васильевич Зеньковский (1881—1962),восхищаясь работой Франка «Предмет знания», будто и не заметил вытекающую из нее работу «Душа человека». Удостоил ее лишь краткого упоминания. Почему?

Если судить по его собственным работам, особенно психологическим, может сложиться впечатление, что он, будучи православным священником, в душу не верил, а верил, как полагалось философам той поры, в психику и научный прогресс. Мнение мое, правда, опирается на неполное знание тру­дов Зеньковского. У него есть работа «Об иерархическом строе души» (1929), которая была мне недоступна. Возможно, там он говорил о душе иначе. Од­нако более ранняя работа «Психология детства» (1924) и более поздние, вроде итоговой работы жизни «Основы христианской философии» (1961), показывают его подход в достаточной полноте.

А подход этот таков: при первом и поверхностном знакомстве ты с пер­вых же страниц сочинения понимаешь, что это полноценная наука и что душа не была для автора самостоятельным предметом.

Особенно это заметно по «Психологии детства».Он в ней немало ис­пользует выражения вроде «душа ребенка» или «душевная жизнь» в совер­шенно бытовом, простонаучном значении. При этом вся книга переполнена всяческими Болдуинами, Бине, Штернами, Бюлерами, и вообще складыва­ется впечатление, что читаешь Выготского или Блонского. В общем, это чи­стой воды европейская наука той поры на хорошем ее уровне. А она, как помните, была психологией без души.

Создается впечатление, что священник Зеньковский, который в ту пору руководил кафедрой экспериментальной и детской психологии в Русском педагогическом институте, который основал в Праге, с каким-то даже не­истовством служит своей новой хозяйке, делая из работы в работу Науку. Даже скучно становится читать еще одну работу про психику...

И лишь когда подходишь к заключительным мыслям всего исследова­ния, закрадывается подозрение, что что-то не склеивается в сложившемся образе. Каким образом трехсотстраничная нудная книга о психологии, как эту науку представляли себе в начале двадцатого века, может завершаться вот таким выводом:

«Мы заканчиваем на этом наш анализ детской личности, детской души в целом. Мы видели, что детская душа в своей важнейшей и влиятельной сторо­не имеет внеэмпирическии характер. Но развитие детской личности движется в сторону расширения и усиления эмпирической стороны, которая становится постепенно (в сознании) настоящим центром активности, настоящим субъек­том психической жизни» (Зеньковский. Психология детства, с. 320).

Глава 6. Первое поколение эмигрантов. Зеньковский

Даже здесь особых сомнений, что это исследование психики или психи­ческой жизни субъекта, не возникает. Да и смешение души и личности выг­лядит отталкивающе, потому что личность, как ее понимает психология, душой быть никак не может. И это даже какое-то вредительство, смешивать два эти понятия. Но вот заявить, что детская душа в своей важнейшей и влиятельной стороне имеет внеэмпирический характер, как вывод из огром­ного и совершенно наукообразного труда, — это означает, что автор научны­ми средствами доказал, что душа не есть психика и приходит из иных миров!..

Даже если в действительности он этого и не доказал, он так определен­но считает, и значит, это и было целью его труда. Ведь он приводит его к этому выводу. Как же он так обманул меня, что я целую книгу верил, будто он делает науку? Допускаю, что причин было две. С одной стороны, это и было замыслом: написать такую книгу, чтобы на нее попадались сами ученые, принимая ее за работу своего, а по прочтении с неизбежностью приходя к мысли о том, что душа — это не психика.

С другой же стороны, Василий Васильевич допустил тут методическую ошибку, как говорится. Увлеченный задачей борьбы с Наукой, он заигрался в наукообразность и забыл, что богословие требует чистоты подхода. Все-таки еще только-только закончилась гражданская война, окончательно зак­репившая вселенскую несправедливость в России, и в душе кипели боль и обида. Еще душа рвалась сражаться, и он сражался, как мог!

В середине 50-х другой наш богослов Владимир Лосский отчитал Курс лекций, называвшихся «Догматическое богословие». Он начал их как раз с определения различий между научным и богословским подходом к иссле­дованию. Мне кажется, именно то, что Зеньковский пожертвовал богослов­ским подходом, привело к тому, что его работа затерялась среди множества сходных научных работ и при этом не стала богословской.

«Бог — не предмет науки, и богословие радикальным образом отличается от философского мышления: богослов не ищет Бога, как ищут какой-либо пред­мет, но Бог Сам овладевает богословом, как может овладевать нами чья-то личность. И именно потому, что Бог первый нашел его, именно потому, что Бог, так сказать, вышел ему навстречу в Своем откровении, для богослова оказыва­ется невозможным искать Бога, как ищем мы всем своим существом, следова­тельно и своим умом, чьего-либо присутствия. Бог богословия — это "Ты ", это Живой Бог Библии. Конечно, это Абсолют, но Абсолют личностный, которому мы говорим "Ты" в молитве» (Лосский Вл. Догматическое, с. 263).

Василий Зеньковский предпочел научный способ изложения и поиска богословскому и тем запутал и себя, и меня. И я едва не просмотрел того, что же он в действительности хотел сказать всей своей жизнью. А это именно тот масштаб, потому что все ту же мысль он упорно проводил в труде, которым завершил свой земной путь.

А именно в двух томах «Основ христианской философии».Зеньковский, правда, собирался написать третий том, который хотел посвятить собствен-

Круг пятый. Теология, или Богословие — Слой второй — Часть первая

но человеку, но жизнь судила иначе, и работу эту он написать не успел, и о его понятии души приходится судить по крошечной главе во втором томе «Основ», называемой «Психические отличия человека».Впрочем, ее доста­точно.

В этой, по существу своему, вполне богословской работе, Василий Ва­сильевич, очевидно, все еще продолжал свою битву с Наукой. Поэтому ра­бота выглядит так, будто протоиерей Зеньковский продолжает ту самую войну против Платонизма, которую вели Отцы Церкви. А из-за наукообразности его языка, война эта выглядит доведенной до своего последовательного за­вершения, превращаясь в анекдот.

Выглядит это завершение так: если в человеке душа и тело неотделимы, то проще говорить не о какой-то самостоятельной душе, а о психике, то есть о психической жизни тела, которая может быть и биологическим усложне­нием простейшей чувствительности. Наука и Религия в этом вопросе удиви­тельно сходятся, и их взгляды на природу души можно считать едиными... В сущности, они сходятся в том, что душа — это психика, а психика — это деятельность нервной системы, то есть проявление тела. Вот и объяснение единства.

Но почитаем Зеньковского. Изложив все научные взгляды на развитие психики таким языком, что начинаешь верить в то, что он ученый, он опять переворачивает все сказанное несколькими краткими рассуждениями.

«Действительно, психическую жизнь в человеке нельзя считать каким-то "придатком "— она связана со всей жизнью человека— в человеке тело неотде­лимо от души и обратно. Поэтому нельзя при разрешении вопроса о появлении человека на земле ограничиться только тем, каковы особенности его тела в сравнении с телесной стороной в дочеловеческой природе» (Зеньковский. Ос­новы, с. 378).

Как-то не сразу, постепенно начинаешь понимать, что священник Зень­ковский не пытался доказывать, что естествознание вернее говорит о душе человека, чем христианство. Он пытался доказать как раз обратное, но при этом исходил из того, что говорили о психике естественные науки. В сущно­сти, он спорил со взглядами тех, кто вслед за Декартом стремился увидеть в животном простую рефлекторную машину, а потом перенести это на че­ловека. Спорил он с Павловым, с бихевиоризмом и другими течениями. Суть положения, с которым он спорит, вот в этих строках про «трансформизм», то есть про общенаучное представление о том, что человеческое сознание постепенно трансформируется, превращается из простейшей раздражитель­ности в психику:

«Совершенно понятно, что на этой позиции стоят все защитники транс­формизма. Откуда бы появилась в человеке психическая жизнь, если бы ее не было в дочеловеческой природе? Именно при признании психической жизни у животных и ставится вопрос о том, как человеческая психика рождается из тех ее примитивных форм, какие мы находим у животных. В частности сейчас особенно стремятся сближать психологию детства с психологией животных» (Там же, с. 379).

Глава 6. Первое поколение эмигрантов. Зеньковский

В «Основах» Зеньковский, совершенно очевидно, применил тот же при­ем, что и в «Психологии детства», о которой я рассказал раньше. Как вы помните, он писал ее ради крошечного упоминания «внеэмпирического ха­рактера» детской души, чем доказывал, что есть в нас нечто доопытное, что ребенок приносит с собой...

К сожалению, по общей привычке русских философов дореволюцион­ной поры, он не ставил в начале исследования задачу, которую хотел ре­шить, а названия, которые он давал своим трудам, никогда не отражали главную их мысль. Он писал в соответствии с требованиями хорошего науч­ного тона и решал свои задачи так, чтобы читатель не заподозрил его в предвзятости. В итоге же несчастный читатель, жутко утомившийся от на-укообразицы, с удивлением обнаруживает эти странные завершающие сло­ва и не понимает, так о чем же была книга?..

Та же беда не позволяет наслаждаться и «Основами христианской фило­софии». В них очень трудно найти, что же болит у автора и заставляет его совершать свой подвиг. Священник, пытающийся говорить с учеными науч­но, не должен забывать, что богословие по сути своей не есть Наука и не должно выглядеть наукообразно. Это опасно потерей смысла всей работы.

Итак, само доказательство неравенства души человека психике живот­ного Зеньковский неожиданно сведет ко вполне платоническому понятию идеального. Неожиданно, потому что до этого воспринимается противником платонизма. Но приведу его рассуждения целиком, потому что они любо­пытны.

«Во всех тех утверждениях, которые высказывались в данном направлении, есть бесспорно много верного. У животных мы находим почти все те психичес­кие функции, какие имеет человек; это с новой стороны связывает человека с дочеловеческой природой, — но на вопрос о том, можно ли выводить психиче­скую жизнь человека из психической жизни животных, это само по себе не даетответа.

В этом отношении надо отметить очень любопытные наблюдения одного американского психолога, который поместил рядом со своим ребенком обезьянку, родившуюся в тот же день, что и его мальчик. Наблюдая параллельно развитие психической жизни у обезьянки и мальчика, этот психолог констатировал сле­дующее: очень скоро обезьянка опередила мальчика в телесном и психическом созревании, но к шести месяцам ее развитие приостановилось, она уже не меня-лась,неразвивалась дальше,— а мальчик, наоборот, продолжал — и чем дальше, тем интенсивнее— развиваться.

Как это типично/ Действительно, все своеобразие человеческой души и со­стоит в безграничности ее развития;если тело человека к 22—25 годам дости­гает полноты своего возможного развития (с тем, чтобы через 15—25 лет на­чать постепенно дряхлеть), то душа человеческая, проходя ранние ступени созревания, выходит на путь творчества, не знающего границ...

Тут мы соприкасаемся с очень существенной особенностью человеческой души; "внутри " ее все яснее и все значительнее выступают черты, выводящие

Круг пятый. Теология, или Богословие — Слой второй — Часть первая

душу за пределы ее обычной жизни, — это начатки и проявления духовной жизни.

Понятие "духовной жизни " трудно поддается для определения, но с фор­мальной стороны можно относить к духовной стороне все, что обращенок вечности, к бесконечности» (Там же, с. 379—380).

Далее Василий Васильевич говорит о том, что разграничить и даже разли­чить духовное от собственно душевного сложно. Но, пожалуй, бесспорным признаком того, чем человеческая душа отличается от психики, является ее способность, описанная и названная Платоном. Ее вслед за психологией можно считать действием «особой функции души, которую можно назвать "иде-ацией". Этот термин имеет в виду подчеркнуть, что рядом с "предметом" может перед нашим сознанием предстать еще и его "идея ", которая охватыва­ет все однородные предметы, то есть имеет в себе начало бесконечности» (Там же, с. 380-381).

По существу, речь идет о понятиях, то есть о способности человеческой души творить вырастающие сами из себя ряды все возвышающихся поня­тий, поднимающиеся от частного к общему, а от общего к всеобщему и так до самого источника всех понятий вообще. Именно в этой способности и усматривал Зеньковский главное отличие человеческой души от психики животных. Именно она-то и была тем внеэмпирическим, то есть доопытным содержанием души, которое она приносит с собой из тех миров, которые считает своим домом.

«Эта способность обобщения, присущая уже малым детям,явно проступа­ющая уже на первом году жизни, и создает возможность бесконечного развития души» (Там же, с. 381).

Вот ради этого вывода и вел профессор и протоиерей Василий Василь­евич Зеньковский бесконечные научные исследования, ради него он и жер­твовал понятностью, легкостью изложения и даже возможностью просто уйти в собственную аскезу или честное служение своей вере. Что ж, этот подвиг не должен быть забыт, потому что не многим хватит жертвенности, чтобы на десятилетия отказываться от собственных душевных порывов и беспощадно исследовать доводы противника его же собственными метода­ми, выискивая, где была совершена Наукой исходная ошибка в доказатель­ствах.