РАСА КАК ЦЕННОСТНЫЙ ПРИНЦИП

Фриц Ленц

(Обновление этики)

Насколько я знаю, первым, кто объявил расу ценностным принципом, был Альфред Плетц, основатель немецкой расовой гигиены. В 1895 году Плетц в небольшой, не привлекшей особого внимания работе выразил убеждение, что повсюду, где "этика ищет расположенную вне индивидуума, но не трансцендентную опорную точку, где политика сражается за жизненные интересы, конечным объектом, независимо от того, осознается это или нет, всегда является органическая целостность жизни, каковую представляет собой раса" ("Выводы расовой гигиены и их отношение к этике", "Ежеквартальник научной философии", 1895).

Не зная эту работу Плетца, но уже находясь под влиянием основанного им расово-гигиентического движения, которое тогда только начиналось, я, молодой студент (в 1907 году мне было 20 лет), пришел к таким же убеждениям. Я изучал тогда медицину во Фрайбурге, но больше всего интересовался философскими вопросами, в частности, проблемой ценностей. Я считал предшествующие попытки научного обоснования этики неудовлетворительными и воображал в своей молодой самоуверенности, что я смогу дать лучшее, единственно правильное обоснование этики. На изучение вопроса и предварительную работу я тратил большую часть своего времени на протяжении нескольких лет и написал рукопись в несколько сот страниц под названием "Воля к ценности. Основы расовой этики". Когда она была готова, я увидел, что она не созрела для публикации. И все же проделанная мною тогда работа была не напрасной. Я пришел к идеям расовой гигиены, воспринял их для себя как нравственное требование и с тех пор терпеливо работал над их научным обоснованием.

В той области, которую принято называть философией, моими учителями были Алоис Риль и Генрих Риккерт. Я многим обязан этим мыслителям, но моим подлинным духовным вождем стал Альфред Плетц, с которым я познакомился в 1909 г. и с тех пор дружески сотрудничал.

В 1917 году, когда я, как врач-гигиенист, работал в лагере для военнопленных, издатель Леман в письме предложил мне сотрудничество в запланированном им журнале "Дойчландс Эронойерунг" ("Обновление Германии"), и я написал на базе упомянутой работы данную статью, которая под названием "К обновлению этики" была опубликована в первом выпуске этого журнала. Она содержит все основные черты моего мировоззрения, поэтому она сегодня может представлять определенный научный интерес и поэтому я попросил издательство Леман переиздать ее. Я изменил только название: "Раса как ценностный принцип" кажется мне более удачным, но тогда такое название вряд ли поняли бы. Трудно сказать, каково было историческое влияние этой моей статьи; во всяком случае, она внесла свой вклад в подготовку нового мировоззрения. Выпуск, в котором она появилась, издательство Леман распространило тогда в тысячах рекламных экземпляров, в том числе и на фронте.

То, что я сегодня переиздаю эту работу без изменений, не означает, что я и сегодня готов подписаться под каждой ее фразой. Некоторые теоретические выводы не кажутся мне больше бесспорными. Я сегодня вообще больше не считаю, что философия или теория ценностей может быть наукой. Но в моих основных убеждениях ничего не изменилось. Я писал уже тогда, со ссылкой на Канта, что хотел бы устранить индивидуалистическую догматику, чтобы освободить место для веры в расу. Таким образом, мне было ясно, что принцип ценности не может быть научно "доказан". В главе "Расовой гигиены" я позже написал: "Конечные ценности не могут быть доказаны, как полагал Спиноза; из нельзя и создать, как воображал Ницше. Можно лишь вспомнить о том, что в конечном счете можно утверждать".

"Новое немецкое мировоззрение должно исходить из народа. Официальные представители философии бросили нас на произвол судьбы". Я уже тогда начал войну против индивидуализма как ценностного принципа. "Нашему нравственному сознанию не соответствует индивидуализм как самоцель". Это был также отказ от учения о ценностях Канта и Гете. "Личность не может быть конечной целью этики". Более того: "Наша этическая цель - народ как организм", а "не как множество отдельных личностей". "Раса - основа всего: личности, государства и народа". "Социальная идея по-прежнему будет плодотворной, но больше в органически-социальном, чем в индивидуально-социальном смысле. Целью социализма должны быть не отдельные личности, а раса. Государство существует не для того, чтобы личности пользовались в нем своими правами, оно должно служить жизни расы. Этой цели должны быть подчинены все права". "Подлинный Германский Рейх должен служить жизни народа и его расы".

Многие читатели могут счесть недостатком этой работы, провозглашающей расу ценностным принципом, отсутствие в ней высказываний по еврейскому вопросу. Но я намеренно ограничился позитивной стороной. Хотя я всегда выступал против "сомнительных воззрений, которые по природе чужды нравственному сознанию нашего народа", и требовал "очистки немецкой этики от этих чуждых составных частей", в исследовании о ценностном принципе еврейский вопрос показался мне лишним. Какую позицию должно занимать государство по отношению к чуждой расе - вопрос политической целесообразности. Его решение зависит не от отдельных граждан, а от политического руководства.

Я в нем включил нравственное сообщество в человечество вообще и даже в языковое сообщество и не сомневаюсь, что это правильно. "Человек может владеть языком другого народа как родным и все же оставаться чуждым народной душе". "Лишь в той мере, в какой мы являемся потомками наших предков, для нас сохраняется связь времен". "Немецкий народ - последнее пристанище нордической расы. Вместе с ней может погибнуть дело не только столетий, но тысячелетий".

Во времена великих народных бедствий, когда не только отдельные лица, но миллионы людей ежедневно смотрят в глаза смерти и столько же миллионов боятся за своих любимых, в обостренной форме встает вопрос о смысле бытия. В спокойные времена большинство людей довольно равнодушно к этому вопросу: повседневные дела, мелкие заботы и удовольствия обычно целиком занимают душу. О том, что правильно и неправильно, хорошо и плохо, человек не задумывается, полагая, что уже знает это. Поэтому обычно не задают вопросов и об основах нравственных убеждений, считая их само собой разумеющимися. Именно в этом заключается великая сила моральных убеждений, в то время как их критика ослабляет их и разлагает. Поскольку предпосылки моральных ценностей ведут такое скрытое существование, под прикрытием повседневного сознания могут происходить глубокие изменения. Люди употребляют старые слова, но их смысл стал другим. Как правило, один и тот же человек соединяет в себе принципиально противоречащие друг другу воззрения. Из разговоров с другими, из услышанного на политических сборищах или из газет он может почерпнуть взгляды, несовместимые с его прежними взглядами, и даже не заметить этого противоречия. Так и в Германии перед войной весьма различные и противоположные ценности вели скорее скрытую, чем открытую борьбу не на жизнь, а на смерть. Все восхваляли прогресс, свободу, культуру, справедливость, но связывали с этими терминами разные представления. В каждом из этих слов при более точном анализе обнаруживается множество вопросов и проблем. Несмотря на их кажущуюся простоту, ни одно из них вообще не имеет смысла без связи с высшей целью. Под этим флагом к нам могут проникнуть и весьма сомнительные воззрения, по природе чуждые нравственному сознанию нашего народа. И если я здесь рассматриваю нравственные понятия под критической лупой, то я делаю это не для того, чтобы их разрушить, а для того, чтобы помочь очистить немецкую этику от чужеродных элементов.

Совпадение или взаимное противоречие нравственных воззрений зависит от поставленных целей. Но большинство этих целей тоже не самоцели, они устремлены к высшей цели. Поэтому действительное единство в области этики может быть достигнуто лишь в том случае, если удастся указать высшую цель, которой служат все прочие цели.

Такой высшей целью стало для нас в августе 1914 года благо народа. Одновременно стало ясно, что эта цель и в мирное время была мерилом нравственности в подсознании миллионов. Но война затянулась, надежды оптимистов оказались иллюзорными, ужасы и страдания множились. Тут и стали возникать сомнения, что нация действительно является такой ценностью, что ради нее стоит приносить столько жертв. Да что в ней вообще такого? Действительно ли в ней есть нечто существенное? До войны лишь немногие отвергали ее ценность. Они говорили, что высшей целью нравственного поведения должно быть человечество в целом. Но большая часть "человечества" выступила против нас. Значит, мы воюем не на той стороне? Враги неустанно проповедывали, что они сражаются за человечество, свободу и культуру. Что такого ценного в нашей нации, что сотни тысяч должны за это погибать и еще сотни тысяч становиться калеками? Те, кто верил в человечество, отвергал ценность нации и считал различия между людьми не имеющими значения с точки зрения нравственности, могли видеть в этой войне лишь бесконечную бессмыслицу. Но для нас такой взгляд означает осквернение памяти наших мертвых. Мы не отвергаем войну ради человечества, мы отвергаем человечество из-за войны. Целью войны может быть только благо собственного народа, а не человечества. А высшая цель войны это высшая нравственная цель. Война оправдана лишь в том случае, если она служит необходимым средством достижения высшей нравственной цели.

Выражение "благо народа" допускает множество толкований! Поэтому нам надо попытаться выяснить, что мы под этим понимаем. Многие думают при этом, в первую очередь, о процветающей экономике. В последние десятилетия вообще преобладала тенденция рассматривать все великие вопросы с экономической точки зрения и искать их решение в экономике. Но сколь ни важна экономика для жизни народа, не следует преувеличивать ее значение. Большое богатство нации таит в себе опасности, мы видим это сегодня на примере наших врагов, англичан и французов. Но никогда нельзя оправдать с этической точки зрения подъем экономики за счет жизненных сил народа. Наши герои погибли не ради денег.

Но за что тогда они умерли? Говорят, за счастье соплеменников. Но я боюсь, что их страдания под снегом и дождем, от холода и бурь, от жары, муки раненых и умирающих не уравновешиваются завоеванным "счастьем". Не говоря о том, что многие паразиты будут обязаны своим счастьем страданиям и смерти самых благородных, нам претит весь этот расчет на счастье. И для этого наши мертвые слишком святы.

Гораздо возвышенней цель, которую указал Гете в "Фаусте": "Я открыл просто для многих миллионов не для того, чтобы они жили в безопасности, а для того, чтобы они были свободными и трудились".

И мы надеемся на успех нашей армии, но мы требуем, чтобы эти "миллионы" были немцами, немцами не только по языку и культуре, но, прежде всего, по крови. Но это требование не гетевское. Гетевский идеал вполне общечеловеческий: это чувствительная, все воспринимающая личность. Но личность не может быть конечной целью этики. Благородный одиночка может найти удовлетворение в жизни для других одиночек. Но жертвы сотен тысяч самых благородных никогда не могут быть оправданы с этической точки зрения интересами других личностей. И гетевский положительный идеал утрачивает свою силу перед лицом этой войны. При своей отзывчивости, Гете и сам отрекся бы от него.

Если мы хотим, несмотря на войну и все ее ужасы и страданья, сказать "да" жизни, мы можем сделать это только ориентируясь на нечто более высокое и изначальное, чем личность. Народ как множество личностей не может быть той ценностью, ради которой умирают его лучшие сыны. Ею может быть только органичное в народе, тот поток жизни, который протекает через тысячелетия и в котором отдельные личности - лишь преходящие волны. Народ как организм - вот наша этическая цель и в этом смысле мы можем сослаться на другие слова Гете: "Сделай из себя орган", отрицающие ценность личности как таковой и придающие ей ценность лишь в той мере, в какой она входит в сверхиндивидуальный организм.

Внешне отличает народ от других народов, в первую очередь, язык. Язык рождается из сути народа, но собственно органическим в народе он не является. И хотя Феликс Дан сказал о языке, что в нем живет душа народа, то он все же не сама эта душа. Человек может говорить на языке другого народа как на родном и все же оставаться чуждым душе этого народа. Язык может меняться, а органическое ядро народа имеет вечное значение. И мы можем вспомнить слова того же Дана, которые он постоянно повторял: "Главное богатство человека - его народ".

Организация народа - его государство, и народ может считать себя счастливым, если он имеет подлинно народное государство. Но и государство это еще не сам народ. Государство это организация, но не организм. Государство не может быть целью нравственности, потому что оно само нуждается в нравственной цели, чтобы его существование вообще можно было оправдать с этической точки зрения. Государство имеет такое оправдание только как средство достижения цели, только как организация народа, а как таковое оно не имеет ценности.

Но если не деньги и не богатство, не счастье граждан и не их свобода, не язык и не государство не являются подлинной сутью народа, но что же тогда? Мы верим в одно: в кровь, в расу. Раса - носитель всего, и личности, и государства, и народа. Из нее исходит все существенное, и она - сама суть. Она не организация, а организм. Она не организована, но может организоваться. И не было никакой иной цели, ради которой стоило бы вести войну. Это не новая цель, мы знали ее всегда, она жила в нас и ждала откровения. Она была замутнена в нашем сознании многими чуждыми учениями и из многих душ полностью вытеснена. Она пришла к нам из подсознания. Сделать цели подсознания целями сознания - такова задача этики согласно учению Эдуарда фон Гартмана.

При поверхностном взгляде кажется, будто война, наоборот, опровергает идеал расы. Люди разных рас выступают вместе, а люди одной расы сражаются друг с другом с крайним ожесточением. Отрицатели расы не преминули со злорадством указать на это и пояснить, что тем самым доказана нелепость веры в расу. Но какие доказательства за или против высшей нравственной цели может представить действительность? И даже если бы было правдой, что ничего кроме эгоизма деляческих сообществ не свойственно всем людям и не ведет их на борьбу, как утверждают некоторые, это не было бы доказательством ни для деляческого идеала, ни для нашего. "Нельзя выводить законы для того, что должно произойти, из того, что происходит", - сказал Кант. Хотя раса не существует как замкнутое целое в мире фактов, в мире ценностей факты мало весят.

Одна лишь вера в расу может примирить нас со страданиями и смертью наших героев. Если они умерли за расу, то самой своей смертью они послужили жизни и таким образом даже в смерти выразили свою суть. Мы же должны позаботиться о том, чтобы их смерть не была напрасной.

Знаменитые этики отводили расе второстепенную роль и среди них не было ни одного, кто провозгласил бы ее высшим принципом этики. Почти все они сочли бы такое учение неприемлемым.

Есть вопросы, которые нельзя решить ни с помощью микроскопа, ни путем референдума. К ним относится и проблема этики. Под этикой понимают научное исследование основ морали. Стоит исследовать, каков смысл того, что одни качества или действия называют "хорошими", а другие "дурными", показать, что общего для хороших действий и что отличает их от дурных.

Моралью называют сумму оценок, заповедей и запретов, которые находят свое отражение в нравственном сознании людей, в языке, искусстве, науке, праве, политике, короче, во всех явлениях культуры. Моральные воззрения разнятся в разные времена, у разных народов, сословий, профессий и прочих общественных групп. Не будет преувеличением сказать, что у читателей разных газет разные нравственные воззрения. Таким образом, есть много разновидностей морали, из которых каждая, разумеется, считает себя единственно оправданной и должна так считать ради самосохранения. Каждая мораль должна поэтому стремиться стать этикой, которая, если она может быть наукой, может быть только одна.

Я не буду говорить о формальных проблемах этики, а ее содержание это вопрос о нравственных целях, как показал Гартман. Но еще Кант говорил: "Цель - это то, что служит воле объективной причиной для ее самоопределения". Так что и учение Канта об автономии нравственности нельзя обратить против принципа цели. По Гартману, цель делает средства нравственными. Без определения взаимосвязи между целью и средствами вообще невозможна нравственная оценка, и даже изречение "цель оправдывает средства", само по себе, нельзя ни в чем упрекнуть, так как предполагается, что нравственная цель, по сути своей, может быть достигнута только нравственными средствами. Злоупотребление этим учением не ставит под сомнение его теоретическую правильность. Но все цели, как правило, являются лишь средствами для достижения других целей и т. д., вплоть до высшей цели, безусловной в отличие от прочих, условных. В этике не может быть несколько безусловных целей, ибо, если они будут противоречить друг другу, станет невозможным принятие этических решений. Даже компромисс между двумя целями невозможен без высшего принципа... Конечная цель - главная проблема этики.

Поскольку целесообразность живых существ выражается во внешнем опыте, можно думать, что она возникла в результате естественного отбора в борьбе за существование. Из этого учения Дарвина следует, что органическая целесообразность направлена только на сохранение породы (расы). Долго могут существовать лишь такие живые существа, формы которых способствуют сохранению их породы. Отдельные особи ориентированы на самосохранение лишь в той мере, в какой это способствует сохранению их породы. Самосохранение - наиболее частое средство сохранения породы... Кроме органов и инстинктов, которые служат самосохранению, у всех живых существ есть и такие, которые служат только сохранению породы, например, органы и инстинкты размножения и заботы о потомстве. Так что неправильно разделять инстинкты самосохранения и сохранения породы. Инстинкты самосохранения это одновременно также инстинкты сохранения породы. Только в сохранении породы механизм природы может совпадать с целесообразностью организмов, к которым относится и человек. Никакая иная целесообразность не может быть понята только из принципа естественного отбора без вмешательства сверхъестественных сил.

И целесообразность органических существ, из которых Кант вывел свое понятие целей природы, может быть понята как соответствующая механизму природы не иначе как в отношении к сохранению расы. Это следует из принципа отбора. Предварительные разработки Канта при их последовательном развитии должны, таким образом, привести к нашей расовой этике.

Иным путем к сходным взглядам пришел Шопенгауэр: "Глубочайшей сутью каждого животного, а также человека является вид, к которому они принадлежат. Именно в нем, а не в индивидуальности коренится столь могучая воля к жизни". "В соответствии с этим природа, свободная от каких-либо индивидуальных иллюзий, так заботится о сохранении рода и так безразлична к гибели индивидуумов: последние для нее всегда только средство, но не цель". "Тот, кто идет на смерть за свое Отечество, свободен от иллюзии, ограничивающей бытие собственной персоной. Он продлевает свою суть на своих соотечественников, в которых он продолжает жить, и на грядущие поколения, ради которых он действовал, причем смерть для него это моргание глаза, не прерывающее зрение". Сходство с вышеупомянутым учением Фихте, с философией которого тесно связано и учение о воле Шопенгауэра, несомненно. В ту великую эпоху немецкого философского идеализма уходит своими корнями и расовая этика. Тому же учит и основатель немецкой расовой гигиены Альфред Плетц: повсюду, где "этик ищет расположенную вне личности, не трансцендентную опорную точку человеческих действий, где политик борется за основные жизненные интересы, конечным объектом, сознательно или бессознательно, всегда является органическое целое жизни, представленное расой".

Таким образом, конечный идеал недоказуем. Доказательство сталкивает его с трона, т. к. делает зависимым от других предпосылок. Требование доказательств проистекает из переоценки разума и логики. Если высшее благо можно доказать, то тем самым логика ставится еще выше и сама превращается в высшую ценность, что также лишь предполагается, но не доказано.

Сходным образом обстоит дело с этическим критерием ценностей. Вне нашей воли к ценностям понятие ценности теряет свое значение. Звезды нашей судьбы - внутри нас. Обоснование нашего высшего идеала - в нашей собственной сущности. Этика призвана лишь внедрить в сознание ту цель, в которой наша сущность найдет свое единство, а наша воля к ценности - свое осуществление.

Мы находим удовлетворение в защите нашей расы. Пусть это назовут эгоизмом, это нас не пугает. Тот, кто в труде для своей расы находит свою подлинную выгоду, в жизни ради нее - свое счастье (а если надо будет - и в смерти), отличается самолюбием, но он любит не свое, в высшее Я. В этом смысле идеал расы не следует противопоставлять идеалу личности, наоборот, он может наполнить содержанием идеал личности, сам по себе пустой. Нет подлинной личности без путеводной звезды в виде высшей нравственной цели.

Как для счастья отдельных людей, так и для всеобщего счастья постоянной основой служит здоровье расы. Выродившийся народ неизбежно несчастен, даже обладая всеми сокровищами мира. Так что и расовая гигиена служит общему счастью. Но не раса нам нужна ради счастья, а счастье ради расы.

Так же относимся мы и к культуре. Что бы ни понимать под культурой, у нее есть носители. Культура, которая губит расу, это не культура. Расовая гигиена это одновременно в высшей степени культурная работа. Только нездоровая и внутренне противоречивая культура может противостоять идеалу расы.

Смысл как культуре, так и истории придает только расовый идеал. Только в той мере, в какой мы являемся потомками наших предков, для нас существует связь времен. Любая история это расовая история, потому что любая история должна ориентироваться на высшую этическую ценность. Только как расовая история она обретает жизнь, значение и силу на будущее. Только в таком виде она может воодушевить молодежь. Без связи с высшим идеалом она мертвая, незаконченная работа.

Таким образом, для нас все проистекает из идеала расы - культура, развитие, личность, счастье, спасение - и все возвращается к нему. В нем мы находим единство нашей сути, единство жизни, немецкое единство в высшем смысле слова. В высшей ценности нет места компромиссам. Этический идеал требует от нас, чтобы мы поставили на службу ему всю свою жизнь. И ради расового идеала, действительно, стоит жить. Начиная каждое дело, мы должны спрашивать себя: На благо ли это нашей расе? и потом принимать решение. Не нужно проявлять это внешне или в мелочах. Только фанатизм и тщеславие мелочно непреклонны. Расовая этика не требует биться головой об стену. Перед тиранами и тираническими массами внешне склоняются: иное было бы глупостью или безумием. Не пойдет на благо расы, если кто-нибудь погубит себя и свою семью. Не каждый может или должен становиться мучеником. Нужно повседневно выполнять свой долг перед семьей и перед государством. Каждый может приносить пользу расе на своем месте иным способом... Я не хочу сказать, что мораль для мужчины и женщины должна быть различной. Конечная цель одна и та же, но средства служения ей у обоих полов различны, они вообще у каждого человека свои. Схематичная одинаковость морали для всех людей - только наивное требование индивидуалистической теории.

Расовая этика родилась не сегодня и не вчера. Никакие новые ценности здесь не провозглашаются. Наш идеал имеет историческую связь с самыми жизненно важными ценностями наших предков. Поэтому не все ценности нужно переоценивать. Органическая способность давать оценки никогда не отмирает окончательно, ни один народ не может без нее жить. Во все времена многочисленные воззрения и учреждения бессознательно служили расе. Но в нашей жизни и культуре царят внутренние разногласия, хотя многие уже снова обрели единство. Сотни тысяч честных людей из всех сословий чувствуют то же, что и мы, хотя еще нечетко осознают свои чувства. Но до миллионов идею расы еще предстоит донести.

Новое немецкое мировоззрение должно придти из народа. Официальные философы бросили нас на произвол судьбы. Этики, исследовав оценки всех времен и народов, забыли о современности и будущем... Так этика утратила связь с жизнью. Учителя и философы неохотно говорят об этике. В роли знаменитых этиков выступают болтливые фантазеры и темные люди, а лучшие ученые стали скептиками, сомневающимися в ценностях вообще...

В области этики сегодня царят трусость и инертность. Нельзя сказать, что наши современники лишены смелости и энергичности. Наоборот, непрерывная гонка в практической жизни - признак нашего времени и никогда столько людей не рисковало бесстрашно своей жизнью. Но люди разучились быть смелыми в духовной области. Идеалы привыкли описывать такими общими и неопределенными словами, что трудно осознать ту важную цель, которая могла бы придать смысл нравственному сознанию. Того, кто имеет серьезные этические убеждения и хочет жить в соответствии с идеалом, считают эксцентричным и смешным. Этике учат в школе, но это ни к чему не обязывает. Люди охотно играют в скептиков, что должно свидетельствовать об отсутствии у них предрассудков... Но великие скептики прошлого строго относились к формам поведения людей в обществе, к ритуалам. Люди руководствуются не только житейской мудростью, но и тем, что "все" так делают, не задумываясь над тем, что речь идет о нравственных убеждениях. Их считают высокой материей и погрязают в мелочах, не пытаясь искать за ними целое. Я не презираю привычные формы поведения, но это лишь эрзац удовлетворения моральных потребностей, нельзя забывать о более высоком, о высшей цели, без которой все отдельные ценности не имеют смысла. О единой культуре можно говорить лишь тогда, когда форма и содержание жизни служат высшему идеалу. С этой этической точки зрения можно сказать, что немецкий народ во время войны имел более высокую культуру, чем до нее, хотя те, кто привык судить о культуре по внешним проявлениям, жалуются на упадок культуры. Если мы понимаем под культурой оформление личной, общественной и духовной жизни согласно этическому идеалу, то не может быть сомнения, что немецкая культура выше англо-французской цивилизации. Но и сегодня еще нет подлинной немецкой культуры в высшем смысле слова. Слишком много в ней недостатков, противоречий, отсутствует единство, хотя как в старое, так и в новое время немецкой культуре было на кого ориентироваться. Коперник и Кеплер, Кант и Шиллер, Роберт Майер и Гельмгольц, Бисмарк и Ницше были возможны только в Германии. И мировая война была великим обетованием для немецкой культуры. Но выполнение этого обета мы можем ожидать лишь в будущем. Немецкий народ должен осознать свою собственную суть и в корнях своего бытия найти свое единство и в духовном смысле. Для этой немецкой культуры будущего воистину пророческое значение обретают некоторые слова Ницше. Написанные несколько десятилетий назад, они звучат сегодня злободневней, чем когда-либо:

"Это самое болезненное зрелище: тот, кто его увидит, почувствует священное принуждение и скажет себе: здесь нужна помощь, должно быть восстановлено высшее единство в природе и душе народа, все трещины между внутренним и внешним должны исчезнуть под ударами молота нужды".

"Не должно быть сомнений, откуда я беру пример этой нужды, этой потребности, этого познания; я хочу здесь четко засвидетельствовать, что немецкое единство в высшем смысле, к которому мы стремимся с большим пылом, чем к политическому единству, это единство немецкого духа и жизни после уничтожения противоположности формы и содержания, внутреннего мира и традиции".

Так же обстоит дело и с нашей материальной культурой. Немецкое единство духовной культуры должно найти свое выражение и в мире жестоких столкновений. Подлинная Германская Империя должна служить жизни народа и своей расе. Нужна этика настоящих действий, а не созерцания, не иллюзии действия и не простых жестов. Нас может спасти только вечно-мужественное. Немецкие герои не полях сражений даже при поражениях подают нам примеры немецкой этики и немецкой культуры. Но в тылу есть обыватели, главное желание которых - после войны снова хорошо есть и пить и жить спокойно. В этом была величайшая опасность для нас до войны и она не окончательно устранена. Этот духовный морфинизм и нигилизм опасней для нашей расы, чем что-либо другое, это ядро на ноге, которое будет тянуть вниз при любой попытке спастись. Из боязни нарушить свой покой он распространяет сладковатый опиумный дымок оптимизма. Но нет более опасного яда для народа и расы, чем необоснованный оптимизм. Наша прежняя материальная культура была враждебна жизни расы - это нужно неустанно повторять... Чем больше углубляешься в детали, тем ужасней картина, тем ясней понимаешь враждебность этой культуры жизни. Нет, настоящей немецкой культуры не было и до сих пор нет. Еще более испорчена цивилизация Запада, которая проникла и к нам. И можно лишь пожелать, чтобы война вымела западную цивилизацию с ее лживой мишурой, дабы очистить место для грядущей немецкой культуры.

После войны в Германии должно быть иначе. Таково сегодня всеобщее убеждение. Люди только не знают, как именно. Социальная идея остается плодотворной, но больше в органически-социальном, чем индивидуально-социальном смысле. Целью социализма должна быть раса, а не личности. Государство существует не для того, чтобы личности перекладывали на него свои права, а для служения жизни расы. Этой цели должны быть подчинены все права. Отдельные личности должны находить свое счастье в сознании единства с бесконечным потоком жизни расы.

Сегодня на устах у всех одно слово: Дорогу способным! Мы тоже можем принять эту формулу, только не следует воображать, будто 3/4 всех людей способны на все. Война как раз доказала, что это не так. Самая важная и многообещающая задача на данный момент - чтобы способные люди заняли надлежащие места. Среди немцев много способных. Война уже не раз помогала выявить их и поставить на нужное место... Но лозунг "Дорогу способным!" означает одновременно устранение неспособных. Полагают, будто негативная сторона этого дела легче позитивной, но опыт показывает, что наоборот. Государство, которому удалось бы убрать всех неспособных с важных постов, получило бы огромное преимущество перед другими. Для этого необходим отбор. Устранение неспособных задним числом возможно лишь в порядке исключения. Социальный отбор должен сразу получить правильное направление.

Требование "Дорогу способным!" означает признание того, что есть различия в сути способностей... Задача не в том, чтобы сделать из неспособных способных. Это совершенно невозможно хотя почти все верят в эту утопию. Подлинные способности - в задатках, унаследованных от предков. Такие задатки есть у людей всех сословий. Важнейшая задача воспитания - выявить их у молодежи. Для этого необходима школьная реформа.

Великий Платон требовал, чтобы при воспитании внушалось сознание врожденных и неизменных сущностных различий между людьми. Одни воспитанники должны быть убеждены, что они - золото, другие, что они - серебро, третьи, что они - железо. Этому сознанию Платон по праву приписывал решающее воспитательное воздействие. Но сегодня в школе внушают прямо противоположные убеждения. Наши алхимики от педагогики думают, будто они дают "образование", но источник подлинного образования - наследие предков. Педагоги повинны в ужасной нищете образования наших дней. Молодежь черпает более сильные культурные импульсы из сознания собственной силы, чем от внешних воздействий. И я думаю, молодежь сама найдет ту истину, которую скрывают от нее старики. И если старики не хотят окончательно потерять доверие лучшей части молодежи, они должны поспешить со школьной реформой. Воспитание - один из важнейших вопросов социальной этики. Надо только избавиться от заблуждения, будто можно переделать душу ребенка.

Дорога для способных должна вести к благу расы. Никоим образом не должен быть нанесен вред живому росту народа. Социальный отбор и возвышение способных не должны осуществляться в ущерб их семьям... Отбор - великий принцип природы, ни одно государство и ни один народ не могут долго обходиться без него, не рискуя собственным существованием. Общество, которое не основано на отборе, обречено на самоуничтожение.

Термин "способность" - не абсолютный. Он обретает смысл, только если известно, чему должны служить способности. Способность в нашем смысле это не те способности, которые развивает западная цивилизация - они смертельны. Многие из них, способствующие успеху в конкурентной борьбе, вредны для расы. Способности складываются не только из тех качеств, которые до сих пор обычно считались моральным. К способностям относятся здоровье и ум, мужество, выдержка и порядочность. Важней нравственности поведения нравственность бытия. Цельные натуры, здоровые телом и духом, - вот к чему мы стремимся. И такие люди есть. Наша главная задача в том, чтобы их становилось все больше. Это также главная задача государства, как понимали его Платон и Ницше и как мы его понимаем.

Перед нами открывается перспектива, не оптимистическая в обычном смысле слова, но и не обязательно пессимистическая. Когда грозила великая война, перед нашим народом стоял выбор: либо не браться за оружие и дать задушить себя, либо вступить в борьбу против превосходящих сил, победа над которым казалась совершенно невероятной. Теперь уже есть надежда на спасение народа и расы. С нынешней угрозой нашему народу сравнима лишь угроза нашей расе. Она возникла не только вследствие войны и со временем будет увеличиваться, потому что большинство ее еще не видит. Мы не будем предаваться глупым надеждам и полагаться на счастливый случай. Мы не хотим также переоценивать наши возможности. Мы только маленькие волны великого потока, но множество волн образует поток. И пусть даже надежды на спасение нашей расы невелики, мы скажем вслед за Гобино, первым провозвестником расовой теории: Вопреки всему, кроме вероятности гибели есть еще самая лучезарная и самая гордая надежда. Несомненно, можно привести нашу расу к такому подъему и расцвету, каких она еще никогда не достигала. Но если мы опустим руки, наша раса окончательно погибнет. Немецкий народ - последнее прибежище нордической расы. Вместе с ним погибнет дело не только столетий, но тысячелетий. Перед нами стоит величайшая задача мировой истории. Мы стоим накануне поворотного момента всех мировых циклов.

Изд. И. Ф. Леманс Ферлаг, Мюнхен.
Специальная перепечатка из "Дойчландс Эрнойерунг",