Сорокин, П.А.

С65 Социальная и культурная динамика / Питирим Александрович Соро­кин; пер. с англ., вст. статья и комментарии В.В. Сапова. — М: Астрель, 2006. — 1176 с.: ил., 24 с. ил.

ISBN 5-271-13359-1

Главный труд выдающегося русско-американского социолога П.А. Со­рокина (1889-1968) был издан в США в четырех томах в 1937-1941 гг. и в последующие годы приобрел славу классического труда в области социо­логии и культурологи. Основной пафос сочинения — отрицание всемир­ных естественно-исторических закономерностей, действующих, подобно законам природы, с «железной необходимостью». На основе анализа ог­ромного статистического материала Сорокин доказал, что на протяжении всей человеческой истории происходит поочередная смена трех «суперси стем»: чувственной, идеационэльной и идеалистической. Будущее не прс допределено, и каким оно будет, считает Сорокин, зависит от каждого из нас.

Книга переведена практически на все европейские языки и ряд азиат­ских. В 1957 г. Сорокин подготовил сокращенное и адаптированное изда­ние «Социальной и культурной динамики», с которого и сделан настоящий перевод. Перевод снабжен обширными комментариями и аннотирован­ным указателем имен.

Книга предназначена студентам и аспирантам социологических фа­культетов и всем, кто интересуется проблемами социологии, социальной

философии, культурологи и истории.

УДК 316.3/.4

ББК 60.5

ISBN 985-13-5755-3 (ООО «Харвест»)

© В.В. Сапов, перевод, вступительная статья, комментарии, 2006

© МГУ им. М.В. Ломоносова, социологический факультет

МАГИЧЕСКИЙ КРИСТАЛЛ» СОЦИОЛОГИИ

Я в старой Библии гадал И только жаждал и вздыхал, — Чтоб вышла мне по воле рока И жизнь, и скорбь, и смерть пророка... Н.Я. Огарев

Питирим Александрович Сорокин (1889-1968) относится к тому редкому типу ученых, чье имя становится символом избран­ной ими науки. На Западе он давно уже признан одним из класси­ков социологии XX столетия, стоящим в одном ряду с О. Кон-том, Г. Спенсером, М. Вебером. «Среди нынешних социологов, — писал в некрологе, посвященном Сорокину, его друг и коллега Н.С. Тимашев, — нет ученого столь же высокого ранга, как П.А. Сорокин»1. Возможно, в этом есть некоторая доля преуве­личения, но вот, однако, мнение другого американского социо­лога, Уилберта Мура, который сблизился с Сорокиным в после­днее десятилетие его жизни и даже перешел с ним «на ты» (on a first name): «Co смертью Сорокина — этого блестящего, нео­днозначного, новаторского, а иногда и обаятельного челове­ка — все мы стали беднее. И кто может сказать — насколько именно?»2

Несомненно, что к началу 60-х гг. XX в., когда Сорокин уже около сорока лет был «американским» социологом, забытым, точнее говоря, преданным забвению и замалчиванию на своей родине, — и, казалось, уже навсегда, — он прочно занимал место в первой десятке ведущих социологов мири Взлет на вер­шины науки уроженца зырянской деревушки, .кители которой не знали даже замков на дверях, чем-то напоминает жизненный путь М.В. Ломоносова; а по личностно-человеческому темпера­менту Сорокина можно сравнить с Дж. Лондоном — столь зах­ватывающей и полной драматических коллизий была его жизнь.

Наличие русского перевода автобиографии П.А. Сорокина3 избавляет нас от необходимости сколько-нибудь подробно из-

1 Тимашев Н.С. Научноенаследие П.А. Сорокина // Социологос М., 1991, вып.1, с. 464.г Moore W.E. PitirimSorokin (1889-1968) [In memoriam]// TheAmerican Sociologist.1968, vol. 3, Ne 2, p. 159. 3 Сорокин П.А.Дальняя дорога. М.,1992.

4 В.В. Сапов

лагать его «жизненный путь». Уместнее будет хотя бы вкратце проанализировать и дать оценку «российскому периоду» науч­ного творчества Сорокина, который, на наш взгляд, является именно тем фундаментом или, если угодно, той почвой, на которой только и мог вырасти американский социолог Pitirim A. Sorokin. Без учета этого периода — по-своему блистательного и чрезвы­чайно плодотворного — американский взлет Сорокина придет­ся признать не иначе как «чудом». Дело в том, что Сорокин с самого начала своей научной деятельности в Соединенных Шта­тах буквально потряс американцев. Когда появилась книга Со­рокина «Современные социологические теории» (огромный том, насчитывающий более 700 страниц), «Эдвард Шиллс, — по словам Р. Мертона, — считавшийся суровым критиком, был потрясен этой книгой, хотя и гордился собственными познани­ями в области эмпирической социологии больше, чем кто-либо другой»4. Возможно, «американский коллега» испытал бы меньшее потрясение, если бы он был больше осведомлен о той социологической «выучке», которую Сорокин прошел в Рос­сии. Н.С. Тимашев был абсолютно прав, когда писал: «Сорокин завоевал себе имя и положение в чужой стране. И все-таки его торжество — не только личное, но и торжество Петроградского университета и русской науки»3.

Есть и еще ряд немаловажных причин, в силу которых анали­зу американского периода творчества Сорокина необходимо, на наш взгляд, предпослать хотя бы «краткий очерк» периода российского. Этот — т. е. российский — период менее всего из­вестен на Западе и в Америке и, по-видимому, совсем «не уча­ствовал» в становлении всемирной известности Сорокина. Ра­боты Сорокина, написанные им еще в России, на английский язык, насколько нам известно, никогда не переводились. Полу­чается так, что для «американского» социолога П. Сорокина «русский период» творчества оказывается своего рода инкуба­ционным периодом, «годами учения», очень интересными и по-своему продуктивными, но — не более того. Характерно в этом отношении то обстоятельство, что в «интеллектуальной биогра­фии» Питирима Сорокина, написанной американским исследо­вателем его творчества Б. Джонстоном, русскому периоду по­священа одна глава, всего лишь 22 страницы, тогда как вся

4 Мертон Р. Фрагменты из воспоминаний // Социологические исследования. 1991, № 10, с. 128.

5 Тимашев Н.С. Три книги о П.А. Сорокине // Социологос. М., 1991, вып. 1, с. 460.

6 Johnston B.V. Pitirim A. Sorokin: an intellectual biography. University Press of Kansas, 1995.

«Магический кристалл» социологии

 

монография, без примечаний, насчитывает более 270 страниц6. «Процентное соотношение» «российского» и «заокеанского» пе­риодов творчества Сорокина явно завышено в пользу второго! Между тем, именно за те десять лет, которые длился «российский период» творчества Сорокина (1913-1923), у него созрели замыслы всех дальнейших его тем и, что особенно важно, наглядно обозна­чились те этапы его творческой эволюции, которые он и проделал в течение своей последующей жизни, хотя эта эволюция и растяну­лась на сорок с лишним лет и протекала в основном на чужбине.

Прежде чем перейдем к этой эволюции, укажем еще хотя бы одну причину, почему без понимания и анализа «российского периода» творчества Сорокина не вполне понятным остается и его американский период, да и, пожалуй, Сорокин «в целом». Каким бы странным ни показалось это на первый взгляд, Соро­кин, тем не менее, является типичным представителем той эпо­хи, которую ныне принято называть «серебряным веком» русской культуры или русским религиозно-философским ренессансом, — пусть даже и в такой «нетипичной» области, как социология. Хро­нологические рамки этой эпохи обозначить довольно трудно, поэтому можно предложить лишь условные, но зато весьма сим­воличные «рубежи»: от цареубийства 1 марта 1881 г. до цареубий­ства 4/17 июля 1918 г. Таким образом, эта чрезвычайно яркая, насыщенная необычайными взлетами и озарениями и не менее глубокими падениями эпоха длилась неполных тридцать восемь лет и, по нашим подсчетам, на сто с небольшим дней короче земной жизни А.С. Пушкина. Имя великого национального по­эта упомянуто нами вовсе не всуе, а вполне сознательно. В судь­бе Пушкина непостижимо провидческим образом была преду­гадана дальнейшая судьба и всей русской культ/'ры: сначала лицейские беззаботные шалости, затем стремительный оше­ломляющий всплеск гениальности и столь же стремительная и ошеломляющая гибель.

П.А. Сорокин, родившийся в 1889 г., был, таким образом, младшим современником русских символистов (он всего лишь на девять лет моложе А. Блока и А. Белого) и жил, по сути дела, в той же, что и они, интеллектуальной и духовной атмосфере, и уже в силу одного этого не мог остаться совершенно чуждым ей. Разумеется, нужно учитывать, что Сорокин не был поэтом, ху­дожником, писателем — т. е. не принадлежал ни к одной из тех профессиональных категорий, с которыми чаще всего ассоции­руется понятие «серебряного века», но это в данном случае дол-

о В.В. Сапов

жно нас смущать меньше всего: «за видимыми различиями и особенностями людей, — можно сказать вслед за Гегелем и И.А. Ильиным, — обнаруживается творчески несущая их суб­станциальная Всеобщность, жизненно объединяющая всех лю­дей как свои единичные модификации»7. Будучи такого рода «единичной модификацией», Сорокин, на наш взгляд, проделал эволюцию, которую в самом общем и схематичном виде вполне можно охарактеризовать типично русской формулой «от мар­ксизма к идеализму». Правда, с целым рядом оговорок. Вместо «от марксизма» (марксистом П.А. Сорокин никогда не был и никогда не считал себя таковым) нужно поставить — «от рево­люционизма», а вместо «к идеализму» — «к интегрализму». Ин-тегрализм — то есть ту философию, которую Сорокин впослед­ствии считал «своей»8, — вообще можно рассматривать как своеобразную светскую модификацию русской идеи Всеедин­ства, выдвинутой B.C. Соловьевым, но истоки которой надо ис­кать еще раньше — у славянофилов и Ф.М. Достоевского. От­метим и другие черты той «субстанциальной Всеобщности», единичной модификацией которой — вольно или невольно, со­знательно или бессознательно — был Сорокин. Характерной чертой эпохи, в которой жил Сорокин и в атмосфере которой происходило его духовное и интеллектуальное становление, был утопизм. Пожалуй, трудно найти в России того времени хотя бы одного крупного мыслителя, который в той или иной степени не был бы заражен, а то и отравлен духом утопизма. Борец с соци­альными утопиями оказывался утопистом в области гносеоло­гии, «реалистический символист» строил «театральную» утопию, композитор — бредил идеей конца света, наступающего под аккомпанемент его музыки и т. д., и т. п. — примеры можно приводить бесконечно. В такой атмосфере социологу — сама наука которого родилась из «духа утопии» — как говорится, сам Бог велел быть утопистом. И мы, действительно, неоднок­ратно встречаемся с элементами утопии в научных построениях молодого Сорокина9. Другую особенность русского «серебря­ного века» можно было бы назвать универсализмом. Для рус­ской культуры это была, возможно, последняя (или запозда-

7 Ильин И.А. Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека. СПб., 1994, с. 444.

8 Сорокин П.А. Моя философия — интегрализм // Социологические исследования. 1992, № 10.

* См.: Гальцева Р.А. Очерки русской утопической мысли XX века. М., 1992; Исаев И.А. Политике-правовая утопия в России. Конец Х1Х-начало XX в. М., 1991, с. 102-110.

кристалл» социологии 7

лая? — в данном случае это не имеет значения) вспышка «эн­циклопедизма». Большинство ученых и мыслителей того време­ни отличает многогранность талантов и творческих свершений. Философ «по совместительству», как минимум, был еще и пуб­лицистом, литературным критиком, писателем, общественным деятелем... Писатель или поэт претендовал на оригинальную философию. Типичны в этом смысле такие «синтетические» лич­ности, как Вяч. Иванов, Велемир Хлебников, П.А. Флоренский, П.Б. Струве и многие другие. Границы между факультетами сти­рались, и в этом были свои плюсы и минусы. Не остался в сторо­не от этого процесса и П.А. Сорокин, который в бытность свою в России попробовал себя на самых разных поприщах. В рам­ках только социологии ему было, разумеется, тесно. Он писал статьи и на литературные темы, писал даже полубеллетристичес­кие произведения, рассказы и стихи, писал на разные темы — от «пережитков анимизма у зырян» до «современной любви» (с ха­рактерным посвящением — Александру Блоку). В своих су­губо социологических произведениях он постоянно вторгался в «смежные» области — чаще всего философию и психологию; за подобные «экскурсы» ему нередко доставалось от критиков. Как бы там ни было, но и в этом отношении Питирим Сорокин был типичным сыном своего века. С отмеченными выше черта­ми тесно связана еще одна характерная особенность русского «серебряного века»: вся его культура, порой даже на бытовом уровне, была пронизана эсхатологизмом, идеей конца света, которая, конечно, всеми понималась по-разному — от букваль­ного ожидания апокалиптической катастрофы до хотя бы близ­кого свержения царизма. В общественной психологии того вре­мени причудливо переплелись страх и ликование, что нередко приводило к массовой истерии, особенно ярко пргчвившейся в период революции 1905 г. В русской науке того времени «эсха-тологизм» проявлялся особым образом. Ученый (имеется в виду, конечно, гуманитарий) «в ожидании конга» стремился как бы подвести окончательный итог в избранной им области зна­ния, раз и навсегда, окончательно и бесповоротно решить про­блему и дать, наконец, ответы на все «проклятые вопросы». Эта тенденция была, по сути дела, проявлением той же самой болезни, которой в прошлом веке был заражен и Запад и которую П.И. Нов­городцев удачно назвал «верой в возможность земного рая»10. Вера эта, носителями которой, по Новгородцеву, были, с одной стороны, Руссо, Кант и Гегель, а с другой — Конт, Спенсер и

Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1991, с. 17.

S B.B. Canoe

Маркс, сводилась к двум пунктам: «1) что человечество, по край­ней мере в избранной своей части, приближается к заключитель­ной и блаженной поре своего существования, 2} и что они [выше­названные мыслители] знают то разрешительное слово, ту спасительную истину, которая приведет людей к этому высшему и последнему пределу истории»11. Внешним образом эта уверен­ность в собственном владении «разрешительным словом» прояв­лялась в «многотомьи», которым отличались в равной степени как К. Маркс, так и О. Конт и Спенсер и, скажем, учитель Соро­кина М.М. Ковалевский, выпускавший иногда тома объемом более тысячи страниц. Психологически эту писательскую «ги­гантоманию», граничащую порой с графоманией, понять не­трудно. О. Конт, написавший шесть томов «Позитивной филосо­фии», считал, что на этом развитие науки закончено; будущим поколениям ученых остается лишь кое-что уточнить, самое боль­шее, — кое-что добавить, но, в общем, отныне их роль незавид­на: они обречены быть комментаторами слова Учителя, более или менее удачливыми или неудачливыми, более или менее талантли­выми или бесталанными, — но не более того. «Абсолютная исти­на» найдена, законы исторического развития найдены — остает­ся только открыть кафедры, на которых будут изучаться «Капитал», или «Курс позитивной философии», или «Заратуст-ра» (Ницше, хотя он и не писал шеститомных сочинений, по сво­ей претензии на обладание абсолютной истиной вполне подходит к этой «компании» гигантов мысли). Эту черту, которую под оп­ределенным углом зрения можно рассматривать и как болезнь, в полной мере унаследовал от своих учителей и предшественников и Питирим Сорокин. Уже первая его книга, «Преступление и кара», выпущенная им в 1913 г., еще в бытность его студентом, насчитывает 500 страниц. «Система социологии», изданная в 1920 г., планировалась в шести или восьми томах (из них вышло толь­ко два). Недаром один из рецензентов «Системы социологии» попрекнул Сорокина в том, что он пишет по принципу «раззу­дись плечо, размахнись рука»12. В американский период творче­ства отмеченная нами черта Сорокина усилилась еще больше. Главный его труд «Социальная и культурная динамика» в четы­рех томах занимает объем почти в три тысячи страниц.

Разумеется, отмеченные нами черты ни в коей мере не пре­тендуют на сколько-нибудь исчерпывающую характеристику

|! Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1991, с. 23.

12 Диспут проф. П.А. Сорокина // Сорокин П.А. Система социологии. М., 1993, т. 2, с. 626 (слова Н.И. Кареева).

„Магический кристалл» социологии 9

эпохи. Она была неизмеримо сложнее и богаче, и мы отметили только те ее особенности, которые так или иначе отразились в научном творчестве П.А. Сорокина. Следует еще раз подчерк­нуть, что именно социология, избранная Сорокиным как «при­звание и профессия», до сих пор никогда не фигурировала в об­щем списке достижений русского «серебряного века». Философия, литература, поэзия, живопись, балет подарили Рос­сии и всему миру целый ряд общепризнанных открытий и дос­тижений. Чаще всего забывается при этом, что в России на рубе­же веков и в первое десятилетие XX в. бурный подъем переживали наука, экономика, техника, в конце концов даже спорт. Другое дело, что все эти достижения и чрезвычайно ускоренные про­цессы происходили на фоне глубочайшего кризиса, охвативше­го в то время все стороны жизни и всю культуру западноевропей­ского общества. Наиболее чуткие умы ощущали приближение этого кризиса уже с конца XIX в. B.C. Соловьев, умерший летом 1900 г., вскоре после написания им апокалиптической «Повести об антихристе», выразил это смутное ощущение в шуточных стихах:

Есть бестолковица, Сон уж не тот, Что-то готовится, Кто-то идет13.

Не менее красноречиво (для характеристики эпохи) звучит и название книги С. Нилуса, составной частью которой являются печально знаменитые «Протоколы сионских мудрецов»: «Близ есть, при дверех» (1905). Все это вместе взятое и породило ту особую духовную атмосферу, в которой причуад Явым образом сочетались восторг и ужас. А.Л. Доброхотов довольно точно охарактеризовал умонастроение людей того воемени как «вос­торг полета в первое мгновение падения».

Но вернемся, однако, к социологии, которая, казалось бы, должна быть далека и от всех этих «ужасов», и от всех этих «во­сторгов». «Позитивная» социология (а именно в этом варианте социология первоначально и получила распространение в Рос-

Приведя это стихотворение в письме к ВЛ. Величко от 3 июня 1897 (№ 32), B.C. Соловьев пишет далее: «Ты догадываешься, что под "кто-то" я разумею самого антихриста. Наступающий конец мира веет мне в лицо каким-то явственным, хоть неуловимым Дуновением, — как путник, приближающийся к морю, чувствует морской воздух прежде, чем увидит море» (Письма B.C. Соловьева. СПб., 1908, т. I, с. 232).