ЗНАНИЕ И ЕГО САТЕЛЛИТЫ

Разные понятия знания.

Итак, что же такое «знание» – независимо от того, какая ему придается ценность и как оно эволюционирует? Ясно, что частные мнения разных людей, суеверия, сведения, почерпнутые из обыденной жизни, совсем не обязательно окажутся той «силой», о которой мечтал Бэкон. С другой стороны, для множества людей ведь именно житейский опыт служит основой представлений о мире и руководством к действию. Более того, если эти люди уравновешенны по характеру, о них с похвалой говорят, что они «здравомыслящие», а здравый смысл нередко призывают в свидетели решения политических, экономических, а порой даже научных споров.

Слово «знание», действительно, употребляют и в расширительном, и в узком смыслах. В широком смысле о знании говорят как о всяком содержании сознания, которое мы в состоянии, если не сразу, то хотя бы в принципе, хоть как-то описать. Тогда понятие знания может включать в себя и то, что называют «предпосылочным знанием», «предрассудком», «неявным знанием», «личностным знанием», «фоновым знанием» и т.п.

$ s

Об этих понятиях см., например, книги: Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии / Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1985.– 344 с.; Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания. (Сб. статей).– М.: Политиздат, 1990.– 464 с. и др. Эти книги в свое время приобрели очень большую известность, но… теперь их цитируют все реже и реже. Как вы думаете, почему многим, отнюдь не глупым, книгам уготована такая судьба? И почему другие работы не подвержены влиянию «моды»?

Кроме того, в языке слово «знание» используется для обозначения простого наличия сведений о чем-то или о ком-то (“Каждый знает президента своей страны”, “Собака знает свой дом”), или для обозначения способности что-то делать (“Он знает, как надо произносить дифтонги”, “Студент 2 курса уже знает, как надо сдавать экзамены”).

Об основаниях такого расширительного использования слова «знание» еще в средневековье рассуждал философ Уильям Оккам. Он различал употребление этого слова в тех случаях, когда мы обозначаем им то, в чем не можем сомневаться, принимаем «на основании веры» (“Рим – большой город”, “Это – моя мать”), то, что представляется очевидным фактом (“Эта стена белая”), то, готовы принять в качестве какого-либо принципа (“Две точки можно соединить только одной прямой линией”). Высказываются любопытные соображения по поводу знания интуитивного и полученного путем абстрагирования. Цель Оккама – указать специфику именно научного знания. См.: Оккам У. Избранное. / Пер. с лат.– М.: Эдиториал УРСС, 2002. – С. 73–102 (в книге приводятся параллельно текст на латинском языке и русский перевод).

Некоторый смысл в расширительном толковании знания, безусловно, имеется, поскольку современная гносеология согласилась принять, что любые, в том числе и самые строгие научные концепции, тесно связаны со всем тем неосознаваемым в процессе конкретного исследования (но, в принципе, все же доступным предъявлению), о чем мы только что сказали. Вместе с тем, когда строятся гороскопы, истолковываются сны или предсказывается на кофейной гуще ваша судьба, авторы этих предприятий ведь тоже могут сказать, что они опираются на известные им знания. Порой они ссылаются и на «теории». Однако не все готовы с этим согласиться. Бывает, что иной физик улыбнется даже тогда, когда свои (вполне, может быть, оригинальные!) идеи и рассуждения называют теориями литературоведы, политологи, историки или юристы-теоретики.

А не случалось ли вам наблюдать, скажем, такую картину, когда студент на экзамене говорит “Честное слово, я это знаю, но не могу выразить”, а преподаватель ему почему-то все-таки не верит? Может быть, преподаватель опирается на узкий смысл слова «знание» (Ну, чего еще можно ожидать от этого ужасно ограниченного типа!)?

Понятие знания в узком смысле слова отличают от перечисленных случаев. Кроме того, его отличают и от того, что все-таки может быть выражено в явной форме, – в частности, от мнения, веры, убеждения, интуитивного представления, понимания, – но что, тем не менее, знанием предпочитают не называть.

Проблема различения понятий знания, веры, понимания, мнения, убеждения поставлена очень давно, по крайней мере, она известна со времен Платона(427-347 до н.э.) и Аристотеля(384-322 до н.э.). Платон, в частности, противопоставил действительный мир – тому, что человек о нем думает, т.е. «мир по истине» – «миру по мнению». То, что называется у него «знанием», можно относить только к первому. Знание должно проистекать не из чувственного опыта, а только из рассуждения, т.е. может быть только рациональным. Опыт, проистекающий из чувств, может быть источником лишь для мнения и веры. Причем мнение, конечно, может оказаться и вполне правильным: «…люди поступают хорошо и правильно, руководствуясь не только приобретенными знаниями» (Платон. Менон (96е) // Платон. Соч. в трех томах.– Т.1.– М.: Мысль, 1968.– С. 406. Кстати, когда будете читать Платона, то увидите буквы и цифры на полях, в данном случае цифру 96 и затем букву е. Издано колоссальное количество работ Платона на разных языках. Поэтому приняты международные обозначения (пагинация), которые помещаются на полях не только работ Платона, но и некоторых других классических трудов. Это облегчает поиск соответствующего текста в разных изданиях.). С различиями знания (episte'me'), незнания (agnósia) и правильного мнения (doxa alethés) достаточно подробно можно познакомиться в работе Платона «Государство» (Платон. Государство (V, 476d – 480a) // Платон. Соч. в трех томах.– Т.3.– Ч.1.– М.: Мысль, 1971.– С. 279-284).

Между прочим, Платон полагал (а каково, интересно, мнение юристов об этом?), что знание стоит выше всякого закона: «Не может разум быть чьим-то послушным рабом; нет, он должен править всем, если по своей природе подлинно свободен» (Платон. Законы (IX, 875d) // Платон. Соч. в трех томах.– Т.3.– Ч.2.– М.: Мысль, 1972.– С. 366).

В Средние века весьма активно обсуждался вопрос о соотношении веры и знания (последнее отождествлялось с пониманием). Возможно ли обоснование религиозной веры научными знаниями? А наоборот? В виде максим, или принципов, из которых следует исходить, были выражены такие, по крайней мере, три различные тезиса:

1) верую, даже если это нелепо (т.е. вера никак не зависит от знания того, во что веришь; вера несовместима со знанием) – приписывается Тертуллиану (III в.);

2) верую, чтобы понимать (= знать) – Аврелий Августин (IV-V вв.), Ансельм Кентерберийский (XI в);

3) понимаю (= знаю), чтобы верить – Пьер Абеляр (XI-XII вв.).

Начиная с Нового времени, «знание» трактуется, в первую очередь, как научное знание. Анализ его структуры, границ и, особенно, способов обоснования, предпринимается для отличения знания от веры, мнения, убеждения, от многочисленных картин мира, созданных мифологически или объективистски мыслящими Метафизиками. Высшей формой знания признается научная теория – рациональное знание в чистом виде.

В ХIX-ом и, особенно, XX-ом веках возник пристальный интерес к проблеме понимания, которое теперь стали отличать от знания. Были предприняты попытки – Ф. Шлеермахером, В. Дильтеем, М. Хайдеггером, Х.-Г. Гадамером, П. Рикером и др. создать особую герменевтическую (т.е. предназначенную для истолкования текстов, человека “за текстом”, человека “перед текстом” или продуктов человеческой культуры “как текстов” – а чем еще занимаются гуманитарии?) методологию гуманитарных наук.

Книг на эту тему много. Можно порекомендовать, особенно гуманитариям, например, такие: Гадамер Х.-Г. О круге понимания // Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного / Пер. с нем. – М.: Искусство, 1991.– С. 72-82; Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики / Пер. с нем. – М.: Прогресс, 1988.– 704 с.; Рикёр П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике / Пер. с фр. – М.: Медиум, Academia–Центр, 1995.– 415 с.

По первоначальному замыслу, который затем так и не удалось полностью реализовать, герменевтическая методология должна была не только отличаться от естественнонаучной, но и быть противоположной ей. Помимо предложения ограничить предмет понимания только текстами, в рамках герменевтического движения отдельными его представителями высказывались еще и другие идеи. Утверждалось, в частности, следующее:

а) гуманитарное исследование всегда стремится к описанию отдельных людей и событий (к индивидуализации), а не к обобщению (генерализации), т.е. не к поиску общих закономерностей, как в естествознании. Понимание, вообще, не способ познания в привычном смысле слова, а способ самореализации, способ “бытия в мире”;

б) понимание текста (соответственно, человека, продукта материальной или духовной культуры, которые герменевтикой рассматриваются как тексты) – это бесконечный процесс пере-интерпретаций, завершить его нельзя. Начинается же всякое понимание с наличных идей или представлений, как правило, фонового характера – с “пред-понимания”, если угодно, с “пред-рассудка”;

в) в рамках каждой из предварительных интерпретаций текста пониманием считается такое состояние, когда удается целостно, связно, или, как сказал бы математик или физик, «когерентно», представить предмет понимания;

г) понимающий человек всегда находится в ситуации «герменевтического круга»: понимание целого зависит от понимания частей, а понимание частей – от понимания целого;

Ну, с ситуацией герменевтического круга вы-то сталкиваетесь очень часто – например, когда переводите фразу иностранного текста: разыскали все слова в словаре, но предложение «не даётся» – ведь у каждого слова много словарных значений. Какое из них выбрать? Каждое слово обретёт свое значение, если только вы предположительно выберете некий смысл всего предложения. А он задан предыдущим и последующим предложениями, а то и смыслом всего текста. Здесь – старая проблема соотношения части и целого. Концепция элементаризма (ее называют также редукционизмом) предлагает строить познание от частей к целому (поскольку считает, что целое сводимо, редуцируемо к сумме частей), а противоположная ей концепция холизма – от целого к частям (целое ¹ сумме частей). Хайдеггер же считал, что, поскольку процесс понимания бесконечен, задача состоит не в том, чтобы выйти из этого круга, когда неизвестно от чего к чему лучше двигаться, а в том, чтобы в него войти. В этом круге вы должны оставаться постоянно, поскольку понимание, как сказано герменевтиками, есть процесс, а не результат. Они ставят понимание выше знания, и рассматривают его как условие осуществления человека как Человека.

д) понимание всегда является самопониманием. По крайней мере, когда вы хотите что-то понять, вы приписываете свой смысл предмету – осмысляете. Этот смысл вы должны осознать, а это и есть понимание себя самого. Чужой смысл вы, конечно, тоже могли бы приписать, но если только он вам известен, т.е. если он стал в какой-то степени вашей «собственностью», и вы настолько терпимы, что способны встать на другую точку зрения. Для этого используется прием «эмпатии» – вчувствования, вживания в образ другого, попытки посмотреть на дело (или на себя) глазами интересующего вас субъекта.

Признаки «знания».

Попробуем указать такие признаки «знания», против которых, по-видимому, никто не станет возражать. Не будем при этом думать, что у знания могут быть обнаружены только такие признаки. Однако если мы нашли действительно существенные признаки знания, то отсутствие какого-либо из них ставит под сомнение наличие знания.

* Главным внутренним признаком знания (т.е. таким признаком, который указывает на собственную природу знания, безотносительно к другим формам сознания) является обоснованность. Поэтому простейшей ячейкой знания является то, что в обычном естественном языке выражают условным суждением (суждением вида: “если a, то b”), а в логике ему ставят в соответствие импликацию (она обозначается по-разному, например, так: a®b, или aÉb). Поэтому о том, являются ли знанием суждения вроде “Математика – это наука”, “История учит тому, что ничему не учит” или “Украина находится в центре Европы”, можно судить только в том случае, если указаны основания данных суждений.

Аристотель связывал понятие знания (того, что он обозначал словом «эпистема») с указанием не просто оснований, а причин: «Мы полагаем, что знаем каждую вещь безусловно, а не софистически, привходящим образом, когда полагаем, что знаем причину...» (Аристотель. Вторая аналитика (71b 10) // Аристотель. Соч. в 4-х томах. – Т.2.– М.: Мысль, 1978.– С. 259). В этом же смысле Л. Витгенштейн, который размышлял о различиях в употреблении слов «вера» и «знание», написал, что «в зале суда никого не убедило бы простое заверение свидетеля: “Я знаю...”. Должно быть показано, что свидетель был в состоянии знать» (Витгенштейн Л. О достоверности (Д, 441) // Витгенштейн Л. Философские работы / Пер. с нем.– Ч.1.– М.: Гнозис, 1994.– С. 375). Однако обратите внимание на то, что здесь речь идет об обоснованиях, а не причинах. Не обязательно во всем соглашаться с Аристотелем: обоснование вовсе не всегда связано с указанием именно причины. Полиция может заключить о росте преступности на основании статистических данных, но не должна считать статистические данные причиной преступности.

Для будущих работников социальной сферы. Не старайтесь угодить заказчику и никогда не подчищайте статистические данные, например, о преступности, так, будто они и есть причина преступности! Даю вам честное философское слово, что от правдивых сведений (о понятии «правда» я скажу особо) пользы, в итоге, будет больше, чем от временных дивидендов, которые вы, на этом заработаете.

Свойство обоснованности знания не означает, что всякое знание непременно рационально – по крайней мере, оно совсем не обязательно представлено какой-либо теорией. Существуют знания, для которых теории еще не создано. Вообще, представления о том, что считать рациональным (от лат. ratio – рассудок, разум), а что таковым не считать, много раз изменялись на протяжении истории познания, и сегодня они не одинаковы для разных областей знания. Но как бы ни менялись эти критерии рациональности, все же всегда предполагаются такое мышление и такие действия, которые базируются на определенных нормах или каких-либо правилах. Иначе говоря, предполагается именно обоснование. Поэтому то, что называют рациональным знанием, т.е. знанием в самом узком (из всех возможных) смысле слова, представляет собой обоснование как бы в чистом виде Теоретическое знание, разумеется, всегда рационально.

Внутреннее свойство обоснованности знания связано с наличием у него нескольких внешних признаков:

* Всякое знание эксплицитно, т.е. должно быть, хотя бы потенциально, выразимо в явном (для других) виде. Мы не назовём «знанием» то, что невозможно выразить в какой-либо знаковой форме (словами, формулой, рисунком или «на пальцах» – лишь бы те, кому предназначено сообщение, владели тем же самым кодом для расшифровки и могли «прочитать» примерно то, что вы хотите выразить). А иначе как можно было бы это знание обосновать?

У Канта читаем: «...Всякое знание (если оно касается предмета одного лишь разума) может быть сообщено другим...» (Кант И. Критика чистого разума // Кант И. Соч. в 6-ти томах. – Т.3.– С. 678). Данное свойство еще называют «объективизацией». Указание признака эксплицитности направлено против нестрогого употребления слова «знание», когда говорят об “интуитивном знании”, о “сверхчувственном знании”, просто о “высшем знании” (его можно как-то воспринять, но нельзя высказать) и т.п. (Еще раз посмотрите упомянутый выше сборник: «Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания»).

Все же, как вы думаете, должен ли преподаватель верить студенту, когда тот говорит, что “знает, но не может это выразить”? Ответ вроде бы ясен: то, что студент называет «знанием», следовало бы назвать как-то иначе – может быть верой, или пониманием, или, не дай бог, самомнением. Но как быть с теми случаями, когда ученый уже что-то открыл, но еще не нашел средств для выражения своего открытия? Он ведь уже вроде бы знает? Но тогда может быть и студент “видит внутренним оком” ответ на трудный вопрос, но вот слов, формул, рисунков не может пока подобрать?

* Знание должно быть общезначимым. Этим подразумевается, во-первых, что «ядерное» (выражение А.А. Потебни) значение сообщения должно быть одинаково воспринято хотя бы некоторыми другими людьми, на что, собственно, и рассчитано обоснование. Без этого не сделаешь знание эксплицитным и не убедишься, что другие люди, с которыми мы обмениваемся информацией, чем-то похожи на нас. Во-вторых, строго говоря, любое открытие ученого будет признано знанием не ранее, чем оно будет воспринято.

Истории известно существование многочисленных герметических, т.е. закрытых от постороннего взора, школ, сект, обществ. Достаточно вспомнить, например, масонов. К «герметическим» относилось также религиозно-философское эзотерическое (т.е. тайное) учение поздней античности именно под таким названием. Это учение пыталось осуществить синтез платонизма, стоицизма, халдейской астрологии, персидской и древнееврейской магии с целью открытия Абсолюта – всех тайн мира. Авторы посвящали свои сочинения богу Гермесу Триждывеличайшему (“Трисмегисту”). Во всех таких организациях обязательно провозглашается «тайное знание». Но оно, это знание (если, конечно, соответствует указанным признакам), все равно является общезначимым – для посвященных. Кстати, о современных ученых какой-либо одной школы, отнюдь не только в естествознании, тоже порой говорят, что они общаются друг с другом на своем «птичьем языке» – якобы для того, чтобы не допустить в свою «школу» постороннюю публику. В каком-то смысле может быть и наука герметична. Кому охота отвлекаться от дела на общение с профанами? Но все же ученые создают свой язык не для этого, а как раз для того, чтобы быть более или менее однозначно понятыми всеми, кто дал себе труд ознакомиться с их языком, который позволяет решать какие-то задачи. Ученый ведь всегда в каком-то смысле Гносеолог – «решатель» познавательных задач.

* Знание референциально, т.е. оно всегда отнесено к какому-либо референту и зависимо от него. Иначе говоря, не существует «знания ни о чем». Это означает также, что всякое знание, хотя бы в своей потенции, доступно интерпретации – может быть рассмотрено как знание о каких-либо объектах, или, как говорят, «выполняется на какой-то предметной области».

Ходят слухи, что из всего арсенала современной математики практически используется лишь 5%. Означает ли это, что 95% математики является «знанием ни о чем»? Вряд ли. Ведь математик уверен, что любые его выводы, если они безошибочны, потенциально интерпретируемы, когда-нибудь могут быть использованы. И, действительно, так уже не раз бывало. В квантовой механике использовано так называемое «исчисление кватернионов», которое до того казалось просто игрой ума.

Любопытно, а существует ли в гуманитарных науках пока еще не интерпретированное знание? И почему? Не кажется ли вам, что критерием того, что можно считать «хорошей» наукой, является как раз наличие в ней пока еще не интерпретированного знания?

* Эксплицитно выраженному знанию потенциально можно приписать некоторую валентность, то есть, в простейшем случае, о знании всегда можно сказать истинно оно или ложно.

К анализу понятия истины мы обратимся чуть попозже, а пока достаточно вашего интуитивного представления о том, что это такое. Что же касается «валентностей», то их может быть и более двух – это зависит от принимаемой логики. Их может быть, например, три: «истинно», «ложно» и «неопределённо» (либо – «возможно», «бессмысленно», «парадоксально» и др.). Истинным, или ложным является высказывание “Данное высказывание является ложным”? А ведь оно давно исследуется логикой, входит в область логического знания. Какова валентность таких высказываний, как “Поэтическое слово вкусно”, “Студенты Антарктиды требуют повышения стипендии”? К неопределенным может относиться высказывание, истинность которого зависит от ситуации (от начальных условий или контекста), например, такое суждение юриста: “Наказание неотвратимо”. Вообще, в многозначной логике допускается, что высказывание может принимать одно из n (когда n≥2) значений истинности. Двузначность, принятая в классической логике, не является прирожденной способностью нашего мышления. Решение многих познавательных задач может оказаться более продуктивным на основе какого-либо варианта неклассической логики (например, в квантовой механике, или в юриспруденции, социологии, психологии, где невозможно обойтись без понятий «возможно», «необходимо», «случайно» и т.п.). Но не существует знания, которому в принципе нельзя было бы приписать никакой валентности. Разве можно назвать знанием вопрос «Кто пришел?» или междометие «Ура!»?

* Наконец, все эти признаки предполагают, что о знании можно, в свою очередь, иметь знание, что знание допускает анализ самого себя. Иначе говоря, всякое знание (трактуемое, напомню, не в расширительном, а в узком смысле) рефлексивно.

Означает ли это, что вы всегда знаете о том, что вы знаете, и о том, что вы знаете? Любопытно также, является ли знанием утверждение, приписываемое Сократу: “Я знаю, что я ничего не знаю”? А один студент мне сказал как-то: “Я знаю только то, что философия мне никогда в жизни не понадобится”. Он действительно это знает? И знает ли он, что он знает? А если Вы только думаете, что знаете нечто, означает ли это, что Вы действительно это знаете?

«Единица» знания.

А нельзя ли обнаружить наиболее простые «единицы» знания? Тогда можно было бы сказать, что любое знание складывается из таких-то элементарных «клеточек», «кирпичиков», а знаний у тебя ровно столько, сколько этих самых кирпичиков. Методологи дают разные ответы на этот вопрос.

$ &

Одни говорят, что в фундаменте всяких знаний непременно обнаруживаются наглядные образы, и именно они является простейшими «клеточками» знания. Другие возражают и говорят, что наука ХХI века, особенно те ее области, в которых используется современная математика, стала настолько абстрактной, что для многих ее утверждений удается построить наглядный образ разве что «бумажно-карандашного» типа. (Последнее выражение принадлежит П. Бриджмену, лауреату Нобелевской премии по физике, философскую концепцию которого называют операционализмом). В самом деле, на какой образ можно опереться, когда вы встречаетесь, например, с утверждениями квантовой механики, в которой обыденные представления перестают помогать что-то представить наглядно? Там, в частности, речь идет о «виртуальных» частицах. Там «меньшие» частицы вполне могут содержать в себе «бóльшие». Про каждую из частиц можно сказать, что она и корпускула (дискретна, имеет фиксированные границы), и волна (не имеет четких границ, непрерывна). Как же представить себе элементарную частицу?

Многие методологи называет единицами знания теории, поскольку только в теории можно осмысленно ставить вопрос об обоснованности научного знания и только в теории отдельные утверждения и понятия обретают определенный смысл. Разве одинаково понятие «масса» в классической и современной физике? Да и в самой философии, например, понятие «материального» совсем не одинаково в философии древних греков, у Р. Декарта, Б. Спинозы, В. Ленина. А вот для К. Поппера, П. Фейерабенда (См.: П. Фейерабенд. Избранные труды по методологии науки.– М.: Прогресс, 1986.) и др. в качестве элементарной единицы знания выступает проблема – с нее начинается развитие знания, в рамках ее постановки понятиям и утверждениям будущей теории придается определенный смысл и ставится вопрос о способах обоснования. Проблемой же обычно и завершается каждый этап исследования.

Что можно сказать по этому поводу? Если исходить из рассмотренных выше признаков знания, образы никак не могут быть признаны его элементарными единицами, поскольку они не отвечают требованиям общезначимости, эксплицитности и наличия валентностей. Чтобы «предъявить» образ другим людям, его надо выразить в какой-либо знаковой форме, добиться того, чтобы он был одинаковым у разных людей. Решаема ли такая задача? Скорее всего, без суждений (истинных или ложных) или ряда соотнесенных понятий здесь никак не обойтись. Без этого не обходится даже поэтический образ.

Теории и проблемы также вряд ли стоит рассматривать в качестве элементарных единиц знания. Во-первых, знания существуют и за пределами науки (ведь каждый что-то знает о себе самом, о своих знакомых, о той стране, в которой живет, о том, идет ли сегодня дождь, и т.д.). Во-вторых, теории и формулировки проблем состоят из различных утверждений, каждое из которых, в свою очередь, может обладать (или не обладать) перечисленными выше признаками знания (хотя бы и в пределах данных концепций).

Наиболее распространенным ответом на вопрос является такой: «единицами» знания выступают простейшие суждения и понятия.

$ &

Кстати, вопреки принятому в традиционной логике тезису, что предикаты истинности можно приписывать только суждениям, А.И. Уёмов выдвинул идею, что те же валентности обнаруживаются и у понятий. В содержании понятия «квадрат» признаки прямоугольности и равенства сторон соединены так, как они могли бы быть соединены в действительности. Зато понятия «круглый квадрат», «вечный двигатель», «вечно живой» ложны, поскольку признаки в них соединены так, как они не могут быть соединены нигде за пределами понятия. (Подробнее см. в: Уёмов А.И. Выводы из понятия // Логико-грамматические очерки. – М.: Высшая школа, 1961, – С. 5-25). Понятия, как и суждения, могут соответствовать и другим требованиям, предъявляемым к знанию: эксплицитности, общезначимости, рефлексивности и т.д. Вообще, ничто не мешает рассматривать понятия как «свернутые» суждения о признаках предмета.

Однако отдельно взятое суждение (или понятие) не способно выполнить требования обоснованности: требуется обратиться к другим суждениям. Любая единица знания является таковой только относительно других утверждений, которые что-то говорят о том же предмете в том же самом (определенном) смысле. Если говорить о научном знании, то, с точки зрения системного метода, единица этого знания, как и любая, вообще, единица измерения, обретает смысл только в определенной системе. Ведь наука существует в концепциях, любые ее понятия и утверждения могут утратить определенный смысл за пределами данной системы представлений о соответствующей предметной области.

Это означает, что в качестве «единицы», по крайней мере, научного знания может рассматриваться только знание, которое является элементом системы (научной концепции), независимо от того, каким методом это знание получено – системным или нет.

Подумайте, не относится ли это в какой-то мере не только к научному знанию, но и к обыденному? Ведь мнение о себе самом или своих знакомых, чтобы стать знанием, должно быть обоснованно в некоторой системе оценок. Знание своей страны опирается на системы принимаемых вами принципов (политических, нравственных, экономических и т.д.). Чтобы утверждение о том, что центр Европы находится в Украине, стало единицей научного знания, его надо включить в определенную систему географических представлений.

Где находится знание?

Этот очередной «детский» вопрос на первый взгляд кажется неинтересным. Как будто бы ясно, что знание находится только в головах у тех, кто что-нибудь знает. И тогда вроде бы получается, что знание всегда субъективно.

Однако при ближайшем рассмотрении вопрос теряет свою кристальную ясность. Предположим, ученый сделал открытие, которое сначала никто не понял – такие случаи не раз бывали. Ученый со временем умер непризнанным гением, при жизни его так никто и не оценил. Вопрос: в чьей же голове находилось данное знание сразу после его смерти? Если вы согласились с тем, что у знания должен быть признак общезначимости, то придется признать и следующее: ничто не может считаться знанием, пока оно является достоянием только одного человека. Это уже задним числом можно будет сказать, что наш гений внес значительный вклад в науку. Так что знание всегда становится достоянием общественного (в крайнем случае, коллективного) сознания. А, например, “знающий студент” – это тот, который «приобщился».

$ &

Здесь важно отметить, что не все так думают. Например, Платон полагал, что знание, в частности, геометрическое, существует само по себе, объективно. Оно причастно миру вечных и неизменных вещей – эйдосов, в отличие от мира чувственных представлений, которые изменчивы у разных людей в разное время и причастны лишь субъективному мнению. Человек в процессе познания может только частично овладеть знанием. Познающий человек приближается тем самым к Мировой Душе.

А вот современный философ Карл Поппер (1902-1994), который не принимал платонизм (объективный идеализм), выдвинул концепцию «трех миров» (или трех«субмиров»). Согласно Попперу, существует три разных мира, которые невозможно свести друг к другу. Вот они: 1) то, что существует физически; 2) субъективный мир человеческого сознания, который существует ментально; 3) мир знаний, который, как и физический мир, существует объективно, но постигается не чувствами, а только умом. Это мир виртуальных предметов. Он находит свое воплощение в гипотезах, в теориях и других научных конструкциях, которые, в свою очередь, выражены в книгах, кинофильмах, зафиксированы на магнитофонных лентах, на сайдах в Интернете и т.п. – словом, во всем, что стоит хранить в библиотеках разного рода. О соотношении своих трех миров Поппер пишет: «Эти три мира связаны так, что первые два могут взаимодействовать и последние два могут взаимодействовать. Таким образом, второй мир – мир субъективного, или личного опыта – взаимодействует с каждым из двух остальных миров. Первый и третий мир не могут взаимодействовать, кромке как через посредство второго мира…» (Поппер К.Р. Объективное знание. Эволюционный подход / Пер. с англ. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. – С. 154-155).

Между прочим, Поппер оставил без внимания важный вопрос: относятся ли к третьему миру также и такие феномены, которые сопутствуют знанию: вера, понимание, воображение и т.п. Если да, то что останется во втором мире? А если нет, то как станет выглядеть без них «знание»? Возможно ли знание без постановки, например, вопроса о доверии к нему?

Многие философы (их, пожалуй, большинство) не разделяют точки зрения Поппера. Но «легкая жизнь» от этого не настает. Если принимаешь тезис об общезначимости знания, но не принимаешь концепции «третьего мира», то придется решать вопрос о характере субъекта познания. Кто он – индивид, научный коллектив, общество в целом или кто-то еще? Но об этом – в следующем разделе.

Контроверсивные направления мышления.

Все, что говорилось о знании, относятся именно к знанию, а не к его объекту. Когда вы полагаете, что некое знание истинно, то вы думаете о валентности знания, а не тех вещей, которые в этом знании представлены. (Есть и другие понятия истины, о них будет сказано ниже). Но стоит вам заговорить об осмыслении или о понимании, ваше мышление сразу же меняет направление и переключается непосредственно на объект – это объект бывает понятным, либо непонятным, осмысленным, или нет. Иначе говоря, признак истинности приписывается знанию, а признак понятности – объекту.

Впрочем, само знание тоже может характеризоваться понятностью или непонятностью, но только тогда, когда оно предъявлено, как текст, как обычный объект. Таковым оно выступает, в частности, для студента: знания “получают”, “сохраняют”, “обрабатывают”, “передают другим людям”, “понимают”.

Порой студенты говорят мне, что пришли на экзамен “сдавать” знания – ну, совсем, как пальто в гардероб. Как-то я попросил одного студента “сдать” мне таблицу умножения так, чтобы у него ее больше не осталось. Но оказалось, что в этот раз он её с собой не прихватил. Любопытно, что в западных университетах студенты “берут” экзамен, а не “сдают”.

А между прочим, действительно, знание – совершенно особый продукт. Он не похож на трактора, дома, станки, землю, деньги. От знания почти невозможно избавиться, сколько бы мы его ни тратили. Хотя его продают и покупают, а законодательство пытается охранять авторское право, все-таки одно только знание сохраняет потенциальную способность быть общечеловеческой собственностью. Были бы желание и способности. Иди в библиотеку, броди по Интернету – и оно твое (за исключением того, что пока еще держится в секрете)! Не кажется ли вам, что если бы К. Маркс отнёс свою концепцию коммунизма к тем более далеким временам, когда знание станет основной производительной силой общества и владыкой мира, то у этого неординарного ученого было бы больше оснований говорить об «общественной собственности на средства производства» и о неизбежности 5-й общественно-экономической формации?

Но вернемся к нашим «подробностям» относительно «понятности объекта». Обратите внимание, вопрос о «валентности» самих вещей (а не только суждений), как ни странно, тоже может быть поставлен, но тогда речь должна вестись уже не об истинности-ложности, а, например, о существовании-несуществовании объекта, о его возможности-невозможности, или, как это называется в одном из вариантов языка тернарного описания, о бытийности и небытийности вещей (См.: Уёмов А.И. Основы формального аппарата параметрической общей теории систем // Системные исследования. Методологические проблемы. Ежегодник. 1984. М.: Наука, 1984.– С. 167).

Таким образом, человек мыслит в двух, противоположно ориентированных (т.е. «контроверсивных»), направлениях. С одной стороны, наша мысль движется от предмета – к знанию, а, с другой, от наличного знания – к предмету. Назовем это (как процессы, так и соответствующие результаты), восприятием и осмыслением. Эти направления мышления не просто противоположны, но находятся в отношении дополнительности. Это означает, следующее:

а) восприятие и осмысление исключают друг друга – нельзя в один и тот же момент решать обе задачи – и получать знания, и осмыслять предмет;

А как вы думаете, какой способ ведения конспекта лекций лучше: на лекции только записывать, как можно более подробно, а осмысливать лекцию потом, когда будет больше времени, либо осмысливать сказанное сразу, прямо на лекции, а в тетрадь записывать лишь результат этого своего осмысления?

б) восприятие и осмысление предполагают друг друга (невозможны друг без друга) – с одной стороны, всякое восприятие «нагружено» предшествующими знаниями, испытывает их влияние, а значит, в этом отношении осмысленно, но, с другой стороны, осмысливать можно лишь то, что уже воспринято, осмысление не может быть беспредметным;

в) в процессе восприятия и осмысления ставят перед собой разные цели. Воспринимая, хотят получить какое-то впечатление или суждение о «подлинных» свойствах и отношениях предмета. Эти признаки затем обобщаются и консервируются памятью в виде устойчивых образов и понятий. Здесь – понятия «подгоняются» под предмет. Осмысляя же, напротив, стремятся приписать предмету нечто из копилки памяти, хотя сам по себе предмет реально, может быть, и не обладает данными свойствами или отношениями. Во втором случае предмет «подгоняется» под понятия;

Одна деревенская старушка, впервые увидев в зоосаде верблюда, горестно воскликнула: “Это ж надо, до чего демократы (по другой версии этой истории – большевики) лошадь довели!”. Оставим политические взгляды старушки на ее совести, но спросим себя, не подгоняла ли она неизвестный ей предмет под хорошо знакомое понятие? К тому же ее понятие лошади, пока старушка ходила по зоопарку, существенно расширилось за счет не виданных ранее пони, зебры, лошади Пржевальского и прочих куланов. Ну, а вы-то разве поступаете не так же, как старушка, при встрече с чем-нибудь новым и странным? А эту книжку вы разве понимаете точно так, как ваш приятель, или так же, как ее автор?

г) хотя речь может идти об одном и том же предмете, каждое из этих направлений мышления оставляет неопределенным ответ на какой-либо из двух вопросов: 1) соответствует ли полученное понятие предмету (при восприятии); 2) соответствует ли объект тем смыслам, которыми я способен его «нагрузить» (при осмыслении). Ответить на каждый из этих поставленных вопросов и добиться полноты мышления невозможно, если попеременно не переходить от одного из контроверсивных направлений к другому.

Справедливости ради отметим, что далеко не все соглашаются с наличием контроверсивных направлений познания, многие предпочитают пользоваться более простыми моделями (См., например, сборник дискуссионных материалов по вопросу о природе и структуре человеческого понимания: Загадка человеческого понимания. – М.: Политиздат, 1991.– 352 с.). Часто это связано с представлением о познавательном процессе как только об однонаправленном отражении мира в голове человека. Такова одна из трактовок так называемой «теории отражения» (о ней речь пойдет ниже). В частности, высказывается точка зрения (ее называли «семантическим фетишизмом»), согласно которой осмысление осуществляется путем «вычерпывания» смысла из предмета, который познается. Если с этим безоговорочно согласиться, то придется думать, что абсолютно все вещи наделены смыслами, вплоть до явлений природы, – ведь осмысливать мы можем все, что захотим, не так ли? Противоположная позиция такова: смысл «приписывается» человеком, «творится» в процессе познания (это – «семантический креационизм»). Но тогда придется решать вопрос о том, где человек берет эти смыслы прежде, чем их приписывает (Подробнее анализ pro- и contra- аргументов, т.е. аргументов «за» и «против» относительно обеих точек зрения можно найти в моей работе: Цофнас А.Ю. Теория систем и теория познания.– Одесса: Астропринт, 1999.– С. 147-177. По-видимому, ни одна из двух позиций не должна абсолютизироваться).

В Предисловии уже приводился афоризм А.М. Горького «Любите книгу, источник знания». Как вы думаете, книга действительно является источником знания? Мы «вычерпываем» или «приписываем» смысл, когда читаем? Соотнесите свой ответ с каким-либо из контроверсивных направлений мышления.

Осмысление и понимание.

Обладают ли результаты всякого осмысления признаками знания? По-видимому, нет. Сразу видно, что к осмыслению, в качестве обязательных, не предъявляются требования обоснованности, эксплицитности, общезначимости. Разумеется, оно может характеризоваться всеми этими признаками в том случае, если является применением знания, но мы легко обнаружим, что наше осмысление частенько опирается вовсе не на знания, а, например, на веру – веру, как в религиозном, так и ином смысле. Христианин каждое событие своей жизни осмысливает через призму своего учения, мусульманин – своего. А если вы, например, верите, что все политики корыстны, то в любом поступке каждого политика станете искать именно этот мотив. Однако другие люди могут с вами не согласиться, потому что ваше осмысление не общезначимо, оно носит субъективный характер.

Понимание всегда является осмыслением, но осмыслением особого рода. Если о понимании говорят как о результате определенной умственной работы, то всегда отмечают одно непременное его свойство: всякое понимание целостно. Когда вы полагаете, что поняли переводимый с другого языка текст, это значит, что вам удалось найти такие соотношения слов, такую структуру, которая связывает значения слов и предложений в одно целое – соответственно предполагаемому общему смыслу текста. Если вы думаете, что понимаете другого человека, то это опять-таки означает, что разные свойства этого человека вы можете соединить в единое о нем представление таким образом, чтобы, в конце концов, сказать нечто общее: что он – человек добрый, или – человек умный, или – человек долга, или – легкомысленный человек, и т.д. Понять устройство государства, понять историю, понять изучаемый предмет – все это и означает достижение такого состояния, когда вам удается соединить в целое различные государственные учреждения, разные исторические события, разные разделы учебника какой-то единой структурой в соответствии с общей целью, общей функцией или замыслом.

Если вы теперь еще раз прочитаете предыдущий абзац внимательно, то заметите: во всех примерах речь идет о философском понятии, с которым вы встречались ранее, а именно о «системе», и об использовании в любом акте понимания (сознательно или бессознательно) системного метода.

Все же напомню: понятие системы так и определяется (См.: Уёмов А.И. Системный подход и общая теория систем.– М.: Мысль, 1978.– С. 120-121). Это – любая вещь (или ряд вещей – потом они могут рассматриваться как элементы), на которой выполняется какое-нибудь отношение (структура будущей системы), соответствующее определенному концепту (замыслу, функции, цели и т.п.). Упомянутое свойство целостности всякого понимания является характеристикой не вещей как таковых, а характеристикой этих вещей, уже представленных в системном виде, т.е. является системным параметром. Попытайтесь думать о целостности какой хотите вещи, но при этом ни в коем случае не думайте о ней как о системе, – у вас вряд ли что-то получится! И, представьте себе, совсем не потому, что я сейчас вам это предложил, не потому, что ситуация напоминает известную историю про Ходжу Насреддина, который обещал вылечить больного, если тот не будет думать о белой обезьяне. Дело в том, что вы ведь, по-видимому, начнете выяснять полноту набора частей своего предмета и степень их связности. Но они, эта связность и полнота, в одном отношении могут иметь место, а в другом – нет. Да и сами эти части выделены вами в зависимости от того, какая именно связь вас интересует – в соответствии с зафиксированным ранее смыслом. А это и указывает на подсознательное представление объекта в системном виде.

Итак, понимание – это всегда целостное осмысление, оно невозможно без системного представления предмета.

Когда мы читаем и понимаем какие-либо тексты, ситуация заметно усложняется – выше отмечалось, что этому много внимания уделяла философская герменевтика. В процессе понимания текста решается, как минимум, две задачи – сначала осуществляется его понимание на уровне знаковой системы (вы должны знать язык предлагаемого текста), а затем – понимание тех вещей, на которые текст указывает. Кроме того, вас может интересовать нечто «между строк»: что хотел сказать автор, но не сказал, почему автор говорит именно это, почему вы сами выбираете данный смысл текста, а не какой-либо иной и т.п. (О многочисленных приключениях, которые вас ожидают при многоуровневом понимании знаковых систем, можно прочитать, например, в учебном пособии: Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / Пер. с ит. – СПб: Петрополис, 1998.– 432 с.).

Тексты текстами, но понимаете ли вы, например, себя? Часто говорят, что другого человека понять легче, чем себя самого? Вы с этим согласны? Если да, то объясните, почему так происходит: ведь себя-то, как вам кажется, вы знаете лучше, чем других, не так ли?

Осмысление может осуществляться не только под вашим неусыпным контролем, но и подсознательно и интуитивно. Вы ведь каждый день «составляете себе представление» о множестве всяческих вещей, но это не значит, что вам пришлось для этого воспользоваться знанием – со всеми теми его признаками, которые перечислены выше. Вы можете верить в надежность такого рода осмысления и говорить, что у вас замечательная интуиция. Но все же имейте в виду, что никакой преподаватель не будет удовлетворен, если вы попытаетесь отделаться от него, сказав, что понимаете его предмет интуитивно. Он непременно потребует соответствующих знаний – только их он готов рассматривать в качестве основы вашего понимания. Понимание на основе веры, а то и убеждения, навсегда останется вашим внутренним делом. Ссылки на интуицию и свое «недреманное внутреннее око» вам не слишком помогут в решении практических задач.

Вера и убеждение.

А каковы особенности того, что мы называем верой? Понятие веры многозначно. Необходимо различать веру, по крайней мере, двух типов. Во-первых, это «просто вера», «вера-мнение», относительная вера. Она не обусловлена структурой личности, и потому ее можно назвать «внешней верой». От нее при каких-то обстоятельствах можно и отказаться. Вы верите своему учебнику, верите предвыборным обещаниям политика, верите актерам в театре (если постановка вам нравится). Вы можете придерживаться какого-то мнения относительно конкретной философской системы. Но вы не обещали всему этому верить всю вашу жизнь. Сменятся обстоятельства, и, возможно, вера ваша иссякнет. После этапа сомнения (т.е. наличия параллельного мнения) вы, может быть, обзаведетесь мнением прямо противоположным.

Такая «вера», вера-мнение еще в античной философии отличалась от «знания». Парменид считал, что чувственные восприятия доставляют нам лишь мнение, но не знание. У него получалось, что удел человека – мнение, а знание (оно, как он полагал, не бывает ложным) всегда божественно. То же – у Платона: он помещал мнение (“доксу”) между истиной – она соответствует бытию “эйдоса” – и полным незнанием, т.е. небытием (См.: Платон. Государство (VI, 509d – 511e) // Платон. Соч. в трех томах.– Т.3.– Ч.1.– М.: Мысль, 1971.– С. 317-320). Аристотель (об этом можно прочитать: Аристотель. Вторая аналитика (88a 30 – 89b 5) // Аристотель. Соч. в 4-х томах.– Т.2.– М.: Мысль, 1978.– С.312-314) называл мнением такое знание, которое недостаточно надежно, имеет в качестве своего обоснования вероятностные посылки.

Считается, что по смыслу «вера-мнение» эквивалентно английскому belief.(Гуманитариям было бы полезно ознакомиться с рассуждениями на эту тему в статье: Павилёнис Р.И. Понимание речи и философия языка // Новое в зарубежной лингвистике.– Вып. 17. Теория речевых актов. – М.: Прогресс, 1983.– С. 212.).

Я бы назвал такую веру «Маленькой Верой», если бы не опасался, что вы заподозрите меня в плагиате – когда-то шел фильм с именно таким названием (совсем не на гносеологические темы). Тогда веру другого типа (о ней сейчас пойдет речь) надо было бы именовать «Большой Верой».

Во-вторых, вера может иметь характер «внутренней веры», веры, которая связана со свойствами самой личности и, как кажется, не нуждается во внешнем оправдании. В частном случае она может быть и фундаментальной религиозной верой. Чтобы не вносить путаницы, внутреннюю веру будем далее называть убеждением.

Такая вера (т.е. «вера» в ограниченном смысле этого слова), пожалуй, является эквивалентом английского слова faith. С убеждениями вы не так легко расстаетесь, как с мнениями. Боюсь, что, вообще, убеждения, если они именно таковы, а не нарядившиеся в убеждения мнения, являются последним, чем человек готов пожертвовать под влиянием дискуссии или меняющихся жизненных обстоятельств. Многие предпочитали расстаться скорее с жизнью, чем с убеждениями (таким легенда донесла до нас образ Джордано Бруно). В каком-то смысле, личность и есть ее убеждения, а смена убеждений может сопровождаться сменой типа личности. Это объясняет, почему никогда не следует объявлять чужие убеждения «неправильными» – успеха такая критика иметь не будет. Она воспринимается, как личное оскорбление. Лучше к убеждениям человека, если они, разумеется, не нарушают границ свободы остальных людей, относиться терпимо, толерантно и с максимальным уважением. Только тогда вы вправе ожидать, что и на ваши убеждения никто не станет покушаться. Не в этом ли состоит предпосылка нашей свободы?

Про веру, как и про осмысление, можно сказать, что она вполне может возникать и проявляться интуитивно, неосознанно. Если вы даже не будете давать себе специального задания верить во что-то, то какая-то вера у вас все равно имеется. Однако отсюда не следует, что вера не может существовать и на основе знания. Напротив, в то, что вы знаете, вы непременно верите. Вы верите, что существует Джомолунгма – высочайшая гора на Земле, хоть вы, может быть, пока не побывали в Гималаях. Вы верите в то, что 2´2=4, что Шерлока Холмса придумал Конан Дойл, что E=mC², что наследственная информация передается через гены и что в евклидовой геометрии сумма углов треугольника равна 180º. Все эти знания (с соответствующими обоснованиями) вы получили в школе. Из них складывается ваша вера в определенное устройство мира.

Любопытно, а нельзя ли заставить себя или кого-то верить в то, во что сегодня почему-то не верится? Попробуйте-ка приказать себе со следующего понедельника начать верить во что-то – ну, например, в то, что философию лучше всего изучать в Антарктическом государственном университете им. У. Эко (это он придумал такой университет), а не там, где вы ее изучаете. Или в то, что жизнь на Земле есть результат эксперимента, проведенного некоторой космической цивилизацией.

Таким образом, о вере, как и об осмыслении, можно сказать, что ей не обязательно предпослано знание: веру чаще всего характеризуют признаками интуитивности, инстинктивности, неконтролируемости, имплицитности (т.е. невыраженности в явном виде). Кроме того, о вере можно сказать, что она интенциональна, т.е. выражает отношение человека к тому, во что он верит. Иначе нельзя было бы выстроить в ряд тройку известных великих человеческих интенций: Вера – Надежда – Любовь. Это означает также, что вера вписывается в то же направление, что и осмысление, – в направление «от субъекта».

При этом вера недискурсивна, т.е. не требует и не предполагает рассуждений, связанных с научным или социальным контекстом. Вот почему слово «вера» никогда не используется в качестве синонима слова «знание» (в том смысле, как мы его характеризовали выше): вера – это то, что может приниматься без обоснования. Если кто-то станет уверять вас, что его “вера обоснованна”, то будьте уверены, что речь идет не столько о вере, сколько о знании: ваш собеседник претендует на то, что он нечто ЗНАЕТ. Но тогда вы имеете право обсудить с ним основания его знания.

Стоит ли приставать к человеку с вопросами о том, почему, на каком основании он верит в Бога? А философские принципы, скажем, принцип материализма или принцип развития, принцип детерминизма или принцип универсальности системного метода – разве явления не того же порядка? Согласны ли вы с тем, что в каждой из философских систем они принимаются на каком-то основании, или сами служат основаниями, принятыми на веру? Стоит ли, вообще, «опровергать» какую бы то ни было философскую метафизическую концепцию в том случае, если ее автор строго следовал своим принципам в процессе своих рассуждений, и она, эта концепция, изложена им непротиворечиво?

Воображение и Абсолют

А не содержится ли в нашем мышлении какой-либо феномен, который как раз полностью исключал бы знание, т.е. являлся бы чем угодно, но только не знанием? Да, такой феномен вполне мыслим. Увы, не все в человеческой душе поддается немедленному анализу. Упоминания об этом «персонаже» можно встретить почти в каждом гносеологическом труде.

А склонные к мистике люди (среди философов, например, такие, как Плотин, И. Экхарт, А. Бергсон) только с этим феноменом и связывают “подлинное”, “истинное” и “окончательное” знание – в отличие от преходящего и переменчивого знания в науке. Причем обязательно подчеркивается, что внерациональное (неявное) «знание» невыразимо ни в словах, ни в каких-то иных знаках, а обретается оно в настроенности на то, чтобы жить не здесь и теперь, а непосредственно в Мироздании, где краткость нашего существования и мелочи жизни уже не имеют значения. Возражая мистикам, испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883-1955) писал, что основной целью философии является то, что у греков обозначалось словом «алетейя» (a'lh'qeia = alēthea – разоблачение, раскрытие, проявление скрытого): «…Философия имеет противоположную склонность. В отличие от мистики ее влечет не погружение в пучину, а выход на поверхность», т.е. стремление к тому, чтобы «…по возможности сделать явным, ясным, доступным то, что было глубинным, тайным, скрытым. …Философия – это могучее стремление к прозрачности и упорная тяга к дневному свету. …Философия стремится быть произнесенной тайной». При этом не обязательно думать, что все утверждения мистика непременно ложны. Более того, для начала можно даже «…поверить ему на слово, получить от него то, что он выносит из своих трансцендентальных погружений, а затем посмотреть, чего оно стоит. По правде говоря, то, что он может сообщить, …стоит немногого» (Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? // Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия?– М.: Наука, 1991. – С 107, 108).

Действительно, есть в нашем познании нечто такое, что в процессе построения «картины мира в целом» позволяет отважно выходить за пределы уже полученного знания – в том смысле, как мы его здесь описали. Встречаются разные названия этого, дополняющего знание феномена (при этом авторы подчеркивают и различные оттенки смысла): интуитивное представление, инстинктивное, бессознательное осмысление, субъективный образ, подсознательное охватывание, иррациональное погружение, чистый разум и т.д.

$ &

Речь здесь идет об «остатке», т.е. о том, что остается в нашем мировосприятии, когда из него попытаешься исключить и знание, и, вообще, все рациональное. Можно было бы воспользоваться термином из химии – резúдуй (т.е. остаток). Но термин уже занят: так социолог В. Паретто называл подсознательные социально-психологические феномены, которые управляют поведением людей в обществе. В одном из учебников (Философия: Учебник / Под ред. Губина В.Д., Сидориной Т.Ю., Филатова В.П. – М.: Русское слово, 1997. – С. 137-140) данный феномен связывается с понятием бытия– т.е. экзистенции. Здесь предлагается определенная, отнюдь не бесспорная, интерпретация работ философов М. Хайдеггера и М. Мамардашвили, и говорится, что экзистенциальное мышление безобъектно, является мышлением о самом себе, «чистым мышлением». Знание, по мнению авторов, – продукт предметной мысли. Продуктом же чистой (беспредметной) мысли является понимание. (С последним тезисом вряд ли согласились бы ученые: что же они делают, как не пытаются через знание понять структуру атомного ядра, систему передачи наследственной информации, устройство Вселенной и т.д.? А. Эйнштейн считал главным в работе физика именно понимание – построение упрощенных моделей мироздания). Далее отмечается, что в область экзистенции нельзя попасть, лишь наращивая объем знаний: имея знания, мы можем только существовать, но не осуществлять себя в подлинно человеческом («бытийственном») смысле. Знания наращиваются постоянно, а бытие нелинейно – либо оно есть, либо его нет. Его можно ощущать, но не знать. Ясно, что понятие экзистенции вводит скорее Антрополог, чем Метафизик или Гносеолог.

Мы можем попытаться избежать мистификации. Будем иметь в виду только то общее, что есть во всех перечисленных обозначениях – а именно то обстоятельство, что это нечто ментальное, оно относится к мышлению. Хотя знанием этот феномен ни в коем случае не является, он, тем не менее, вместе со знанием, обеспечивает искомую целостность, единство картины мира. Примем здесь термин «воображение» – по-английски imagination (или «фантазия» – в том смысле, как говорят, например, “развивайте фантазию ребенка”).

Термин «воображение», по-видимому, вовсе не чужд тому, что сказано немного выше о бытии как экзистенции. В известном романе-антиутопии Е. Замятина «Мы» диктатор по имени Благодетель решил избавить каждого подданного от того, что мы называем «личностью», чтобы уже ничто не мешало людям обрести абсолютное счастье в их полностью автоматизированном труде. Для этого была использована радикальная хирургическая операция – по удалению именно воображения.

Может быть, вам не составит труда вернуться немного назад – к перечню признаков «знания», и по аналогии попробовать составить свой список свойств «воображения»? Не забудьте только, что терминами «воображение» и «знание» не может обозначаться одно и то же, ведь они дополнительны.

Наконец, работы по гносеологии не обходятся без еще одного термина – без термина «Абсолют». Об абсолюте говорят тогда, когда указывают на идеальную цель и, в то же время, отправную точку человеческого познания: в Абсолют включено все, что вообще мыслимо, в том числе и то, что мы отнесли к воображению, к субъективным представлениям – как если бы удалось их полностью осознать. Абсолют – это мыслимый предел познания. Без этой идеальной цели познание вообще не могло бы начаться. В любом учебнике вы найдете упоминание об «абсолютной истине» как недостижимом, но необходимом горизонте познания. В гносеологических концепциях, связанных с религиозными идеями, вы обязательно встретите ссылку на абсолютное всеведение Бога. Важнейший признак Абсолюта – это стирание всяческих граней между знанием, верой, пониманием, воображением и т.д. Абсолют – он и есть Абсолют, он не предполагает различий.

Многочисленные примеры ссылок на Абсолют вы найдете, читая почти любую работу по теологии и религиозной философии как Западного, так и Восточного толка. Но не только. Например, Галилей, которого считают основателем науки в современном смысле этого слова, в XVII в. рассуждал (См.: Галилей Г. Пробирных дел мастер. – М.: Наука, 1987. – 272 с.) примерно так: человек, в отличие от Бога, имеет знаний намного меньше, но при этом человеческие знания столь же совершенны, и они, в этом смысле, божественны. Однако человек вынужден получать знания постепенно и дискурсивно (т.е. рассуждением и доказательством), а Бог знает сразу, интуитивно, он не нуждается в обосновании и специальных познавательных процедурах. Это и есть Абсолют, и уже не важно, чем вы будете его считать – знанием, верой, фантазией или чем-то еще – все границы стерты.

Соотношение знания и его «сателлитов».

Но, конечно, лучше всего перечисленные участники познавательного процесса (знание, вера, понимание и т.д.) характеризуются отношениями друг к другу. Так, из сказанного следует, что если у нас есть знание, то и какая-то вера у нас тоже непременно есть – хотя бы вера в принимаемые основания знания. Знание без веры невозможно. А вот обратное не верно: имея веру во что-то, мы совсем не обязательно владеем знанием. Так же и понимание предполагает осмысление, но не наоборот.

& $

В уже упомянутой книге автора (Цофнас А.Ю. Теория систем и теория познания. – С. 264-278) предпринята попытка интерпретировать один из вариантов языка тернарного описания (ЯТО-2) как раз на области соотношений основных понятий эпистемологии. Ниже приводится одна из таблиц (в книге есть и другие), характеризующая простые импликации – вроде тех, которые только что были приведены. Только имейте в виду, что импликация здесь понимается так, что она соотносит не только суждения, как это принято в логике высказываний, но и вещи. (С таким пониманием импликации, как и, вообще, с особенностями ЯТО, можно познакомиться в книге: Уёмов А.И. Основы практической логики с задачами и упражнениями. – Одесса: ОГУ, 1997. – С. 212-235). В данном случае соотносятся такие вещи, как знание, вера, понимание и др.

Предварительно приведем список условных обозначений разобранных выше понятий:

k – Знание (от англ. knowledge);

r – Рациональное (теоретическое) знание (от rationalize);

c– Осмысление (от comprehend – осмысливать, охватывать понятием);

u – Понимание (от understanding – понимание);

b – Вера (от belief – вера как мнение);

f – Убеждение (от f