II. ФОЛЬКЛОРИСТИКА

1. В.Я. Пропп «Исторические корни волшебной сказки»[3]

Лес. Идя «куда глаза глядят», герой или героиня попадает в темный, дремучий лес. Лес – постоянный аксессуар яги. Мало того, даже в тех сказках, где нет яги (например, в сказке «Косоручка»), герой или героиня все же непременно попадают в лес. Герой сказки, будь то царевич или изгнанная падчерица, или беглый солдат, неизменно оказывается в лесу. Именно здесь начинаются его приключения. Этот лес никогда ближе не описывается. Он дремучий, темный, таинственный, несколько условный, не вполне правдоподобный.

Лес в сказке вообще играет роль задерживающей преграды. Лес, в который попадает герой, непроницаем. Это своего рода сеть, улавливающая пришельцев. Такая функция сказочного леса ясна в другом мотиве – в бросании гребешка, который превращается в лес и задерживает преследователя. Здесь же лес задерживает не преследователя, а пришельца, чужака. Сквозь него не пройти. Мы увидим, что герой получает от яги коня, на котором он перелетает через лес. Конь летит «выше лесу стоячего».

Он скрывал мистерию. Правильнее будет придерживаться материалов; а материалы показывают, что лес окружает иное царство, что дорога в иной мир ведет сквозь лес. В американских мифах есть сюжет о человеке, отправляющемся искать свою умершую жену. Он попадает в лес и обнаруживает, что он в стране мертвецов. В мифах Микронезии за лесом находится страна солнца. Более поздние материалы, когда обряд уже давно вымер вместе с создавшим его строем, показывают, что лес окружает иное царство, что дорога в иной мир ведет сквозь лес.

Это ясно еще в античности, и на это давно обращено внимание. «Большей частью входы в подземный мир были окружены непроницаемым девственным лесом. Этот лес был постоянным элементом в идеальном представлении о входе в Аид»; об этом же говорит Овидий в «Метаморфозах» (IV, 432, VII, 402) . В 6-й книге Энеиды описывается нисхождение в Аид Энея.

Свод был высокий пещеры, зевом широким безмерной,

Каменной, озером черным и сумерком леса хранимой.

Эти материалы позволяют сделать следующее пока чисто предварительное заключение: сказочный лес, с одной стороны, отражает воспоминание о лесе, как о месте, где производился обряд, с другой стороны – как о входе в царство мертвых. Оба представления тесно связаны друг с другом.

Эта связь пока еще не доказана. Посмотрим теперь, что происходит с героем дальше.

Избушка на курьих ножках. Лес, как отдельный изолированный элемент, еще ничего не доказывает. Но что этот лес не совсем обычен, видно по его обитателям, по избушке, которую вдруг видит перед собой герой. Идя «куда глаза глядят» и невзначай подняв взор, он видит необычайное зрелище – избушку на курьих ножках. Эта избушка как будто бы давно знакома Ивану: «Нам в тебя лезти, хлеба-соли ести». Он нисколько не удивлен ею и знает, как себя держать.

Некоторые сказки сообщают, что избушка эта «крутится», т.е. вращается вокруг своей оси. «Стоит перед ней избушка на курьих ножках и беспрестанно повертывается».

«Стоит и вертитце». Такое представление получилось от неправильного понимания слова «повертывается». Некоторые сказки уточняют: когда надо –повертывается. Повертывается она, однако, не сама собой. Герой должен заставить ее повернуться, а для этого нужно знать и произнести слово. Опять мы видим, что герой нисколько не удивлен. Он за словом в карман не лезет и знает что сказать. «По старому присловию, по мамкину сказанью: «Избушка, избушка, – молвил Иван, подув на нее, – стань к лесу задом, ко мне передом». И вот повернулась к Ивану избушка, глядит из окошка седая старушка». «Избушка, избушка, повернись к лесу глазами, а ко мне воротами: мне не век вековать, а одна ноць ноцевать. Пусти прохожего».

Что же здесь происходит? Почему нужно избушку повернуть? Почему нельзя войти просто? Часто перед Иваном гладкая стена – «без окон без дверей» – вход с противоположной стороны. «У этой избушки ни окон, ни дверей, – ничего нет». Но отчего же не обойти избушки и не войти с той стороны? Очевидно, этого нельзя. Очевидно, избушка стоит на какой-то такой видимой или невидимой грани, через которую Иван никак не может перешагнуть. Попасть на эту грань можно только через, сквозь избушку, и избушку нужно повернуть, «чтобы мне зайти и выйти».

Чтобы попасть в избушку, герой должен знать слово. Есть материалы, которые показывают, что он должен знать имя. Вспомним хотя бы сказку об Али-Бабе и 40 разбойниках, где также надо знать имя, чтобы двери отверзлись.

Эта магия слова оказывается более древней, чем магия жертвоприношения. Поэтому формула «стань к лесу задом», формула, отверзающая пришельцу двери, должна быть признана древнее, чем «дала коту маслица». Эта магия слов или имен с особой ясностью сохранилась в египетском заупокойном культе. «Магия была средством на пути умершего, которая отверзала ему двери потусторонних обителей и обеспечивала его загробное существование», – говорит Тураев[4]. В 127-й главе «Книги мертвых» говорится: «Мы не пропустим тебя, – говорят запоры этой двери, – пока ты не скажешь нам нашего имени». «Я не пропущу тебя мимо себя, – говорит левый устой двери, – пока ты не скажешь мне моего имени». То же говорит правый устой. Умерший называет имена каждой части двери, причем они иногда довольно замысловаты. «Я не пропущу тебя через себя, – говорит порог, – пока ты не скажешь мне мое имя». «Я не открою тебе, – говорит замок двери, – пока ты не скажешь мне моего имени». То же говорят петли, косяки и пол. И в конце: «Ты знаешь меня, проходи». Мы видим, с какой подробностью перечисляются все части двери, так, чтобы не пропустить ни одной. Очевидно, этому обряду, обряду именования, т. е. открывания дверей, приписывалось особое значение.

Все эти материалы показывают, что избушка на более ранних стадиях охраняет вход в царство мертвых и что герой или произносит магическое слово, открывающее ему вход в иное царство, или приносит жертвоприношения.

Вторая сторона дела – животная природа избушки. Чтобы понять ее, нужно несколько ближе присмотреться к обряду. Избушка, хатка или шалаш – такая же постоянная черта обряда, как и лес. Эта избушка находилась в глубине леса, в глухом и секретном месте. Иногда она специально выстраивалась для этой цели, нередко это делали сами неофиты. Кроме расположения в лесу, можно отметить еще несколько типичных черт ее: она часто имеет вид животного. Особенно часто имеют животный вид двери. Далее, она обнесена забором. На этих заборах иногда выставлены черепа. И, наконец, иногда упоминается тропинка, ведущая к этой избе. Вот несколько высказываний: «Здесь молодежь во время обряда посвящения отправляется в хатку (hut) в лесу, где, как полагают, они общаются с духами». «Место, на котором находится хижина, окружено высокой и частой изгородью, внутри которой разрешается бывать только определенным лицам». «В культе Кват на острове Банка на уединенном месте делается своего рода загон (enclosure) посредством забора из тростника, два конца которого нависают и образуют вход. Это называется пастью акулы. На острове Серам говорят, что неофит поглощается пастью». Там вход называется «пастью крокодила, и о посвящаемых говорят, что животное их разорвало». Приведенные здесь случаи представляют собой не только описание дома, но и показывают одну из функций его. Здесь герою предстоит быть проглоченным, съеденным. Мы здесь не будем входить в толкование этого обряда – оно будет дано в другом месте. Но и яга, как своим жилищем, так и словами, представляется людоедкой. «Возле этого дома был дремучий лес, и в лесу на поляне стояла избушка, а в избушке жила баба-яга; никого она к себе не подпускала, и ела людей, как цыплят». «Забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе торчат черепа людские с глазами; вместо дверей[5] у ворот – ноги человечьи, вместо запоров – руки, вместо замка – рот с острыми зубами». Что дверь избушки кусается, т. е. представляет собой рот или пасть, мы уже видели выше. Таким образом, мы видим, что этот тип избушки соответствует той хате, в которой производились обрезание и посвящение. Эта хата-зверь постепенно теряет свой звериный вид. Наибольшей сопротивляемостью обладают двери: они дольше всего сохраняют вид пасти. Думается, что и птичьи ноги есть не что иное, как остаток зооморфных столбов, на которых некогда стояли подобного рода сооружения. Этим же объясняются животные, охраняющие вход в нее. Мы здесь имеем то же явление, которое наблюдается в процессе антропоморфизации богов-животных. То, что некогда играло роль самого бога, впоследствии становится его атрибутом (орел Зевса и т. д.). То же имеем и здесь: то, что некогда было самой хатой (животное), становится атрибутом хаты и дублирует ее, выносится к выходу.

В изложении данного мотива мы шли от нового (т. е. сказочного) материала к материалу переходного характера и закончили указанием на обряд. Заключение можно сделать в обратном порядке. Нельзя сказать, чтобы все здесь было уже ясно и окончательно, и вполне выяснено. Но некоторые связи все же можно нащупать. Древнейшим субстратом можно признать устройство хаты животной формы при обряде инициации. В этом обряде посвящаемый как бы спускался в область смерти через эту хижину. Отсюда хижина имеет характер прохода в иное царство. В мифах уже теряется зооморфный характер хижины, но дверь, а в русской сказке – столбы, сохраняют свой зооморфный вид. Данный обряд создан родовым строем и отражает охотничьи интересы и представления. С возникновением государства типа Египта никаких следов инициации уже нет. Есть дверь – вход в иное царство, и эту дверь нужно уметь заклинать умершему. На этой стадии появляются окропление и жертвоприношение, также сохраненные сказкой. Лес – перво­начально непременное условие обряда – также впоследствии переносится в иной мир. Сказка является последним звеном этого развития.

Фу, фу, фу. Будем следить за действиями героя дальше. Избушка повернулась, и герой в нее входит. Он еще пока ничего не видит. Но он слышит: «Фу, фу, фу! Прежде русского духу слыхом не слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку садится, сам в рот катится». «Русський дух ко мне в лес зашол!» Или короче: «Фу, как русска кость воня». На этой детали надо остановиться. Она очень существенна.

Этот материал показывает, что Афанасьев не ошибся, утверждая, что запах Ивана есть запах человека, а не русского. Но его утверждение можно уточнить. Иван пахнет не просто как человек, а как живой человек. Мертвые, бестелесные не пахнут, живые пахнут, мертвые узнают живых по запаху Все это показывает, что запах Ивана есть запах живого человека, старающегося проникнуть в царство мертвых. Если этот запах противен яге, то это происходит потому, что мертвые вообще испытывают ужас и страх перед живыми. Ни один живой не должен переступать заветного порога.

Материалов по данному вопросу можно привести очень много, но и данных материалов достаточно для уяснения значения этого мотива.

Напоила-накормила. Канон сказки требует, чтобы вслед за восклицанием «Фу, фу, фу» и пр. следовало выспрашивание о цели поездки: «Дело пытаешь или от дела летаешь?». Мы ожидаем, что герой теперь расскажет о своей цели. Ответ, который он дает, должен, однако, быть признан совершенно неожиданным и не вытекающим из угроз яги. Он прежде всего требует поесть. «Чего кричишь? Ты прежде напой-накорми, в баню своди, да после про вести и спрашивай». И, что самое необычайное, яга при таком ответе совершенно смиряется: «Баба-яга их напоила, накормила их, в баню сводила». «Слезла, кланялась низко».

Еда, угощение непременно упоминаются не только при встрече с ягой, но и со многими эквивалентными ей персонажами. В тех случаях, когда царевич входит в избушку, а яги еще нет, он находит накрытым стол и угощается без нее. Даже сама избушка иногда подогнана сказочником под эту функцию: она «пирогом подперта», «блином крыта», что в детских сказках Запада соответствует «пряничному домику». Этот домик уже своим видом иногда выдает себя за дом еды.

Требуя еды, герой тем самым показывает, что он не боится этой пищи, что он имеет право на нее, что он «настоящий». Вот почему яга и смиряется при его требовании дать ему поесть. В американском сказании герой иногда только делает вид, что ест, а на самом деле бросает эту опасную пищу на землю. Наш герой этого не делает, он этой пищи не боится. Там, где культ мертвых уже получил полное развитие, эта необходимость еды на пути странника выражена ясно и сохранилась в деталях. Особо яркий пример дает Египет. Египетский материал объяснит нам, почему сперва надо есть, а потом только можно говорить. Еда отверзает уста умершего. Только приобщившись к этой еде, он может говорить.

Итак, и здесь мы видим, что, перешагнув за порог сего мира, прежде всего нужно есть и пить. Здесь мы также имеем сперва насыщение волшебной едой, а затем выспрашивание в доме хозяина.

В древнеиранской религии «душу, прибывшую в небо, осыпают вопросами, как она сюда попала. Но Ахурамазда запрещает спрашивать о страшном и ужасном пути, по которому она пришла, и приказывает дать ей небесной пищи». Итак, и здесь (с явной рационализацией) мы имеем запрет выспрашивания и предварительную подачу небесной пищи.

То же представление мы имеем в античности. «Калипсо хочет, чтобы Одиссей взял у нее нектара и амврозии: только тот, кто поел пищи эльбов и испил их питья, навсегда остается в их власти»... «Так же Персефона принадлежит Аиду, поев гранатовое яблоко»... «Можно напомнить также о едении лотоса. Кто из греков поел этой сладкой пищи, тот забывал родину и оставался в стране лотофагов». Сходно выражается Роде: «Wer von der Unterirgischen genieβt, ist ihnen verfallen» (Кто вкусил пищи подземных обитателей, тот навсегда причислен к их сонму).

Все изложенные здесь материалы и соображения приводят нас к результату, что мотив угощения героя ягой на его пути в тридесятое царство сложился на основе представления о волшебной пище, принимаемой умершим на его пути в потусторонний мир.

 

2. В.Я. Пропп «Морфология сказки»[6]

 

«Функции действующих лиц»

В этой главе мы перечислим функции действующих лиц в том порядке, в каком это диктуется самой сказкой.

I. Один из членов семьи отлучается из дома. Отлучиться может лицо старшего поколения. Ро­дители уходят на работу. Усиленную форму отлучки представляет собой смерть родителей (е2).

II. К герою обращаются с запретом.

1) «В этот чулан не моги заглядывать». «Береги братца, не ходи со двора». «Ежели придет яга-баба, ты ничего не говори, молчи». «Много князь ее уговаривал, заповедал не покидать высока терема». Запреты могут даваться и вне связи с отлучкой: не рвать яблок, не подымать золотого пера, не открывать ящика, не целовать сестры.

2) Обращенную форму запрета представляет собой приказание или предложение: принести в поле завтрак, взять с собой в лес братца.

Здесь для лучшего понимания может быть сделано отступление. Сказка дальше дает внезапное (но все же известным образом подготовленное) наступление беды. В связи с этим начальная ситуация дает описание особого, иногда подчеркнутого благополучия. У царя – прекрасный сад с золотыми яблоками; старики нежно любят своего Ивашечку и т.д. Особую форму представляет собой аграрное благополучие: у мужика и его сыновей прекрасный сенокос. Часто встречается описание посевов с великолепными всходами. Это благополучие, конечно, служит контрастным фоном для последующей беды. Призрак этой беды уже невидимо реет над счастливой семьей. Отсюда запреты не выхо­дить на улицу и пр. Самая отлучка старших эту беду подготовляет, она создает удобный момент для нее. Дети после ухода или смерти родителей предоставлены сами себе. Роль запретов иногда играет приказание. Если детям предлагается выйти в поле или пойти в лес, то невыполнение этого приказания имеет такие же последствия, как нарушение запрета не выходить в лес или не выходить в поле.

III. Запрет нарушается.

Формы нарушения соответствуют формам запрета. Царевны идут в сад.

В сказку теперь вступает новое лицо, которое может быть названо вредителем. Его роль – нарушить покой счастливого семейства, вызвать какую либо беду, нанести вред, ущерб. Вредителем может быть и змей, и чёрт, и разбойники, и ведьма, и мачеха и т. д. Он пришел, подкрался, прилетел и пр. и начинает действовать.

IV. Вредитель пытается произвести разведку.

1) Выведывание имеет целью узнать местопребывание детей, иногда драгоценных предметов и проч. Медведь: «Кто же мне про царских детей скажет, куда они девались?»

2) Обращенную форму выведывания мы имеем при выспрашивании вредителем его жертвой. «Где твоя смерть, Кощей?»

3) В отдельных случаях встречается и выведывание через других лиц.

V. Вредителю даются сведения о его жертве.

Вредитель получает непосредственно ответ на свой вопрос. Долото отвечает медведю: «Вынеси меня на двор и брось на земь; где я воткнусь, там и рой». На вопрос приказчика о самоцветных каменьях купчиха отвечает: «Да нам курочка несет» и т. д. Здесь перед нами опять парные функции. Нередко они даны в форме диалога. Сюда относится, между прочим, и диалог ма­чехи с зеркальцем. Хотя мачеха и не выспрашивает непосредственно о падчерице, зеркальце ей отвечает: «Ты хороша, спору нет, а есть у тебя падчерица, жи­вет у богатырей в дремучем лесу, – та еще прекрасней». Как и в других подобных случаях, вторая половина может существовать без первой. В этих случаях выдача принимает форму неосторожного поступка.

VI. Вредитель пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть ею или ее имуществом.

Прежде всего вредитель принимает чужой облик. Змей обращается золотой козой, прекрасным юношей. Ведьма прикидывается «сердечной старушкой». Она подражает голосу матери. Поп одевает козлиную шкуру. Воровка прикидывается нищей.

Затем следует и самая функция.

1) Вредитель действует путем уговоров: ведьма предлагает принять колечко, кума предлагает попариться, ведьма предлагает снять платье, выкупаться в пруду, нищая просит милостыню.

2) Он действует непосредственным применением волшебных средств. Мачеха дает пасынку сонного зелья. Она втыкает в его одежду волшебную булавку.

Он действует иными средствами обмана или насилия. Злые сестры уставляют окно, через которое должен прилететь Финист, ножами и остриями.

VII. Жертва поддается обману и тем невольно помогает врагу.

1) Герой соглашается на все уговоры вредителя, т.е. берет колечко, идет париться, купаться и т.д. Можно заметить, что запреты всегда нарушаются, обманные предложения, наоборот, всегда принимаются и выполняются.

2) Он механически реагирует на применение волшебных и иных средств, т. е. засыпает, ранит себя и пр. Можно наблюдать, что эта функция может существовать и отдельно. Героя никто не усыпляет, он вдруг засыпает сам, конечно, чтобы облегчить вредителю его дело.

Особую форму обманного предложения и соответствующего согласия представляет собой обманный договор. [«Отдай то, чего в доме не знаешь»]. Согласие в этих случаях вынуждается, причем вредитель пользуется каким либо затруднительным положением своей жертвы.

VIII. Вредитель наносит одному из членов семьи вред или ущерб.

Эта функция чрезвычайно важна, так как ею собственно создается движение сказки. Отлучка, нарушение запрета, выдача, удача обмана подготовляют эту функцию, создают ее возможность или просто облегчают ее. Поэтому первые семь функций могут рассматриваться как подготовительная часть сказки, тогда как вредительством открывается завязка. Формы вредительства чрезвычайно многообразны.

Однако, далеко не все сказки начинаются с нанесения вреда. Всматриваясь в это явление, мы можем наблюдать, что эти сказки исходят из некоторой ситуации нехватки или недостачи, что и вызывает поиски, аналогичные поискам при вредительстве. Отсюда вывод, что недостача может быть рассмотрена, как морфологический эквивалент, например, похищения. Рассмотрим следующие случаи: царевна похищает талисман Ивана. Результатом этого похище­ния является то, что Ивану этого талисмана недостает. И вот мы видим, что сказка, опуская вредительство, очень часто начинает прямо с недостачи.

Мы вполне сознаем, что термины «недостача» и «нехватка» не вполне удачны. Но на русском языке нет таких слов, которыми данное понятие могло бы быть выражено вполне точно и хорошо. Слово «недостаток» звучит лучше, но оно имеет особый смысл, который для данного понятия не подходит. Можно отметить следующие формы: 1) недостача невесты (или друга, вообще человека); 2) необходимо, нужно волшебное средство, например, яблоки, вода, кони, сабли и проч.; 3) недостает диковинок (без волшебной силы), как то: жар-птицы, утки с золотыми перьями, дива-дивного и т. д; 4) специфическая форма: не хватает волшебного яйца с смертью Кощея (с любовью царевны); 5) рационализованные формы: не хватает денег, средств к существованию и проч. Здесь поневоле возникает вопрос: но ведь далеко не все сказки начинают с вреда или с того начала, которое обрисовано только что. Так, сказка о Емеле-дураке начинается с того, что дурак ловит щуку, а вовсе не с вредительства и пр. При сравнении большего количества сказок обнаруживается, однако, что элементы, свойственные середине сказки, иногда выносятся к началу, и такой случай мы имеем здесь. Поимка и пощада животного – типичный срединный элемент, что мы увидим ниже.

IX. Беда или недостача сообщается, к герою обращаются с просьбой или приказанием, отсылают или отпускают его.

Эта функция вводит в сказку героя. Герои сказки могут быть двоякие: 1) Если похищается де­вушка и исчезает с горизонта ее отца (а с этим и с гори­зонта слушателя), и вслед за девушкой отправляется в поиски Иван, то героем сказки является Иван, а не похищенная девушка. Таких героев можно назвать искателями. 2) Если похищается или изгоняется девушка или мальчик и сказка идет с похищенным, изгнанным, не интересуясь тем, что сталось с оставшимися, то героем сказки является похищенная, изгнанная девушка (мальчик). Искателей в этих сказках нет. Таких героев можно назвать пострадавшими героями.

1) Издается клич о помощи с последующей отсылкой героя.

2) Герой непосредственно отсылается.

3) Герой отпускается из дома.

4) Беда сообщается.

5) Изгнанный герой увозится из дома. Отец увозит изгнанную мачехой дочь в лес. Эта форма во многих отношениях очень интересна. Логически действия отца не нужны. Дочь и сама могла бы пойти в лес. Но сказка требует в соединительном моменте родителей-отправителей.

Обреченный на смерть герой тайно отпускается. Повар или стрелец щадит девушку (мальчика), отпускает их, вместо них убивает
животное, чтобы добыть их печень и сердце в качестве
доказательства убиения.

X. Искатель соглашается или решается на противодействие.

Этот момент характеризуется например, такими словами: «Позволь нам твоих царевен разыскать» и др. Иногда этот момент словами не упоминается, но волевое решение, конечно, предшествует исканию. Этот момент характерен только для тех сказок, где герой является искателем. У изгнанных, убитых, околдованных, подмененных героев нет волевого стремления к освобождению, и здесь этот элемент отсутствует.

XI. Герой покидает дом.

Эта отправка представляет собою нечто иное, чем временная отлучка. Отправки героев-искателей и героев пострадавших также различны. Первые имеют целью поиски, вторые открывают начало того пути без поисков, на котором героя ждут различные приключения. Нужно иметь в виду следующее: если похищается девушка, и за ней идет искатель, то дом покидается двумя лицами. Но путь, за которым следит рассказ, путь, на котором строится действие, есть путь искателя. Если же, например, изгоняется девушка и искателя нет, то повествование строится на пути пострадавшего героя.

В сказку вступает новое лицо, которое может быть названо дарителем или, точнее, снабдителем. Обычно оно случайно встречено в лесу, на дороге и т.д. От него герой, как искатель, так и пострадавший, получает некоторое средство (обычно волшебное), которое позволяет впоследствии ликвидировать беду. Но прежде, чем происходит получение волшебного средства, герой подвергается некоторым очень различным действиям, которые, однако, все ведут к тому, что в руки героя попадает волшебное средство.

XII. Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и пр., чем подготовляется получение им волшебного средства или помощника.

1) Даритель испытывает героя. Яга задает девушке домашние работы. Лесные богатыри предлагают герою три года служить. Три года службы у купца (бытовая рационализация). Три года обслуживать перевоз, не беря вознаграждения; выслушать игру на гуслях, не заснув. Яблоня, река, печь предлагают очень простую пищу. Яга предлагает лечь с ее дочерью. Змей предлагает поднять тяжелый камень. Это требование иногда написано на камне, иногда братья, найдя большой камень, сами пытаются его поднять. Яга предлагает устеречь стадо кобылиц и т. д.

2)Даритель приветствует и выспрашивает героя. Эта форма может считаться ослаб­ленной формой испытания. Приветствие и выспрашивание имеется и в вышеприведенных формах, но там оно не носит характера испытания, оно предшествует ему. Здесь же самое испытание отсутствует, а выспрашивание принимает характер косвенного испытания. Если герой отвечает грубо, он ничего не получает, если он отвечает вежливо, ему дается конь, сабля и проч.

3) Умирающий или умерший просит оказать услугу. Эта форма иногда также прини­мает характер испытания. Корова просит: «Не ешь моего мяса, косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их рассади и никогда меня не забывай, каждое утро водой их поливай». Иную форму заупокойной просьбы имеем в сказке, где умирающий отец предлагает сыновьям провести три ночи на его могиле.

4) Пленный просит об освобождении. Медный мужичок содержится в плену, просит освободить его. Чорт сидит в башне, просит солдата освободить его. Выловленный кувшин просит, чтобы его разбили, т.е. дух в кувшине просит об освобождении.

5) К герою обращаются с просьбой о пощаде. Эта форма могла бы считаться подразрядом предыдущей. Ей предшествует поимка, или же герой целится в животное, хочет его убить. Герой ловит щуку, она просит его отпустить её. Герой целится в животных, они просят отпустить их.

6) Спорщики просят разделить их. Два великана просят разделить им клюку и помело. Просьба спорщиков не всегда произносится. Иногда герой по собственной инициативе предлагает раздел. Звери не могут поделить падали. Герой ее разделяет.

7) Другие просьбы. Собственно говоря, просьбы составляют самостоятельный разряд, а виды их составляют подразряды, но, во избежание слишком громоздкой системы обозначения, можно условно считать все разновидности разрядами.

8) Враждебное существо пытается уничтожить героя.Ведьма пытается посадить героя в печь. Ведьма пытается отрубить героям ночью головы. Хозяин пытается отдать гостей ночью на съедение крысам.

9) Враждебное существо вступает с героем в борьбу. Яга и герой борются. Борьба в лесной избушке с различными обитателями леса встречается очень часто.

10) Герою показывают волшебное средство, предлагают обменять его. Разбойник показывает дубину, купцы показывают диковинки, старик показывает меч. Они предлагают их для обмена.

XIII. Герой реагирует на действия будущего дарителя.

В большинстве случаев реакция может быть положительной или отрицательной.

1) Герой выдерживает (не выдерживает) испытание.

2) Герой отвечает (не отвечает) на приветствие.

3) Он оказывает (не оказывает) услугу умершему.

4) Он отпускает плененного.

5) Он щадит просящего.

6) Он совершает раздел и мирит спорщиков. Просьба спорщиков (или просто спор без просьбы) чаще вызывает иную реакцию. Герой обманывает спорщиков, заставляя их, например, бежать за пущенной стрелой, а сам тем временем похищает спорные предметы.

7) Герой оказывает какую-нибудь иную услугу. Иногда эти услуги соответствуют просьбам, иногда же они вызваны просто добротой героя. Девушка угощает прохожих нищенок

8) Герой спасается от покушения, применяя средства враждебного существа к нему самому. Он сажает в печь ягу, заставляя ее показать, как влезать. Герои тайно меняются одеждой с дочерьми яги, она их убивает вместо героев.

9) Герой побеждает (или не побеждает) враждебное существо.

XIV. В распоряжение героя попадает волшебное средство.

Волшебными средствами могут служить: 1) животные (конь, орел и проч.); 2) предметы, из которых являются волшебные помощники (огниво с конем, кольцо с молодцами); 3) предметы, имеющие волшебное свойство, как, например, дубины, мечи, гусли, шары и многое другое; 4) качества, даруемые непосредственно, как, например, сила, способность превращаться в животных и т. д. Все эти объекты передачи называются нами (пока условно) волшебными средствами[7]. Формы передачи следующие:

1) Средство передается непосредственно. Очень часто подобные передачи носят характер награждения. Старик дарит коня, лесные животные дарят своих детенышей и т. д. Иногда герой, вместо того, чтобы получить в свое распоряжение животное, получает способность превращаться в него. Некоторые сказки на моменте награждения завершаются.

2) Средство указывается. Старуха указывает дуб, под которым находится летучий корабль. Старик указывает крестьянина, у которого можно взять волшебного коня.

3) Средство изготовляется.

4) Средство продается и покупается.

5) Средство случайно попадается герою. Иван видит в поле коня, садится на него. Он набредает на дерево с волшебными яблоками.

6) Средство внезапно появляется само собой. Вдруг появляется лестница на гору. Особую форму самостоятельного появления представляет собою вырастание из земли,причем одинаково могут вырастать и волшебные кусты и прутики, собака и конь, карлик.

7) Средство выпивается или съедается.

8) Средство похищается.

9) Различные персонажи сами предоставляют себя в распоряжение героя. Животное, например, может или подарить детеныша, или же оно может само предложить свои услуги герою. Оно как бы дарит самого себя. Сравним следующие случаи. Конь не всегда передается непосредственно или в огниве. Иногда даритель сообщает только формулу заклинания, при помощи которой коня можно вызвать. В последнем случае Ивану собственно не дарится ничего. Он получает лишь право на помощника. Этот же случай мы имеем, когда проситель дает Ивану право на самого себя. Щука сообщает Ивану формулу, при помощи которой ее можно вызвать (только скажи: по щучьему велению и проч.). Если, наконец, опускается и формула, и животное просто обещает «в некое время я тебе пригожусь», то перед нами все же момент, когда герой получает в распоряжение волшебное средство в лице животного. Они затем становятся помощниками Ивана. Нередко случается, что различные волшебные существа, без всякой подготовки, вдруг являются, встречаются на пути, предлагают свою помощь и принимаются в помощники.Чаще всего это герои с необычайными атрибутами, или же персонажи, обладающие разными волшебными свойствами (Объедало, Опивало, Мороз-Трескун).

XV. Герой переносится, доставляется или приводится к месту нахождения предмета поисков.

Обычно объект поисков находится в «другом», «ином» царстве. Это царство может лежать или очень далеко по горизонтали, или очень высоко, или глубоко по вертикали. Способы соединения могут быть во всех случаях одинаковыми, но для глубин и для высот есть специфические формы.

1) Он летит по воздуху. На коне, на птице, в образе птицы, на летучем корабле, на ковре-самолете, на спине великана или духа, в коляске чорта и т.д. Полет на птице иногда сопровождается деталью: ее по пути нужно кормить, герой берет с собой быка и проч.

2) Он едет по земле или воде. Верхом на коне или на волке. На корабле. Безрукий несет безногого. Кот переплывает реку на спине собаки.

3) Его ведут. Клубочек указывает путь. Лисица ведет героя к царевне.

4) Ему указывают путь. Еж указывает путь к похищенному братцу. Он пользуется неподвижными средствами сообщения. Он взбирается по лестнице, находит подземный ход и пользуется им, идет по спине огромной щуки, как по мосту, опускается на ремнях и проч.

6) Он идет по кровавым следам. Герой побеждает обитателя лесной избушки, тот бежит, скрывается под камнем. По его следам Иван находит вход в иное царство.

ХVI. Герой и вредитель вступают в непосредственную борьбу.

Эту форму следует отличать от борьбы (драки) с враждебным дарителем. Формы эти могут быть отличаемы по последствиям. В результате победы в руки героя попадает самый объект по­исков, за которым он был послан.

1) Они бьются на открытом поле. Сюда прежде всего относится бой со змеем или с Чудо-Юдой и проч., а также бой с неприятельским войском, с богатырем и т. д.

2) Они вступают в состязание. В юмористических сказках самого боя иногда не происходит. После перебранки (иногда совершенно аналогичной с перебранкой перед боем) герой и вредитель вступают в состязание. Герой при помощи хитрости одерживает победу: цыган обращает в бегство змея, выжимая кусок творога вместо камня, выдавая удар дубины по затылку за свист и т. д.

3) Они играют в карты. Герой и змей (чорт) играют в карты.

XVII. Героя метят.

1) Метка наносится на тело. Герой во время боя получает рану. Царевна будит его перед боем, нанося ему ранку ножом в щеку. Царевна метит героя перстнем в лоб. Она его целует, от чего на лбу загорается звезда.

2) Герой получает кольцо или полотенце. Соединение двух форм мы имеем в том случае, если героя ранят в бою, и рана перевязывается пла­точком царевны или короля.

XVIII. Вредитель побеждается.

1) Он побеждается в открытом бою.

2) Он побеждается при состязании.

3) Он проигрывает в карты.

4) Он проигрывает при взвешивании.

5) Он убивается без предварительного боя. Змея убивают спящим.

6) Он непосредственно изгоняется. Царевна, одержимая дьяволом, одевает на шею образ. «Вражья сила клубом вылетела вон».

Победа встречается и в негативной форме. Если на бой вышло два или три героя, то один из них (генерал) прячется, а другой одерживает победу.

ХIХ. Начальная беда или недостача ликвидируется.

Данная функция образует пару с вредительством. Этой функцией рассказ достигает своей вершины.

1) Объект поисков похищается с применением силы или хитрости. Герои здесь иногда применяют те же средства, которые применяют вредители при начальном похищении. Конь Ивана обращается в нищего, просит милостыни. Царевна подает. Иван выбегает из кустов, они ее схватывают и уносят.

2) Объект поисков добывается несколькими персонажами сразу, с быстрой сменой их действий. Распределение вызывается рядом следующих друг за другом неудач или попытками похищенного бежать. Семь Семионов добывают царевну: вор ее похищает – она улетает лебедью; стрелец ее подстреливает, другой вместо собаки достает ее из воды и т. д. Сходно добывается яйцо со смертью Кощея.
Заяц, утка, рыба убегают, улетают, уплывают, унося яичко. Волк, ворона, рыба его добывают.

3) Объект поисков добывается при помощи приманок. Герой заманивает царевну при помощи золотых вещей на корабль и увозит ее. Особый подразряд могла бы составить приманка в форме предложения обмена. Ослепленная девушка вышивает чудесную корону, посылает ее злодейке-служанке; в обмен на корону та отдает глаза, которые таким образом добываются обратно.

4) Добыча искомого является непосредственным результатом предыдущих действий. Если, например, Иван убил змея и затем женится на освобожденной царевне, то здесь нет добычи, как особого акта, но есть добыча, как функция, как этап хода действия. Царевна не схватывается, не уносится, тем не менее она добывается. Она добыта в результате боя. Добыча в этих случаях – логический элемент. Добыча может совершаться в результате и иных действий, не только боя. Так, Иван может найти царевну в результате путеводительства.

5) Объект поисков добывается мгновенно, путем применения волшебного средства. Двое молодцов (являются из волшебной книги) вихрем доставляют оленя – золотые рога.

6) Применением волшебного средства изживается бедность. Волшебная утка несет золотые яйца. Сюда же относится скатерть-самобранка и конь, рассыпающийся золотом. Иную форму скатерти-самобранки имеем в образе щуки: «По щучьему велению, по божьему благословению будь стол накрыт и обед готов».

7) Объект поисков ловится. Эта форма типична для аграрных хищений. Герой ловит кобылицу, ворующую сено. Он ловит журавля, ворующего
горох.

8) Заколдованный расколдовывается. Расколдование происходит или при помощи сжигания кожуха, или при помощи формулы: будь опять девицей.

9) Убитый оживляется. Из головы удаляется шпилька или мертвый зуб. Героя вспрыскивают живой и мертвой водой.

10) Плененный освобождается

XX. Герой возвращается.

Иногда возвращение имеет характер бегства.

ХХI. Герой подвергается преследованию.

1) Преследователь летит за героем. Змей догоняет Ивана, ведьма летит за мальчиком, гуси летят за девочкой.

2) Он требует виноватого. Эта форма чаще всего также связана с полетом. Отец змея высылает летучий корабль. С корабля кричат: «Виноватого! виноватого!».

3) Он преследует героя, быстро превращаясь в различных животных и проч.

4) Преследователи (змеевы жены и друг.) обращаются заманчивыми предметами и становятся на пути героя. «Забегу вперед и пущу ему день жаркий, а сама сделаюсь зеленым лугом: в этом зеленом лугу обращусь я колодцем, в этом колодце станет плавать серебряная чарочка... Тут и разорвет их по макову зернышку». Змеихи обращаются садами, подушками, колодцами и проч. Каким образом они перегоняют героя, об этом сказка ничего не сообщает.

5) Преследователь пытается проглотить героя. Змеиха обращается девушкой, обольщает героя, а затем обращается в львицу и хочет Ивана проглотить. Змеиха-мать открывает пасть от неба до земли.

6) Преследователь пытается убить героя. Он старается вбить ему в голову мертвый зуб.

7) Он старается перегрызть дерево, на котором спасается герой.

ХХII. Герой спасается от преследования.

1) Он уносится по воздуху (иногда спасается молниеносно-быстрым бегством). Герой улетает на коне, на гусях.

2) Герой бежит, во время бегства ставит преследователю препятствия. Он бросает щетку, гребенку, полотенце. Они превращаются в горы, леса, озера.

3) Герой во время бегства обращается предметами, делающими его неузнаваемым. Царевна превращает себя и царевича в колодец и ковшик, в церковь и попа.

4) Герой во время бегства прячется. Речка, яблоня, печь прячут девушку.

5) Он прячется у кузнецов. Змеиха требует виноватого. Иван спрятался у кузнецов, кузнецы схватывают ее за язык, бьют по ней молотками.

6) Он спасается бегством с быстрым превращением в животных, камни и пр. Герой бежит в образе коня, ерша, кольца, зерна, сокола. Девушка убивается, из нее вырастает сад. Сад вырубается, он обращается в камень и т.д.

7) Он избегает соблазна обращенных змеих, Иван порубает сад, колодец и проч. Из них течет кровь.

8) Он не дает себя проглотить. Иван перескакивает на своем коне через пасть змеихи. Он узнает в львице змеиху и убивает ее.

9) Он спасается от покушения на его жизнь. Звери вовремя извлекают из его головы мертвый зуб.

10) Он перескакивает на другое дерево.

На спасении от преследования очень многие сказки кончаются. Герой прибывает домой, затем, если была добыта девушка, женится и т.д. Но это бывает далеко не всегда. Сказка заставляет героя пережить новую беду. Опять является вредитель, у Ивана похищается добыча, сам он убивается и т. д. Словом, повторяется завязочное вредительство, иногда в тех же формах, что и в начале, иногда в других, для данной сказки новых. Этим дается начало новому рассказу. Специфических форм повторного вредительства нет, т.е. мы опять имеем похищение, околдование, убиение и т. д. Но есть специфические вредители для этой новой беды. Это – старшие братья Ивана. Незадолго до прибытия домой они отбирают у Ивана добычу, иногда убивают его самого. Если они оставляют его в живых, то для того, чтобы создалось новое искательство, нужно опять как-то положить огромную пространственную грань между героем и предметом его поисков. Это достигается тем, что Ивана сбрасывают в пропасть (в яму, в подземное царство, иногда в море), куда он летит иногда целых три дня. Затем повторяется все сначала, т. е. опять случайная встреча с дарителем, выдержанное испытание или оказанная услуга и проч., получение волшебного средства и применение его, чтобы вернуться домой в свое царство. С этого момента развитие иное, чем в начале, к чему мы перейдем ниже.

Это явление означает, что многие сказки состоят из двух рядов функций, которые можно назвать ходами. Новое вредительство создает новый ход, и таким образом иногда соединяется в один рассказ целый ряд сказок. Впрочем, развитие, которое будет обрисовано ниже, хотя и создает новый ход, но является продолжением данной сказки. В связи с этим впоследствии придется поставить вопрос, как определить, сколько сказок имеется в каждом тексте.

XXIII. Герой неузнанным прибывает домой или в другую страну.

Здесь можно усмотреть два разряда: 1) Прибытие домой. Герой останавливается у какого-нибудь ремесленника: золотаря, портного, башмачника – поступает к нему в ученики. 2) Он прибывает к иному королю, поступает на кухню поваром или служит конюхом. Наряду с этим иногда приходится обозначать и простое прибытие.

XXIV. Ложный герой предъявляет необоснованные притязания.

Если герой прибывает домой, то притязания предъявляют братья. Если же он служит в ином царстве, их предъявляют генерал или водовоз и др. Братья выдают себя за добытчиков, генерал – за победителя змея. Эти две формы можно бы считать особыми разрядами.

XXV. Герою предлагается трудная задача.

Это один из любимейших элементов сказки. Испытание едой и питьем: съесть известное количество быков, возов хлеба, выпить много пива. Испытание огнем: помыться в чугунной раскаленной бане. Эта форма всегда связана с предыдущей. Отдельно: выкупаться в кипятке. Задачи на отгадывание и проч.: задать неразрешимую загадку, рассказать, истолковать сон, сказать, о чем кар­кают вороны у царского окна и отогнать их, узнать (отгадать) приметы царской дочери. – Задачи на выбирание: из двенадцати равных девушек (мальчиков) указать искомых. – Прятки: спрятаться так, чтобы нельзя было отыскать. – Поцеловать царевну в окне. – Прыгнуть на ворота. – Испытание силы, ловкости, мужества: царевна ночью душит Ивана или жмет его руку; дана задача поднять отрубленные головы змея, объездить коня; выдоить стадо диких кобылиц. Победить богатырь-девку; победить соперника. – Испытание терпения: провести семь лет в оловянном царстве. – Задача на доставку и изготовление: доставить лекарство, доставить подвенечное платье, кольцо, башмаки. Доставить волосы морского царя. Доставить летучий корабль. Достать живую воду. Поставить полк солдат. Добыть семьдесят семь кобылиц. Поставить за ночь дворец, мост к нему. Принести «к моему незнаемому под пару». Задачи на изготовление: сшить рубашки, испечь хлеба.

XXVI. Задача решается.

Формы решения, конечно, в точности соответствуют формам задач. Некоторые задачи решаются раньше, чем они задаются, или раньше, чем задающий требует ре­шения. Так, герой сперва узнает приметы царевны, а затем уже дается задача.

XXVII. Героя узнают.

Он узнается по отметке, по клейму (рана, звезда) или по переданному ему предмету (колечко, полотенце). Он узнается также по решению трудной задачи (в этом случае почти всегда предшествует неузнанное прибытие), или же узнавание происходит непосредственно после долгой разлуки. В этом случае узнавать друг друга могут родители и дети, братья и сестры и т. д.

XXVIII. Ложный герой или вредитель изобличается.

Эта функция большей частью связана с предыдущей. Чаще всего она дается в форме рассказа («Тут царевна рассказала все, как было»). Иногда все события рассказываются с самого начала ввиде сказки. Вредитель в числе слушателей, он выдает себя возгласами неодобрения. Иногда поется песня, повестующая о происшедшем и изобличающая вредителя

XXIX. Герою дается новый облик.

1) Новый облик дается непосредственно волшебным действием помощника. Герой проходит сквозь уши коня (коровы), получает новый, прекрасный облик.

2) Герой выстраивает чудесный дворец. Сам он во дворце ходит царевичем. Девушка за ночь вдруг просыпается в чудесном дворце. Хотя герой в этом случае не всегда меняет свой облик, но все же в этих случаях перед нами преображение, особый вид его.

3) Герой одевает новую одежду. Девушка одевает (волшебное?) платье и убор, вдруг обретает сияющую красоту, которой все дивятся.

XXX. Вредитель наказывается.

Он расстреливается, изгоняется, привязывается к хвосту лошади, кончает самоубийством и пр. Наряду с этим иногда имеем великодушное прощение.

Наказывается обычно только вредитель второго хода и ложный герой, а первый вредитель наказывается только в тех случаях, когда в рассказе нет боя и погони. В про­тивном случае он убивается в бою или погибает при по­гоне (ведьма лопается при попытке выпить море и проч.).

XXXI. Герой вступает в брак и воцаряется.

1) Невеста и царство даются или сразу, или герой получает сперва полцарства, а по смерти родителей – и все.

2) Иногда герой только женится, но невеста его – не царевна, воцарения не происходит.

3) Иногда, наоборот, говорится только о достижении престола.

4) Если сказка незадолго до венчания прерывается новым вредительством, то первый ход кончается помолвкою, обещанием брака.

5) Обратный случай: женатый герой теряет свою жену; в результате поисков брак возобновляется.

6) Иногда герой вместо руки царевны получает денежную награду или компенсацию в иных формах.

Этим сказка завершается. Следует еще заметить, что некоторые действия сказочных героев в отдельных случаях не подчиняются и не определяются ни одной из приведенных функций. Таких случаев очень немного. Это – или формы, которые не могут быть поняты без сравнительного материала, или же формы, перенесенные из сказок других разрядов (анекдотов, легенд и др.). Мы определяем их как неясные элементы.

Какие же выводы можно сделать из приведенных наблюдений?

Во-первых, несколько общих выводов.

Мы видим, что, действительно, количество функций весьма ограничено. Можно отметить лишь 31 функцию. В пределах этих функций развивается действие решительно всех сказок нашего материала, а также и действие очень многих других сказок самых различных народов. Далее, если мы прочтем все функции подряд, то мы увидим, как с логической и художественной необходимостью одна функция вытекает из другой. Мы видим, что, действительно, ни одна функция другой не исключает. Все они принадлежат одному стержню, а не нескольким стержням, как это уже отмечалось выше.

Аналитические и творческие задания:

1) Прочитайте в сборнике Афанасьева следующие сказки: «Три царства – медное, серебряное и золотое», «Кощей Бессмертный», «Жар-птица и Василиса-царевна», «Сказка о молодце-удальце, молодильных яблоках и живой воде», «Безногий и безрукий богатыри», «Мудрая жена», «Морской царь и Василиса Премудрая», «Купленная жена», «Царь-девица», «Перышко Финиста ясна сокола». Попробуйте проанализировать одну из них, используя сведения из книг В.Я. Проппа.

2) Сравните перечень функций Проппа с сюжетом любого приключенческого фильма или книги. Напишите в виде небольшого сочинения о своих открытиях.

3) Придумайте рассказ, построенный по системе «пропповского ряда». Если заметите уклон в пародию, отрефлексируйте, с чем это может быть связано.

4) Попробуйте взять один из образов волшебной сказки и проследить, как он трансформируется в формы различных вариантов. Как пример: избушка на курьих ножках в дремучем лесу – избушка в лесу, избушка, лес…

 

Обобщающая задача:

Французский исследователь К. Леви-Стросс заметил: Пропп подошел к тому открытию, что в действительности существует лишь одна-единственная сказка. Как вы понимаете это высказывание ученого?

3. Э.В. Померанцева «Мифологические персонажи в русском фольклоре»[8]

В «Описании древнего славянского языческого баснословия» М. Попова о домовом сказано: «Сии мечтательные полубоги у древних назывались ге­ниями, у славян защитителями мест и домов, а у нынешних суеверных простаков почитаются домашними чертями».

Примерно то же о домовом или «дедушке домовом» писал и М. Чулков («Словарь русских суеверий»), отмечая, что многобожие, т. е. идолопоклонство и суеверие, «этот великий неприятель человеческого разума содержал прежде и ныне часто содержит под своим игом многие народы, не выключая и людей ученых... Верят, что во всяком доме живет чёрт, под именем домового, он ходит в доме по ночам в образе человека, и когда полюбит которую скотину, то оную всячески откармливает, а буде не полюбит, то скотина совсем похудеет и переведется, что называется не ко двору».

В «Славянской мифологии» Г. Кайсарова указывается, что «домашние черти» были двух родов – добрые и злые, и наши предки «почитали себя щастливыми, имея одного из первых у себя дома в гостях; тогда думали сии простые люди, все должно быть благополучно, лошади будто бы жирели, хлебные овины наполнялись и проч. Когда же приходил злой дух, то всякие, говорят, терпели от него беспокойства; даже неучтивость его могла до того простираться, что, наконец, принужден будешь вовсе оставить дом».

Этих примеров достаточно, чтобы убедиться, что первые исследователи представлений русских о домашних духах, с одной стороны, рассматривали их как одну из ипостасей чёрта, нечистой силы, а с другой – устанавливали их тесную связь с домом и хозяйством. Все они очень сходно указывают и на основные функции домового, причем характеристика домового совпадает с информациями и рассказами о нем, собранными и записанными на протяже­нии последующих двух веков.

Вера в домового была общераспространенной на Руси, и рассказы о нем длительное время не вызывали сомнений в силу представлений, что он обязательный, близкий участник жизни крестьянина, покровитель его хозяйства, защитник его дома. Поэтому неудивительно, что из числа образов низшей мифологии, представителей потустороннего мира, именно образ домового оказался наиболее стабилен и живуч.

В рассказах о домовом совершенно нет того священного трепета, который так ощутим в быличках и бывальщинах о духах природы. Зато домашние духи лишены того поэтического ореола, который характерен для образа водяного, лешего и особенно русалки.

На протяжении XIX – начала XX в. краеведы, этнографы, любители-корреспонденты с мест не только подчеркивали, что вера в домового является общераспространенной, но и утверждали, что, согласно народным представлениям, он живет в каждом доме. Например, корреспондент Тенишевского бюро писал из Смоленской губернии: «Почти поголовно крестьяне все безусловно верят в существование домового и жилищем его считают темные углы, верх потолка, подполье, и чаще всего хлевы».

«Крестьяне твердо убеждены, – писал корреспондент Тенишева из Сольвычегодского уезда Вологодской губернии, – что в каждом доме есть домовой, живет он преимущественно в хлевах и поветях (сендиках), но разгуливает и по всему дому. «Он у нас называется также «суседом» и «батманом». Многие из крестьян рассказывают, что много раз они слыхали, как домовой ходит по хлеву, кормит лошадей и разговаривает с ними». Информации краеведов содержат многочисленные свидетельства о домовом, записанные непосредственно из уст крестьян: «Домовой обязательно есть в каждом доме, без него и дом стоять не будет».

Во всех этих многочисленных и разнокачественных информациях образ домового исключительно стабилен и монолитен, понятен и прост. Характеристика его сводится к нескольким повторяющимся чертам.

Отличительным признаком домового, раскрывающим его сущность и объясняющим отношение к нему рассказчиков, является то, что он прежде всего хозяин, причем не в том смысле, как водяной или леший являются хозяевами водного или растительного мира, который они оберегают от враждебного им человека, а как глава дома, того узкого хозяйственного мирка, с которым связаны все помыслы и заботы крестьянина. Он выступает как рачительный и заботливый хозяин того дома, в котором живет, и принимает деятельное участие в жизни обитающей в нем семьи; этим определяются и его заботы о скотине, что является наиболее часто упоминаемой в информациях его функцией. Именно этим качеством домового – тем, что он хозяин, – определяется и его плохое отношение к нерадивым, недружным семьям. Тесной связью домового с семьей, в доме которой он живет, объясняется и его функция «вещуна», предсказывающего «добро» или «худо», свадьбу, смерть, пожар, рекрутчину и т. д.

Поверьем, что домовой тесно связан не только с домом как строением, но и с семьей, объясняется то, что, переходя на новое место жительства, его приглашали с собой. Обычай этот был распространен повсеместно, и обращались к домовому примерно одними и теми же словами. Так, в Казанской губернии при переходе в новый дом «насыпали на лапоть из под печки» и приговаривали: «Домовой, домовой, не оставайся тут, а иди с нашей семьей», «Дедушка, соседушка, иди к нам», – закликали домового в новый дом в Вологодской губернии. На распространенность этого обычая указывали и корреспонденты из Симбирской губернии, причем один из них сообщал, что крестьяне считают, что если хозяин не позовет с собой домового, то «не будет водиться скотина и ни в чем не будет спорыньи».

В одной из формул приглашения домового очень любопытно отразилась как его связь со строением, так и с семьей. Так, в Белозерском уезде Новгородской губернии к домовому при переезде обращались так: «Здесь оставайся и туда пойдем».

В обычае этом, как и во многих других моментах культа домового, отразилось и своеобразное двоеверие. Когда ломали избу, – брали икону, хлеб и вызывали домового: «Батюшка домовой, выходи домой». Считали, что если домового не вызвать, он останется на развалинах и будет пугать по ночам своим криком и плачем.

В информациях о домовом среди хозяйственных его функций чаще всего упоминается отношение к скотине. Обычной формулой обращения к домовому с просьбой о покровительстве при покупке коровы или лошади была: «Хозяин-батюшка, побереги скотинку». Формула эта в сущности везде была одна и та же, с небольшими вариациями («Хозяин царь дворовый, прими моего живота в свои простые ворота»; «Дедушка-соседушка, люби мою скотинку», – приговаривали в Вологодской губернии). Считалось очень важным заручиться благосклонностью и покровительством домового, так как если он не взлюбит скотину (чаще всего это случалось, если она не под масть хозяину), то беда замучит, надо будет ее продавать.

В целях умилостивления домового прибегали к своеобразному жертвоприношению, в котором также обнаруживаются черты двоеверия. В Смоленской губернии существовал, например, такой обычай: «Хорошие хозяева на заговины оставляют хозяину (домовому) накрытый стол, а некоторую часть кушаний выносят на скотный двор, где и ставят на топор, врубленный плашмя в левую верею ворот. Ставя кушанье, говорят: «Хозяинуш-ка, батюшка, хлеб-соль прими, скотинку води».

Среди описаний внешности домового доминируют не только свидетельства его антропоморфности, но и указания на то, что он похож на хозяина дома, на одно лицо с ним. По сведениям П. Н. Рыбникова, «домовой видом в хозяина». Описывая внешность домового, его одежду, рассказчики рисуют обычно тот местный костюм, в котором ходят старики. Так, в Смоленской губернии домовой – «седой старик с непокрытой головой, одетый в длинную белую рубаху», в Орловской губернии он «как человек у свитке и подпоясан». В Новгородской губернии крестьянин рассказал, что услышал при пожаре крик и увидел мужчину среднего роста в синем балахоне, красном кушаке, который бегал по полу и кричал: «Ой, погиб я теперь, не найти мне лучше этого дома». Все подтвердили, что это был домовой. В записях из Вологодской губернии домовой – «небольшой старик, с длинными седыми волосами и бровями, с сердитым выражением лица, кривыми ногами, тело, кроме рук с длинными когтями и лица, покрыто шерстью белого цвета». В этом описании как бы сочетаются демонические и человеческие элементы зрительного образа домового, однако антропоморфные черты и в этом случае явно преобладают.

Домовой не только похож на людей, у которых обитает, не только заботится о хозяйственном благополучии и ухаживает за скотиной, но и сам живет наподобие крестьянской семьи. Существовали рассказы о его жене (домахе, домовихе, иногда кикиморе), которая ночью выходит из-под пола и прядет. Рассказывали, что есть у него и дети. Кормит он свою семью хлебом «который неумойки лапают».

В поверьях утверждалось, что домовому свойственны людские слабости и заботы. Он, например, якобы приходит греться на печку, потому что «горазно озяб на дворе». Домовые ходят в гости друг к другу. Иногда ссорятся и даже дерутся, чаще всего из-за корма, который воруют у чужой и носят своей скотине. Домовой водит знакомство, а иногда воюет не только с банниками и овинниками, но и с лесовиками и полевиками. «Всё эти духи близкие и родные или друзья, кумовья», – заключает информатор из Смоленской губернии.

В Вологодской губернии считали, что домовые распоряжаются только тем домом, в котором живут. И не вторгаются в дома, занятые другими домовыми. Живут они между собой в согласии и в зимние бурные ночи собираются на пляски в какой-нибудь нежилой избе на краю деревни. В плясках, которые продолжаются до утра, принимают участие как суседки, так и кикиморы. Из избы, где совершаются пляски, слышится топот, визг, вой, лаянье и мяуканье.

Все эти подчеркнуто антропоморфные черты домового делали его близким, понятным и не страшным. Он и не погубит, как коварная русалка, не утопит, как могущественный водяной, не утащит в чащобу, как злой леший, а, рассердившись, лишь ущипнет, насадит синяков, спрячет какую-нибудь вещь и этим ограничится. Недаром информатор из с. Глубокого Смоленской губернии, устанавливая общность представлений крестьян о чёрте и водяном, замечал: «Совсем к другой категории существ принадлежат домовые, хлевники и гуменщики, отличительной чертой которых является забота о поддержании порядка и благополучия в вверенном их попечению доме».

Согласно поверью, домового можно увидеть невзначай, чаще всего ночью, подле скотины или лошадей, и преднамеренно – в чистый четверг, придя со свечкой из церкви, на пасху после утрени сидящего на чердаке за трубой. Однако смотреть на домового можно только поодиночке, да и то рискуя его рассердить.

Домовой настолько человечен, что с ним можно подружиться; не только заручиться его благосклонностью, но и по-товарищески с ним общаться. «С деверем подружились, – рассказывала о домовом в Орловской губернии одна женщина, – и за ручку здравствовались».

В плане жанровых особенностей для былички характерен такой рассказ: «Лет 15 тому назад мучили меня два маленьких хозяина, малые, как дети, но шерстистые». Таков же рассказ крестьянина Орловской губернии, который, по его словам, сам видел, как домовой во сне душил его брата («черный, лохматый, здоровый как медведь, на голове шапка»).

В некоторых меморатах содержится подробный рассказ о том, как рассказчику привиделся домовой: «Вот это я сплю, а на меня кто-то и налег; сначала-то это я не могу и пробудиться, потом опамятовался да как поглядел, а у меня на груди сидит кто-то с виду и не величек, а как будто десятипудовый куль на грудь-то поставлен. Всего на всё только немного кошки побольше, да и тулово похоже на кошкино, а хвоста нет; голова-то как у человека, нос – от горбатый-прегорбатый, глаза большущие, красные, как огонь, а над ними брови черные, большие, рот – от широкущий, а в ём два ряда черных зубов, язык – от красный да шероховатый; руки как у человека, только когти загнулись, да все обросли шерстью, тулово тоже покрыто шерстью, как у серой кошки, ноги-то у его тоже, как у человека. Как это только я его увидел, то так испугался, что инда пот прошиб».

Нередко рассказывали, что при встречах с людьми домовые принимали облик человека и вступали в беседу. «Сидим это мы с Егором да разговариваем, – рассказывал крестьянин той же Вологодской губернии, – отворилась дверь, в её вошел старик высокий, тощий и горбатый, с белой большущей бородой, богу не помолився, нам не поклонився, сел на лавку под полати, да на нас и смотрит». Рассказчик пересказывает свой разговор со стариком. Второй мужик никого не видит и удивлен, что его собеседник разговаривает еще с кем-то. «Вот это я посмотрев на старика-то да и перекрестився. Вдруг его и не стало, а двери из избы не отворялись, деваться-то ему кажись бы некуда».

Подобные мемораты, преподносимые как свидетельское показание, могут вырастать и в композиционно сложное повествование с разработанной фабулой. Например, один из корреспондентов Тенишева, отмечая, что ему «неоднократно приходилось слышать от крестьян рассказы о домовых», привел несколько таких быличек, записанных им в Меленковском уезде Владимирской губернии.

«Вот что рассказывал мне один из крестьян, – писал он, – который лично видел его (домового – Э. П.) и имел с ним дело: Однажды я купил на базаре в городе лошадь-мерина, привожу ее домой и поставил ее в омшаник. Дело было к вечеру. Замесил я лошади да и спрятался за ясли. Вдруг слышу – с сушил кто-то слезает. Я присмотрелся. Вижу, слезает старик, седой как лунь, в желтой свитке, на голове лохматая шапка. Я догадался, что старик не кто иной, как дедушка домовой. Он подошел к лошади и стал плевать ей в морду, приговаривая: «Вот так купил кляцу. Она и корму-то не стоила. В шею ее со двора-то». Потом стал выгребать у нее корму, а сам все плюет ей в морду, да приговаривает: «Рази ефто лошадь, ефто кляца. Купил бы, байт, кобылку пегеньку, задок беленький». В угоду домовому мужик купил другую лошадь. «Приез­жаю, поставил кобылу в омшаник, замесил ей, а сам опять спрятался за ясли. Вижу, дедушка домовой слез с сушил. Подошел енто он к лошади, осмотрел кругом, да и байт: «Вот ефто, байт, лошадь, так лошадь. Ефту стоит кормить, а то купил какую-то кляцу». Стал ее гладить, заплел ей на гриве ко­су, а сам все подхваливает ее, да сует ей под морду-то корму. Коли домовой ушел, я вышел из-за яслей, перекрестился, взошел в избу и баю: «Ну, баба и робята, никак ефта кобыла полюбилась домовому» – и рассказал им все, что видел. И впрямь кобыла моя пошла на поправку. С той поры от пегой кобылы у меня три лошади, поцытай лучше моих во всем селе лошадей нет ни у кого».