Глава 2. На пути к трагедии: СССР и «кризис социализма» в Чехословакии с мая по конец августа 1968 года.

 

Начало мая 1968 года было ознаменовано в СССР появлением документа, свидетельствовавшего во многом о том, насколько рано была предрешена участь Чехословакии в Москве. Это очередное постановление Политбюро ЦК КПСС о положении в Чехословакии[33], изданное 6 мая 1968 года. Несмотря на наличие множества постановлений с таким заглавием, это было особенным и во многом рубежным. Во-первых, в нем изобиловали неясные формулировки, свидетельствовавшие о начале внутренних процессов в Политбюро по активному противодействию Пражской весне. Как следовало из документа, Политбюро ЦК одобрило результаты бесед по данному вопросу, состоявшихся 4-5 мая. С кем и о чем велись эти беседы – нам понятно не вполне. Мы лишь можем предположить, что они осуществлялись с Гомулкой, Кадаром, Ульбрихтом и Живковым – руководителями братских компартий соответствующих стран. Вероятно, на них была выработана консолидированная жесткая позиция по Чехословакии, которой обязались свято придерживаться все участники этого многостороннего соглашения. Как бы то ни было, результатам этих бесед было решено придать оформление официального документа – видимо, эти результаты были весьма значительными. Во-вторых, это постановление призывало активизировать работу со СМИ по созданию позитивного информационного фона борьбы с Пражской весной, что говорило о том, что скоро действия СССР перейдут в качественно новую стадию. Призывалось также следить за публикациями в Пражских газетах, открыто обвинивших СССР в смерти Яна Масарика, сына Т.Г. Масарика. Масарик-младший, по канонической версии, покончил с собой при невыясненных обстоятельствах. Видимо, СССР старался до конца сохранить образ борца за мир, действующего только чистыми способами. Наиболее интересным нам кажется четвертый пункт этого документа. Там от множества высших советских должностных лиц, среди которых были Юрий Андропов, Дмитрий Устинов, Андрей Громыко, требовалось буквально следующее: «разработать предложения о конкретных шагах в связи с обстановкой в стране после осуществления намеченных мер». У нас есть две примерно равновозможных трактовки данного заявления. С одной стороны, это мог быть и акт «бряцания оружием» перед лицом Чехословакии, целью которого было возвращение Александра Дубчека «на путь истинный». Как следствия этого возвращения, СССР хотел добиться в том числе и отмены всех свершившихся в стране перемен. С другой стороны, это могло свидетельствовать о том, что в СССР был план нападения на Чехословакию, связанный с более ранними датами, нежели тому было суждено случиться. В пользу этого говорят и некоторые сообщения о провокациях, подготовленных СССР на границе с Чехословакией. Возможно, у этого плана был несколько другой сценарий, нежели у операции «Дунай» - верхушечный переворот или что-то другое. Суммируя вышесказанное, мы считаем, что версию о раннем плане нападения на СССР без рассмотрения исключать не следует. Еще более конкретные указания содержались в пункте пятом данного документа. Там министру обороны Гречко и генерал-полковнику Епишеву было велено «приступить к подготовке личного состава». В свою очередь, не позабыли и о собственно чехословацких сторонниках СССР – главе Политбюро ЦК Коммунистической партии Украины было поручено работать с тем самым Биляком, который рассуждал о возможностях падения Дубчека, видимо – прорабатывать каналы влияния СССР в руководстве ЧССР. Последним организационным моментом, который указывался в этом постановлении, было решение пригласить неизменных Кадара, Ульбрихта, Живкова, Гомулку для встречи в Москве. Вот еще одно доказательство верности нашей авторской периодизации конфликта: никогда ранее встречи ОВД по Чехословакии не проводились без участия ее представителей. Одним словом, рубеж был перейден, страна начала готовиться к атаке своего свободолюбивого младшего брата, «забывшего о его месте».

Однако постановлений Политбюро, видимо, уже не хватало для оказания полноценного давления на Прагу. В середине мая начался скандал по поводу границы Чехословакии и ФРГ. Примерно в это же время там проводились командно-штабные учения войск НАТО. В связи с этим, СССР выразил глубокую обеспокоенность режимом охраны границы. Праге было указано на то, что границу в массовом порядке пересекают в обе стороны какие-то странные «туристы», а на контрольно-пропускных пунктах собираются многотысячные толпы народа. Сохранилась нота МИД ЧССР посольствам в Москве и Варшаве, в которой заверялось, что граница охраняется нормально, никаких угроз нет и быть не может[34]. Мы можем утверждать, что это было известно и в СССР, однако упустить столь вожделенный повод еще раз унизить чехов кремлевские вожди не могли. Это говорит о переходе к открытому диктату в военной сфере.

Тем временем советские вожди обратились к информационной войне. Отныне стали гораздо более жесткими те тезисы, с которыми пропаганда обрушивалась на простое население СССР. Теперь уже открыто заявлялось, что Коммунистическая партия Чехословакии допустила осложнение положения в этой стране, всюду царит разлад и дезорганизация. Пожалуй, единственным до конца правдивым тезисом того обращения может служить сообщение об отсутствии единства в рядах компартии. О каком единстве могла идти речь, если Советский союз уже разрабатывал сеть своих адептов, которые были готовы открыть дорогу нападению на Чехословакию и покорно встретить московских оккупантов? Навязчиво звучал тезис о далеко зашедшем безответственном либерализме в политической системе ЧССР, о чрезмерном вредном восхвалении Бенеша и Масарика. Добавлялся и новый мотив: оказывается, помимо мирового империализма, ЧССР угрожал еще и Ватикан, резко активизировавший своих эмиссаров в Чехословакии. Так, атеистическое государство объявило своим врагом еще и католиков, продолжив дело попрания национальных чувств чешского народа. А финальная фраза прозвучала еще более грозно, чем фрагмент речи Брежнева на недавнем съезде: «КПСС будет предпринимать все возможные меры, чтобы помочь КПЧ защитить дело социализма». Как нам кажется, эта формулировка говорит о том, что пришло время предельно прозрачных намеков на готовящуюся военную экспансию.

Характерной чертой этого этапа деятельности Советского Союза по вмешательству во внутренние дела Чехословакии, в связи с происходившими там процессами обновления, является и выстраивание выгодной международной позиции. Так, на встречу «пятерки» в конце мая 1968 года представителей делегации Чехословакии даже не пригласили. Потом люди Брежнева отправили Дубчеку письмо, издевательское по степени своей лживости. Ему написали, что на встрече обсуждались в основном вопросы ведения социалистического хозяйства, а ЧССР не позвали потому, что там трудное положение и было бы некрасиво отрывать лидеров от непосредственного управления страной[35]. Именно с мая 1968 года дела, связанные с Чехословакией перестали решаться при ее участии.

Заявив историей с германским пограничьем о своем праве распоряжаться в военной сфере, СССР решил предпринять одну из последних бесплодных попыток «закрутить гайки» в отношении идеологии. Советский посол в Праге М.В. Червоненко получил указание разобраться с появлением одного нежелательного для СССР документа, а именно брошюры «Комитета действия за демократическую социалистическую Чехословакию, границы и территория которой были установлены 50 лет назад[36]». Послу было приказано выразить официальной Праге озабоченность в связи с распространением обращения, которое, по сути, выражало мнение не столь весомой части чехословацкого общества. В обращении говорилось о перспективах самоопределения земель, попавших под власть Праги по итогам складывания Версальско-Вашингтонской системы международного урегулирования после первой мировой войны. В основном, авторов листовки заботила судьба Закарпатья, которое вошло в состав УССР по итогам Мукачевского съезда народных комитетов Закарпатской Украины 28 ноября 1944 года. Для нас этот документ важен по двум причинам. Как видно, в СССР все-таки были еще уверены, что КПЧ еще обладает эксклюзивным правом, прерогативой ведения национальной пропаганды, еще контролирует идеологический фон в стране в полной мере. Если бы это было не так, советские лидеры не стали бы указывать Праге на формально не связанные с ней публикации неведомого комитета. Это, в свою очередь говорит о том, насколько превратным было в Кремле понимание истинного хода и результатов политических процессов, всколыхнувших Чехословакию. Московским тоталитаристам было невдомек, что в этой стране, в отличие от СССР, уже ушло то время, когда власть могла диктовать, что и кому писать, а чего не писать. Этот недостаток информации, информации проверенной, реальной и свободной от идеологических предрассудков, как нам кажется, и явился одной из причин столь бескомпромиссной, «дубовой» политики СССР в отношении Чехословакии. Любопытно, что это одно из немногих положений, которое отмечается единодушно фактически всеми исследователями тех процессов[37]. Для более глубокого осознания реальных мотивов СССР на этапе подготовки вооруженного нападения, необходимо рассмотреть пути поступления оперативной информации по Чехословакии в Политбюро ЦК КПСС. Само собой, главным докладчиком был Червоненко, советский посол в Праге. Личность этого человека во многом наложила отпечаток на его деятельность по предоставлению информации своему высшему начальству. Кадровый партаппаратчик с Украины, он обладал весьма своеобразным дипломатическим опытом – он занимал пост нашего представителя в Китае эпохи разрыва с ним. Естественно, он менее всего хотел повторения таких процессов, которые могли бы похоронить и его карьеру. В этом плане удачнее остальных высказался Юрии Валента, заявивший, что Червоненко меньше всего бы хотел привезти в СССР репутацию “человека, потерявшего Чехословакию[38]”. Это было первым фактором, которой обуславливал его осторожность во всем, что касалось информирования «верхов» о процессах Пражской весны. Вторым фактором был его советник И.И. Удальцов. В отличие от не слишком искушенного в чешских вопросах Червоненко, который навсегда остался скорее кадровым партийным работником, нежели дипломатом, или хотя бы регионоведом, Удальцов был влиятельным богемистом, весьма авторитетным в широких ученых кругах. Между тем, в нашем распоряжении есть документы, характеризующие его агрессивную позицию по этому вопросу[39]. Удальцов был настроен настолько непримиримо, что доказывал всем, что традиционный студенческий праздник, вылившийся в антисоветскую демонстрацию, был организован из ЦК КПЧ, о чем необходимо срочно проинформировать Политбюро. Он навязывал в грубой и резкой форме свою позицию более осторожному Червоненко, склонившемуся перед авторитетом Удальцова. Корреспондент «Правды» набрался смелости и доложил начальнику, что всесильный Удальцов подходит к делу субъективно, контакты поддерживает только в среде соратников Антонина Новотного, а к нынешнему руководству настроен враждебно. Такие люди и отвечали за сбор и доставку информации о ходе «Пражской весны» в Кремль. Нетрудно догадаться о том, насколько односторонними и искаженными были поступавшие сведения. Третьим фактором, обусловившим недостаточное, а в некоторые моменты – откровенно искаженное понимание руководством СССР положения в Чехословакии, были люди официальной Москвы, отвечавшие за прием информации в нашей стране. Так, Латыш в своем исследовании отмечает, что вся информация докладывалась в Политбюро главой отдела по связи с правящими коммунистическими партиями зарубежных стран К.В. Русаковым, который выглядел ретроградом даже на фоне состава Политбюро. Одним словом, не стоило ожидать того, что Кремль хоть в какой-то мере был реально знаком с положением дел в ЧССР.

Следующие решения ЦК КПСС в связи с нараставшими неблагоприятными с точки зрения СССР явлениями только подтверждают наши положения о недостатке точной информации в официальной Москве. 2 июля 1968 года Червоненко получает из Москвы совершенно абсурдные, с нашей точки зрения, тезисы для беседы с Александром Дубчеком[40]. Там от Дубчека требуется организовать навязывание массам критики манифеста «2000 слов». Важный момент: впервые КПСС столкнулась с течением внутри Пражской весны, более радикальным, нежели сам Дубчек. Если предыдущая травля организовывалась против умеренной реформации, которая даже в своей осторожности претила кремлевским правителям, то сейчас столкновение шло с новой силой, силой народной и постоянно нараставшей – радикально-реформистской. По мысли Политбюро, Дубчек был должен провести всенародное осуждение народного манифеста. В политике ЦК наступил период, который мы бы хотели назвать агрессивным волюнтаризмом. Как Дубчек, даже желай он того, мог массово осудить процессы, идущие из самого сердца народа? Неужели в Кремле надеялись, что по указке из Москвы лидер КПЧ подпишет себе смертный приговор? С каждым днем становилось все более очевидно, что КПСС утрачивает не только контроль ситуации, но и всяческое ее понимание. Со своей стороны, этому процессу способствовала и лукавая позиция неконфликтного Дубчека. Зденек Млынарж свидетельствовал, что Дубчек в личном разговоре так охарактеризовал свои беседы с руководством «старшего брата»: «Что я могу сделать, когда Брежнев на меня орёт? Я говорю, да, да, Леонид Ильич, а сам приезжаю – все делаю так, как считаю нужным[41]». Такая успокаивающая позиция давала Л.И. Брежневу возможность считать, что в Праге и вправду все по старому, что можно и дальше проводить командно-административный стиль руководства. Судя по всему, Дубчеку удавалось «гнуть свою линию»: СССР заблуждался насчет Праги с каждым днем все сильнее. Так в середине июля, когда до вторжения оставалось чуть более месяца, в Чехословакию был направлен документ буквально в лучших традициях маоистской «культурной революции». Пятерка братских партий требовала от Чехословакии буквально следующего: «закрыть все политические объединения, не входящие в Народный фронт. (…) полностью овладеть всеми СМИ, поставив их на службу трудовому народу[42]». От Дубчека требовали проводить более ортодоксальную политику. Это, как нам кажется, апофеоз тоталитарного волюнтаризма того времени. Александр Дубчек поприветствовал и возглавил демонстрацию хиппи, пражская молодежь подарила американскому посольству флаг с извинениями за предыдущие выходки – а Живков, Гомулка и Брежнев велели «поставить СМИ на службу трудовому народу». Их сознание было отравлено реликтами «апогея сталинизма», они просто не могли представить, что «трудовой народ» в Чехословакии уже сам поставил себе на службу все, что ему было действительно нужно. Тем большее раздражение Чехословакия навлекала на ортодоксов. Отношения бывших союзников неумолимо вели к трагедии.

Для полномасштабной подготовки агрессии Москве было необходимо еще раз сверить часы со своими европейскими «друзьями». С этой целью 14-15 августа в Варшаве снова состоялась встреча «пятерки». По приезду с нее Л.И. Брежнев сделал предсказуемо агрессивный доклад на Пленуме ЦК КПСС[43]. Суть этого по-брежневски бесконечного документа даже не стоит передавать подробно. Брежнев сказал главное, как ему казалось: СССР сделал все возможное, чтобы вернуть Прагу на путь социализма мирными средствами, КПЧ ничего не сделала для этого, КПЧ теряет власть в стране. Однако и внутри КПЧ есть здоровые силы, на которые можно опереться. Пока еще не шла речь о введении контингента войск, однако этот вывод уже витал в воздухе. Для обоснования таких будущих проектов, Брежнев в заключение своего выступления поместил хронологию недружественных акций ЧССР за апрель-июль 1968 года. Информационная война вступила в новую фазу, теперь не социализм в ЧССР был жертвой, а сам Советский Союз, «провоцируемый» недружественными действиями Чехословакии. Насколько эти действия могут быть отнесены к провокациям – и верил ли в это кто-то, кроме И.И. Удальцова – можно судить лишь потому, что в их список попали майские народные гуляния студентов и публикация обращения «2000 слов». В конце был дан формальный повод для будущего нападения – «сложилась реальная угроза контрреволюционного выступления». Какая судьба ждет такого рода вступление, Брежнев тоже не преминул заметить : «Там, где победил социализм, там никогда не будет торжествовать капитализм...(…) мы окажем Чехословакии всю необходимую помощь». Приговор, как нам кажется, был вынесен.

Тем не менее, СССР решил дать дать еще один шанс чехословакам. 3 августа 1968 года в Братиславе состоялась встреча руководства стран Восточного блока. На ней в принципе Дубчек не предложил ничего нового по сравнению со своей старой тактикой умиротворения Брежнева. Интересным в этом плане документом является Братиславская декларация. Формально она закрепила верность всех присутствующих стран марксизму-ленинизму и, что оказалось особенно важным, пролетарскому интернационализму. Провозглашались тезисы о постоянной совместной борьбе с происками капитализма, а также СССР выразил готовность ввести войска в случае угрозы любой державе Варшавского договора со стороны капиталистического мира[44]. Есть сведения о том, что в момент подписания декларации, в Братиславе Л. Брежневу было передано письмо пяти членов руководства КПЧ — Индры, Кольдера, Капека, Швестки и Биляка с просьбой об оказании «действенной помощи и поддержки», чтобы вырвать ЧССР «из грозящей опасности контрреволюции». Подписал Братиславскую декларацию и Дубчек, как нам кажется – уже понимая, что вскоре она будет использована против него, как и соглашения в Чиерне-над-Тиссой. Само собой, ни то, ни другое не отвечало его коренным представлениям о благе собственной страны. Тем не менее, перестать быть заложником собственной модели поведения по отношению к Брежневу он уже не мог. Что ж, как отмечается в современных исследованиях, эти правила игры он принял сам[45]. Теперь Советскому Союзу оставалось только создать casus belli – или использовать в качестве него что-то, что уже имелось на тот момент.

По итогам данной части исследования, мы можем сделать вывод о том, что СССР с середины весны 1968 года планомерно пытался противостоять курсу Дубчека на демократизацию государства в рамках социализма. Помимо информационного давления, осуществлялась и работа в странах социалистического лагеря с целью изоляции и осуждения ЧССР. Есть все основания утверждать о подготовке вооруженного вторжения и формировании «пятой колонны» в ЧССР.