Бог и новые варвары

 

В современном обществе вера в рациональность и профессионализм властно-управленческого аппарата аналогична вере в Бога. Хотя процесс секуляризации длится более трехсот лет, большинство людей не смогло отбросить веру во власть, с помощью которой можно решить социальные проблемы и устранить зло из мира. Эта вера снимает различие между религиозным, юридическим и политическим языком. Данный язык включает множество эпитетов, глаголов и метафор. Он выражает убеждения людей, а не констатацию положения вещей. Не дает возможности провести четкое различие между дескриптивным и оценочным смыслом каждого понятия. Тем самым право и политика транслируют критерии религиозной ортодоксии5. Из-за этого правовые и политические споры заканчиваются логическим тупиком. « Выход» из него предоставляется произволу юридической бюрократии, политиков и властно-управленческого аппарата.

Соответствие между принципами религиозной ортодоксии и политического суверенитета далеко не случайно. Оно характерно для католицизма, православия и протестантизма. Во всех случаях основанием суждений о Боге главным авто-

 

 

5 «Право, определяющее суверенность в данной политической общности, является эквивалентом религии. Философы политики обычно стремятся решать вопрос «что такое суверенность?» путем указания на личность или тело, которое следует признать центром суверенности. А по сути дела центр суверенности данного общества всегда определяется правилами, которые устанавливают, что следует признавать правом и законом. Правила, определяющие суверенность власти, сами по себе не могут быть выражением власти суверена. Но поскольку они являются окончательным критерием права и закона, постольку не содержат никакого дальнейшего логического обоснования» (5, 244).

 

 

ритетом выступает фигура Христа. Эта фигура содержит в себе те же самые манипулятивные характеристики, которые типичны для Потребителя, Менеджера и Терапевта: В суждениях о суверенитете роль такой фигуры могут выполнять индивидуальные ( основатели государств и изобретатели законов) и надындивидуальные ( армия, партия, государственный аппарат) силы, устанавливающие законы. Основанием признания истинности суждений Христа являются суждения его апостолов. Основанием признания справедливости существующих законов являются высказывания политиков и юристов. В обоих случаях появляется фигура верховного авторитета. Опять возникают круг в доказательстве и возможность произвольного толкования любого закона.

Власть не в состоянии устранить этот произвол, ибо в противном случае рухнут основания ее социального статуса: « Действия тупоголовых юристов и управленцев-прагматиков направлены на создание такого образа социального мира, в котором они играют главные роли» (2, 204). В результате товарный и денежный фетишизм переплетается с юридическим и политическим. Правительства и корпорации реализуют свои цели, используя попеременно процедурную и распределительную концепции справедливости. Но лишь в тех пределах, в которых они позволяют реализовать индивидуальные и групповые интересы. А проблема их обоснования, в том числе указание на эмотивистский и произвольный характер данных интересов, при этом даже не ставится.

Итак, ни процедурная, ни распределительная концепции справедливости не мешают существованию класса чиновников с его подотрядами ученых- экспертов и юристов. Данные концепции есть разновидность глобальных иллюзий. И принимают конкретно-исторические формы в зависимости от множества обстоятельств. Их следствием стала театральная имитация

«рационального управления обществом». В современном обществе популярность политических артистов и циркачей возрастает. Даже профессия циркового и театрального гримера неожиданно приобрела политический смысл в имиджмейкерстве. Популярность с помощью имиджа стала признаком вла-

ти и авторитета: « Наиболее успешно действующий бюрократ одновременно является непревзойденным актером» (2, 205).

Синтез религиозной веры с политическими убеждениями и социальной наукой привел к небывалому росту организационных структур во всех сферах социальной жизни. Правительства и корпорации оплели общество и превратили его во множество административных машин. Сегодня уже не существует социальных движений и политических партий, которые были бы свободны от указанных свойств. Нет пока и таких способов легитимизации авторитета власти, которые были бы свободны от представления о ее рациональности. Это

относится к либерализму и марксизму6. В итоге проблема бюрократии не

 

только не решена, но даже и не осознана ни одним из направлений социально- политической мысли как центральная проблема современности. Мо-

 

6 Как было показано, либерализм органически связан с бюрократическим индивидуализмом. Поэтому либеральная критика бюрократии (содержащаяся, например, в работах Н.Паркинсона и его многочисленных последователей) является разновидностью «светских разговоров». Ни к каким практическим следствиям она не привела.

Марксизм содержал мощный антивластный, антигосударственный и антибюрократический заряд, но надежд не оправдал. В процессе практической реализации марксизм оказался веберианством в превосходной степени. После русских революций и становления «мировой системы социализма» рост бюрократии в ней намного опередил капиталистические страны. В этом отношении СССР действительно «догнал и перегнал» капитализм, как призывал это сделать Сталин. И прогресс в этой сфере сопровождался постоянными кампаниями по

«борьбе с бюрократизмом» — от Ленина до Горбачева. Под влиянием СССР страны Запада были вынуждены заимствовать идею государственного регулирования экономики. Опыт показал, что эта идея может быть вплетена в любую политику — либеральную, консервативную и социалистическую. Левая интеллигенция стран Запада бросилась

«догонять и перегонять» СССР. После второй мировой войны в странах Европы пришли к власти социалисты. В результате лавинообразный рост бюрократии стал реальностью и на берегах Атлантики.

 

жет быть, нужен новый Гитлер для ее окончательного решения по типу

 

«еврейского вопроса»? Ведь абсолютное большинство теоретиков модернизации и нового индустриального общества обосновывают

«необходимость» роста бюрократии из-за усложнения социальной реальности и управленческих функций.

В коммунитаризме обосновывается противоположный вывод: вся современная культура Запада бюрократична и потому другим странам учиться у него уже нечего. Повсеместный рост профетического иррационализма стал реакцией на тотальную бюрократизацию культуры7.

Профетический иррационализм возникает в новых идеологиях —

 

феминизме, экологизме, национализме. Ни одна из них еще окончательно не конституировалась. Зато они уже отражают несогласие отдельных индивидов и групп с рынком, вмешательством государства в социальные процессы и тотальной бюрократизацией культуры. Веберианство и ницшеанство образуют фундаментальные теоретические артикуляции современного социального порядка. Новая парадигма идеологии может строиться на основе переосмысления веберианства и ницшеанства с одновременной реанимацией критического потенциала марксизма.

При этом надо учитывать кардинальный факт: в современной культуре нет устойчивой связи между моралью и практическим разумом. Провозглашение « рациональности» экономики, властно-управленческого аппарата и политики — свидетельство такого отсутствия. Оно обнажает также всепронизывающую деморализацию общества. Сегодня проблемы со-

 

7 Профетический иррационализм восходит к опыту ницшеанской «переоценки всех ценностей». Кроме ницшеанства современная европейская культура не располагает никакой другой интеллектуальной традицией, позволяющей отвергнуть экономические, социальные, моральные, организационно-управленческие, политические и идейные основы бытия данной культуры. Марксизм исчерпал свой критический потенциал. Его нужно заменить такой теорией, которая бы не давала никаких цивилизационных преимуществ Европе.

 

циальной морали и политической этики стали пустым звуком. Они интересуют только некоторых теоретиков и сохраняют значение в жизни маргинальных социальных групп. Если консерватизм и социализм хотя бы частично заимствуют ценности либерализма ( прежде всего идею о рациональности рынка и бюрократии), они легитимируют бюрократический индивидуализм в теории и на практике.

На протяжении последних двухсот лет возрастало господство рынка, производства и бюрократии над индивидами. Следовательно, нет смысла говорить о каком-либо прогрессе. Наоборот, происходила дегенерация европейского общества и культуры. Европейские интеллектуалы по-прежнему мусолят две концепции индивида: как независимого и рационального субъекта, который может осуществлять суверенный выбор собственной позиции и образа жизни; как продукта обстоятельств, о благе которого необходимо заботиться. Но данные предикаты индивидуального бытия потеряли смысл. Ни о каком индивидуальном выборе не может быть речи. А политико-бюрократические структуры заботятся преимущественно о собственном воспроизводстве, а не об обществе. Ни одна из классических идеологий не направлена против социальных фигур Потребителя, Терапевта и Менеджера во всей совокупности их профессиональных ролей. Значит, все идеологии способствовали укреплению позиций бюрократии.

Описанные процессы породили феномен глобальной исчерпанности политики. Он относится не только к авторитарным и тоталитарным, но и к демократическим государствам. В каком направлении будет развиваться данный феномен, пока неясно. Зато очевидно, что политика выродилась во множество пустых и бессодержательных ритуалов внутри государств и на международном уровне. Кроме того, «... политика современного общества есть гражданская война, осуществляемая другими средствами» (2, 450). Правительства и властно- управленческие аппараты ведут гражданскую войну с помощью средств, выработанных в эпоху Ослепления.

К их числу относится прежде всего конституционное право. Оно есть разновидность утопий и не может считаться ни

отражением общих интересов, ни критерием демократии8. Опыт многих стран в XX в. показал, что нет ничего проще формального принятия конституций и параллельной эскалации самого жестокого произвола и террора. Примеры СССР, Китая и Кампучии здесь наиболее показательны. Так что конституционализм ничуть не лучше других утопий.

А в демократических государствах законы выражают конфликты между социальными группами и между правительствами и обществами. Эти конфликты не могут быть разрешены юридически. Правительства монополизировали функции Терапевта, Социального Реформатора и Менеджера. Общество мажет оставаться только Эстетом-Потребителем. Да и то в рамках, предписанных властно-управленческим и юридическим аппаратом9. Следовательно, законы отражают не столько масштабы социальных конфликтов, сколько меру их подавления правительствами.

В результате рационализации политики и управления из повседневной жизни выталкивается эмоциональная связь индивидов со странами, в которых они родились. Одновременно происходит эскалация националистической и патриотической фразеологии. Она инспирируется политиками и идеологами бывших колониальных и социалистических государств и стала разменной монетой политической манипуляции. Поэтому индивиды уже не в состоянии испытывать чувства, связанные с понятиями отечества и родины. Либералы частично правы в том, что в современном мире патриотизм стал ширмой для

 

8 Например, изобретатель либерального утилитаризма И.Бентам прославился одновременно как сочинитель конституций для многих европейских и внеевропейских стран и как автор проектов новых тюрем. Так что связь конституции и тюрьмы — не случайный эпизод, а правило социальной истории, детально изученное М.Фуко.

9 Например, даже концепция С.Кьеркегора превратилась в архаизм. Датский философ

рассматривал эстетическую стадию жизни как этап на пути движения к этической и религиозной. Но в результате секуляризации религия потеряла роль главного мотива при обосновании человеческого поведения. А этика превратилась в сферу ученых студий и не отражает социальную мораль.

прикрытия национализма, шовинизма и империализма. Однако то же самое можно оказать о всех либеральных ценностях. Отрицательное отношение к патриотизму не мешает либералам быть сторонниками бюрократического индивидуализма.

Действительная проблема состоит не в квалификации патриотизма как положительной или отрицательной ценности. А в невозможности его практического воплощения. В современных демократиях правительства уже давно не выражают ни моральную, ни политическую общность граждан. Правительства стали сетью бюрократических служб для навязывания обществу политического произвола. В обществе нет ни морального, ни политического согласия. А сделки между Потребителями, Терапевтами и Менеджерами лишь увеличивают сферу манипуляции. Права и обязанности индивидов есть комплекс неопределенных юридических и политических фикций. То же самое относится к принципу консенсуса. В современном обществе согласие в принципе невозможно. Поэтому принцип консенсуса лишь устанавливает рамки процедурных правил демократии и не объясняет причин социальных и экономических конфликтов.

В коммунитаризме патриотизм рассматривается как следствие братства. Патриотизм универсален, поскольку он фиксирует чувственно-эмоциональную связь индивида с определенной социальной и моральной общностью. Тогда как политическая общность есть недобровольная привязанность индивида к правительству, политической системе и законам данной страны. Она имеет смысл лишь тогда, когда отражает чувственно-эмоциональную связь индивида с социальной и моральной общностью. Но из-за бюрократизации властно- управленческих и юридических аппаратов связь между моралью, обществом и политикой оказалась разорванной. Весь комплекс понятий социального знания маскирует данный разрыв ( подробнее о проблеме братства речь будет идти в следующем параграфе).

Коммунитаристы обратили внимание еще на один любопытный феномен. Во всех странах мира существуют органы иностранных и внутренних дел, обороны, безопасности и раз-

ведки. Они издавна считаются самыми важными. После второй мировой войны к ним добавились министерства информации. В результате произошла институционализация манипуляции. Существуют также привилегированные учреждения по подготовке кадров для этих органов. Однако опыт XX в. показал: число изменников родины ( в процентном исчислении) из состава главных государственных ведомств значительно опередило число таких изменников из других социальных групп. Следует ли отсюда, что родину чаще предают люди из состава социальных элит и политического истеблишмента, нежели рядовые граждане? Этот вопрос нуждается в тщательном социологическом исследовании с применением методов компаративистики.

По крайней мере нет оснований считать, что мораль элит выше морали обычных граждан. Скорее наоборот. От Древнего Рима до современных государств наблюдается устойчивая тенденция деморализации политических элит. А целая традиция политической мысли ( восходящая к Н.Макиавелли) противопоставляет мораль и политику. Следовательно, традиционное понятие патриотизма утратило смысл. В современном мире патриотизм может базироваться только на | принципиальном конфликте между связью индивида с социальной общностью и лояльностью индивида в отношении законов и правительства.

Правительства лишь по воле случая осуществляют власть над гражданами. А государство никогда не было формой морального осуществления власти. Оно не обладает легитимностью даже при демократическом устройстве. Поэтому общества все более дистанцируются от государств и правительств. Но эти процессы пока еще не нашли выражения в конституционно-правовых системах. В этом тоже выражается исчерпанность политики как сферы деятельности.

В современном обществе невозможно быть моральным человеком. С одной стороны, современные концепции человека экономического несовместимы с хозяйственной этикой в смысле Локка — Смита — Вебера. Честность ушла из

экономики. С другой стороны, современные концепции челове-

ка политического противоречат героической политической этике в смысле Макиавелли. Гражданское мужество ушло из политической жизни. Следовательно, акцент на какие-то особые этические ценности капитализма и политические ценности социализма потерял смысл.

Общество *не может быть моральным, если рынок занимает в нем место главной ценности, а бюрократия квалифицируется как необходимый элемент общества. Общество не может быть свободным, если в нем господствует бюрократический индивидуализм в либеральном, социалистическом и консервативном воплощении или в гибридных формах данных идеологий. Чтобы создать предпосылки морали, надо отбросить современный социальный, экономический и политический порядок. Демократия и правовое правление имеют смысл лишь в той степени, в которой они помогают осознать эту задачу. Что касается ее выполнения, то в обществе пока не сложилось антипотребительского, антименеджерского и антитерапевтического большинства.

Однако программы всех ныне существующих политических партий такой задачи даже не ставят. Партии фактически перешли на содержание своих и чужих правительств и корпораций. Оппозиция потеряла смысл. Так что политическая структура реальной демократии базируется на полном отбрасывании морали. Главные социальные фигуры целиком деморализованы и закрепляют политическую рутину. В ней тоже нет ни грана морали. Значит, все современное общество надело « Новое платье короля». Но крикнуть об этом пока не решается никто.

Марксизм пытался сыграть роль мальчика из сказки Г.Х.Андерсена. Но практическое воплощение ленинско-сталинской версии марксизма в СССР продемонстрировало наибольшую политическую исчерпанность. Однако исчерпанность марксистской политики не тождественна теоретической исчерпанности марксизма. В теоретическом отношении определенные элементы марксизма не устарели. Это относится к теории отчуждения и теории

фетишизма. Они помогают обна-

ружить моральную, политическую и теоретическую нищету современного либерализма и консерватизма.

Практическое воплощение либеральной и консервативной идеологии не смогло преодолеть ни отчуждения, ни фетишизма. Наоборот, оно только усилило эти процессы. Следовательно, любые попытки синтеза либерализма с консерватизмом в конкретно-исторических обстоятельствах теоретически ложны, а политически опасны. Прежде всего речь идет о связи либерально- консервативной политики с фактом существования империй и национальных государств. То же самое относится к прагматизму и постмодернизму. Эти направления социально-политической мысли объявляют ценность успеха универсальной, а ценность истины устарелой. Вслед за этим происходит идеализация атлантических стран и культур.

Теоретики коммунитаризма формулируют противоположный вывод: в странах Западной Европы и США наступила эпоха всеобщего варварства. Но теперь орды варваров не стоят у границ Европы, как это было неоднократно в истории континента — от гуннов, вандалов, монголов и турок до российских и советских оккупационных войск. Атлантическая цивилизация породила своих собственных варваров, осуществляющих власть над нею. Главный из них - современный рациональный государственный чиновник. Э.Геллнер назвал этот класс людей « технократическими мамелюками». Другие социальные фигуры давно с ним породнились. И уже не выступают против орд современных рациональных варваров. Поэтому победа над ними становится все более проблематичной. Экономические и политические институты демократии не позволяют вести систематическую борьбу с этими ордами, легитимизируя их социальный и политический статус.

Таким образом, цивилизационный колаборационизм стал универсальным свойством науки, искусства, политики и культуры атлантических стран. Если политическая структура демократии базируется на полном отбрасывании морали, то не' следует ли отбросить демократию со всеми ее социальными фигурами и институтами?