ДОЖДЬ-ДОМИНО

Действующие лица:

Юра – разнорабочий, 30 лет, парень низкого роста и взрывного характера.

Костя – ученик сварщика, 17 лет, почти 18.

Олег – разнорабочий, тучный мужчина 40 с лишним лет, Король.

Валерик – электрик, худой высокий мужчина 40 лет.

Виктор – сварщик, за 40.

Давидыч – электрик, 50 с хвостиком.

 

Сцена первая.

Бытовка на предприятии «Вторчермет». В центре бытовки стол, на нём колода карт, рассыпано домино. У дальней стены выстроились в ряд верстаки. На них беспорядочно лежат инструменты. Среди них спрятались кружки и трёхлитровая банка с чаем, рядом с банкой – большая пачка заварки и провод с двумя лезвиями от бритвы на конце. Справа находятся кабинки для сменной одежды. С левой стороны дверь. Стол окружён двумя длинными лавками и двумя табуретками, с потолка свисает тусклая лампа.

На одной из лавок дремлет, подогнув ноги, Юра. Под голову он положил рабочую куртку. Дверь с шумом открывается, дохнув холодом в помещение, и в него вваливается Виктор. Окинув бытовку взглядом, он прямиком шагает к лавке с Юрой.

Виктор. Юра, блин. (Толкает лавку.) Вставай. Быстрее, быстрее.

 

Юра с трудом поднимает голову.

Юра (спросонья). Кто?

Виктор. Конь в пальто. Дождь начинается. Вставай быстрее. Мне аппарат на склад утащить надо. Быстрее.

Юра. Да ладно. Разошёлся. Всё, встаю. (Медленно меняет положение тела, садится, потягивается.)

Виктор. Аппарат намочим. Давай быстрее. Я бы сам упёр, да он тяжёлый, падла.

Юра. Виктор, позвал бы Молодого. Чуть что, меня дёргать.

Виктор. Ты охерел уже от безделья. Занят Молодой. Он (сквозь зубы) с Олегом цемент убирает. Чтобы не намок. Вставай, вставай. (Тянет Юру за руку. Тот нехотя поднимается, берёт с лавки куртку, надевает её.)

Юра. Костю учеником сварщика взяли, пусть бы он и таскал все эти ваши баллоны и аппараты.

Виктор. Юра, пацану семнадцать лет.

Юра. Ну и что. Я в семнадцать, знаешь, какие тяжести таскал. Не то что сейчас.

Виктор. Ага, в молодости ты крут был. Это сейчас тяжелее хера ничего не поднимешь. По бабам шарахаешься всю ночь, потом на работе спишь. Передовик производства.

Юра. А если и так, то что?

Виктор. Да ни хера. Вставай.

 

Виктор и Юра уходят. Тусклая лампа в тишине освещает стол. Спустя некоторое время дверь открывается и в бытовку с шумом вваливаются Костя и Давидыч.

 

Давидыч. …Мы его «Гастрономом» называли. «МИГ-25», сто двадцать литров спирта: хоть упейся. Многие лётчики спиваются. Военные – тем более. А что: спирт есть, закуска тоже. Сухпаёк выдавали. Или везёшь кого-нибудь, – там ВДВэшников или ещё кого, – я сразу подхожу, кто в звании постарше смотрю, зову его в кабину, там у нас стол уже накрыт. Так, не богато. Я спирта налью и говорю: «Товарищ майор, надо бы закусить». Он: «Сейчас сделаем», и приносит сухпаёк. Мы не только сухпаёк, мы и одеяла на спирт выменивали. У нас всего полно было. Однажды ящик просрочки собрали, ну консервы просроченные. Их для космонавтов делали, им нельзя просроченное: они в полёте по полгода, а лётчики восемь часов от силы – подумаешь, просрутся на земле, это ж не в космосе, где дерьмо из тебя шлангом отсасывают. Короче говоря, мы не сразу заметили, что просрочка, а потом выбрасывать жалко стало. В пожарный ящик сложили её, она у нас так и летала, пока к нам в рейс Валентина не дали. А тот жадный до одурения. Как отчим твой.

Костя. Он мне не отчим.

Давидыч. А кто? Король? А ты тогда кто – слуга его?

 

Костя психует.

 

Давидыч. Да, ладно, я пошутил. Не кипятись – прольётся.

Костя. Толстый – король пивной бутылки и рыбьего хвоста. Дядя Витя мне как отец, а этот…

Давидыч. Виктор?

Костя. Ага, Виктор. Мать с ним шесть лет жила. Он, считай, меня вырастил. А Толстый … Вечером мать ему литровую банку морса наведёт, он понтит: «Куда так много? Описаюсь», пол-литра отольёт, на тумбочку поставит у кровати. Среди ночи проснётся, всё вылакает и, пока мать не видит, идёт на кухню и ещё наливает.

Давидыч. Валентин вылитый.

Костя (кивает). К тётке на дачу ездили, она еды приготовила на всех, мы поели и спать легли. А на даче стол маленький, тётка не поместилась, говорит: «Я потом перекушу». Ну мы ей тарелку каши оставили. Толстый лёг со всеми, и только мы уснули, встал и сожрал эту тарелку.

Давидыч. Ты его Толстым, значит, зовёшь?

Костя. За глаза. Ненавижу.

Давидыч. Отчимов никто не любит.

Костя. Да не отчим он мне.

Давидыч. Ладно, я понял. Давай, по чайковскому. Организуй. Не в службу, а в дружбу.

Костя. Сейчас. (Идёт к трёхлитровой банке с водой, кидает в неё провод с лезвиями, другой конец провода вставляет в розетку.) Каменный век, давно бы на чайник скинулись.

Давидыч. С таким коллективом на мышеловку не скинешься, а ты про чайник говоришь. Мыши пешком ходят, скоро на хер посылать станут и пряники со стола тырить.

Костя. У нас пряники есть?

Давидыч (оглядывает стол). Во, уже стащили.

Костя. Это не мыши, это крысы.

Давидыч. Знаю я эту крысу. Валериком зовут.

Костя. Я о том же.

Давидыч. Коллектив у нас – говно. Я тогда на мышеловку предлагал скинуться, а мне: «Давай, лучше кота заведём». А кота собаки сразу порвут. (Молчит.) А, про Валентина. Он пожрать любил. Жрал, как экскаватор. Однажды нам поваров в рейс дали, из города в город перевезти. Я шутки ради им говорю: «Если плохо нас покормите, мы вас где-нибудь над морем выкинем и дальше полетим». Ну пошутил и пошутил. А обедать идём, смотрю: тарелки с борщом стоят с такими вот огромными кусками мяса. Мы поели – второе несут: картошка и по три котлеты каждому. Мы котлеты съели, картошку вилками поковыряли, а нам ещё блинчики с мясом несут – по четыре блинчика каждому – и компот. Но мы уже жрать не стали. Уже компоты вот здесь (показывает на горло), хоть в жопу заливай. Мы встали из-за стола, выходим, и тут Валентин навстречу. Он опоздал. Мы говорим: «Мы тебе тут поесть оставили немного». И стоим, значит, курим и в окно смотрим, как Валентин жрать будет. В аэропорту окна большие такие, хорошо видно. Ну Валя, как блинчики увидел, руки потёр: «О, тут есть над чем поработать». Взял стакан, налил компота, попросил, чтобы ещё компота принесли. Два графина. И, представляешь, всё сожрал – сколько: семь на четыре – двадцать восемь блинов и три литра компота.

Костя. Толстый вылитый.

Давидыч. Ага. Валентин тоже пухленький такой был. Роста маленького, коренастый. А, с консервами этими. Он же за рейс их сожрал. Я ему говорю: «Я тебе сильный свет включать не буду. Аварийное включу, чтобы сильно не светило». А аварийный свет красный, ни хера не видно. Бородавки на своём носу не увидишь. Цифры на банке – тем более. Валентин их так и сожрал: и банки, и цифры. Потом говорит: «Ребята, возьмите меня к себе в рейс, меня так ни в одном экипаже не кормили». Мы ему: «Нет, извини, мы тебя не прокормим». А в Туркмению с ним летали. Раньше ведь, не то что сейчас, фруктов нигде не купишь. Наш экипаж как в Туркмению или Узбекистан отправляют, нам знакомые сразу заказывают, кому что привезти. Не поверишь, ящиками пёрли. На рынок заходили, сразу на всех покупали. Дыни брали, – знаешь, длинные такие…

Костя. Торпеды.

Давидыч. Торпеды. Вкусные, аж во рту тают. На всех сразу брали, оптом дешевле. Сразу прикидываешь, кому сколько. Мне – семь, мне – десять, кому-то – двадцать. А потом на месте раскидывали, кто сколько заказывал. Валентин, значит, с нами десять дынь взял. Мы с рынка вернулись, я смотрю: все дыни кучей лежат, а десять самых крупных в сторонке. Я спрашиваю: «Почему эти отдельно?» Валентин: «Это я так в сторону отложил, чтобы потом не искать – взял, и всё». В общем, я дождался, когда Валентин отлучится, взял ручку и на всех дынях большими буквами написал: «хуй». Валентин пришёл, видит, а его дыни в хуй превратились. Паниковать он не стал – надо отдать ему должное, – а к каждому отдельно подходит и типа невзначай: «Дай свою ручку пописать, а то моя закончилась». Попишет и отойдёт. Ко мне тоже подходил. А у меня ручка синяя была, и, ты знаешь, она, когда в кожуру дыни впиталась, смешалась с жёлтым и стала зелёного такого цвета. Ну явно не моя.

 

Дверь в бытовку открывается, входит Валерик.

 

Валерик. О, чаем пахнет. О чём разговор?

Давидыч. О тебе, Валерик.

Валерик. Сплетни? Не успел выйти, уже хуёв в спину натолкали.

Давидыч. Да нет. Об армии Косте рассказываю.

Валерик. О, армия – это хорошо. Кто не был, тот будет, кто был, не забудет. У тебя когда призыв?

Костя. Мне рано ещё, восемнадцати нет.

Валерик. В чём проблема тогда? Армия – хорошая школа жизни, но лучше пройти её заочно. Под осенний попадаешь?

Костя. Нет.

Валерик. Ну и не переживай. Поступишь в училище. Потом в вуз. А потом армию отменят.

Костя. Да нет. Я сейчас хочу пойти.

Валерик. На хера? Баба беременная?

Костя. Нет. У меня нет девушки.

Валерик. А не обязательно со своей девушкой. Мало ли где пошёркался, залетела, жениться заставляет. А ты в армию, и концы в воду. Шифруешься?

Костя. Нет. Просто хочу сейчас служить пойти.

Валерик. Не понимаю.

Давидыч. Дома проблемы?

Костя. Нет. Просто хочу сразу долг родине отдать. Не затягивать.

Валерик. Ты не волнуйся: родина тебя не забудет. Все долги с лихвой заберёт: и что должен, и что не должен.

Давидыч. Не понтуйся. Дома проблемы?

Костя. Нет.

Давидыч. С бандитами?

Костя. Нет.

Давидыч. Дома, значит? С Олегом?

 

Костя оглядывается на Валерика.

 

Давидыч. Да ладно, Валера никому не расскажет. Да, Валера?

Валерик. Молчу, как рыба об лёд.

Давидыч. С Олегом поругался?

Костя. Да.

Валерик. Пошли его на хер.

Костя. Попробуй, пошли его. (Замолкает.)

Давидыч. Рассказывай. Не ломайся.

Костя. Я не ломаюсь.

Давидыч. Ну?

Костя. Да Толстый дома накурил. Я из комнаты своей выхожу, а по всей квартире вонь этим куревом. Он обычно на кухне дымит. Итак противно. А тут ещё все окна, форточки, позакрывал. Вонища, как на заводе.

Валерик. Во, точно. На заводе вонизма. Я поэтому на свалку и устроился работать. Здесь всё-таки свежий воздух. И есть что спиздить. На заводе тоже есть, но там охрана везде. Как шакалы охранники эти. Там чтобы незаметно спереть что-нибудь, надо охраннику по дыне настучать.

Давидыч. Валерик, дай парню рассказать.

Валерик. Молчу как рыба об лёд.

 

Костя, подождав, пока умолкнет Валерик, продолжает.

 

Костя. Толстый стоит в дыму – довольный, блин, – и мать рядом с ним, влюблённым взглядом на него смотрит. Давидыч, ну ты же не куришь, знаешь: для некурящего человека в квартире надымить – это всё равно что насрать.

Давидыч. Ну.

Костя. Ну я так Толстому и сказал. Форточки, говорю, позакрывал и куришь. Это всё равно, что я насрал бы здесь. А Толстый мне орёт: «Заткнись! Иди в своей комнате закройся и сиди!» Он в моей же квартире мне командует, представляешь? Он здесь никто по идее. (Замолкает.) В общем, на следующий день мать мне сказала забирать свои манатки и выметаться. Толстый обиделся, ушёл от неё, а она меня из-за него выгоняет. Говорит, мол, это я так ей отомстил за то, что друзей домой приводить не разрешает.

Валерик. Надо не друзей, а бабу приводить.

Давидыч. Рыба об лёд, заткнись, а.

Валерик. Да молчу.

Костя. В общем, сказала, или я мирюсь с ним, или чтоб уматывал на все четыре стороны. Сказала, я взрослый уже, работаю и ей страшно подумать, что я возьму и насру в её квартире. Квартира, сказала, её и мой отец к ней не имеет никакого отношения. Она сама её купила. Ну об отцовской квартире я вообще молчу.

Валерик. А что с ней?

Костя. Ничего. Мы же в суд не подавали.

Валерик. В смысле?

Костя. В смысле, когда отец умер, мы должны были в суд подать на раздел имущества. А жена его с отцом только из-за квартиры и жила. Они и расписались перед его смертью уже. Он бухал, бил её. Она всё терпела, лишь бы квартира ей досталась. Мы, в общем, пожалели её, в суд не стали подавать. А теперь поздно. Жена его, блин, всё меня куском хлеба попрекала, когда я к отцу приходил, говорила я их «объедаю». В итоге я к отцу перестал ходить.

Давидыч. А он?

Костя. Он не в курсе был. Я ему не говорил. Просто перестал приходить, и всё. Да к нему заходить неохота, он пьяный вечно. На работе только трезвый. Ну а на работу я к нему не поеду.

Давидыч. Давно родители развелись?

Костя. Давно. Сразу, как я родился.

Валерик. Слушай, Костя, а хату снять слабо?

Костя. Денег нет. Я только устроился.

Давидыч. А тётя у тебя есть, ты говорил.

Костя. Тётя сказала, чтобы я с Толстым и с матерью мирился. Сначала предложила у неё пожить, но сразу передумала. Квартира, говорит, твоя, ты в ней прописан, вот и живи с матерью. Мне бы до призыва дотянуть.

Валерик. Тебя же не берут.

Костя. Возьмут. Если родители не против. Короче, опять же с Толстым мириться надо.

Валерик. Мда, дела.

Давидыч. И Виктор наш бомжует. А сейчас ты где?

Костя. Три дня уже у Сани, кента. Но это пока его предки с юга не приехали. А дальше хэ зэ.

Давидыч. Слушай, я бы тебя к себе взял, но у меня, сам понимаешь: жена, дети, внучка.

Костя. Спасибо, Давидыч.

 

Валерик отворачивается, будто разговор его не касается. В это время открывается дверь. Входит злой Олег.

 

Валерик. О, а вот и Король, Ваше Величество.

Олег. Пошёл на хер.

 

Олег прямиком идёт к Косте, тот поспешно встаёт с лавки, пятится от него.

 

Олег. Ты куда сдриснул?

Костя. Да никуда. Я вижу: Вас нет, и ушёл.

Олег. Ушёл, блядь. Из-за тебя цемент схватился. Куда его теперь? Слышишь, как дождь хуярит? (По крыше здания молотят капли дождя.) Я, блядь, железный что ли? Я, сколько мог, перетаскал. Один! Вы тоже, блядь, расселись здесь. (Валерику и Давидычу.) Валерик, отойди. (Отталкивает идущего к банке с кипящей водой Валерика.) Охерел совсем, сопляк. Не мать твоя, давно бы… Я таких, как ты, в молодости голыми руками душил. Я всю округу гонял, а тут сопля какая-то выёбывается. (Костя бледнеет от ярости, продолжая отступать.) Иди теперь и, что осталось, как хочешь, перетаскивай. Может, не всё ещё промокло. (Останавливается.) Слышал?

 

Костя молча смотрит на Олега.

 

Олег. Глухой, что ли?

 

Костя обходит Олега с другой стороны стола, идёт к выходу. Валерик, выдёргивает провода из розетки, из открытой пачки сыплет на руку заварку, кидает её в трёхлитровую банку с горячей водой.

 

Давидыч. Валерик, иди помоги Косте.

Валерик. Почему я? А ты? Ты будешь сидеть, а я пойду?

Давидыч. Когда бригадиром станешь, ты будешь сидеть, а я ходить буду. Иди, помоги Косте.

 

Валерик, ворча под нос, уходит. Злой Олег измеряет углы каморки раздражёнными шагами. Достаёт из кармана папиросу, продувает её, закуривает.

 

Олег. Щенок. Бросил, главное, всё и ушёл. Что хочет, то и делает. Мы ведь не такими были, да? Давидыч? Мы же другие были. А у этих никакого уважения к возрасту. Меня все уважают. Я король. Я три года подряд пивной фестиваль выигрываю. В третий раз, между прочим, меня наебать хотели. Налили пиво в полтора литровую кружку. Всем по литру, а мне полтора. И я всё равно выиграл. Меня даже на пивзавод водили на экскурсию. Я король. А это говно малолетнее ни во что меня не ставит.

Давидыч. Сядь, Олег.

 

Олег тушит о стол сигарету, бросает окурок в ведро у стены, садится за стол напротив Давидыча.

 

Олег. Давидыч, скажи, мы такими не были, наше поколение. Ты всё-таки меня постарше, правильно? Мы взрослых уважали. Взрослых надо уважать, потому что возраст – это уважительно. Это само по себе о себе говорит – возраст.

Давидыч. Если возраст, единственное, чем стоит гордиться…

Олег. Блядь, а чем тогда гордиться, по-твоему?

Давидыч. Когда тебе прогулы на кладбище ставят, а ты ни хера в жизни не сделал, гордиться нечем.

Олег. А что я должен сделать? Скажи мне, Давидыч, что я, блядь, должен сделать в своей жизни? Дерево посадить – посадил, сына вырастить – школу заканчивает, дом построить – своими руками на даче дом строил!

Давидыч. Человеком стать.

Олег. А я кто, по-твоему? Хер с горы что ли? Скажешь тоже – человеком. Эти пусть становятся людьми, а то на старших рты разевают, делать ни хера не хотят, не уважают никого. Я король, между прочим. Никто в этом городе не выпьет литр пива быстрее меня. И полтора тоже, кстати. Я полтора литра выпиваю быстрее, чем остальные литр. Давидыч, ты можешь за секунду одним глотком литр выпить?

Давидыч. Нет.

Олег. А я могу.

Давидыч. Давай, лучше чая выпьем.

Олег. Давай. Наливай. Тебе ближе.

 

Давидыч встаёт из-за стола, идёт к верстаку, поднимает с него замасленную тряпку, оборачивает ей банку с кипятком, наливает чай в две кружки. Возвращается с кружками к столу.

 

Давидыч. Олег, что у вас с Костей?

Олег. Что-что? Цемент бросил и слинял. На улице дождь херачит, цемент схватится – его, считай, выкидывать весь.

Давидыч. Я не про это. Вы с Костей поругались.

 

Олег бросает быстрый взгляд на Давидыча.

 

Олег. А, пожаловался уже. Поругались. Навыёбывался твой Костя передо мной. Не мать его, прибил бы на хер.

Давидыч. Любишь её?

Олег. Его?

Давидыч. Её.

Олег. А-а. Давидыч, ты как маленький. Какая на хер любовь в наши годы? Мы о любви уже все песни спели. Это эти сопляки влюбляются, страдают, а мы взрослые. Мы знаем: мужику нужна баба, бабе нужен мужик. Сам понимаешь, зачем. Одному хреново просто, ни туда ни сюда. А с бабой и туда, и сюда, ну ты понимаешь. Ты ведь женат?

Давидыч. Конечно, у меня и внуки есть.

Олег. Во, внуки. А такие вопросы задаёшь. Я, знаешь, когда с женой развёлся, поначалу только из-за квартиры переживал: всё думал, где жить буду. Моя ведь к мужику ушла.

Давидыч. Да ты что?

Олег. Да. Бля, убил бы обоих. Хотя, может, и к лучшему. Мы с Людкой давно как кошка с собакой… В общем, квартиру она мне оставила с условием, что я за сыном следить буду, готовить там ему, стирать. Он же несовершеннолетний. К матери идти он не захотел, на мудилу её смотреть. И квартиру делить мы не стали. У её хера там хата пятикомнатная, денег камазами, ей наша двушка как скворечник. Год я, в общем, прожил без бабы. Тяжко было, сам понимаешь. А тут Веру встретил.

Давидыч. Мать Кости?

Олег. Ага. Она тоже год как разошлась.

Давидыч. С Виктором?

Олег. С ним.

Давидыч. Олег, ты знаешь, что Костя из дома ушёл?

Олег. Как ушёл?

Давидыч. Ногами.

Олег. Вообще-то, это я ушёл. К сыну. (Пьёт чай.) Ушёл, значит. Герой – что сказать? А вот, по-честному, Давидыч, Костя твой взрослый, ему пора от сиськи оторваться, в армию пора. Призыв сейчас будет, пускай пиздует сапоги топтать. Там старших быстро уважать заставят. Дед среди ночи проснётся, заорёт: «Рота подъём!» И поднимутся все, как миленькие, и сапоги будут чистить, и портянки дедушкины стирать, и унитазы драить. Всё делать будут. Я через это прошёл, теперь пускай молодые говно полным ртом хлебают, а то моду взяли на старших залупу катить. В армии как прикатят, так и откатят. Там квадратное катают, круглое – носят.

Давидыч. Костя как раз в армию собрался.

Олег. Ну и попутного ветра в горбатую спину.

Давидыч. Ему до призыва у матери дожить надо.

Олег (морщится). Пусть живёт. Я ему что – мешаю? Лишь бы в комнате своей сидел и не выёбывался.

Давидыч. И ещё: ему восемнадцати нет. Его берут только с разрешения родителей.

Олег. И что?

Давидыч. А то, что Вера поставила условие с тобой помириться. Тогда она добро на армию даст.

Олег (удивлённо). А. Ну, ладно. Если извинится, я, так и быть, прощу его. Я добрый. Ха.

Давидыч. Олег, я боюсь, он не извинится.

Олег. Ну и пошёл на хер тогда твой Костя.

Давидыч. Олег, ты же взрослый, ты только что говорил. Будь мудрее. Сам с ним помирись.

Олег. Ну уж нет. Хер вам. Обоим. Чтобы я перед малолеткой извинялся…

Давидыч. Не обязательно извиняться. Просто помирись. Руку первым протяни, и всё.

Олег. Нет.

Давидыч. Почему?

Олег. Потому что деды салабонам руку не тянут. Это салабон должен руку дедушке тянуть. И то я подумаю, пожать мне её или нет.

Давидыч. Олег, я тоже служил. И служил гораздо дольше тебя. Я двадцать лет в авиации…

Олег. Давидыч, только без понтов. Ты про авиацию Костику своему расскажи, Юре – он тоже молодой, а мне по ушам ездить не надо. Я три года отслужил, мне хватило, так что завязываем разговор на этой радостной ноте. (Изображает неприличный звук больше подходящий для туалета, чем для стола, смеётся.)

Давидыч (морщится). Ну у тебя и шутки.

Олег. Нормальные шутки. В жопе у мишутки. В Германии, между прочим, пукнуть за столом – это всё равно, что повару «спасибо» сказать. Это вежливость.

 

Дверь в бытовку открывается, входят мокрые Виктор и Юра.

 

Юра. Льёт как из ведра. Как думаете, сегодня будем ещё работать?

Давидыч. Ты и так не работал.

Юра. Я работал. Но лёжа.

Олег. Бороться с ленью лучше всего лёжа.

Юра. Точно.

 

Виктор, не глядя на Олега, идёт к своему шкафчику, открывает его, достаёт из него полотенце, вытирает им голову и лицо.

 

Олег. Костю с Валериком не видели?

Юра. Нет. А что?

Олег. Да я послал их цемент убирать.

 

Виктор недовольно смотрит на Олега.

 

Олег. Работать ни фига не хотят. Ни один, ни второй.

Юра. Ты, можно подумать, хочешь. Никто не хочет. Мне бы деньги платили за то, что я на диване сижу, я бы на хую видал эту свалку, мастера, комиссию и вообще работу.

Давидыч. Блядь! Сегодня же комиссия приезжает.

Олег (передразнивая Давидыча). Ох ёлки. Давидыч, какая на хрен комиссия? Посмотри, какой ливень за окном? Они же не водолазы. Не подводную же инспекцию отправлять будут. Комиссия. Не будет сегодня никакой комиссии. И вообще время три часа, скоро домой.

Давидыч. Когда домой, я решать буду. И мастер.

Олег. Ага, ты и бог. Витя, а ты почему молчишь?

Виктор. Слушаю.

Олег. Присаживайся, чай попьём. Мужики, чай наливайте.

Юра. Виктор, не одолжишь мне тоже полотенце?

Виктор (протягивает полотенце Юре). Держи.

 

Юра вытирается. Виктор идёт к трёхлиторвой банке, наливает чай в две кружки, несёт их к столу. Юра вешает полотенце на дверку, тоже идёт к столу. Садятся.

 

Давидыч. Может, в тысячу сыграем? Или в домино.

Юра. Слово бугра – закон. (Начинает переворачивать кости домино рубашкой вверх, остальные помогают ему.)

Олег. А вот раньше закон запрещал за бугор.

Юра. За бугром хорошо кормили потому что.

Олег. У нас тоже не голодали. Раньше вообще жить веселее было. Вот вы сейчас куда ходите? На дискотеки свои?

Юра. Допустим.

Олег. А мы на танцы раньше ходили. Так весело было. (Юре.) Меси давай. (Юра широкими движениями перемешивает кости домино.) Бывало на танцы идёшь, бахнешь обязательно, подходить уже, а кто-то из друзей мёртвый, как попугай, ты его в кусты положишь, а на обратном пути забираешь. А на картошку, как ездили! Юра, ты-то ездил на картошку?

Юра. Обижаешь.

Олег. Если я обижу, ты за этот стол уже не сядешь.

Юра. Да ладно. Рискни.

Олег. Во, ещё один. Молодёжь охерела. (Мужики разбирают домино, каждый берёт по семь костей.) У меня тройки.

Виктор. У меня единицы.

Давидыч. Ходи. (Виктор кладёт единицы на стол. Начинается игра.)

Олег. Мы раз на картошку с другом поехали. А там деревня, делать нечего. У кого самогон есть, уже знаешь. Мы с Толяном пузырёк взяли, раздавили вечерком, и Толян говорит: «Сегодня дискотека в клубе будет». Я ему: «Какая на хер дискотека? Народу в деревне нет. Кто пойдёт? Грач этот косой, больше никого и нет». Он мне: «Грузины, говорили, пойдут». Там грузины тоже в колхозе работали. Я говорю: «Давай». Мы пузырь раздавили. Мало показалось. А на дискотеке трезвым делать не хер: ни плясать, ни девок щупать. Пошли мы к одним самогонщикам, я их не знаю, это Толян уже. А время час ночи. Я говорю Толяну: «А нам откроют?» Он: «Не ссы, Олежик, всё пучком будет». Припёрлись мы, девка молодая открывает – дойки, как у коровы, – она нам пузырёк, и Толян договорился ещё сала с хлебом взять. Мы посмотрели: девка молодая, говорим: «Пойдём на дискотеку с нами». Она: «Где?» – «В клубе» – «Пойдём». Она сестру взяла, и мы пошли, значит. Пришли в клуб, а там Грач этот косой, первый парень на деревне, бля, – и последний – дискотеку устроил. Танцует, орёт по-нерусски: «Вэлкам ава пати».

Юра. Приглашаем на нашу вечеринку?

Олег. Ага, как щас помню. Он всю ночь орал, я аж запомнил. В общем, я танцевал, танцевал, мне поплохело, я – нырк за колонки и блеванул там. Грач прилетел. «Убирай, – орёт, – мы вэлкам ава пати, а ты свинья!» И я ему, не дробя, как в торец дал. (Громко бьёт по столу.) Рыба!

Юра. Капец. Ты специально нам уши заговариваешь.

Давидыч. Меси давай.

Юра. Капец. Уши заговаривает. (Продолжают игру.)

Олег. Мне девки говорят: «Зря ты так». Короче, дискотека закончилась, мы к девкам домой пошли, там ещё у них побухали, я к сестре этой самогонщицы поприставал. Она дойки оголила, дальше ни в какую. Ну я плюнул. В пять утра нас из хаты гнать стали. Мы: «Давайте ещё выпьём». А девки: «Хватит, утром на работу». На работу им, представь. (Толкает Виктора.) «Тогда самогонки ещё дайте в долг». А они: «Да вы охерели. И так всю ночь бесплатно пили». А мы: «Нет денег. Завтра вернём». Они нам, в общем, дали пузырь. Мы на улицу выходим, а там нас ждут Грач Косой и три мужика вот таких здоровенных с ним. Как начали они нас пиздить! Пиздили уж пиздили: и ногами, и по роже. Конкретно отмудохали нас, короче, и ушли. Мы встали, отряхнулись. Идём домой, грязные, в крови все, пьём самогонку из горла, песни орём на всю деревню, а уже светает и рассвет такой ранний. Воздух свежий, вкусный. И один тракторист стоял на крыльце, курил, увидел нас и через забор нам говорит: «Не орите, мужики. Рано совсем». А мы ему так ласково: «А пошёл бы ты на хуй мелкими шагами». Он взял развернулся и пошёл. (Мечтательно вздыхает.) Крастота-а. Молодость. Всё-таки есть, что вспомнить.

Давидыч. Я тоже рассвет люблю.

Юра. А я спать люблю. Я после армии всё выспаться не могу. Сначала думал, сутками спать буду, а, вернулся, шесть утра – и я на ногах. Не спится. Потом ничего, привык.

Виктор. Я заметил, как ты привык. Я бы тоже сейчас поспал.

Давидыч. Ты сегодня здесь ночуешь?

Виктор. Да. У Ефима сегодня не получится. Он бабу хочет привести. Я не знаю, надо пузырь взять, наверное. Перед сном грохнуть.

Олег. Можно и сейчас грохнуть.

Юра. А если комиссия?

Олег. Да не будет никакой комиссии. Давидыч, ты что думаешь?

Давидыч (пожимает плечами). Давай.

Олег. Во, и бугор «за». Сейчас парни вернутся, их отправим, как самых молодых и самых мокрых. Им уже нечего терять.

 

С раскатом грома дверь открывается и в бытовку забегают насквозь мокрые Валерик с Костей.

 

Олег. Валерик, ты не поверишь: мы вас так ждали.

Валерик. На хера?

Давидыч. Не в службу, а в дружбу…

Валерик. О, началось. Ну вас на фиг. Я не пойду.

Олег. А почему сразу идти? Почему ты так плохо о нас думаешь?

Валерик. Я о вас хорошо думаю. Но не пойду.

Юра. Костя…

Костя. За водкой?

Давидыч. Не в службу, а в дружбу.

Костя. Когда дождь перестанет.

Юра. Да он никогда не перестанет.

Давидыч. Вы всё равно промокли.

Валерик. Блядь, а если бы мы уже заболели?

Костя. Да ладно, я схожу.

Давидыч. А ты, Валерик?

Валерик. Издеваетесь, что ли? Насквозь промокли уже. Я заболею. У меня только ангина прошла.

Олег. Да не пизди. Воспаление хитрости у тебя прошло. За компанию сходи. Поддержи друга.

 

Валерик раздумывает.

 

Костя. Да не надо. Я сам схожу.

Валерик. Во, вот это по-мужицки. Спасибо, друг. (Тянет руку Косте, тот вяло пожимает ладонь Валерика.) По сколько скидываемся?

Виктор. Как обычно. (Достаёт из кармана деньги, Давидыч идёт к своему шкафчику, роется в нём. Все кладут деньги на стол, Костя сгребает их, кладёт в карман.)

Костя. Что брать?

Давидыч. Литр мало, наверное, будет.

Юра. Литр – это горло прополоскать. Бери два.

Давидыч. Ну и закуски: хлеб, консервы какие-нибудь. На что хватит.

Костя. Понятно. Ну, я пошёл?

Давидыч. Давай, иди.

 

Костя уходит в дождь. Валерик снимает мокрую одежду, развешивает её по бытовке, открывает свой шкафчик, переодевается в сухое.

Давидыч. Всё-таки хороший парень.

Олег. Ну.

Юра. Да пиздатый пацан. Кто бочку на него прикатит, тот сразу от меня отхватит.

Олег. Ты, я смотрю, смелый такой сегодня. Ещё и поэт.

Юра. Ни хера, как я гоню: я стихами говорю. Я всегда смелый. Когда я ем, я глух и нем, умён, хитёр и очень быстр.

Виктор. Если хочешь быть амбалом, жуй один под одеялом.

Давидыч. Олег, видимо, так и делает.

Олег. Да. Я, если жрать хочу, мне по хер на всё: на деньги, на всё. Вообще, если сильно надо что-то, мне на всех по хер. Я сделаю так, как мне надо. Потому что то, что мне надо – это важнее всего. Правильно, я говорю?

Юра. Я бы так не сказал.

Олег. Ну, не сказал бы, и молчи.

Юра. Ты мне рот не затыкай. А то не посмотрю, что Король, – с трона скину.

Олег. Варежку закрой, пока ебало не разбил. (Поднимается из-за стола.)

Виктор. Мужики, мужики, прекратите.

Валерик. Виктор, да не лезь. Пускай морды бьют друг другу. Битву титанов посмотрим. Юра, ты где служил?

Юра. ВДВ. (Тоже поднимается из-за стола. Он сидит как раз напротив Олега.)

Валерик. А ты, Олег?

Олег. На подводной лодке.

Валерик. Во, битва земли с небом.

Олег. Моря с небом.

Юра. Шкафа с табуреткой.

Олег. Это кто табуретка? Ты, что ли?

Давидыч. Олег, прекрати, пожалуйста. И ты Юра. Это ещё пить не начали. А сейчас накатите, точно подерётесь.

Юра (садится). Не подерёмся.

Олег. Потому что я тебя просто отпизжю.

Юра. Ага, посмотрим, кто кого.

Давидыч. Ладно. О чём говорили?

Виктор. О молодости.

Давидыч. Точно. А у тебя что интересного было?

Виктор. Да ничего. Я после армии сразу женился, детей завёл, потом развёлся…

Давидыч. А в студенческие годы?

Виктор (пожимает плечами). Да ничего. Какие студенческие? Я фазанку закончил. И сразу в армию.

 

Валерик переоделся, налил себе чаю и ходит с ним из угла в угол.

 

Валерик. А хотите я вам расскажу историю?

Юра. Давай, трави. У нас тут сегодня этот, испанский… Как в фильме, где от дождя толпа мужиков пряталась и рассказывала про то, как они баб ебали. Как он… Блин, забыл. Типа биатлона. Де-ка…

Давидыч. Декамерон.

Юра. О, точно! Дека-тлон.

Давидыч. Декамерон.

Юра. По хер. Валерик, трави.

Валерик. Ну вот. Это было как раз, когда я учился. Я же на механика учился. Мы ржали, как кони, я чуть не лопнул.

Юра. Да ладно.

Валерик. Да. У нас чисто мужская общага была. К нам бабы только через окно попадали. Нет, если знакомые вахтёрши были, они могли и так пропустить, но с незнакомыми лучше не связываться: себе дороже будет. Бабки злые, блин.

Олег. Ты нам или про баб или про бабок рассказывай.

Валерик. Всё-всё. Короче говоря, познакомился я с одной бабой, красивой такой, и позвал к нам в гости. Она пришла в назначенный день, но с подругой. А подруга толстая такая. Её проще перепрыгнуть, чем обойти. На третий этаж их как поднимать? Я пацанам крикнул, они простыни связали, мою подругу мигом подняли, а Толстая завыпендривалась: «Не полезу».

Юра. И что?

Валерик. Ну, что? Я её уговаривал, уговаривал. Еле уговорил. Пацаны простыни скинули. Она взялась за них, пацаны только поднимать стали, она – ба-бах вниз. И ещё упала туда, где лестница в подвал. Я смехом давлюсь, спрашиваю: «У тебя всё нормально?» Она отвечает: «Да». А какой там, на хер, да: грязная вся, в соплях, губу разбила. Давай мы её снова поднимать – опять ба-бах. Она заплакала: «Я больше не полезу». Моя подруга тоже завыла: «Спускайте меня обратно, я одна здесь не останусь». Я уж уговаривал, уговаривал Толстую. Уговорил.

Юра. И что?

Валерик. Ну что? Мы же технические люди, мы кулибины. Мы скулебячили, придумали сооружение: две сумки привязали к простыням, она в них ногами встала, и пацаны её наверх потащили. И тут что получилось: одни потащили быстрей, другие медленней, сумки перекосились, и Толстая опять ка-а-ак грохнется. Еле уговорил её в четвёртый раз подняться. И что вы думаете? Она под конец башкой об балкон ка-а-ак трахнется. Я так ржал. За угол отбежал, смеялся до коликов. Да приколов море было.

Виктор. Как-то не очень смешно.

Валерик. Это просто ты не видел, иначе тоже бы ржал.

Виктор. Что смешного, когда человек падает? Ему больно.

Юра. Так это ж самое смешное, что ему больно. Вспомни Чарли Чаплина. Он полфильма то с лестницы наебнётся, то на кожуре банановой ёбнется.

Виктор. Но это же кино.

Юра. И что? Ты же смеёшься, когда человеку больно в кино.

Виктор. Нет, это другое.

Юра. Я не вижу разницы. Смешно, потому что больно не тебе. Приятно даже: кому-то больно, а тебе от этого хорошо. Поэтому люди любят друг другу морду бить.

Виктор. Чтоб посмеяться?

Юра. Да ну тебя, Витя.

Валерик. А я не понимаю, за что артистам такие деньги большие платят. Они кривляются на сцене и бабло лопатой гребут…

Юра. Какой лопатой? Штыковой или совковой?

Валерик. А какая, на хер, разница?

Юра. Совковой больше получается.

Валерик. Значит, совковой лопатой бабло гребут, а мы пашем, электроэнергию, дома, тепло им даём, и ни черта не получаем.

Давидыч. Учиться надо было. Сейчас бы тоже на сцене кривлялся.

Валерик. А, может, я не хочу учиться. И кривляться не хочу. Я, между прочим, себя уважаю.

Давидыч. Не хочешь, получай то, что имеешь.

Валерик. Вот именно, что я ничего не имею.

Давидыч. Если ты не имеешь, значит имеют тебя.

Валерик. Кто?

Давидыч. Да все. Мастер, правительство, гаишник, жена.

Валерик. Ой, давай только про жену не будем.

Юра. Что, опять сковородкой бьёт?

Валерик. Я сказал, не будем.

Юра. Расслабься. Подумаешь: кого жена сковородкой не била? Кто с фингалом от жены не ходил?

 

Все, кроме Валерика, смеются.

 

Валерик. Не смешно.

Олег. Нет, очень смешно.

Давидыч. Видишь, Валера, жена тебя не любит, мастер не любит, Олег не любит – никто тебя не любит.

Виктор. Мастер, по-моему, всех не любит, не только Валеру. Заколебал орать уже. Иной раз так охота ему по морде треснуть.

Давидыч. А актёров, режиссёров, поэтов, певцов люди любят. Их любит много незнакомых людей просто потому, что они известны и они сделали что-то такое – фильм сняли или роль сыграли, песню написали. И за это их любят. Высоцкого, например, тысячи людей любят, которые никогда его живым не видели. Один голос только слышали – хриплый, блин, голос, – и то когда он уже умер. А любят. Даже мёртвого.

Валерик. И что мне теперь, чтоб меня жена любила, ей надо песню написать?

Виктор. И умереть, для полного счастья.

Юра. Зарплату приносить не пробовал?

Валерик. Пробовал. Я итак ей всю зарплату отдаю, а она мне с неё деньги на сигареты выделяет.

Юра. Валерик, ты дурак или как?

Валерик. Сам дурак.

Юра. Я не дурак: я зарплату не отдаю. У нас общий котёл, но чтобы все деньги отдавать и потом на сигареты клянчить, вот уж увольте.

Валерик. Я не клянчу. Она сама даёт.

Олег. Даёт?

Валерик. В смысле?

Олег. В смысле «даёт».

Валерик. По празникам и выходным, и то если сильно попросишь.

Олег. И что? Ты сильно просишь? Или рукопашным боем в туалете?

Валерик. Не смешно.

Олег. Как раз смешно. А на хер тогда с бабой жить? Юра, скажи. Юра. (Толкает его.)

Юра. Не знаю.

Олег. Почему не знаешь? Юра, ты чего загрустил?

Юра. Ничего.

Олег. Во, Юру тоже никто не любит.

Давидыч. А нас, работяг, никто не любит: электриков, сварщиков, водителей.

Олег. Опять свою шарманку завёл.

Давидыч. Нас не любит начальник, жена, актёры, певцы, музыканты.

Виктор. А за что им нас любить?

Давидыч. Кому?

Виктор. Актёрам.

Давидыч. Не знаю. Но мы-то их любим.

Олег. А у меня всё нормально с Верой. Так что не надо обобщать.

Виктор. Когда колымишь, тебя очень любят, кстати.

Давидыч. Ой, не надо. Кто любит тех, кому деньги платит? Тех, кто платят, любят, а не наоборот. Нет, если ещё нормально починил проводку, то ещё ладно. А если накосячил? И вообще смешно подумать, что какой-нибудь Вася Иванов будет рассказывать о том, как он любит электрика Степана Давидыча. А Высоцкого Вася не только будет любить, он даже гордиться этим будет. Плакат там повесит на стенку. Вот мой плакат никто не повесит. Так и сдохну никому не нужный и не известный, простой электрик Стёпа. Актёра любить нормально, электрика – нет.

Виктор. Ну про сварщика я молчу.

Валерик. Как рыба об лёд.

Олег. Ну что? Где там водка? А то ещё не выпили, а разговоры пьяные. Любит – не любит. Устроили тут ромашку.

Юра. Может, партейку?

Олег. Меси.

 

Затемнение.

 

Сцена вторая.

 

Там же те же люди. Вся бригада в сборе, включая Костю. На столе стоит пустая бутылка водки, рядом с ней едва начатая вторая. В центре стола хлеб и три открытых дешёвых рыбных консервы. Мужики, за исключением Кости, все пьяные. Они продолжают пьяный же разговор. Костя в это время сооружает в углу стола домик из костей домино.

 

Юра. Тоже придумали слово: ненормативная лексика. Это что получается: пара каких-то гондонов когда-то давно договорилась: вот эти слова говорить хорошо, а эти – плохо.

Костя. Я думаю, гондонов была не пара, а гораздо больше.

Юра. Значит много гондонов собрало своё гондонское собрание и решило на нём: это говорить хорошо, а вон то – плохо. Причём, непонятно почему их гондонские уши режет матерное слово. И почему оно матерное? Мать – это плохо что ли? А хорошее слово – паперное?

Олег. Херня это, конечно. Ни одна стройка без мата не обойдётся, и ни один завод работать не будет.

Валерик. А я ни одного интеллигента на стройке не встречал. Я не представляю, чтобы прораб так: «Извините, но вы неправильно сделали фундамент дома, и шифер своровали вы напрасно, господа».

Юра. А, представь, я на двадцатиметровой высоте и мне подать что-то можно только на верёвке. Я верёвку вниз скидываю, а внизу Валерик стоит.

Валерик. Почему я опять?

Юра. По кочану. Я Валерику говорю: «Подай мне вон ту херню». И если он подаёт не то, что надо, я говорю: «Нет, не эту херню, а вон ту херню». И Валерик же поймёт, что это за херня. Да, Валерик?

Валерик. Ясень пень.

Юра. Во. И подаст, что надо. А если Валерик скажет: «Я не понял какую херню подать. Скажи мне, как она называется» – всё, пиздец! Это ж мне придётся спуститься вниз, взять справочник, посмотреть, как эта херня называется и снова подниматься наверх. Тогда проще сразу за этой хернёй спуститься и самому её взять. Но с другой стороны, тогда на хуй Валерик там стоит и ни хера не делает?

 

Олег даёт подзатыльник Валерику.

 

Валерик. Ты что?

Олег. А что ты ни хера не делаешь?

Юра. И если мы лазить будем вверх-вниз целый день, то ни хрена не построим. А так залез и тебе только херню всякую подают, а ты приколачиваешь.

Валерик. На клей садишь.

Юра. На хер, бля, умник, иди.

Олег. Это всё интеллигенты придумывают: можно – нельзя. Всё можно.

Давидыч. И ничего нельзя.

Олег. И нельзя ни хера.

Юра. А ведь на нас всё держится. Вот сидим мы сейчас здесь бухаем… А мы ведь не всегда бухаем. Сейчас если эти плиты мы не сделаем…

Виктор. Каркас не сварим.

Юра. Да. Если все мужики возьмут и не выйдут на работу, на завод не выйдут, лес не повезут на камазах, если мужики мужицкую работу делать не будут, то всем этим политикам, менеджерам, продавцам – пиздец. Мы-то без них проживём, а они без нас – хер с маслом.

Виктор. Да без масла.

Юра. Без масла даже. Просто хер. То есть совсем не вкусно. А они ещё нас презирают: фу, мол, воняет от вас. Вернее, они же культурные: плохо пахнет. Правильно, весь день в бензине и мазуте, руки не отмываются даже.

Виктор. Ты-то в каком мазуте?

Юра. Виктор, ты меня извини, но я не каждый день на лавке сплю. Так-то я пашу.

Валерик. А в этом, Древнем Египте, говорили: «Хлеба и зрелищ». Мы хлеб даём, они – зрелища, театры там всякие. Во как.

Костя. В Риме.

Валерик. Что?

Костя. В Древнем Риме говорили.

Олег. Да по хер.

Юра. Был я как-то в театре. Ничего интересного. Про мужиков ничего не показывают. Нет, ну, раньше, в советских фильмах пиздели: мол, передовики производства, ударники труда, за идею трудятся.

Валерик. Херня всё. За деньги трудимся. Хер бы я в лесу здоровье стал гробить, чтобы какому-то гондону в будущем хорошо жилось.

Юра. Нет, ну раньше хоть пиздели, а сегодня про нас вообще молчат.

Валерик. Ага, спектакли эти: «Дворянское дупло».

Костя. Не дупло, а гнездо. Это Тургенев.

Валерик. Мне по хер. Хоть Пушкин, хоть Лермонтов. Я стихотворения, кстати, тоже в детстве учил. Этот… Белеет парус одинокий… В стране далёкой… Что, думаешь, я стихов не знаю, что ли? Если я электрик, значит и не знаю ни хера?

Юра. Так вот – про дворян спектакль был.

Олег. А ты чего хотел?

Юра. Не знаю. Про меня что-нибудь показали бы.

Олег. Да на хер ты им нужен?

Валерик. Ясень пень. Они же нас презирают.

Юра. Вот. Мы их, актёров, музыкантов, певцов, любим, а они нас презирают. Причём деньги наши без стеснения берут. Они же, по сути, от нас зависят, а мы от них – нет. Вот не пойду я на концерт Киркорова, и ты не пойдёшь, и он, никто из наших не пойдёт, и всё – пиздец ему без нашего бабла. Я, если бы умел писать, спектакль бы про нас написал.

Олег. Напиши, ты же умный.

Юра. Не умею.

Олег. Тогда не пизди.

Юра. Сам не пизди.

Олег. Юра, ты сегодня точно выпросишь.

Давидыч. Прекратите.

Юра. Я бы всем этим из телевизора сказал: «Почему вы нас так презираете, почему видеть нас не хотите? Мы-то вас любим, а вы от нас нос воротите, точно мы говно. Мат наш вам не нравится, запах наш рабочий, руки наши мозолистые».

Виктор. Нет, ну ты-то работяга… Актёры играют роли, а ты что? В компьютер свой играешь? Время только зря тратишь. Ну что в твоём компьютере? Кого ты там победил? На хера он тебе нужен?

Юра. Я в компьютер играю, чтобы наконец-то дать всем пизды. В жизни за это или посадят, или отмудохают, или завалят вообще. А в компьютере я зашёл в игру и отхуярил всех – хоть здесь есть справедливость. А актёры во что играют? Что за игры такие? Я понимаю, спортсмены – они в футбол играют, волейбол, этот, как его – регби.

Давидыч. Юра, тебя куда-то не туда несёт.

Юра. Да всё туда.

Виктор. По-моему, ты просто завидуешь.

Юра. Да никому я не завидую.

Давидыч. А я завидую.

 

Всё внимание обращается к Давидычу.

 

Давидыч. Да, завидую. И что? Я год назад на родину ездил и проездом в Москве оказался. Попал на концерт Ал Ди Меолы. Знаете, кто это?

Виктор. Вроде, да.

Давидыч. Да ни хера вы не знаете. Это гитарист такой, лучший в мире. Он концерт отыграл, а после концерта стал автографы раздавать, и весь зал, несколько тысяч человек, в очередь встало к нему, и он каждому диски, билеты – всё, что совали, подписывал. Я смотрел на него и, знаешь, что думал?

Виктор. Что?

Давидыч. Я думал: «Хоть бы раз в жизни кто-нибудь у меня взял автограф».

Виктор. Надо было в артисты идти, давал бы автографы сейчас.

Давидыч. Да какие артисты? Всю жизнь в нищете.

Юра. Да не грузись, Давидыч.

Давидыч. Я не гружусь. Просто обидно. Нам гнёзда всё дворянские показывают, попсу эту, от которой блевать охота. И всё нас тыкают носом: вы тупые, вы быдло.

Юра. Я не тупой.

Валерик. Ещё скажи, что не быдло.

Юра. И не быдло.

Валерик. А хер ли тогда ты здесь сидишь? У тебя сколько классов?

Юра. Все, десять. Одиннадцать.

Валерик. И?

Юра. Что и?

Валерик. Фазанка или что?

Юра. Ничего.

Валерик. Вот поэтому ты принеси-подай-пошёл-на-хер-не-мешай.

Юра. Ты лучше что ли? Электрик.

Валерик. Не лучше. Вот (показывает на Костю) – пацан молодой. Учись, Костя. Получай высшее. Человеком будешь, будешь такими, как я командовать. Мы-то быдло.

Костя. Я в армию хочу.

Валерик. Успеешь. Отучись сначала, потом – в армию. Да и на хер она нужна?

Олег. Не-не, армия нужна.

Валерик. Ну, нужна. Отучись, потом служи. Я бы в своё время отучился, сейчас бы не с вами сидел, а мастерил бы, вами, быдлом, командовал, комиссии бы по корпусам водил, хуями бы вас крыл.

Юра. Валерик, охерел что ли?

Валерик. Да так и было бы. А я пахал всю жизнь. Как лошадь. Как лошадь поле пашет, и я так всю жизнь по полю пашу. У меня не руки, а мозоли. Гадалке руку протянешь, она посмотрит и скажет: «Ты хуярил всю жизнь, хуяришь и хуярить будешь, пока не сдохнешь». А больше ничего на руке и не увидишь, на ней линий нет, мозоли только.

Юра. У тебя какие мозоли? Ты электрик.

Валерик. Я два года электрик. И то меня Давидыч натаскал, потому что ставить некого было и липиздричества я не боюсь. А всю жизнь я пахал, сорок лет почти.

Олег. С детского сада что ли?

Валерик. Да ещё раньше.

Олег. У мамки в пузе кирпичи грузил?

Валерик. Грузил.

Виктор. Хватит спорить. Давайте выпьем.

Олег. О, это дело.

Давидыч. Юра, наливай.

 

Юра разливает по кружкам водку, мужики отламывают хлеб, кто-то подцепляет ложкой или вилкой консервированную рыбу.

 

Юра. Костя, может, накатишь?

Костя. Нет, я не пью.

Юра. Ну смотри.

Виктор. За что выпьем?

Олег. За нас с вами, за хуй с ними. Без тоста. Выпьем, и всё.

 

Мужики разбирают кружки.

Давидыч. Поехали.

 

Выпивают.

 

Виктор. А я, если бы писал книгу про сварщиков, я бы знаете, что написал?

Юра. Ну?

Виктор. Я бы написал. Спрашивают сварщика: «Что ты умеешь делать?» Он отвечает: «Могу варить». Его спрашивают: «А что ещё умеешь?» – «Могу и не варить».

Давидыч. Виктор, вы с Верой почему разошлись?

 

Олег недовольно смотрит на Давидыча.

 

Костя (Олегу). Можно с Вами поговорить?

Олег. Что надо?

Костя. Поговорить.

Олег. Ну говори.

Виктор. Я пил сильно.

Костя. Давайте отойдём.

Олег. Отойдём? Охерел, что ли? Ну, давай, отойдём.

Виктор. С ножом даже как-то на неё кидался, она милицию вызывала.

 

Олег с Костей встают из-за стола, отходят в сторону.

Олег. Ну?

Костя. Я хотел поговорить с Вами.

Олег. Ну говори.

Костя. Даже не знаю, с чего начать.

Олег. Не знаешь – молчи. Мозги не еби мне: или говори, или нет.

 

Костя давит в себе злость. Больше всего на свете он хотел бы сейчас заехать в морду лже-отчиму. Но нельзя.

Костя. Я хотел вам сказать…

Олег. Говорю: «Не еби мозги».

 

Костя сжимает кулаки, прячет руки за спину, на всякий случай отступает на шаг назад. Битву с Пивным Королём он явно проиграет, так что не стоит и начинать.

 

Костя. Я не ебу.

Олег. Слушай, малолетка, пошёл на хуй, а.

Виктор. В кабаке с Верой познакомился. От жены ушёл. Она поначалу бегала, звала меня обратно, потом перестала.

Костя. Послушайте, если бы не мать…

Олег. Вот именно, если бы не мать.

Виктор. Ну вот, а как Вера меня из дома выгнала, совсем плохо стало. И обратного хода нет – жена своё за мной отбегала, – и отсюда выгнали.

Костя. Ладно, потом поговорим.

 

Костя разворачивается, идёт к столу.

 

Олег. Куда пошёл?! Стоять!

Давидыч. Подожди, Витя. Что-то у Кости с Олегом.

Олег. Куда пошёл, говорю?! Вернулся реще!

Юра. Что у вас там происходит?

Давидыч. Не вмешивайся, пожалуйста.

 

Виктор с сомнением привстаёт из-за стола. В отличие от вспыльчивого Юры ему не хочется вмешиваться ни во что на свете. Главную битву, за свою семью, он проиграл давным-давно, и начинать новый бой у него нет никакого желания.

 

Олег. Вернулся, говорю!

Юра. Олег, ты прибурел вообще, на хер! Отвали от пацана.

Олег. Варежку закрой!

Юра. Я сейчас так закрою. (Встаёт из-за стола, освобождает ноги от лавки, идёт к Олегу.)

Олег. Ну давай, иди сюда. Сейчас по ебалу-то получишь.

Виктор. Завязывайте, мужики.

Юра. Витя, а ты-то что? Твоего сына, считай, дрочат, а ты за него не впрягаешься. Зассал, что ли?

Виктор. Да нет, почему зассал?

 

Олег задумчиво смотрит на правую руку, медленно сжимая её в кулак.

 

Костя. Да не надо, Юра.

Юра. Отвали.

Валерик. Да вы оба ссыкуны. Всё бегаете.

Костя. Кто оба?

Валерик. Ты и Виктор. Один от жены сбежал, второй – от мамки. Как дети. Сами не можете свои проблемы решить.

Давидыч. Ты больно много решил. Тебя жена вообще пиздит.

Валерик. Ой, разок было. И то случайно. Ну я, по крайней мере, с ней общий язык нашёл. Живём как-то всё-таки.

Юра. Ты, Валерик, тряпка. (Остановился, точно забыв, для чего он направлялся к Олегу.)

Валерик. Не больше, чем ты. У тебя прямо с женой всё отлично? На одной кровати спите?

Юра. Конечно, на одной. Мы не олигархи, семь кроватей не держим. А вы на разных, что ли?

Валерик. Давно уже. Вместе только по праздникам, выходным и в день зарплаты.

Юра. Пиздец.

Валерик. А что пиздец-то?

Олег. Тебе пиздец. (Наотмашь бьёт Юру. Юра падает, тут же подскакивает, как мячик, и кидается на Олега, сбивая его с ног. С грохотом они рушатся на пол. Бой моментально переходит в борцовский поединок. Понятно, что слону забороть муравья гораздо легче. Мужики спешат разнять бойцов без правил.)

Давидыч. Харе, харе. Всё.

 

Мужикам с трудом удаётся оторвать лапы Олега от Юриной головы.

 

Давидыч. Всё, мир.

Юра. Мир, дружба, жевачка, блядь. Мы с тобой ещё встретимся, гнида.

Олег. Ты что, сука, – мало получил?

Давидыч. Всё, всё, завязывайте. Повеселились, и хватит.

Валерик. Вот уж веселье так веселье.

Давидыч. За стол садитесь. Пить будем.

Олег. С этой сукой за стол?

Юра. За базаром следи.

Давидыч. Всё, я сказал. Садитесь, а то завтра докладную мастеру напишу – оба с работы, как пробки, полетите.

Юра. Вот уж испугал.

 

Олег молчит, он долго искал хоть какую-то работу. Усаживаются за стол, Давидыч разливает водку по стаканам.

 

Давидыч. Вас надо в разные бригады переводить. Вы тут вдвоём не уживётесь.

Костя. Мамка мне так же сказала.

Виктор. В смысле?

Костя. В прямом. Сказала: «Вали отсюда. Мы вместе не уживёмся».

Виктор. Вот так номер. А с какого перепугу?

Давидыч. Костя, ты зачем такие вещи рассказываешь? У тебя мозги есть?

Костя. Валерик всё равно проговорился.

Валерик. Когда?

Костя. Только что. Сказал: «Один от жены ушёл, второй – от мамки».

Олег. Давно надо было от сиськи оторваться. Присосался, как телёнок. Паспорт получил – на хуй из дома. А то привыкли на шее у родителей сидеть.

Костя. А куда мне идти?

Олег. В армию пиздуй.

Костя. Ну вот и пойду.

Олег. Ну вот и иди.

Костя. И пойду.

Олег. Да пиздуй, я говорю!

Давидыч. Завязывайте. Хватит уже.

Олег. Всё, завязали. Я добрый. Ха.

Юра. Добряк. Моряк.

Давидыч. Хватит. Разошлись больно.

Олег. Мы разошлись, как в море корабли.

Давидыч. Мы разошлись, как в небе самолёты. Так правильно.

Валерик. Пить будем? Стаканы греете.

Олег. Будем. За нас с вами. (Морщится, выпивает. Остальные следуют его примеру.)

Виктор. Костя, так тебя Вера из дома выгнала?

Костя. Да.

Виктор. За что?

Олег. За хорошее поведение.

Виктор. Олег, я не с тобой говорю.

 

Так отвечать Олегу не стоило. Он ещё не успел остыть от драки с Юрой.

 

Костя. Вон с ним посрался. (Показывает на Олега.)

Виктор. И за это тебя из дома?

Олег. Он обещал в квартире насрать. Вот его и выгнали, пока толчок из дома не устроил.

Виктор (Косте). Это правда?

Костя. Что правда?

Олег. Что в доме срёшь. Что за глупые вопросы?

Виктор. Олег, я с тобой потом поговорю.

Олег. Ну почему потом? Говори сейчас. Вы сегодня все больно разговорчивые, я смотрю.

Давидыч. Мужики, пожалуйста…

Олег. Спасибо. Не кашляй.

Юра. Остроумие так и прёт.

Олег. Зато из тебя тупоумие прёт.

Давидыч. Олег…

Валерик. Давидыч, да не лезь. Пусть сами разбираются.

Виктор. Костя, что случилось у вас?

Костя. С дядей Олегом поругался.

Олег. Надо же – дядя. Видишь, Витя, меня дядей зовут, на «вы» называют. Не то что тебя.

Виктор. Олег, позже поговорим.

Олег. А давай сейчас. Почему позже? Сейчас всё и решим. Ты же всё на меня жлобу давишь.

Виктор. Нет, не давлю. С чего ты взял?

Олег. Я не слепой. Вижу. Ты счастью моему завидуешь. Своё счастье проебал, теперь моему завидуешь.

Виктор. Олег, я не хочу сейчас об этом говорить.

Олег. А я хочу. Давай, сейчас при всех раз и навсегда решим этот вопрос.

Давидыч. Мужики, что решать? Уже всё решено. Ты (показывает на Олега) с Верой, ты (показывает на Виктора)…

Олег. С хуем. С тем самым, без масла. Сам всё проебал. Давай начистоту, Витя: тебя же никто из дома не гнал. От жены ты сам ушёл. Думать раньше надо было, надо было о будущем думать. Вот я, хотя и ушёл от жены, но с хаты нашей не съехал. Я грамотно поступил, и теперь я вольная птица. Я, что хочу, то и делаю. Я волен решать: захотел – пришёл, захотел – ушёл. Я, как ты, не бомжую. В конце концов, ты квартиру мог бы снимать. А ты же все деньги пропиваешь.

Валерик. Я то же говорю: квартиру мог бы снимать.

Олег. Во, и Валерик то же говорит. Послушай умных людей.

Виктор. Я сам не дурак.

Олег. А по-моему, дурак. Смотри, как ты живёшь. Не голодное же время сейчас. Нет, я помню, когда завод закрывали, когда получку год – два не платили, народ на работу ходил, а денег не получал, когда за картошку на твоей же даче убивали, но сейчас это время прошло. Уже не маленький. Снял бы квартиру и жил. Или бабу нашёл бы с хатой.

Виктор. Не могу.

Олег. Почему? Слишком правильный, что ли?

Виктор. Нет, не поэтому.

Олег. Ну а почему?

Виктор. Потому.

Олег. Почему «потому»?

Давидыч. Да потому что Веру Витя любит. В отличие от тебя.

Олег. Ох, ёбти. Ну извини. Этот поезд ушёл, идите на другой рейс.

Валерик. Да, на другие теплоходы. Где не курят в салоне.

Олег. Валерик, ты в каждой бочке затычка. Курят – не курят – какая разница?

Валерик. Не, ну вы же из-за курева поругались.

 

Олег пристально смотрит на Валерика.

 

Олег. Вот сука. Рассказал, значит.

Давидыч (Валерику). Ты же обещал: рыба об лёд.

Валерик. Да задолбали вы уже со своими тайнами. Сами вы рыбы. Вас вон под дождь вынести, чтобы плавали там, как… как бревно по течению.

Виктор. Что там с куревом?

Олег. Да нихера. Сопляк этот охеревший предъявил мне: «Не кури в квартире». Раскомандовался тоже. Командир хренов.

Виктор. И что?

Олег. Я ему сказал, чтобы не командовал. Говорю: «Сиди в своей комнате, а мы, взрослые, сами разберёмся». А он говорит: «Я вам тогда сейчас здесь насру».

Виктор (Косте). Так было?

Костя. Нет, конечно. Он в квартире накурил и даже форточки не открыл. Я ему говорю: «Вы почему даже форточки не открыли?»

Олег. Ни хера себе – говорю. Ты мне орать там начал на всю. И: «Насру! Насру!»

Костя. Да нет. Я сказал: «Накурить в квартире – это всё равно что насрать в ней».

Олег. Ты сказал: насрёшь.

Костя. Сказал: «Всё равно, что я бы здесь насрал».

Валерик. Пиздец. Вы пока всю хату не обосрёте, не успокоитесь.

Костя. А дядя Олег мне заорал: «Заткнись, закройся в своей комнате и сиди».

Давидыч. А Вера после этого сказала Косте, чтобы он из дома выметался.

 

Виктор опустил голову, он не верит происходящему. Вся его жизнь – сплошной побег от конфликтов. Он бежал от них, когда расходился с женой. Он бежал от них, когда расходился с Верой. Он ни разу слова поперёк не сказал начальнику. Он, как муравей, работал, работал, работал, и вот конфликт всё-таки догнал его.

 

Виктор. Олег, пойдём выйдем.

Олег. Куда? Там дождь.

Виктор. Да он, вроде, заканчивается. Поговорить. Пойдём, поговорим.

Олег. Мы уже говорим.

Юра. Зассал, что ли? Король.

Олег. Рот закрой.

 

Виктор поднимается с лавки.

 

Виктор. Пойдём, как мужики поговорим. Цирк не будем устраивать.

Олег. Ну пойдём. Витя, у меня, на самом деле, к тебе претензий нет. Ты мужик грамотный. Нам делить нечего. Нет, ты не подумай, что я боюсь. Я никого не боюсь. Просто я хочу, чтобы ты знал. Ну, чтобы в курсе был.

Виктор. Хорошо. Пойдём.

Олег. Ну пойдём.

 

Олег грузно и нехотя поднимается с лавки, уверенными и неторопливыми шагами он идёт к выходу. Виктор в замешательстве проводит ладонью по лицу, идёт вслед за Олегом. На пороге он оборачивается.

 

Виктор. Вы за нами не ходите. Мы сейчас поговорим и вернёмся. Мы просто поговорить. Хорошо?

 

Не дождавшись ответа, Виктор растворяется в дверном проёме.

 

Давидыч. Не нравится мне это.

Юра. Забей. Наливай лучше. Сейчас Витя королевскую морду разобьёт и вернётся. Витя хоть и спокойный, а если задеть его, может так накостылять – мало не покажется.

Давидыч. Ты хоть раз видел?

Юра. Нет, но догадываюсь. Витя сварщик ведь. Он такие баллоны таскает, что не всякий штангист унесёт. Кислородный семьдесят весит, с пропаном – полтинник, а он их на плечи закидывает и как с соломинкой идёт.

Костя (пытаясь подняться). Я, наверное, пойду.

Давидыч. Сиди уже. (Валерику.) А ты, бля, какого хера болтаешь лишнего?

Валерик. Что лишнего? Как есть, так и сказал. А что мне – в благородство играть? Я, блядь, не актёр. Я играть не умею.

Юра. Костя, тебя из дома выгнали, что ли?

Костя. Да, выгнали.

 

Сев на лавку, Костя сгребает кости домино в горку, месит их, разглядывает, ставит одну на ребро, вторую, третью, четвёртую, кладёт на них пятую. Постепенно из них вырастает игрушечный домик. Давидыч со странным чувством наблюдает за постройкой игрушечного приюта.

 

Давидыч. Вот всю жизнь так. Всю дурацкую, идиотскую жизнь. Вошкаемся, вошкаемся, хернёй всё какой-то маемся, оглянуться обратно некогда.

Юра. Давидыч, я наливаю? (Давидыч кивает, и Юра разливает водку по стаканам.)

Давидыч. Всё бегом, всё на ходу, кое-как, кое-где, всё под ноги глядим, нам на небо глядеть некогда. Я в авиации только на небо и смотрел. Там, кроме неба, ничего больше нет. А тут как черви. И всё так хрупко, всё рвётся же моментально. Оступился – и всё. Мы живём как черви, договориться ни о чём не можем, в коллективе своём же. А могли бы жить хорошо. А мы как эти… Вон, как домино – дунул, и развалился наш дом. Оно же хрупкое, счастье-то. Всего-то надо уметь между собой договариваться. Ну, элементарно же. Мы как эти вон, под дождём. Мокнем, потому что договориться не можем, кто зонт держать будет.

Юра. Давидыч, давай выпьем. Тебя на какую-то философию потянуло. Какие-то темы задвигаешь. Под дождём. Дождь, блин, домино. Давай, накатим уже. Давай. Валерик, давай, бери стакан. Костя.

Костя. Я не пью.

Юра. Пьёшь – не пьёшь. Стакан бери, говорю. Валера, ты что?

 

Валерик, прислушиваясь, идёт к двери.

 

Валерик. Мне показалось, или голоса какие-то?

Юра. Конечно, показалось. Бери стакан. Давай накатим. За нас с вами, за хер с ними. Хер с ними со всеми.

Валерик. Нет, мне показалось, кто-то, вроде, говорит.

Юра. Да никто не говорит. Иди сюда.

Костя. Действительно, кто-то говорит.

Валерик. И я про то же.

Юра. Это, наверное, мужики. (Грустному Давидычу.) Давидыч, ну ты ещё заплачь. Мужики говорят, Олег с Витей. Они же поговорить вышли.

Валерик. Да, вроде, не их голоса.

Костя. Это, наверное, комиссия приехала.

Юра. Какая, на хер, комиссия? Конец рабочего дня.

Валерик. Она так обычно и приезжает. (Разворачивается.) Всё, сворачиваем лавочку. Не дай бог, нашу поляну сейчас накроют. Давидыч, ты чего? Ты как индус в медитации. Давидыч! (Проводит рукой около его лица.)

Давидыч (отстранено). Да, убираться надо. Сейчас, если комиссия нас с водкой застанет, поувольняют всех к чертям собачим.

Юра. Вы как хотите, а я накачу. (Опро