КНИГА СЕДЬМАЯ 3 страница
Поэтому аркадяне предали страну опустошению и затем удалились, не достигнув никаких успехов. Узнав, что пелленцы в Элиде, аркадяне, немедленно по удалении из Элейской области, захватили у них Олур, совершив для этого в течение ночи длиннейший переход (пелленцы тогда уже снова перешли на сторону лакедемонян и вступили с ними в союз2). Узнав о том, чтó произошло с Олуром, пелленцы двинулись оставшимися еще в их распоряжении окольными путями и вернулись на родину в Пеллену. После этого, несмотря на свою крайнюю малочисленность, они вступили в борьбу с засевшими в Олуре аркадянами и со всеми сторонниками демократического строя в их собственном городе; они боролись до тех пор, пока не овладели Олуром.
В это время аркадяне пошли снова походом на Элиду. Когда они расположились лагерем между Килленой и этим городом, на них напали элейцы; аркадяне сразились с ними и одержали победу. Элейский гиппарх Андромах, который, по-видимому, затеял эту стычку, покончил самоубийством, а остальные отступили в город. В этом бою погиб также случайно оказавшийся здесь спартиат Соклид; в это время лакедемоняне были уже союзниками элейцев. Элейцы, терпя неудачи в своей собственной области, отправили к лакедемонянам послов с просьбой напасть на аркадян, полагая, что, будучи вынужденными вести войну на два фронта, аркадяне скорее всего окажутся в безвыходном положении. Архидам, действительно, двинулся в поход с гражданским ополчением и захватил Кромн. Для охраны этою пункта он оставил здесь три из двенадцати лохов спартанского войска3 и затем удалился на родину. Аркадское ополчение, еще не распущенное после похода на Элиду, направилось на выручку Кромна, обнесло его двойной оградой и спокойно вело осаду. Лакедемонские государственные власти, крайне огорченные тем, что лакедемонские граждане томятся в осаде, отправили на выручку войско под предводительством того же Архидама. Последний выступил и стал опустошать все, что возможно было, в Аркадии и Скиритиде, делая все, что только было мыслимо, для отвлечения осаждающих. Аркадяне тем не менее пренебрегли всем этим и не двигались с места. Тогда Архидам заметил какой-то холм, по склону которого проходила устроенная аркадянами внешняя ограда. Он полагал, что ему удастся овладеть этим холмом; в этом случае, по его мнению, осаждающие не смогут удержаться на своих местах, находясь ниже его. Он повел войско на холм кружным путем. Его передовой отряд пельтастов, заметив вне ограды вражеских эпаритов, напал на них, конница также пыталась врезаться в ряды противника; однако враг не обратился в бегство, а остался на своих местах. Лакедемоняне возобновили нападение. Однако враг и на этот раз не обратился в бегство, а даже перешел в нападение. Поднялась ужасная суматоха, и Архидам сам устремился на помощь и повернул по большой дороге, ведущей на Кромн, ведя воинов по два в ряд, как они были выстроены до сражения. Оба войска приблизились друг к другу, причем войско Архидама было выстроено длинным флангом, что было сделано для удобства передвижения по узкой дороге, а аркадяне были собраны в тесную группу, щит к щиту.
В этом сражении лакедемонянам не удалось уже одержать верх над аркадянами: вскоре Архидам был ранен в ногу навылет, пали сражавшиеся перед ним Полиэнид и муж сестры Архидама Хилон; всего погибло их в этом сражении не меньше тридцати.
Когда, пройдя по дороге, лакедемоняне вышли на широкую равнину, они выстроились против аркадян в боевой порядок. В это время аркадяне оставались на месте в боевом порядке; они уступали врагу по численности, но далеко превосходили его бодростью духа, так как нападали на наступающих и уже перебили много людей. В лакедемонском же лагере господствовало глубокое уныние; они видели, что Архидам ранен, и слышали в числе погибших имена храбрых мужей и к тому же как раз самых известных в государстве. Когда враги приблизились, кто-то из воинов старшей призывной категории воскликнул: «Мужи, зачем нам сражаться? Почему нам не прекратить распри и не заключить мира?» Обе стороны с удовольствием выслушали это предложение и заключили между собой мир. Затем лакедемоняне удалились, похоронив трупы, а аркадяне, возвратившись на то место, откуда они начали наступление, поставили трофей.
В то время как аркадяне находились близ Кромна, элейцы, оставшиеся в своем городе,1
Некоторое время спустя лакедемоняне, снова напав ночью на Кромн, овладели той частью ограды, близ которой стояли аргивские войска, и стали вызывать к себе осажденных лакедемонян. Тем из последних, которые находились к ним ближе всего и энергично взялись за дело, действительно удалось выйти. Прочих успело догнать устремившееся со всех сторон на помощь аркадское войско; они были загнаны внутрь ограды, окружены со всех сторон, взяты в плен и поделены между союзниками: часть досталась аргивянам, часть фиванцам, часть аркадянам, часть мессенцам; всего было захвачено в плен более ста спартиатов и периэков.
После того как аркадяне уже покончили дела под Кромном, им снова пришлось иметь дело с элейцами. Они снабдили Олимпию более сильным гарнизоном и, когда наступил Олимпийский год, стали делать приготовления к устройству Олимпийских игр вместе с жителями Писы, утверждавшими, что первоначально им принадлежало заведывание святилищем. Когда наступил тот месяц, в который происходят Олимпийские игры, и те дни, в которые собираются все греки на празднества, элейцы стали делать открытые приготовления и, призвав к себе на помощь ахейцев, двинулись на Олимпию. Аркадяне никогда не ожидали, что элейцы выступят против них, и вместе с жителями Писы руководили всенародным празднеством. Уже окончились конные состязания, а также беговые из числа состязаний пентатла; в это время между состязающимися, сохранившими шансы на победу, шел уже кулачный бой, происходивший не на беговой дорожке, как прочие состязания пентатла, а между нею и алтарем. Вооруженные элейцы проникли уже в священный участок. Аркадяне не вышли навстречу им на далекое расстояние, а выстроились близ реки Кладая, которая течет по границе Альтии4 и впадает в Алфей. Вместе с ними были и их союзники — до двух тысяч аргивских гоплитов и около четырехсот афинских всадников. Элейцы выстроились на другом берегу реки и, совершив жертвоприношения, тотчас же перешли в наступление. Несмотря на то, что в предшествующее время к их военным способностям относились с презрением как аркадяне и аргивяне, так и ахейцы и афиняне, в этот день они руководили действиями союзников, как если бы они были наиболее доблестными; они тотчас же обратили в бегство аркадян, с которыми им прежде всего пришлось столкнуться, затем завязали сражение с пришедшими на помощь аркадянам аргивянами, причем одержали победу и над ними. Загнав врага в промежуток между зданием совета, святилищем Гестии и театром, примыкающим к этим зданиям, они продолжали сражаться с неменьшей энергией и оттолкнули врагов к алтарю; однако, последние засыпали их снарядами с портиков,
В этом столкновении элейцы оказались очень храбрыми: если божеству угодно, оно может в один день прославить людей, вдохнув в них храбрость; людям же даже за очень долгое время не удалось бы сделать доблестными тех, которые таковыми не были.
Аркадское правительство распоряжалось храмовой казной4 и выдавало из нее жалованье эпаритам.5 Мантинейцы были первыми, вынесшими постановление, запрещающее пользоваться храмовой казной; причитающуюся на их долю сумму для уплаты эпаритам они пополнили из ресурсов своего государства и отослали назад союзному правительству. Члены правительства заявили, что они оскорбили этим Аркадский союз и вызвали их представителей на суд в собрание десяти тысяч.6 Так как те не явились на суд, они были осуждены, и были посланы эпариты для насильственного привода осужденных. Однако, мантинейцы заперли ворота и не впустили их в город. Сейчас же после этого и некоторые другие стали заявлять в собрании десяти тысяч, что не следует расходовать священной казны, чтобы не навлечь на себя на вечные времена обвинения потомства в бесчестии. Тогда и общее собрание решило впредь не расходовать священной казны. Вскоре после этого те из эпаритов, которые не могли служить без жалования, ушли со службы; с другой стороны, те люди, которые могли просуществовать без жалования, подбодряя друг друга, становились эпаритами, чтобы не зависеть от своих противников, а чтобы, наоборот, те от них зависели. Члены правительства, распоряжавшиеся священной казной, понимали, что если им придется давать отчет, то им угрожает опасность погибнуть; поэтому они отправили послов в Фивы, которые сказали фиванцам, что если они не пойдут походом на аркадян, то можно опасаться, что последние снова перейдут на сторону лакедемонян. Тогда фиванцы стали готовиться к походу.
Люди, желающие добра Пелопоннесу,7 убедили Аркадский союз отправить в Фивы послов с заявлением, чтобы фиванцы не вступали в Аркадию вооруженные, пока их не позовут. В то же время они решили, что война для них совершенно бесполезна: они считали ни к чему не нужным заведывание святилищем Зевса и, наоборот, полагали, что поступят справедливее и благочестивее и больше угодят богу, если вернут заведывание святилищем обратно элейцам. Так как и элейцы хотели того же, то обе стороны решили заключить мир, и был заключен мирный договор.
Затем были принесены клятвы, причем в числе прочих поклялись также и тегейцы и сам фиванский начальник, находившийся в Тегее с отрядом из трехсот беотийских гоплитов. После этого собравшиеся в Тегее аркадяне остались здесь еще на некоторое время, обедали, благодушествовали, совершали возлияния и пели песни, как полагается при заключении мира. Фиванский же начальник и те из членов аркадского правительства, которые боялись отчета, вместе с беотийцами и единомышленниками из числа эпаритов заперли ворота тегейской городской стены, отправили воинов к пирующим и арестовали членов аристократической партии. Так как здесь собрались представители всех аркадских государств, причем все они желали мира, пришлось арестовать очень многих людей, так что скоро наполнились ими и тюрьма и здание правительственных установлений. Таким образом многие были арестованы, многим удалось соскочить вниз со стены, некоторые были выпущены даже через ворота, так как враждебно к ним были настроены только сами те, которые боялись собственной гибели.1 Фиванский начальник и его соучастники больше всего были недовольны тем, что им удалось арестовать лишь немногих мантинейцев, несмотря на то, что их то им было желательнее всего захватить. Причиной этого было то, что вследствие близости их города почти все они ушли уже на родину.
Когда наступил день и мантинейцы узнали о случившемся, они отправили тотчас же послов в прочие аркадские города, советуя взяться за оружие и охранять проходы. Кроме того, они отравили послов в Тегею с требованием выдачи всех задержанных мантинейцев, прибавив к этому, что они считают беззаконным, чтобы кто бы то ни было из жителей других аркадских городов был арестован или казнен без суда. Если же правители имеют обвинение против кого-либо из них, то послам было поручено заявить, что Мантинейское государство клятвенно ручается представить их на суд Аркадского союза.
Выслушав послов, фиванский начальник не знал, как ему быть, и отпустил всех арестованных. На следующий день он созвал всех аркадян, которые только пожелали явиться, на общее собрание, и выступил с оправданием, ссылаясь на то, что он был введен в заблуждение: он, якобы, слышал, что вооруженные лакедемоняне стоят на границе и что некоторые из аркадян обещали им выдать Тегею. Выслушав его, собрание не подвергло его никакому наказанию, хотя и знало, что он говорит неправду; однако, в Фивы были отправлены послы, которые обвиняли его и требовали смертной казни. Говорили, что Эпаминонд, бывший тогда как раз стратегом, заявил в ответ на это, что обвиняемый гораздо более прав в том, что он арестовал указанных людей, чем в том, что он их выпустил. «В то время как мы, — сказал он, — были вовлечены в войну вами, вы заключаете мир без нашего согласия. Разве после этого вас не следует обвинять в предательстве? Будьте уверены, что мы выступим с войском в Аркадию и будем воевать рука об руку с нашими единомышленниками в вашей стране».
| 5 1 |
Когда Аркадский союз и отдельные входящие в него государства получили известие об этом ответе, мантинейцы и люди, желавшие добра Пелопоннесу2 в других аркадских государствах, равно как и элейцы и ахейцы, заключили из него, что фиванцы несомненно стремятся совершенно обессилить Пелопоннес, чтобы его было легче поработить. «Для чего же другого, — говорили они, — фиванцы хотят, чтобы мы воевали, как не для того, чтобы мы взаимно вредили друг другу и чтобы таким образом обе стороны нуждались в них? Иначе почему же они приготовляются к выступлению, несмотря на то, что мы заявили им, что ныне мы в них не нуждаемся? Не ясно ли, что они затевают поход для того, чтобы принести нам какой-нибудь вред?»
Были отправлены послы в Афины с просьбой о помощи; точно также и в Лакедемон отправились послы от эпаритов, которые должны были обратиться к лакедемонянам с призывом воспрепятствовать общими силами вторжению кого бы то ни было в Пелопоннес с целью его порабощения. Тут же был предрешен и вопрос о гегемонии: предводительствовать союзным войском должен был тот, на чьей территории шла война.
В то время как шли эти переговоры, выступил в поход Эпаминонд с войском, составленным из всенародного ополчения беотийцев, из евбейцев и из большого количества фессалийцев, присланных как Александром,3 так и его противниками. Однако, фокейцы отказались выставить свой контингент в это войско, заявляя, что по договору они обязались приходить на помощь, если кто-нибудь пойдет походом на Фивы; участвовать же в наступлениях фиванцев договор их не обязывает. Зато Эпаминонд рассчитывал, что в самом Пелопоннесе к его услугам будут аргивяне, мессеняне и сторонники беотийцев в Аркадии. Это были тегейцы, мегалопольцы,4 асейцы и паллантцы; такой же политики придерживались и еще некоторые города, вынужденные к этому тем, что они были расположены между этими городами и были сами очень слабы. Эпаминонд выступил с большой поспешностью. Он прибыл в Немею и здесь выжидал, надеясь, что ему удастся захватить афинян, когда они будут проходить мимо этой местности; он считал, что это имело бы большое значение для воодушевления союзников и, наоборот, привело бы в уныние противников; одним словом, поражение афинян, по его мнению, сулило всяческие блага фиванцам. Пока он выжидал в Немее, все его единомышленники сошлись в Мантинею. Когда же Эпаминонд услыхал, что афиняне раздумали отправиться по суше и готовятся к морской экспедиции, чтобы помочь аркадянам, проникнув к ним через Лакедемон, он выступил из Немеи и прибыл в Тегею. Я не мог бы назвать этот поход счастливым для Эпаминонда; однако, этот муж был безукоризнен во всем том, что достигается предусмотрительностью и мужеством. Прежде всего я одобряю то, что он устроил свой лагерь в самой Тегейской крепости, так как здесь он был в большей безопасности, чем если бы он устроил лагерь вне города, и здесь легче было скрыть свои планы от врага. Кроме того, находясь в городе, легче было заготовлять себе все необходимое. Далее, так как противник расположился вне города, Эпаминонд мог следить за его действиями, — были ли они правильными или ошибочными. Хотя он и считал себя сильнее противников, однако, он не давал убедить себя напасть на врага, пока тот занимал выгодные позиции.
Видя, что ни один город не присоединяется к нему, а время проходит, он полагал, что необходимо перейти к делу; в противном случае он ожидал, что вместо былой славы его постигнет полное бесславие. Вскоре он узнал, что противники стоят укрепленным лагерем близ Мантинеи, что на помощь к ним вызван Агесилай со всем лакедемонским войском; до него дошли также известия, что Агесилай уже выступил в поход и находится в Пелленской области. Получив эти известия, он поужинал, а затем дал сигнал к выступлению и повел войско тотчас же на Спарту.
Если бы какой-то критянин по божественному внушению не прибыл к Агесилаю и не сообщил ему о приближении войска, он взял бы город, как беспомощное гнездо, так как он был совершенно лишен защитников. Однако, Агесилай узнал об этом заблаговременно и успел вовремя вернуться в город; спартиаты выстроились и охраняли город, но было их очень немного: всей их конницы не было налицо, так как она находилась в Аркадии: отсутствовало также наемное войско и три из двенадцати лохов1 граждан. Когда Эпаминонд прибыл в Спарту, он не двинул войска ни по такому пути, на котором он принужден был бы принять сражение на ровном месте, причем враг мог бы осыпать его снарядами с крыш домов, ни по такому, на котором его численное превосходство не дало бы ему никакого преимущества: ему удалось захватить позицию, которую он считал наиболее выгодною; отсюда он спустился, но, тем не менее, овладеть городской крепостью ему не удалось.
Виновником дальнейших событий можно считать божество; но можно сказать также, что никакая сила не может противостоять людям, доведенным до отчаяния.
Архидам повел против фиванцев отряд менее чем в сто человек, прошел мимо тех мест, которые могли бы служить естественной защитой против врага, и двинулся по откосу навстречу наступающим. И тут случилось то, что огнедышащие «победители лакедемонян», подавляющие противника численностью и уже занявшие господствующие возвышенности, не выдержали натиска отряда Архидама и обратились в бегство. Находившиеся в первых рядах войска Эпаминонда пали в этом бою; однако, когда горожане, возгордившись одержанной победой, стали преследовать врага дальше предопределенной черты, они в свою очередь пали: по-видимому, божество точно определило границу, до которой им может быть дарована победа. Архидам поставил трофей на том месте, где он одержал победу над врагом, и выдал погибших здесь неприятелей, даровав для этого перемирие. Эпаминонд полагал, что аркадяне придут на помощь Лакедемону; он не желал сражаться одновременно и с ними и со всеми лакедемонянами, собравшимися вместе, причем вдобавок, противники только что одержали победу, а его войска потерпели поражение. Поэтому он отправился назад с величайшей быстротой в Тегейскую область; здесь он позволил гоплитам расположиться на отдых, а конницу послал в Мантинею, обратившись к ней с призывом быть стойкой и указывая, что, по всей вероятности, весь мантинейский скот находится вне города, равно как и все жители; одной из причин этого было то, что это было как раз время уборки хлеба. После этого фиванская конница отправилась в Мантинею. В это время афинские всадники вышли из Элевсина, поужинали на Истме, уже прошли через Клеоны и как раз вошли в Мантинею, где и расположились лагерем внутри городских стен, в домах. Когда мантинейцы заметили, что приближаются враги, они попросили афинскую конницу по мере возможности защитить их, так как весь их скот, люди рабочего возраста, а также огромное количество детей и стариков свободных граждан находились вне городских стен.
Выслушав это, афиняне выступили против врагов, хотя еще ни они сами, ни их кони не получали завтрака. Можно ли не восторгаться и их доблести, проявленной в этом случае? Они видели, что враг далеко превосходит их численностью, вдобавок их конница только что перенесла поражение под Коринфом; тем не менее афиняне не считались ни с этим, ни с тем, что им предстояло сражаться с фиванцами и фессалийцами, пользовавшимися репутацией лучшей конницы в Греции. Они считали позором, находясь на территории союзников, не оказать им никакой помощи; поэтому они, как только увидели врагов, ринулись в бой, горя желанием сохранить отцовскую славу. Этой битвой им удалось достигнуть того, что было спасено все, находившееся у мантинейцев вне стен города; правда, у них погибло много доблестных мужей, но несомненно, что и со стороны врагов погибло много таких же, так как у обеих сражающихся сторон не было ни одного копья, которое было бы настолько коротко, чтобы оно не достигало
То, что он сделал после того, как вывел в бой воинов снаряженными таким образом, достойно внимательного рассмотрения. Прежде всего он, само собой разумеется, выстроил войско в боевой порядок; этим он, по-видимому, обнаруживал, что готовится к бою. Когда же его войско было выстроено так, как он хотел, он не повел его по кратчайшему пути против врага, а двинул его к горам, расположенным к западу, напротив Тегеи. Это произвело на его противников такое впечатление, будто он не собирается вступить в сражение в этот день. Сверх того, подойдя к подножию горы, как только войско удлинило ряды, он приказал остановиться под высотами и снять оружие, так что получилось впечатление, будто он располагается лагерем. Этими приемами он достиг того, что лишил большинство врагов их готовности к немедленному бою — как в душевном настроении, так и в военных снаряжениях. После этого он развернул свои лохи, следовавшие длинной колонной фронтом к противнику, усилив при этом крыло, находившееся под его начальством.1 Затем он скомандовал снова вооружиться и двинулся вперед, ведя за собой войско. Когда враги сверх ожидания увидели, что войско Эпаминонда наступает, у каждого из них оказалась масса хлопот: одни бежали на свои места в строю, другие выстраивались, третьи взнуздывали лошадей, четвертые одевали панцыри; все это производило впечатление скорей надвигающегося поражения, чем победы. Эпаминонд двигал войско вперед узкой частью, как военный корабль, полагая, что в том месте, где ему удастся прорвать линию неприятельского расположения, он нанесет окончательное поражение и всему вражескому войску. Он собирался ввести в дело только самую сильную часть своего войска и отодвинул далеко назад более слабую часть, зная, что поражение какой-либо части войска влечет за собою уныние в смежных частях и подъем духа у врага. Противники Эпаминонда придали коннице такую же глубину, как и строю тяжеловооруженных, выстроили ряды ее тесно один за другим и не приставили к ней пехотинцев, «сражающихся вместе с конницей».
Эпаминонд же сделал очень сильным также строй конницы и приставил к ней вперемешку «сражающихся вместе с конницей пехотинцев»; при этом он полагал, что если ему удастся изрубить вражескую конницу, то это решит поражение всего вражеского войска, так как очень трудно найти воинов, которые захотели бы оставаться на своих позициях, видя кого-либо из своего же войска бегущим. Для того же, чтобы афиняне с правого фланга не могли помочь находящимся рядом воинам, он разместил на лежащих против них холмах всадников и гоплитов, которые должны были внушать афинянам опасение, что если они устремятся на помощь союзникам, те нападут на них сзади. Так обставил Эпаминонд это столкновение и, действительно, не ошибся в своих расчетах: одержав победу в том месте, где он врезался в ряды противников, он обратил в бегство и все вражеское войско. Однако, после того как сам Эпаминонд пал в бою, оставшиеся в живых не сумели даже как следует воспользоваться его победой; несмотря на то, что войско неприятеля бежало, гоплиты никого из них не убили и даже не продвинулись вперед с того места, где произошла схватка; несмотря на то, что была обращена в бегство и вражеская конница, также и всадники их, преследуя врага, не убили никого ни из гоплитов, ни из всадников, а наоборот, боязливо вернулись через ряды убегающих врагов на свои места, как если бы они были побеждены. Правда, «сражающиеся вместе с конницей» и пельтасты, одержавшие победу вместе с всадниками, прибыли, как победители, на левый фланг врага; но здесь бóльшая часть их пала от рук афинян.