ГЛАВА 3. Человек из Тринити

 

В октябре 1895 года Кроули отправился в Кембридж, в Тринити-колледж. В регистрационном журнале колледжа он подписался Эдвардом Алистером Кроули. Он решил, что в новой жизни его будет сопровождать новое имя.

Существует множество догадок по поводу то го, почему Кроули решил назвать себя Алистером. Он предпочитал не использовать имя своего отца, Эдвард, поскольку его могли сократить до Неда или Теда, — это было слишком обыкновенным. Он терпеть не мог имени Александр, поскольку оно было дано ему в честь друга семьи, набожного христианина, а уменьшительным от этого имени являлось ненавистное ему семейное прозвище Алик. Кроме того, имя Александр можно было сократить до Сэнди или Алека, столь же распространённых, как Тед и Нед. Ещё одна причина, по которой он сменил имя, заключается в прочитанной или услышанной им где-то информации о том, что человек, желающий стать знаменитым, должен иметь имя, состоящее из дактиля и следующего за ним спондея. Возможен также вариант хорея. В идеальном случае имя должно состоять из пяти слогов, причём последние два должны составлять некий поэтический ритм. В конечном счёте кузен Кроули Грегор предложил ему опустить первое имя и сохранить второе, однако в той форме, которую он считал гаэльским написанием. Это легко увязывалось с ошибочным представлением Кроули о своём ирландском происхождении. На самом деле правильным гаэльским написанием являлось Alaisdair, но это было неприемлемо с точки зрения грамматики. С другой стороны, имя Алистер (Aleister) удовлетворяло всем критериям, поэтому новоиспечённый студент остановился на нём, хотя, как он утверждал впоследствии, он, несомненно, добился бы известности вне зависимости от того, каким было бы его имя.

 

Экипированный таким образом, он был готов начать всё сначала и вступить в новую жизнь. «Я обнаружил, — писал он, — что я сам себе хозяин, начал вести благочестивую, разумную, праведную жизнь и навёрстывать упущенное в отношении своего образования». Старинный университет и сам город захватили его воображение. «Я был, — утверждал он, — причастен к прошлой славе этого города; и [добавлял он с оптимизмом и характерной для него самоуверенностью] я принял твёрдое решение послужить для будущей его славы».

 

В первый год своей учёбы он снимал удобные комнаты по адресу Сент-Джон-стрит, 16. Поскольку его умения в области управления финансами ещё не вполне сформировались — в большей или меньшей степени это обстоятельство будет сопутствовать ему на протяжении всей жизни, — все счета Кроули оплачивались непосредственно из дома его матерью и дядюшками. Это означало, что у него был постоянно открыт неограниченный кредит, но он располагал очень малым количеством наличных. Если он хотел, чтобы у него в кармане были реальные деньги, он был вынужден посещать ломбард. Кроме того, такое положение дел позволяло ему баловать себя, и он тут же начал тратить свое невидимое и кажущееся безграничным состояние. Однако эта ситуация изменилась, когда он достиг совершеннолетия.

 

На свой двадцать первый день рождения, в понедельник 12 октября 1896 года, Кроули получил наследство, которое оставил ему отец. Во время слушания по делу о банкротстве Кроули, состоявшегося в 1935 году, он заявил, что наследство, оставленное ему отцом, составляло 45 тысяч фунтов стерлингов. Вдобавок к этому в течение последующих нескольких лет он получал и другие наследства общей суммой ещё 55 тысяч фунтов стерлингов. Всё время, пока Кроули был студентом, ходили упорные слухи о его большом богатстве, хотя он старался убедить окружающих в обратном. Как-то раз один из друзей Кроули видел, как тот мялся и тянул с оплатой поездки в наёмном экипаже, поскольку у него не было наличных. Хотя, разумеется, возможно, он просто хотел, чтобы заплатил кто-нибудь другой. Через несколько лет общая сумма денег, полученных им в наследство, приблизилась к 100 тысячам фунтов стерлингов, что примерно равно 6 миллионам фунтов по курсу 2000 года.

 

Что несомненно, так это несколько расточительное отношение Кроули к своим деньгам. Он покупал любую одежду, которую считал соответствующей своему общественному положению и своему образу. Он тратил большие суммы на книги, хорошо пил и ел и, возможно, даже купил себе один из первых легковых автомобилей. Описывая свои студенческие годы, он сообщает в одном месте, что его «гоночная машина дала течь», в результате чего он застрял в Хитчине, на полпути между Лондоном и Кембриджем. Можно, однако, предположить, что он говорил о велосипеде: в молодости Кроули был страстным велосипедистом.

Освоившись в университете, Кроули записался на курсы наук о морали в надежде на то, что таким образом получит либеральное образование. Когда он обнаружил, что одним из предметов, включённых в курс, была политическая экономия, и посетил первую лекцию, на которой преподаватель объявил предмет сложным из-за нехватки надёжных вспомогательных данных в соответствующей области, Кроули перестал ходить на лекции по этому предмету. Или, во всяком случае, так об этом рассказывал. Судя по всему, этот его уход был одобрен его личным наставником, доктором Э.-У. Верролом, который поддержал также его желание изучать английскую литературу, не значившуюся в университетском учебном плане. Веррол считал, что образование, полученное Кроули на предыдущем этапе, является достаточным для сдачи экзаменов после подготовки в виде чтения специальной литературы да время от времени посещения лекций и научных консультаций. Возможно, он не был далёк от истины, поскольку уже были известны случаи, когда студенты добивались успеха таким способом. Конечно, Кроули пришлось много работать, и не только над тем, что было ему интересно, но и для того, чтобы удовлетворять учебным требованиям. В архивах Тринити-колледжа значится, что Кроули принят в 1895 году, сдал промежуточные экзамены в 1896 и 1897 годах (в том числе в 1897 году специальный экзамен по химии), правда, весьма посредственно. Университета он, однако, не окончил.

Несмотря на то что в целом Кроули был доволен тремя годами своей университетской жизни, всё же некоторые её аспекты раздражали его. Присутствие на богослужениях было в Тринити-колледже обязательным, но Кроули удавалось избежать этой обязанности, ссылаясь на своё воспитание в духе Плимутского братства. По прошествии нескольких семестров он стал отстраняться от жизни колледжа, когда только можно избегая обедов в общем холле и прося, чтобы слуга, предоставленный ему колледжем, приносил еду к нему домой. Все студенты имели от колледжа персональных слуг, которые следили за порядком в комнатах, носили в прачечную бельё и т. д. Будучи по натуре одиночкой, он держался в стороне от упорядоченного режима жизни колледжа и преподавателей, которые его поддерживали. И всё же в колледже существовала одна организация, которой он уделял какую-то часть своего времени. Это было «Общество болтунов и спорщиков», членом которого он являлся в первый год своего обучения. Однако даже этот его интерес пропал на втором году, поскольку он обнаружил, что не переносит членов этого общества («молодых ослов»), высказывающих «свои незрелые мнения по поводу серьёзных вопросов».

Значительную часть своего времени Кроули проводил за чтением, письмом и игрой в шахматы. Во всех этих занятиях им руководил студент по фамилии Адамсон, с которым Кроули сошёлся за шахматной игрой и который был ещё и знатоком английской литературы. С его помощью Кроули познакомился с самой разной литературой, с жадностью покупая и прочитывая книги, иногда по ссылкам переходя от одной книги к другой и так далее до тех пор, пока не приобретал как можно более полное представление по той или иной теме. Он радовался, что может позволить своему разуму следовать собственным путём от автора к автору. При той свободе, которую дала ему учёба в колледже, он имел возможность прочитывать не только самые значительные работы того или иного автора, но и все его произведения, поэтому вскоре приобрёл энциклопедические познания о творчестве самых значительных британских писателей и мыслителей прошедших веков, а также изучил французскую литературу и произведения античных авторов. Он начал следовать странному правилу, которое заключалось в том, что он не читал романов, превышающих определённую, установленную им длину, и не признавал мемуаров, которые расценивал как сомнительную болтовню, вне зависимости от их литературных достоинств. Другим его правилом был отказ читать произведения автора, если он не умер более пятидесяти лет назад: Кроули не хотел допускать, чтобы его ум испытал тлетворное влияние того, что он считал лицемерием и строгостями викторианской эпохи, ценя только те произведения, которые прошли испытание временем.

Было несколько исключений из этого правила, и самым значительным из таких исключений был сэр Ричард Фрэнсис Бертон. Исследователь, учёный-востоковед, писатель, Бертон служил в Ост-Индской компании в качестве военного офицера и был блестящим лингвистом, но в 1853 году привлёк к себе общественное внимание своим рассказом о том, как, переодетый афганцем, он вошёл в святыню ислама, Мекку, закрытую для неверующих. Бертон же не просто не был мусульманином, он был европейцем. Если бы его обнаружили, он был бы публично казнён муллами. В следующем году Бертон вместе с Джоном Хэннингом Спиком исследовал территорию Сомали, затем поехал воевать в Крым, вместе с тем же Спиком открыл озеро Танганьика, поступил на дипломатическую службу, от которой его посылали в Биоко (тогда известное как Фернандо-По), Бразилию, Дамаск, Триест. Всё это время он писал о своих приключениях, но на сегодня он больше всего известен благодаря сделанному им переводу «Тысячи и одной ночи».

Бертон стал героем Кроули, которого он считал «высочайшим мастером, величайшим из всех, кто когда-либо брал в руки перо». Однако дело было не только в том восхищении, которое Кроули испытывал перед произведениями Бертона. Бертон был романтиком, искателем приключений, рисковавшим своей репутацией и своим состоянием (или, если быть более точным, состоянием своей жены), боровшимся с условностями и викторианским ханжеством. Он был тем, к чему Кроули стремился: человеком действия, мыслителем-вероотступником, мятежной душой и оригинальной личностью. Его влияние на Кроули было чрезвычайно сильным, ведь именно Бертон указал ему путь на Восток.

 

Значительную часть прочитываемых книг Кроули держал в секрете от своих друзей. Боясь, что с ним перестанут общаться, сочтя занудой и зубрилой, он старался изобразить из себя лихого парня, который шатается по городу. Он играл в карты и шахматы в трактирах, сквернословил, скандалил, дрался, катался на велосипеде и пил. Среди его друзей почти не было товарищей по учёбе. Он не был, какой утверждал, «заинтересован в обыкновенных людях; я искал общества людей со странностями. Дело было не в том, что мне нравились ненормальные люди; это была лишь моя научная позиция, которая заключалась в том, что мы узнаём новое, когда видим отклонения от нормы». Но тот факт, что его соученики, уже благодаря тому, что их приняли в университет, представляли собой нечто уникальное, а следовательно, отклонение от нормы, казалось, никогда не приходило ему в голову.

 

Главной связью Кроули с общественной жизнью университета был Кембриджский университетский шахматный клуб. Во время первого своего семестра в университете он обыграл президента клуба Нэша, который был так этим впечатлён, что взял Кроули с собой в Петерхаус, где он проиграл Аткинсу, который позднее стал чемпионом Англии по шахматам среди любителей. Кроули утверждал, что это было первое его поражение с того самого времени, как он научился играть. Он глубоко изучал игру, неделями посвящая этому по нескольку часов в день, анализируя и разрабатывая стратегии игры. На втором году своего обучения Кроули был избран президентом клуба и представлял на шахматных турнирах не только Тринити-колледж, но и сам университет. Он редко проигрывал и честолюбиво мечтал стать чемпионом мира по шахматам.

 

Страсть к шахматам сопровождала Кроули всю жизнь. Он утверждал, что игра в шахматы даёт отличную возможность проникнуть в человеческую психологию, и он использовал эту возможность, чтобы изучать других людей. В последующие годы его способность к концентрации достигла такого уровня, что он одновременно мог вести несколько поединков, не глядя при этом на шахматные доски. Его противники вслух произносили свои ходы, а Кроули в уме представлял их. Так он мог одновременно вести три игры — способность, которая стала поводом для историй, сомнительных по своей достоверности. Одна из них, например, повествовала о случае, когда Кроули занимался сексом в спальне, а в соседней же комнате за шахматной доской сидел его друг. Дверь спальни была открыта, и Кроули отвечал на каждый ход противника, не прерывая своего занятия. Кроули выиграл. И в самом деле, Кроули был настолько хорошим шахматистом, что его имя осталось в истории этой игры. Авторы книги «Страстный любитель шахмат», перечисляя вымышленные команды, состоящие из знаменитых людей, включили его в команду «Грешников» под руководством преподобного Гарольда Дэвидсона, священника-расстриги из Стифки, что в Норфолке, который был известен тем, что проповедовал сидя в бочке, стоявшей на аллее аттракционов «Золотая миля» в Блэкпуле, и был случайно убит львом по имени Фредди в Скегнесском парке аттракционов в 1937 году. Следует признать, что Кроули был бы доволен обществом такого человека.

 

К концу второго года своего обучения Кроули начал задумываться о будущем и решил, что дипломатическая карьера могла бы оказаться для него подходящей. Он полагал, что служба дипломата «открывает широкие возможности для земных наслаждений и одновременно требует высочайших качеств человеческого ума». «Утончённость интриг всегда завораживала меня», — писал он. Конечно, у дипломатической карьеры были привлекательные стороны: он сможет путешествовать, искать приключения и станет романтиком по примеру своего кумира Бертона. Он упомянул об этом своём намерении в разговоре с матерью и дядюшками и получил от них одобрение. В конце концов, это была солидная профессия. Для того чтобы сделать шаг в дипломатические круги, требовалась рекомендация, но она была уже наготове. Жена дядюшки Джонатана Кроули состояла в консервативной «Лиге подснежника» и имела некоторое влияние на лорда Ричи и лорда Солсбери, бывших министра иностранных дел и премьер-министра соответственно.

 

Даже при наличии таких сильных покровителей у Кроули возникли трудности с иностранными языками, знание которых обязательно требовалось от людей, готовящих себя к дипломатической службе.

 

Несмотря на то что Кроули быстро усваивал грамматику, он был нетерпелив при накоплении словарного запаса и с трудом добивался верного произношения, которому препятствовало его неумение правильно произносить букву «р» и не слишком острый слух. Было решено, что в качестве одного из четырёх языков, которыми обязан владеть дипломат, Кроули выберет русский. Он уже владел английским, французским и, возможно, итальянским или греческим. Русский был хорошим выбором. Этот язык не пользовался популярностью среди кандидатов на дипломатическую службу, и, если бы Кроули удалось овладеть им, ему была бы гарантирована должность при царском дворе в Санкт-Петербурге.

 

И вот летом 1897 года Кроули отправился в Санкт-Петербург с намерением выучить русский язык. Однако его постигла неудача. И дело было не в его лени или отсутствии способностей. Ему было просто не интересно. Изучение русского было тяжёлым монотонным трудом. Язык оказался сложным, и он не был заинтересован в занятиях такой скучной теоретической дисциплиной. В конце концов, ведь именно этого он старался избежать, учась в Кембридже.

 

Тем не менее это путешествие возымело на него влияние, продлившееся многие годы, хотя и не такое, какого он ожидал. Возвращаясь в Великобританию по железной дороге, Кроули сделал остановку в Берлине, чтобы посетить международный шахматный конгресс. Он вошёл в зал, где проходили игры, и испытал нечто такое, что он воспринял как мистический опыт. Он почувствовал себя так, как будто реальность отступила, душа его отделилась от тела и обозревала собравшихся в зале гроссмейстеров, видя в них нелепо одетых существ, жалкую пародию на человека. В этот момент он осознал, что отныне не желает считать шахматы чем-то большим, чем увлекательное времяпрепровождение.

 

Путешествие в Россию не было ни первой, ни единственной его заграничной поездкой, предпринятой в университетские годы. Не желая возвращаться на каникулы домой, в Стритхэм, и не имея проблем с деньгами благодаря матери, дядюшкам и полученному наследству, Кроули отправился путешествовать поездом по Европе, предпочитая Голландию, Данию и Скандинавию. Куда бы он ни поехал, он наблюдал местных жителей, их обычаи и традиции, предпочитая общества, чем-либо отличающиеся от английского и от обществ Германии и Франции, схожих с Англией своим культурным устройством. И разумеется, он продолжал заниматься альпинизмом.

 

Два лета, в 1896 и 1897 годах, Кроули провёл в Альпах, причём почти всё время — на Бернском нагорье. Как альпинист он мало изменился. Он по-прежнему кичился перед местными проводниками, высмеивая их робость, лазал по скалам очень проворно, но всё же несколько безрассудно и постоянно важничал. Он проложил несколько новых маршрутов восхождений и первым совершил несколько траверсов, причём в одном из таких случаев он шёл в одиночку по маршруту, на котором поскользнулся и упал его товарищ. В мемуарах Кроули ничего не сказано о том, чем закончилось это падение. О другом альпинисте Кроули сообщает, что поймал его за воротник, когда тот скользил мимо него по склону: последнюю историю не стоит безоговорочно принимать на веру. Несмотря на своё высокомерие и хвастовство, Кроули по-прежнему демонстрировал отсутствие всякой заинтересованности в известности и славе и был готов делиться с другими скалолазами информацией о разведанных им маршрутах, хотя и любил предупредить других, что его маршруты могут показаться им слишком трудными и рискованными. Держась особняком от большинства других скалолазов, Кроули писал, как «удивителен тот факт, что лишь единицы способны сохранять нормальную способность мыслить в горах… Высокий уровень духовного развития, романтический темперамент и глубокие знания, основанные на опытах восхождений в различных условиях, — вот лучшие защитники от безрассудных побуждений, а также истерических ошибок, которым подвержен обычный человек». Нет сомнений в том, что Кроули считал себя исключительным человеком, и это его ощущение стало ещё сильнее в более поздние годы, когда он склонен был утверждать, что его великолепное чувство ориентации в пространстве является скорее следствием его физической силы, чем, как в случае с другими альпинистами, результатом изучения топографии и геологии. Сущность его умений, как он считал, заключалась в том, что его подсознание фиксировало положения, которые его тело принимало в течение дня. В дополнение к этому он утверждал, что способен запомнить мельчайшие особенности рельефа скалы, а также может чувствовать запах снега и воды. Последнее маловероятно: обоняние Кроули, так же как и его слух, было ниже среднего уровня. Тем не менее первое утверждение вполне может быть правдой в отношении человека, который способен одновременно в уме вести три шахматных игры.

 

На одну неделю в августе 1896 года Кроули объединился с Моррисом Траверсом и ассистентом Джона Нормана Колли из Лондонского университета. Вместе они занимались скалолазанием и провели неделю, путешествуя по альпийским горам. При этом они не раз опускались ниже летнего уровня снежного покрова этих гор. Проделав этот путь, они прибыли к леднику Вуибе-Сера (считалось, что его нельзя покорить без сопровождения проводников) и пересекли его, первые за всю историю альпинизма. Вскоре после этого, ближе к концу месяца, они совершили первый траверс на Эгий Руж. Во время своих занятий скалолазанием вместе с Трэверсом и его братом Кроули получил травму. Ночуя на скале, он был вынужден так вжаться в расселину, что повредил себе коленный хрящ, в результате чего многие годы испытывал приступы боли.

 

Когда Трэверсу, которого Кроули уважал за силу и смелость (во время одного из восхождений Трэверс соединил своим телом расселину в леднике, чтобы Кроули мог перейти, а в другой раз более получаса держал его на своих плечах, пока тот вырубал в скале зацепки для рук), настало время возвращаться в Лондон, к Кроули присоединился Грегор Грант. Вместе со своим кузеном, о котором Кроули с характерным для него женоненавистничеством заметил, что тот «к этому времени женился и обнаружил, что жизнь не стоит того, чтобы её беречь», он совершил второе восхождение на Монт-Коллон по северо-северо-восточному маршруту. По мнению Гранта, восхождение было трудным, а маршрут, выбранный для спуска, почти непроходимым. Вынужденные провести ночь в горах, они встретили команду спасателей, высланную утром на их поиски.

 

Впечатлённый альпинистскими способностями Кроули, Джон Норман Колли предложил его кандидатуру на вступление в привилегированный Альпийский клуб в Лондоне, первое в мире общество альпийских скалолазов. Это был знак признания и чести, но у Кроули не хватало времени на членство в клубе, куда, по его мнению, входили несведущие люди, которые не столько занимались скалолазанием, как это делал он, сколько ходили в горы в сопровождении проводников. Он также был убеждён, что они завидуют его успехам, достигнутым или в одиночку, или в компании с одним-двумя друзьями — и без проводников. Это было его мнение, но, по справедливости, были и другие, кто его разделял. Многие считали, что члены Альпийского клуба, отказывающиеся признавать настоящих скалолазов и обвиняющие их в фальсификации своих достижений ради славы, тормозят развитие альпинизма.

 

На самом деле Кроули не сразу отклонил предложение о вступлении в клуб. Возможно, он не хотел обижать Джона Нормана Колли, а также полагал, что в рамках клуба может получить влияние и способствовать развитию скалолазания. Как бы то ни было, он всё-таки пришёл к убеждению, что его попытка вступления в клуб встретит сопротивление, потому что, как ему казалось, его альпинистские достижения слишком высоки, чтобы им поверили. Когда весть об этом дошла до Кембриджа, кто-то распространил слух, что Кроули просто не приняли в клуб. Кроули, зная студента, распространившего этот слух, и будучи президентом университетского шахматного клуба, не принял его на пост секретаря клуба. В автобиографии Кроули с гордостью отмечает, что поставил сплетника на место.

 

Несмотря на то что Кроули избегал церковных служб в колледже и сохранял в высшей степени критическое отношение к традиционному христианству, будь то англиканство, католицизм или Плимутское братство, нельзя сказать, что вопросы религии вовсе не затрагивали его. Он считал себя религиозным реакционером-консерватором, ему удалось примириться с христианством при помощи того, что он называл Кельтской церковью. Эта церковь не была собственно религиозным движением, но некоторым сводом идей, основанным на легенде о короле Артуре, интерес к которой в то время возобновился. Образная сторона этого вероучения была взята из рыцарских времён и эпохи романтизма, нравственные устои в нём определялись магией, большое значение придавалось таинствам. К греху здесь не питали ни страха, ни отвращения. Невинность считалась добродетелью. Здесь не существовало ни священников, ни храмов: священными местами были горы и леса, как в религиях Востока. Кроу-ли нравилась сама идея этого движения, но он никогда не поддерживал исповедуемых им норм и принципов. Он всё ещё страстно желал отделаться от христианства при помощи сознательно совершаемых грехов и жил в основном ради удовольствия.

 

И вот он на короткое время присоединился к тайному обществу, действовавшему под управлением преподавателя из Пемброук-колледжа, священника по имени Херитц-Смит. Те, кто не входил в это сообщество, иронически называли его «людьми в корсетах», поскольку во время церемоний посвящения они оборачивали себя широкими поясами. Существовало семь степеней посвящения, из которых Кроули прошёл лишь первую, причём по большей части из любопытства. Ему не хотелось тратить время и силы на прохождение оставшихся степеней, и вскоре он покинул общество.

 

Однако вскоре как в духовной, так и в материальной жизни Кроули произошли серьёзные перемены. Всё началось в Стокгольме около полуночи 31 декабря 1896 года.

 

«Я осознал, — писал Кроули в своих мемуарах, — что обладаю магическими силами, присутствие которых могу почувствовать и удовлетворить ту часть своего существа, которая до сего момента была скрыта от меня. Это был моментужасаиболи, а в определённой степени и духовного насилия, и в то же время это был ключ к самому чистому и самому благочестивому духовному экстазу, который только может существовать». В тот момент он ещё не знал, насколько важным окажется это понимание для его дальнейшей жизни, но ровно год спустя, почти в ту же минуту, ощущение повторилось. Он писал: «Моя животная натура чувствовала себя виноватой и хранила молчание в присутствии непреходящей божественности Святого Духа; всемогущего, всеведущего и вездесущего, цветущего в моей душе, как будто все извечно существовавшие силы вселенной проявили себя в этом цветении».

 

В следующий раз мистический опыт был пережит им в октябре. Кроули заболел так, что ему пришлось соблюдать постельный режим, и в это время, размышляя о смертности человека, он решил, что смерть как таковая ему не страшна, но его шокировало, сколь пустым и поверхностным кажется человеческое существование перед её лицом. Именно в этот момент он понял, что должен, не теряя времени, стать знаменитым и оставить свой след в истории. Тогда встал вопрос о том, как этого достичь. Дипломаты не были знамениты. Поэтов помнили лишь немного дольше, чем дипломатов. По словам Кроули, он был тогда «недостаточно просвещён, чтобы понимать, что известность человека имеет мало отношения к истинным его успехам, что свидетельство достижений человека заключается в том невидимом влиянии, которое он оказывает на следующие поколения», однако он знал: для того чтобы завоевать себе продолжительную славу, он должен стать кем-то, кем до него ещё никто не становился или даже не мог стать. Для своих трудов он должен был «найти материал, неподвластный переменам… Духовный мир был единственным, на что стоило тратить усилия. Мозг и тело не имели цены, разве что как орудия души».

 

Углубляясь в эту проблему, Кроули, сам того не подозревая, пускался в магическое — позже он назовёт его magical — путешествие, которому в дальнейшем и предстояло составить всю его жизнь. Он осознал и принял «первые проявления своих истинных желаний». «Время от времени я с большим увлечением предавался различным занятиям, — писал он, — но ни одно из них не захватило моего внимания целиком. Ни шахматам, ни альпинизму, ни даже поэзии я ни разу не отдался до конца. Теперь я впервые почувствовал, что готов расходовать все свои ресурсы для того, чтобы достичь своей цели». Этой целью было — понять и стать частью того духовного мира, который предшествует миру религиозному или располагается над ним.

 

Продолжая размышлять над этой проблемой, Кроули пришёл к выводу, к которому задолго до него приходили многие: у духовной реальности два полюса. С одной стороны, был Боги добро, с другой стороны — Дьявол и зло. В его новом понимании, похожем на то, как Мильтон трактовал этот вопрос в «Потерянном рае», который Кроули читал, эти две сферы являются равноправными и противоположными, причём ни одна не может существовать без другой. В качестве аналогии можно привести идею о бессмысленности света при отсутствии тьмы, которая им освещается.

 

Ход его мысли был прост и ясен. «Силы добра, — утверждал Кроули, — с которыми я был слишком близко знаком в мои детские годы, постоянно угнетали меня. Я видел, как эти силы каждый день разрушали счастье тех, кто меня окружал. Итак, поскольку моей задачей было исследование духовного мира, первым шагом, который мне следовало предпринять, было вступление в личное взаимодействие с дьяволом».

 

Он поймал удачу. Кроули встал на свой магический путь, который впоследствии принесёт ему славу, бесчестье и такую известность, какую он едва ли мог предвидеть.

 

Он решил начать с изучения «чёрной магии», и одним из первых его шагов стало приобретение экземпляра «Книги чёрной магии» А. Э. Уэйта. Один из наиболее выдающихся оккультных писателей своего времени, Уэйт родился в 1857 году, а в 1890-х стал членом известного и влиятельного мистического сообщества. Кроули высокомерно считал Уэйта «не просто самым скучным и банальным, а также педантичным и прозаичным из претенциозных и напыщенных мясников от словесности, но и самым плодовитым и болтливым». Уэйт обладал несколько снисходительной и неуклюжей манерой письма, однако то, о чём он намеревался написать, было изложе-нб толково, и по прочтении его книги Кроули пришёл к выводу, что хотя чёрные маги и почитатели дьявола рассматривают сатану не так, как он, они, по крайней мере, пользуются в своей области научными методами. Это вызвало одобрение со стороны Кроули, отличавшегося упорядоченным строем ума. В чём Кроули был согласен с чёрными магами, так это в допущении существования приёмов и методов, с помощью которых можно подчинить себе силы природы.

 

Было ещё одно обстоятельство. Уэйт, по словам Кроули, намекал на то, что «знаето Тайной Церкви, существующей вне мира, в чьих святилищах хранятся тайны истинного посвящения». Постепенно Кроули приходил к выводу, что все религии основываются на одной, истинной церкви, и написал об этом Уэйту. Тот ответил несколько расплывчато, высказавшись в том смысле, что Кроули следует прочесть больше мистической литературы, и рекомендовал ему книгу Экартсхаузена «Небеса над храмом», где рассказывалось о существовании тайного конклава святых или посвященных, являющихся обладателями и хранителями тайн Бога'и Природы, которые могли бы примирить все религии и свести их к одной.

 

Кроули буквально проглотил книгу. Идея тайного ордена захватила его. Эта идея отвечала его романтической натуре, и он решил как следует разобраться в вопросах мистики. Он составил себе обширную программу чтения и ознакомился со всеми трудами по мистике, какие только мог найти, очень скоро став (по крайней мере, в собственных глазах) экспертом по всем вопросам, касающимся этой области: от алхимии до оккультного символизма.

 

Сказать, что Кроули был идеально подготовлен к изучению оккультных наук, значит не сказать ничего. Помимо романтических и поэтических наклонностей, он обладал острым умом, способным усвоить все сложности науки, честолюбием, жаждой знаний и, кроме всего прочего, достаточно большим состоянием, чтобы посвятить себя увлекшему его вопросу.

 

Хотя его и поглотило новое увлечение, Кроули продолжил предаваться другой своей страсти — сексу. Свободный от контроля со стороны родителей и наставников, он вёл очень активную сексуальную жизнь. Он осознал себя «глубоко страстной натурой, чьё самовыражение происходило в том числе на уровне физиологии». «Моё поэтическое чутьё, — писал он, — было способно превратить в роман самую грязную связь, поэтому невозможность установления серьёзных и длительных отношений не волновала меня. Более того, я обнаружил, что любая разновидность удовлетворения служит мощным духовным стимулом».

 

Кроме того, секс был важен для него в интеллектуальном и творческом смысле. Его сексуальное желание было «слепой, страстной потребностью в расслаблении», которая, не будучи удовлетворённой, накладывала отпечаток на его научные занятия. Он считал, что даже «сорока восьми часов воздержания достаточно, чтобы притупить остроту его ума». У творческих личностей нередко встречается эта взаимосвязь между сексом и интеллектуальными достижениями, как будто половой акт не только снимает психологическое напряжение, но и стимулирует творческую мысль.

 

В основном Кроули имел дело с проститутками, а чаще даже с девушками, с которыми знакомился в тавернах. Это были девушки из рабочих кварталов или из простонародья, которые частенько посещали кембриджские пабы в надежде познакомиться, пообедать и переспать с богатыми студентами. Его

 

половая жизнь была очень насыщенной. Мои отношения с женщинами полностью удовлетворяли меня. Они давали мне максимум телесного наслаждения и в то же время символизировали мою теологическую идею о грехе. Любовь была вызовом христианству. Она была разложением и проклятием. Суинберн [ещё один из современных Кроули писателей, ставший исключением из его правила о пятидесятилетнем сроке со дня смерти] научил меня принципу оправдания грехов. Каждая женщина, которую я встречал, давала мне возможность утвердиться в моих магических наклонностях, при помощи которых я бросал вызов Плимутскому братству и протестантской церкви. В то же время женщины были источником романтического вдохновения, а их ласки освобождали меня от рабства телесной оболочки.

 

Тем не менее он был низкого мнения о женщинах, с которыми вступал в сексуальные отношения. Поскольку это были по большей части некультурные и необразованные молодые особы, Кроули презирал как нравственные, так и умственные их качества.

 

У них полностью отсутствовали истинные идеалы нравственности. Они находились в плену одной главной заботы, осуществления своей репродуктивной функции. Их стремления были только видимостью. В интеллектуальном смысле они, разумеется, просто не существовали. Даже те немногие, чьи головы не были абсолютно пустыми, наполняли их модными лондонскими магазинами. Знаний у них было столько же, сколько у обезьяны или попугая. С другой стороны, это было в высшей степени удобно, иметь сексуальные отношения с животными, которые не обладали никаким самосознанием, кроме полового.

 

Такое низкое мнение о женщинах было обусловлено враждебностью, которую Кроули испытывал к матери, а его женоненавистничество было результатом отношений между ними. Женщины были притеснителями, поэтому им следовало мстить, притесняя их. Они были, кроме того, одним из жизненных удобств, как делал вывод Кроули в автобиографии, и в идеале их следовало бы ежедневно доставлять к двери чёрного хода, точно так же, как это делается с бутылками молока. Женщины существовали, чтобы пользоваться ими; и в то же время в некоторые моменты он мог бы утверждать, что не был эгоистом по отношению к ним: их общество доставляло ему удовольствие и он считал себя обязанным дать им сексуальное удовлетворение. В своих стихах он или идеализировал женщин, или изображал их демонами, жаждущими секса. Существует анекдот, который кажется правдивым, но который невозможно проверить. Он повествует о том, что в молодые годы Кроули был приглашён на шабаш ведьм, но отказался от приглашения, поскольку не хотел подпасть под женскую власть. Как будет видно в дальнейшем, отношения Кроули к женщинам подвергались на протяжении его жизни причудливым изменениям.

 

Не соглашаясь с викторианским отношением к сексу, Кроули не видел в своём поведении ничего неправильного. То, что начиналось как сознательное и намеренное совершение грехов, теперь превратилось в осуществление своих естественных желаний. Он считал моногамный брак помехой естественному ходу вещей, разложением общества путём жестокого давления. По мнению Кроули, плоть не заслуживала большого уважения и была лишь транспортным средством для личности. Вследствие этого он совершенно не боялся заразиться венерической болезнью (и презирал тех, кто подавлял свои желания из-за этого страха) и не заботился о том, что сам может быть переносчиком болезни. Помимо триппера, который он подхватил у проститутки из Глазго, в 1897 году, на втором году своего обучения в Кембридже, Кроули заболел сифилисом. Он лечился от этой болезни с применением очень ядовитых солей ртути и в зрелом возрасте сообщил об этом одному парижскому врачу, утверждая, что у него тем не менее отсутствовали главные симптомы этой болезни. Кроме того, Кроули не прикладывал никаких усилий к тому, чтобы не заразить других. И в самом деле, позднее он писал, что был убеждён: болезнь, которая могла привести к безумию и смерти, была признаком гениальности, и утверждал, что «для любого мужчины факт заражения микробами этого вируса был бы целительным, культивирующим индивидуального гения».

 

Несмотря на свою рано начавшуюся гетеросексуальную деятельность, Кроули, в сущности, был бисексуалом со склонностью к агрессии и садомазохизму, причины которых традиционно относят к той подавляющей атмосфере, в которой вырос Кроули, к факту отсутствия отца в период формирования личности мальчика, ктем гомосексуальным домогательствам, которым он подвергался в Малверн-колледже, к жестокостям школы Чемпни, к попытке соблазнения Кроули одним из его наставников и к целому списку других скрытых психологических мотивов. Другая причина двусмысленной сексуальной ориентации, проявившейся у него на пороге взрослой жизни, заключалась в его постоянной готовности к эксперименту, проистекающей как из его любопытства, так и из постоянных поисков по-настоящему тяжкого греха. Итак, в годы своей учёбы в Кембридже Кроули получил свой первый гомосексуальный опыт.

 

Доподлинно неизвестно, где именно имели место его ранние гомосексуальные сношения. Ясно, тем не менее, когда они происходили. То, что случилось с ним накануне Нового года в 1896 и 1897 годах, было не только духовным откровением, и его описание этих событий и пережитого пробуждения может быть истолковано совсем в другом свете. Годы спустя, когда Кроули составил список переломных событий своей жизни, он в числе прочего записал следующее: «Принят в Военный Орден Храма, в полночь 31 декабря 1897 года». Сноска при этом списке гласит: «Осторожность не позволяет мне давать разъяснения по поводу тех тёмных мест, которые присутствуют в этом тексте». Вот каким образом Кроули проводил идею о том, что человеческая сексуальность должна проявляться свободно. Однако следует помнить, что гомосексуальные и анальные гетеросексуальные сношения считались в то время преступными и рассматривались в суде. Едва ли Кроули хотел повторить судьбу Оскара Уайльда и оказаться в тюрьме.

 

Дополнительные сведения можно обнаружить в двух стихотворениях, относящихся к тому периоду жизни Кроули. Первое из них, которое называется «В Киле», указывает на то, что событие произошло во время кратковременного пребывания в этом городе:

О, белое пламя рук в сумерках,

Огонь больших серых глаз,

Чей взгляд доводит меня до дрожи.

Над морем — тьма,

И повсюду мерцают тусклые, призрачные огни,

Из-за чего весь мир кажется жутким.

Но здесь, в комнате,

Мы слиты в одно целое, и жаркие поцелуи

Блуждают в чащах

Твоих тёмных локонов!

 

Другое, которое называется «В Стокгольме» и заканчивается следующими строками:

На что нам речь в тот миг, когда лобзанья

Красноречивее и жарче, а слова

И холодны, и слабы?

Ах, мой друг,

Когда б и не был жалок наш язык,

Всё ж нами бы владела немота! —

 

заставляет сделать иное предположение. Стокгольмский вариант подкрепляется также рассказом, опубликованным в The Magical Link в период между 1990 и 1994 годами. Озаглавленный «Не жизнь и не приключения сэра Роджера Блоксэма», он представляет собой наполовину автобиографическое повествование о сексуальных приключениях Кроули с офицерами военной службы. Членство Кроули в «Военном Ордене Храма» ввело в заблуждение многих его биографов, которые предположили, что речь идёт о вступлении Кроули в масонский орден Рыцарей Храма. Однако это невозможно: для того чтобы вступить в этот орден, человек уже должен быть рядовым членом масонской ложи, а Кроули им не был. Употребляемое им слово «храм» — иносказание для обозначения его гомосексуальных деяний, фигура речи, довольно распространённая в тайном (в те времена) мире гомосексуалистов.

 

В гомосексуальных играх Кроули, как правило, брал на себя пассивную роль, не участвуя в происходящем эмоционально. Он предпочитал, чтобы акт содомии совершался над мим, а не им самим, поскольку это отвечало его мазохистским наклонностям. Позднее Кроули выступал в защиту гомосексуализма. В «Мировой трагедии» он писал: «чтобы ничтожества с „либеральными" взглядами не пришили докучать мне своей поддержкой, я должен открыто выступить в защиту того, что ни один из живущих англичан не осмелится защищать, даже втайне, — в защиту содомии! В школе меня учили восхищаться Платоном и Аристотелем, которые считали содомию полезной для юношей. Я не осмеливаюсь оспаривать их мнение; и в самом деле, казалось бы, нет лучшего способа избежать жене кой заразы и мрачного наслаждения от греха, совершав его в одиночку». Далее он перечислял имена таких известных гомосексуалистов, как Александр Македонский, Наполеон, Гёте, Фрэнсис Бэкон и Шекспир, и критиковал гетеросексуальную любовь с тех позиций, что женщины нечисты и что именно «отношение к ним как к чему-то возвышенному разлагает душу».

 

Разумеется, поскольку гомосексуализм считался преступлением, гомосексуальные контакты были для Кроули ещё одной возможностью сознательно грешить. В маленькой записной книжке в красном кожаном переплёте, куда Кроули записывал свои ранние стихи, пятым по счёту было такое стихотворение:

Того, кто первым соблазнил меня, я не могу забыть.

Любил его я вряд ли,

лишь желал познать с ним новый тяжкий грех.

 

Намёк на удовольствие, которое он получал от совершен и я над ним актов содомии, содержится в другом стихотворении из этой же записной книжки, которое заканчивается так:

Неужели я пал так низко?

Мои губы накрашены.

Я покрываю щёки румянами, чтобы соблазнить

мужчину, чтобы погубить его.

Я продаю своё тело в кричащих, причудливо

украшенных одеждах.

Моё дыхание пахнет духами, как дыхание проститутки.

Я дарю поцелуи за деньги —

Даже Иисус не мечтал о такой жертве?

 

Его гомосексуальные контакты были мимолётными связями, но в первом семестре третьего учебного года в Кембридже, после переезда на новую квартиру в дом 37 по Тринити-стрит, Кроули встретил человека, половые отношения с которым приобрели для него более серьёзное значение.

 

Партнёра, с которым он связал свою жизнь, звали Герберт Чарлз Джером Поллит. С трагическим лицом, скорбной линией рта, с копной длинных светлых шелковистых волос, Джером Поллит (как он предпочитал себя называть) был когда-то, подобно Кроули, студентом Тринити-колледжа. Рождённый в Кендэле в 1871 году и будучи на четыре года старше Кроули, он закончил колледж в 1892-м со степенью бакалавра гуманитарных наук, а в 1896 году получил степень магистра. Хотя дома, в Уэстморленде, у него была семья, он предпочёл по окончании колледжа остаться в Кембридже, скорее ради того, чтобы находить себе любовников среди студентов, чем для получения магистерской степени. Он был известен не благодаря своим научным достижениям, а благодаря тому, что, будучи студентом, часто появлялся в драматическом клубе «Огни рампы» в качестве танцора и исполнителя женских ролей, выступая под псевдонимом Диана де Ружи, переделанным из имени Лианы де Пужи, известной актрисы-лесбиянки из варьете «Фоли-Бержер».

 

Во время осеннего семестра 1897 года Кроули и Поллит несколько раз встречались и вели переписку в течение рождественских каникул, когда Кроули пережил второй в своей жизни магический гомосексуальный опыт. Вполне может быть, что Кроули и Поллит не вступали в половые отношения до самого возвращения Кроули уже членом «военного ордена» в Кембридж после Рождества.

 

В автобиографии Кроули намекает, что его дружба с Поллитом имела чисто платонический характер, была встречей родственных умов. Но в действительности Поллит — его первая глубокая сексуальная привязанность, основанная на свойственном им обоим гомосексуализме. Кроули утверждал, что до встречи с Поллитом у него никогда не было друга мужского пола, «обладающего благородством мысли и утончённостью в достаточной степени, чтобы всерьёз пробудить в нём симпатию. Поллит представлял для меня новый тип личности. В моём чувстве к нему яркое и чистое пламя восхищения смешивалось с безграничной жалостью к его разочарованному духу. Безграничной, потому что он даже в воображении не мог поставить себе конкретную цель, и вся его жизнь протекала среди вечных сущностей».

 

Это были странные отношения. Поллит мало интересовался Кроули, не обращал внимания на его поэзию, был глух к его магическим и религиозным устремлениям, которые — он знал — в конце концов воздвигнут между ними преграду. Тем не менее он ценил общество Кроули, считал его интересным в интеллектуальном отношении и мягким любовником. С точки зрения Кроули, их союз был идеальным видом близости, который греки считали торжеством мужественности и самым драгоценным даром жизни… Это были самые чистые и самые благородные отношения из всех, какие мне доводилось иметь. Я и не подозревал о возможности столь духовной жизни и развития. Эта связь была, в известном смысле, страстной, потому что в ней присутствовал жар творческой энергии, а также потому, что порождаемое ею чувство вбирало в себя все другие эмоции. Но именно по этой причине невозможно было представить себе вмешательство в эти отношения каких-либо более грубых сущностей… Моя дружба с Поллитом была настолько свободна от всего нечистого, что она никоим образом не смешивалась с обычным течением моей жизни. Я продолжал читать, писать, заниматься альпинизмом, кататься на велосипеде и плести любовные интрижки так, как будто я никогда не встречал его.

 

Нечистое в этих отношениях было налицо, но Кроули предпочитал не замечать его, и совершенно понятно, что эта великая дружба покоилась на зыбкой почве. Кроули всегда высказывался о ней невозмутимо и отстранённо. Отчасти это нужно было для того, чтобы замаскировать истинную природу отношений, но это было и отражением действительности: в значительной степени их связь основывалась на обоюдном удобстве.

 

Помимо своего сексуального содержания, эти отношения были важны для Кроули тем, что они выявили в нём женскую сущность, а также раз и навсегда утвердили в его сознании мысль о собственной бисексуальности. Это нельзя не признать, поскольку Кроули однажды заметил, что «жил с ним [Поллитом] как его жена». С раннего возраста Кроули ощущал в себе присутствие женственности. Он писал, что его тело было грациознее, а груди — больше по размеру, чем у других мальчиков. Это не означает, что Кроули был женоподобным или что эти черты были врождёнными. Просто он был болезненным ребёнком, который мало времени проводил на улице и не участвовал в мальчишеских драках и битвах, а поэтому не имел мускулистых рук и ног. Что касается его груди, то следует вспомнить, что в детстве он был довольно упитанным. Как бы то не было, он видел в этих особенностях признаки женственности, хотя спешил добавить, что они нисколько не умаляли его превосходных мужских качеств.

 

Кроме того, предполагаемый гермафродитизм Кроули давал ему то, что он ощущал как понимание женской психологии, способность быть сексуально беспристрастным и в определённых состояниях духа демонстрировать материнский инстинкт. Вследствие этого ему удавалось «выходить из сексуального сражения с триумфом и без потерь». Другими словами, он всегда брал верх над женщинами или, по крайней мере, так думал. Кроме того, он был убеждён, что его двоякая сексуальная ориентация давала ему возможность «философствовать о природе с точки зрения полного человеческого существа; ведь ясно, что одни явления всегда будут непонятны мужчинам как таковым, другие — женщинам как таковым». Он был способен «взглянуть на бытие как на совмещение позитивного и негативного, активного и пассивного, сбалансированное внутри отдельного человека», поскольку его мужская творческая мощь «была смягчена нежностью и консерватизмом женственности».

 

Кроули хотел бы быть настоящим гермафродитом. Это дополнило бы его представление о собственной уникальности и отделило бы его от простых смертных. Однако он был не гермафродитом, а просто бисексуалом.

 

Помимо того что Поллит способствовал сексуальной самоидентификации Кроули, он ещё и развивал его. Близкий друг Обри Бердслея, он познакомил Кроули с новейшими достижениями искусства и литературы, посоветовав ему прочесть произведения только что появившихся декадентов, а также изучить искусство таких людей, как Бердслей и Уистлер. Кроули утверждал, что те произведения, которые приносил ему Поллит, вызывали у него презрение, и в то же время признавался, что они ему нравились: «Напряжённая утончённость мысли, которая присутствовала в них, и очевидно блестящее техническое исполнение задали тон моим собственным занятиям искусством, расширив их границы; но я никогда не позволял им возыметь надо мной власть».

 

Существует много предположений и догадок по по-водутого, встречался ли Кроули с Бердслеем. Несмотря на то что Кроули нигде не описывает такие встречи, они почти наверняка имели место. У Кроули есть стихотворение о Бердслее, глубоко личное по настроению:

Обри увидел сон,

Прекрасный сон о женщине, нежной, как дитя,

И развратной, как проститутка, обнажённой,

Лежащей на груде извивающихся тел.

Его бесстыдный поцелуй отозвался дрожью

Во множестве рук и ног лежащих,

Углубляясь, погружаясь в их массу,

Встречаемый каждой парой лиловых губ.

 

Какое-то время Кроули пытался уговорить Бердслея разработать для него экслибрис, а также проиллюстрировать его литературные труды; но Бердслей отказался. Вероятно, Бердслей посчитал, что общение с экстравертом Кроули является рискованным во времена, когда моралисты ищут возможность напасть на новый стиль в искусстве и литературе. Тем не менее вполне возможно, что он всё-таки нарисовал экслибрис, однако ни одного рисунка не сохранилось.

 

В том, что эти двое сторонились друг друга, поистине была ирония судьбы, ведь даже их семьи имели друг к другу отношение. Отец Бердслея много лет проработал в Пивоваренной компании Кроули в качестве личного ассистента отца Эдварда Кроули, а возможно, и самого

 

Эдварда Кроули. Когда в 1877 году Пивоваренная компания была продана, отца Бердслея снабдили превосходной рекомендацией для поиска новой работы.

 

Насколько Кроули был поэтом, романтиком, обладал пытливым умом, восхищался магией, настолько Поллит был плоским и скучным, не обладал способностью к творчеству, имел слабое здоровье, отказываясь при этом принимать обычные лекарства, был полон жалости к самому себе и смотрел на жизнь с чувством пресыщения. У него был слабый характер, и всё же Кроули поддерживал с ним отношения. Во время пасхального семестра 1898 года они встречались ежедневно, а когда наступили пасхальные каникулы, вместе отправились на Уэстдейл-Хед с целью совершить горное восхождение. Поллит отказался.

 

Когда настало время возвращаться в Кембридж, к началу нового семестра, Кроули осознал, что их отношениям приходит конец. «Между нашими душами, — писал он, — существовало затаённое отвращение». Кроули знал, что у них не было ничего общего, что они не могли дать друг другу ничего, кроме сексуального удовлетворения. Поллит сослужил свою службу. «Он был, — утверждал Кроули, — единственным человеком, с которым я имел радость вступить в истинно духовные отношения», но теперь ему приходилось выбирать между Поллитом и собственным стремлением заниматься магией, которое ещё больше возросло за пасхальные дни благодаря чтению «Неба над храмом», книги, которую Поллит наверняка проигнорировал, а то и высмеял. Опасения Поллита сбывались: религиозные интересы Кроули становились препятствием для продолжения отношений. Возвратившись в Кембридж, Кроули принял решение: «Человеческая дружба, идеальная, какой она являлась в нашем случае, была предана проклятию мировой скорби, и я решил прекратить наши отношения».

 

В конце летнего семестра Кроули, почти завершивший своё трёхгодичное обучение в колледже, поселился в Беар-Инн, что в Мейденхеде, чтобы в спокойной обстановке заняться литературными трудами. Поллит, обеспокоенный тем, что теряет любовника, выследил его. Однако Кроули сообщил ему, что отныне собирается посвящать свою жизнь духовным целям. Они расстались и, вероятнее всего, больше никогда не встречались.

 

Кроули, годы спустя вспоминая об этих отношениях, утверждал, что «более благородной и более чистой дружбы никогда не существовало на Земле и что факт этого союза, вероятно, во многом смягчил последовавшие за разрывом переживания». «Как бы то ни было, — писал он, — благоухание этой дружбы всё ещё сохранилось в святилище моей души». Однако это было написано с прежних позиций. В тот момент Кроули уже восстал против Поллита. Он написал несколько сонетов, в которых нападал на своего бывшего любовника. Весь цикл стихотворений был беспощадно озаглавлен: «Автору фразы: "О, я не Джентльмен, и я лишён Друзей"». Один из сонетов начинался так:

Проклятая, заражённая проказой жидкость, текущая по моим жилам,

Заставляет меркнуть солнечный свет, а твои воспалённые глаза,

Затуманенные порочностью и бесстыдством,

Ослепительно сияют в склепе мировой боли,

Ужасные, словно ты уже в аду…

 

Это были отношения, от которых Поллит ожидал, что они станут любовью всей его жизни, и которые Кроули, как и любой молодой человек, рассматривал как мимолётный эпизод своей жизни.

 

На Уэстдейл-Хед, где связь Кроули и Поллита была окончательно подорвана, в жизнь Кроули вошёл другой человек, которому предстояло оказать на эту жизнь гораздо большее влияние, чем исполненному жалости к себе Поллиту. Этого человека звали Оскар Экенштайн.

 

Тридцатидевятилетний сын высланного из страны немецкого еврея и англичанки, Экенштайн изучал химию в университетах Лондона и Бонна и работал железнодорожным инженером. Бородатый и агрессивно настроенный, он был эксцентричным, нетерпеливым, упрямым, самоуверенным, деятельным и непохожим на других людей.

 

Среди его многочисленных странностей было отвращение к котятам, которое не распространялось на взрослых кошек, и беспокойное отношение к некоторым числам. Например, если ему подавали тарелку с «неправильным» количеством картофелин, он отказывался есть, пока математическая сторона дела не приводилась в порядок. Однако не все его странности были надуманными.

 

В течение нескольких лет он периодически становился объектом нападения со стороны совершенно незнакомых людей, которые пытались убить его. Он предполагал, что его по ошибке принимали за кого-то другого.

 

Какими бы слабостями он ни страдал, у него была одна сильная сторона, которая ставила его выше большинства других людей. Этот человек достиг поразительного совершенства в альпинизме. Будучи коренастым, он имел настолько сильный торс, что мог, уцепившись за выступ в скале, подтянуться на одной только правой руке. Во время восхождений он был неутомим. В высшей степени критично относясь к Альпийскому клубу, членов которого он (так же, как и Кроули) оценивал немногим выше, чем дилетантов, нуждающихся в помощи проводников, Экенштайн был вынужден мириться с тем, что при жизни его умения и смелость несправедливо занижались. Только после смерти он занял своё законное место в анналах альпинизма.

 

С Экенштайном Кроули объединяло нечто большее, чем их общая любовь к альпинизму. Экенштайн был искренним и прямым человеком, эрудитом и образованным собеседником. Он восхищался сэром Ричардом Бертоном, играл в шахматы и не терпел глупцов. Согласно Кроули, Экенштайн имел более высокие нравственные нормы, чем кто-либо из его прежних знакомых. Они спорили на философские темы, поскольку Экенштайн придерживался мнения о том, что добродетель и удовольствие несовместимы, и глубоко верил в христианскую концепцию греха. В целом, однако, они прекрасно ладили. Экенштайн, будучи харизматической личностью, представлял собой прямую противоположность жалеющему себя, вечно ноющему Поллиту. Чего искал Кроули после того, как их отношения с Пол-литом сошли на нет, так это нового импульса для своей жизни. Вскоре ему предстояло покинуть Кембридж, и он искал наставника, родственную душу, которая бы направляла его, собрата по разуму, суждениям которого он мог бы доверять. Экенштайн идеально подходил для этой роли.

 

Альпинизм — это больше, чем проверка силы мускулов. Это проба характера. Экенштайн обладал всем, что требуется альпинисту. Он был в высшей степени надёжным, уравновешенным и отличался логическим строем мысли, благодаря чему разработал усовершенствованный тип крепления для восхождения по ледяной скале. Это приспособление широко распространилось среди альпинистов и стало предшественником современных «кошек». Он никогда не шёл на необдуманный риск, знал свои границы и был хорошим лидером, зарекомендовавшим себя в Альпах и в Гималайской экспедиции сэра Вильяма Мартина Конвея на горный хребет Каракорам, состоявшейся в 1892 году, хотя в тот раз он поссорился с Конвеем и ушёл от него.

 

Кроули стал партнёром Экенштайна по занятиям альпинизмом, утверждая, что не мог бы найти более удачного учителя по скалолазанию. Лучшим партнёром, как рассуждал Кроули, является тот, чьи умения дополняют твои собственные. «Экенштайн, — писал он, — обладал всеми качествами цивилизованного человека, а я обладал всеми качествами дикаря». Метод скалолазания, используемый каждым из них, разительно отличался от того, которым пользовался другой. Экенштайн действовал последовательно, осознанно, заранее продумывая путь. Кроули, несмотря на свой ум шахматиста, больше полагался на собственную интуицию. Физически Экенштайн был таким же сильным, как Кроули, но их методы в скалолазании различались: там, где Экенштайн использовал избранные мускулы, Кроули задействовал всё своё тело.

 

Оставив Поллита размышлять на Уэстдейл-Хед, Кроули и Экенштайн совершили восхождение на соседнюю скалу Скофелл. К концу Пасхи Кроули «выпало великое везение быть признанным и принятым этим человеком». Они наметили встретиться летом в Альпах и подумывали о путешествии в Гималаи.

 

Разумный подход к жизни, свойственный Экенштайну, его ненависть к лицемерию, наличие у него высоких нравственных идеалов в сочетании с решительностью и прямотой вызывали восхищение Кроули, который утверждал, что

 

научился от Экенштайна нетерпимости к любой разновидности лжи и обмана. Этот человек имел на меня влияние, сходное с тем, какое Атос имел на д'Артаньяна. Когда бы у меня ни возникало желание каким-либо образом отклониться от высоких образцов чести, мне в голову всегда приходила мысль, что я не смогу смотреть в глаза Экенштайну, если поступлю недостойно. Моя семья, мой колледж и мой друг всегда были моими наставниками; но прежде всего — мой друг! Его строгость ещё усиливалась его непогрешимым видом; никакие уловки в общении с ним были невозможны. Он учил меня ориентироваться в своём поведении на самые строгие образцы честности и благородства. Не будет преувеличением сказать, что он сформировал нравственную сторону моего характера. У меня была пагубная склонность вечно искать себе оправдания. Он же всегда побуждал меня смотреть в лицо фактам и постоянно бодрствовать, храня сокровище чести.

 

В какой степени семья Кроули (за исключением отца) и колледж были его наставниками — вопрос спорный; сомнение вызывает и факт благотворного влияния Экенштайна в свете того, как в дальнейшем сложилась жизнь Кроули.

 

В период своего обучения в Тринити-колледже Кроули написал очень много стихотворений и считал себя поэтом. Стимулируя свой творческий процесс интенсивной половой жизнью, он осознал, что его душа «обладает свободой прокладывать свой путь по бескрайним заоблачным пространствам и проявлять свою божественную природу при помощи свободной мысли, рождённой необыкновенно возвышенным состоянием и выраженной на языке, который соединяет в себе чистейшие стремления с самыми величественными напевами». Он совершенно не собирался писать «в стол». Поэзия должна печататься, а Кроули был убеждён, что его произведения написаны на достаточно высоком уровне и достойны публикации. Поэтому в 1898 году он начал издавать свои стихи. Располагая значительными доходами, Кроули имел возможность публиковать всё, что писал, хотя, естественно, написанное существенно разнилось по качеству. Не будучи склонным к самокритике, он отдавал в печать всё, что казалось ему того достойным, иной раз не дожидаясь даже, когда высохнут чернила. Некоторые стихотворения были хороши, но примерно такое же их количество выглядело в высшей степени избито и банально.

 

Первой его публикацией стала тонкая книжка, озаглавленная «Акелдама», причём её автор был обозначен как «джентльмен из Кембриджского университета». Это было сделано в подражание Шелли, который в 1811 году издал свою книгу «Неизбежность атеизма» под псевдонимом «джентльмен из Оксфордского университета». Книга Кроули была подражательной не только по части обозначения авторства. Её содержание тоже несло на себе отпечаток смешанного влияния Суинберна и Бодлера. Всего было издано восемьдесят восемь экземпляров, причём ещё десять были напечатаны на специальной бумаге, а ещё два — на пергаменте. Оценённые в полкроны каждый, они частным образом продавались в университете. Издателем был человек по имени Леонард Чарлз Смитерс.

 

Кембриджский печатник и книготорговец, Смитерс был известен как ведущий издатель эротической и порнографической литературы. Он открыл миру произведения Оскара Уайльда, Обри Бердслея и других писателей-декадентов. К моменту знакомства с Кроули издательское дело Смитерса было в упадке. Суд над Оскаром Уайльдом превратил издание эротической литературы, тем более произведений с гомосексуальным подтекстом, в очень рискованное занятие. Появление Кроули на пороге Смитерса оказалось, вероятно, очень кстати, поскольку это был молодой человек с большим состоянием, кучей стихотворений, огромным самомнением и притом желающий опубликовать свои труды.

 

Называя «Акелдаму» «вершиной своего Парнаса», Кроули считал её на тот момент лучшей своей книгой, книгой безупречной с технической точки зрения и представляющей собой «чистое выражение моего подсознательного. На тот момент у меня не было свода идей адекватно отражающего моё мировоззрение. А эта книга провозглашала философию, чьё последующее развитие не внесло в эту философию существенных изменений. Я помню моё собственное отношение к этой книге. Она представлялась мне образчиком сознательной экстравагантности и эксцентричности». И правда, нельзя сказать точнее: термин «vanity press» был как будто нарочно придуман для Кроули. Книга прошла почти незамеченной и удостоилась только одной рецензии, где говорилось, что «все стихотворения книги пронизаны скептицизмом и покрыты налётом разврата, поэтому к ней следует относиться с осторожностью»: молодым людям рекомендовали не читать эту книгу. В этом предостережении видна ирония судьбы: с первой же публикации к Кроули начали относиться настороженно. В 1904 году, когда он готовил к публикации книгу своей студенческой лирики под названием «В доме», университетский журнал Granta приветствовал новое издание ругательными, но остроумными и на удивление пророческими виршами:

О, Кроули, имя, которое предназначено для славы!

(Или вы произносите его «Крулли»?)

Как бы вы ни ценили собственное произведение,

Выглядит оно сущей безделкой.

Вы мечете бисер перед свиньями,

О, великий Алистер Кролли.

Поэтому «Гранта», как и следовало ожидать,

Решительно отказывается от ваших даров.

 

Позднее, в 1898 году, Кроули написал более толстую книгу под названием «Белые пятна», которая в завуалированной форме повествовала о епископе Джордже Арчибальде, «неврастенике времён правления Наполеона III». Кроули отдал рукопись Смитерсу, которому можно было доверять, тогда как посылать её другим издателям было рискованно, и Смитерс напечатал книгу. Текст её был набран по заказу Смитерса в Голландии.