Лев Гинзбург. ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
I |
Стихам, собранным в этой книге, – восемьсот, девятьсот, а то и тысяча лет: средневековая древность, глубокая старина. |
Написанные в основном на латинском и средневерхненемецком языках, они способны ожить только в переводе: единственный шанс, которым располагает литературный памятник. Архитектура, живопись. пластическое искусство находятся в более выгодном положении: парижский «Notre Dame» или барельефы Наумбургского собора не нуждаются в посредничестве. Раз и навсегда созданные, они воздействуют сами по себе и не терпят ни осовременивания, ни чьего-либо «творческого переосмысления». |
Тем труднее переводчику, который видит свою задачу в том, чтобы выступить здесь не только в роли реставратора, но и своеобразным посредником между эпохами. Восстанавливая давно отзвучавшие голоса, облекая в плоть смутные тени, затерянные в сумраке средневековья, он обязан приблизить их к нашим дням, протянуть им через века свою руку и «преобразить», как сказал бы Вильгельм Гумбольдт, их «мир» в «собственность духа». |
В данном случае это особенно важно, если учесть, что перед нами поэзия, олицетворяющая как бы непреходящую молодость мятежного человеческого духа, поэзия чрезвычайно полнокровная, звонкая, близкая нам по своей внутренней сути. |
Речь идет о лирике вагантов, бродячих школяров и безместных кочующих монахов – пестрой толпе, оглашавшей своими песнями средневековую Европу. Само слово «ваганты» происходит от латинского «vagari» – бродяжничать. В литературе встречается и другой термин – «голиарды», производное от «Goliath» (здесь: дьявол) и от «gula» – глотка: бродячие дьяволы с широкой глоткой, горлопаны, выпивохи, обжоры, неугомонные проповедники мирских радостей. |
Конечно, – и мы увидим это в нашей книге, – лирика вагантов отнюдь не сводилась лишь к воспеванию кабацкого разгула и любовных утех, несмотря на всю школярскую браваду, заложенную во многих стихах. Те самые поэты, которые столь бесшабашно призывали отбросить «хлам пыльных книжек», вырваться из пыли библиотек и отказаться от учения во имя Венеры и Бахуса, были образованнейшими людьми своего времени, сохранившими живую связь с античностью и возросшими на новейших достижениях философской мысли. |
В своем творчестве ваганты касались серьезнейших нравственных, религиозных и политических проблем, подвергая дерзким нападкам государство и церковь, всевластие денег и попрание человеческого достоинства, догматизм и косность. Протест против существующего миропорядка, сопротивление авторитету церкви в равной мере предполагали отказ от обескровленной книжности, из которой выпарена, выхолощена живая жизнь, и радостное приятие жизни, озаренной светом знания.Культ чувства неотделим у них от культа мысли, подвергавшей все явления умственному контролю, строгой проверке опытом. |
Нельзя принимать на веру ни одного положения, не проверив его с помощью разума; вера, приобретенная без содействия умственной силы,– недостойна свободной личности. Эти тезисы парижского «магистра наук», великого страдальца Петра Абеляра, были широко подхвачены вагантами: они читали и переписывали его сочинения и распространяли их по всей Европе, противопоставляя церковному «верую, чтоб понимать» противоположную формулу – «понимаю, чтоб верить». |
Вот почему не выдерживает никакой критики та точка зрения, которая низводит вагантов до уровня неких бродяг, якобы исповедовавших и проповедовавших религию невежества и распутства. Именно к такого рода поклепам не раз прибегала церковь, объявляя вагантов зловещей еретической сектой, проклятыми богом и людьми «асоциальными» париями. |
«Нет у тебя ничего,– гласила одна из церковных инвектив, предававшая анафеме очередного поэта-ваганта, – ни поля, ни коня, ни денег, ни пищи. Годы проходят для тебя, не принося урожая. Ты враг, ты дьявол. Ты медлителен и ленив. Холодный суровый ветер треплет тебя. Проходит безрадостно твоя юность. Я обхожу молчанием твои пороки – душевные и телесные. Не дают тебе приюта ни город, ни деревня, ни дупло бука, ни морской берег, ни простор моря. Скиталец, ты бродишь по свету, пятнистый, точно леопард. И колючий ты, словно бесплодный чертополох. Без руля устремляется всюду твоя злая песня... Замкни уста и перестань угождать лестью недостойным. Умолкни с миром! Да не вредит никому твоя лира!» |
Ваганты отвечали на подобные обвинения дружным хохотом, издевательскими пародиями на церковные нравоучения, выдвигая в качестве этического критерия«законы естества», сопряженные с полнейшим раскрепощением чувства и разума, ибо |
жизнь на свете хороша, коль душа свободна, а свободная душа господу угодна... |
II |
Первые, дошедшие до нас сборники школярской лирики – «Кембриджская рукопись» – «Carmina Cantabrigensia» |
(XI в.) – и «Carmina Burana» из монастыря Бенедиктбейерн в Баварии (XIII в.). Оба эти песенника, очевидно, немецкого происхождения, во всяком случае тесно связаны с Германией, хотя национальную принадлежность вагантов, кочевавших из страны в страну, определить достаточно трудно, а мотивы и сюжеты их песен имели всеевропейское распространение. |
Так или иначе лирика вагантов относится к первым страницам немецкой поэзии: персонажами многих кембриджских песен оказались швабы, а само прозвище одного из создателей «Carmina Burana» – «Архипиит Кёльнский», чья «Исповедь» была своего рода манифестом кочующего студенчества, вызывает в памяти образ неповторимого рейнского города. |
Это настраивало переводчика книги на «немецкий лад», на раскрытие даже в латинских стихах (не говоря уже о средне-верхненемецких) «германской субстанции», чему в известной мере способствовало знакомство с переложением «Carmina Burana» на современный немецкий язык, сделанным в XIX в. известным ученым и поэтом Людвигом Лайстнером, фактическим первооткрывателем лирики вагантов. Лайстнеру удивительно удалось преодолеть языковый барьер, извлечь немецкое народное начало из латинской оболочки и тем самым сблизить эти стихи с песнями и шпрухами немецкого средневековья. Вместе с тем любовная лирика вагантов частично предвосхищает, частично смыкается с лирикой немецких «певцов любви» – миннезингеров, да и некоторые из миннезингеров по существу были вагантами. Стоит вспомнить, например, знаменитого Тангейзера, чья бурная жизнь сделала его фигурой почти легендарной: участие в крестовых походах, Кипр, Армения, Антиохия, служба в Вене при дворе Фридриха II, столкновение с папой Урбаном IV, бегство, громкая слава и горькая нужда после того, как он, по собственному признанию, «проел и прозаложил свое имение», так как ему «очень дорого стоили красивые женщины, хорошее вино, вкусные блюда и дважды в неделю баня», нищенские скитания, когда «домохозяева больше радовались его уходу, чем приходу», и плясовые песни, посвященные «верной Кунигунде», – недаром народная молва сделала Тангейзера возлюбленным и пленником самой Венеры... |
Примечательно, что многие современные авторитеты, такие, как выдающийся знаток поэзии вагантов Карл Лангош, настойчиво подчеркивают разницу между вагантами и странствующими певцами-скоморохами – «шпильманами». |
«Для шпильманов, – пишет Лангош, – развлечение публики стало профессией. Они выступали при дворах светской и духовной знати и на народных гуляньях в качестве акробатов и артистов, музыкантов и фокусников и стояли вне церковно-государственной структуры средневековья: лишенные сословия, прав, презираемые, отверженные. Этим они в корне отличались от вагантов, которые были прямым порождением и принадлежностью средневекового общества... Ваганты были образованнее шпильманов и смотрели на них свысока. Они не подвизались в низком жанре и зачастую в пику шпильманам выступали со стихами собственного сочинения»[1]. |
Впрочем, вагантами принято порой именовать поэтов-скитальцев вообще, кочевников, предпочитавших оседлости странствия по градам и весям. |
Так, сравнительно недавно в Штутгарте вышла книга «Небо и ад странствующих. Поэзия великих вагантов всех времен и народов», составленная Мартином Лёпельманом. В свою книгу Лёпельман наряду с собственно вагантами включил кельтских бардов и германских скальдов, наших гусляров, а также Гомера, Анакреона, Архилоха, Вальтера фон дер Фогельвейде, Франсуа Вийона, Сервантеса, Саади, Ли Бо – вплоть до Верлена, Артюра Рембо и Рингельнатца. Среди «песен вагантов» мы находим и наши, русские, переведенные на немецкий язык: «Seht über Mutter Wolga jagen die kühne Trojka schneebestaubt» – «Вот мчится тройка удалая по Волге-матушке зимой», «Fuhr einst zum Jahrmarkt ein Kaufmann kühn» – «Ехал на ярмарку ухарь-купец» и др. Основными признаками поэзии «кочующих» Лёпельман считает «детскую наивность и музыкальность» и непреодолимую тягу к странствиям, возникшую прежде всего из «чувства гнетущей тесноты, которое делает невыносимыми путы оседлой жизни», из чувства «безграничного презрения ко всем ограничениям и канонам житейской упорядоченности»[2]. |
Разумеется, все это звучит чересчур расплывчато и неопределенно с историко-литературной точки зрения, и все же лирика средневековых вагантов, безусловно, имеет своих духовных родственников во времени и в пространстве и содержит ряд элементов, которые впитала в себя поэзия более поздних эпох. |
Ближайшими «соседями» вагантов были миннезингеры, из школярской поэзии вырос Франсуа Вийон, некоторые немецкие шванки представляют собой обработку или переложение песен из «Carmina Burana» и «Кембриджской рукописи». |
Однако поэзия вагантов вышла далеко за пределы средневековой литературы: ее ритмы, мелодии, настроения, тот «дух бродяжий», о котором писал наш Есенин, прижились в мировой поэзии, сделались ее неотъемлемой частью. |
Всякая великая литература связана с мечтой о свободе, свободой одухотворена, свободой вскормлена. Никогда не существовало поэзии рабства, которая служила бы тюрьмам, кострам и бичам, воспевала бы неволю как высшую добродетель, несмотря на все усилия пишущих наемников выдать себя за поэтов. Антилитература, не оставив никакого следа в эстетическом развитии человечества, сохранилась в архивах лишь в качестве документа, обвиняющего ее исполнителей и заказчиков. Даже в самые мрачные времена поэтическое слово помогало человеку осознать себя как личность, понять свое назначение и место в жизни. |
Прямым доказательством этому служат стихи и песни вагантов, которые продолжали страшить реакцию на протяжении долгих столетий. Не случайно, что в монастыре Бенедиктбейерн рукопись «Carmina Burana», как запрещенная литература, была упрятана в особый тайник, откуда ее извлекли только в 1806 году. |