Бюрократический статус 2 страница

теля в структурный каркас господствующих социальных ценностей. Это прошение о религиозной и социальной санкции, ибо как струк­турное положение, так и личный авторитет духовенства были в то вре­мя гораздо более значимы, чем сейчас. Однако это еще не полное объяснение. Попытки Спрэта, Уилкинса, Бойля или Рея оправдать свои научные занятия — это не просто подобострастие оппортунис­тов, а скорее честная попытка обосновать пути науки к Господу. Ре­формация перенесла бремя индивидуального спасения с Церкви на индивида, и именно это «всепоглощающее и невыносимое чувство от­ветственности за собственную душу» объясняет обостренный религи­озный интерес. Если бы наука не была убедительно обоснована как за­конное и желанное призвание, она не отважилась бы претендовать на внимание тех, кто чувствовал себя «всегда находящимся под неусып­ным оком Великого Надсмотрщика». Эта интенсивность чувств и обусловила такие апологии.

Превознесение силы разума в пуританском этосе — базирующее­ся отчасти на понимании рациональности как средства обуздания страстей — неизбежно порождало сочувственную установку в отно­шении тех видов деятельности, которые требовали постоянного при­менения строгих рассуждений. Однако в отличие от средневекового рационализма разум здесь считается слугой и дополнением к эмпи­ризму. Спрэт без проволочек указывает на выдающуюся адекватность науки в этом отношении¹⁷. Именно в этом моменте согласие между пу­ританством и научным темпераментом, вероятно, более всего бросается в глаза, ибо сочетание рационализма и эмпиризма, столь ярко выраженное в протестантской этике, составляет самую суть духа современной науки. Пу­ританство было пропитано рационализмом неоплатоников, почерпнутым главным образом из надлежащим образом модифицированного учения Августина. Однако это еще не все. С означенной необходимостью ус­пешного решения практических жизненных задач этого мира — произ­водной от того особого поворота, который был совершен главным об­разом кальвинистской доктриной предопределения и certitude salutis* через успешную мирскую деятельность — был соединен особый упор на эмпиризм. Эти два течения, сведенные воедино логикой внутрен­не согласованной системы ценностей, были настолько связаны с дру-

¹⁷ Sprat, op. cit., p. 361. Бакстер в типичной для пуритан манере открыто осуждал вторжение в религию «энтузиазма». Рассудок должен «удерживать свой авторитет в распоряжении и управлении вашими мыслями». CD., ii, p. 199. В подобном же духе лица, заложившие в апартаментах Уилкинса фундамент Королевского Общества, «были непобедимо вооружены против всяческих обольщений Энтузиазма»-. Sprat, op. ^с"., р. 53. — Примеч. автора.

* уверенности в спасении (лат.). — Примеч. пер.

гими ценностями того времени, что открыли путь принятию анало­гичного соединения в естественной науке.

Эмпиризм и рационализм были канонизированы, т.е., образно говоря, получили благословение. Вполне возможно, что пуританский этос не оказал прямого влияния на метод науки, что последний был всего лишь результатом параллельного процесса, происходившего во внутренней истории науки, но вместе с тем очевидно, что этот цен­ностный комплекс, психологически побуждая к определенным спо­собам мышления и поведения, сделал эмпирически фундированную науку скорее достойной одобрения, нежели предосудительной, как это было в Средние века, и уж во всяком случае, приемлемой по умол­чанию. И это не могло не направить в научные области некоторых одаренных людей, которые в противном случае посвятили бы себя иным, более высоко ценимым профессиям. Тот факт, что наука се­годня по большей части, если не полностью, отрезана от религиоз­ных санкций, интересен сам по себе как пример процесса секуляри­зации.

Начало такой секуляризации, едва ощутимое на закате Средневе­ковья, открыто проявляется в пуританском этосе. Именно в этой си­стеме ценностей разум и опыт впервые стали отчетливо рассматри­ваться как независимые средства удостоверения даже религиозных истин. Вера, не ставящая вопросов и не «взвешенная на весах разу­ма», говорит Бакстер, — это не вера, а греза, фантазия или мнение. А стало быть, науке даруется власть, которая может в конечном счете ограничить власть идеологии.

Итак, стоит лишь ясно понять эти процессы, и для нас уже не бу­дет ничего удивительного или противоречивого в том, что в особен­ности Лютер и в меньшей степени Меланхтон питали отвращение к космологии Коперника, Кальвин относился с неодобрением к при­нятию многих научных открытий своего времени, но в то же время религиозная этика, вытекавшая изучений этих лидеров, приглашала к занятиям естественной наукой¹⁸. В той мере, в какой установки тео-

¹⁸ На основании этого анализа выглядит удивительным утверждение, приписы­ваемое Максу Веберу, будто оппозиционность реформаторов служит достаточной причиной для несоединимости протестантизма с научными интересами. См.: iVirtschaftsgeschichte(Munchen, 1924), S. 314. Это замечание особенно неожиданно в силу того, что вообще не согласуется с веберовскими рассуждениями на ту же тему, присут­ствующими в других его работах. Ср.: Religionssoziologie, Bd. I, S. 141, 564; Wissenschoft als Ber«/(Miinchen, 1921), S. 19—20. Вероятным объяснением этому служит то, что пер­вое утверждение вовсе не принадлежит Веберу, ибо его работа «Wirtschaftsgeschichte» представляет собой компиляцию, составленную из заметок, сделанных на занятиях дву­мя его студентами, которые, возможно, пренебрегли фиксацией необходимых дистин-кций. Не похоже, чтобы Вебер мог совершить такую элементарную ошибку и смешать

логов господствуют над подрывной в конечном счете религиозной этикой - как господствовал над ней в Женеве до начала восемнадца­того века авторитет Кальвина, - развитие науки может всерьез сдер­живаться. Однако со смягчением этого враждебного влияния и раз­витием этики, которая из него вытекает, но вместе с тем значительно от него отличается, наука обретает новую жизнь. Так на самом деле и

произошло в Женеве. «=„„,.„

Элементом протестантской этики, который, возможно, наиболее прямо санкционировал занятия естественной наукой, было представ­ление о том, что изучение природы позволяет полнее оценить величие трудов Господних, атем самым ведетнас к восхищению Могуществом, Мудростью и Благостью Божьими, явленными в Его творении. Хотя это представление не было чуждо и средневековой мысли, следствия, из него выводимые, были совершенно иными. Так, Арнальдо де Вила-нова, изучая продукты Промысла Божьего, строго придерживается средневекового идеала выведения свойств явлений из таблиц (в кото­рые заносятся согласно канонам логики все возможные комбинации). Возобладавший же в семнадцатом веке упор на эмпиризм привел к тому, что природу стали изучать прежде всего с помощью наблюдения . Это различие в истолковании одной и той же по сути дела доктрины может быть понято лишь в свете различия ценностей, пронизывающих эти

две культуры.

Для таких ученых, как Барроу, Бойль и Уилкинс, Реи и Гру, наука находила свое рациональное оправдание в конечной цели и конеч­ной сути существования, а именно: в прославлении Бога. Вот, напри­мер, цитата из Бойля:

Поскольку Бог любит, чтобы Его чтили, как Он того заслуживает, всеми нашими Способностями и, следовательно, прославляли и призна­вали как актами Веры, так и актами Разума, то должно быть, Разумеется огромное Расхождение междутой общей, смутной и ленивой Идеей оЬго Могуществе и Мудрости, коей мы обыкновенно обладаем, и теми Отчет­ливыми, разумными и волнующими понятиями о сих Атрибутах, кото­рые формируются внимательным Обследованием Творении, в коих они

противостояние реформаторов некоторым научным открытиям с непредвиденными
следствиями протестантской этики, тем более что сам он открыто предостерегает от
непроведения таких различий в своей Religionssoziologie. Проницательные, но неясные
наброски веберовской гипотезы см. в: Auguste Comte, Coursdephtlosophe posittve (Pans,
1864), Vol. IV, p. 127-130. - Примеч. автора. _

■ Walter Pagel, «Religious Motives in the Medical Biology of the Seventeenth Century», Bulletin of the Institute of the History of Medicine, 1935, Vol. 3, p. 214-лэ-Примеч. автора.

наиболее различимо проявляются, и которые главным образом ради этой самой цели и созданы²⁰.

Рейдоводитэто представление дологического конца, ибо если При­рода есть проявление Его могущества, то в Природе нет ничего, что было бы слишком низменным для научного изучения²¹. И Вселенная, и насе­комое, и макрокосм, и микрокосм — все это проявления «божественно­го Разума, проходящего подобно Золотой Нити сквозь все инертные пла­сты Грубой Природы».

До сих пор нас интересовала в основном непосредственно ощу­щаемая санкция занятий наукой, заложенная в пуританских ценнос­тях. Но хотя она и оказывала большое влияние, есть еще иного рода связь, которая, сколь бы неуловимой и труднопостижимой она ни была, имела, быть может, главное значение. Речь идет о подготовке некоторого множества по большей части имплицитных допущений, обусловивших быстрое принятие научного духа, характерное для сем­надцатого и последующих столетий. Дело не только в том, что про­тестантизм имплицитно предполагал свободное исследование, litre ехатеп, или отвергал монашеский аскетизм. Это важно, но этим все не исчерпывается.

Выяснилось, что в каждую эпоху существующая система знания базируется на некотором наборе допущений, обычно имплицитных и редко подвергаемых сомнению учеными данного времени²². Базис­ным допущением современной науки является «широко распростра­ненное инстинктивное убеждение в существовании некоторого порядка вещей, и в частности порядка природы»²³. Это убеждение, или вера (ка­ковой его следует считать по крайней мере со времен Юма), попросту «невосприимчиво к требованиям непротиворечивой рациональности». В системах научного мышления Галилея, Ньютона и их последователей

²⁰ Boyle, Usefulness of Experimental Natural Philosophy, p. 53; ср.: Ray, Wisdom of God,
p. 132; Wilkins, Natural Religion, p. 236 и далее; Isaac Barrow, Opuscula, iv, p. 88 и далее;
Nehemiah Grew, Cosmologia sacra (London, 1701), где указывается, что «Бог есть изна­
чальная Цель» и что «мы обязаны изучать Его труды». — Примеч. автора.

²¹ Ray, Wisdom of God, p. 130 и далее. Макс Вебер цитирует слова Сваммердама: «Ich
bringe Ihnen hierden Nachweis derVorsehung Gottes in der Anatomie einer Laus» [«Я дока­
жу вам существование божественного провидения, анатомируя вошь»]. Wissenschaft als
Beruf S. 19 (M. Вебер, Наука как призвание и профессия. — М. Вебер. Избранные про­
изведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 717). — Примеч. автора.

²² Е.А. Heath в: W.J. Greenstreet (ed.), Isaac Newton: A Memorial Volume (London,
1927),p. 133идалее; Е.А. Burtt, The Metaphysical Foundations of Modern Physical Science
(London, 1925). — Примеч. автора.

²³ AN. Whitehead, Science and the Modern World (New York, 1931), p. 5 и далее (А.
Уайтхед. Избранные работы по философии. М.: Прогресс, 1990, с. 59). — Примеч. ав­
тора.

конечным критерием истины является экспериментальное доказатель­ство, однако само понятие эксперимента исключается, если не допу­стить заранее, что Природа конституирует такой умопостигаемый порядок, при котором она, так сказать, будет отвечать на правильно поставленные вопросы. Следовательно, это допущение конечное и абсолютное²⁴. Как указывал профессор Уайтхед, эта «вера в возмож­ность науки, сложившаяся еще до возникновения современной на­учной теории, явилась неосознанной производной от средневековой теологии». Однако хотя это убеждение и служило необходимой пред­посылкой современной науки, его было еще недостаточно, чтобы дать стимул ее развитию. Нужен был постоянный интерес к поиску по­рядка в природе эмпирико-рациональным способом, т.е. активный интерес к этому миру и его явлениям плюс специфический склад ра­зума. С появлением протестантизма этот интерес дала религия: она действенно навязала человеку обязанность интенсивного сосредото­чения на мирской деятельности с опорой на опыт и разум как осно­вания действия и веры.

Даже Библия как высший и окончательный авторитет была под­чинена истолкованию индивида на этих основаниях. Сходство в об­щем подходе и интеллектуальной установке, которым обладала эта система с системой тогдашней науки, представляет для нас более чем случайный интерес. Она просто не могла не сформировать такую уста­новку в отношении мира чувственных феноменов, которая бы в высо­кой степени благоприятствовала добровольному принятию — и по сути подготовке — такой же установки в сфере науки. То, что сходство это глубоко коренящееся, а не поверхностное, можно увидеть из следую­щего толкования кальвиновской теологии:

Die Gedanken werden objektiviert und zu einem objektiven Lehrsystem aufgebaut und abgerundet. Es bekommt geradezu ein naturwissenschaftlich.es Geprage; es ist War, leicht fassbar und formulierbar, wie alles, was der ausseren Welt angehort, klarer zu gestalten ist als das, was im Tiefsten sich abspielt [«Мысль объективируется и облекается в стройную и завершенную форму системы обучения. Она обретает прямо-таки естественнонаучные черты; она ясна, легка для понимания и формулировки, подобно тому, как все, принадле­жащее внешнему миру, принимает более ясный вид по сравнению с тем, что происходит в глубинах»]²⁵.

²⁴ Ср.: Е.А. Burtt в книге Isaac Newton: Л Memorial Volume, p. 139. Классическое из­
ложение этой научной веры см. в работе Ньютона «Правила рассуждения в филосо­
фии», содержащейся в его книге Principia (London, 1729 ed.), Vol. II, p. 160 и далее. —
Примеч. автора.

²⁵ Hermann Weber, Die Theologie Calvins (Berlin, 1930), S. 23. — Примеч. автора.

Убежденность в существовании непреложного закона была в та­кой же степени выражена в теории предопределения, как и в научном исследовании: «есть непреложный закон, и его следует признать»²⁶. Герман Вебер ясно указывает на сходство этого представления с на­учным допущением:

...die Lehre von der Predestination in ihrem tiefsten Kerne getroffen zu sein, wenn mann sie als Faktum im Sinne eines naturwissenschaftlichen Faktums begreift, nur dass das oberste Prinzip, das auch jedem naturwissenschaftlichen Erscheinungskomplex zugrunde liegt, die im tiefsten erlebte gloria dei ist» [«...учение о предопределении появилось, по существу, только тогда, ког­да было постигнуто как факт в смысле естественнонаучного факта, что некий высший принцип, лежащий также в основе каждого естественно­научного комплекса явлений, переживается в самой своей глубине как слава божья»]²⁷.

Культурная среда была пропитана этой установкой в отношении естественных феноменов, проистекавшей как из науки, так и из ре­лигии и способствовавшей дальнейшему торжеству концепций, ха­рактерных для новой науки.

Остается исключительно важная часть исследования, которую нам необходимо выполнить. Тот факт, что культурные установки, рож­денные протестантской этикой, благоприятствовали развитию науки, недостаточен для подтверждения нашей гипотезы. Равно как и то об­стоятельство, что сознательно выраженная мотивация многих выдаю­щихся ученых обеспечивалась этой этикой. Не дает такого подтверж­дения и тот факт, что склад мышления, характерный для современной науки — а именно, сочетание эмпиризма, рационализма и веры в дос­товерность базисного постулата о существовании в Природе умопос­тигаемого порядка, — несет в себе неслучайное совпадение с ценнос­тями протестантизма. Все это может лишь свидетельствовать о вероят­ности той связи, существование которой мы доказываем. Важнейшее испытание, через которое должна пройти гипотеза, заключается в со­поставлении результатов, выведенных из этой гипотезы, с релевант­ными эмпирическими данными. Если протестантская этика включа­ла в себя некоторый набор установок, который различным образом благоприятствовал развитию науки и технологии, то среди протес­тантов мы должны обнаружить большую предрасположенность к этим

²⁶ Ibid., S. 31. Важность доктрины Божьего провидения для укрепления веры в су­
ществование естественного закона отмечается Боклем: Н.Т. Buckle, History of Civilization
in England (New York, 1925), p. 482 (рус. пер.: Г.Т. Бокль. История цивилизации в Анг­
лии. СПб., 1906). — Примеч. автора.

²⁷ Op. cit., S. 31. — Примеч. автора.

сферам занятий, нежели следовало бы ожидать, просто исходя из их пропорциональной представленности в населении. Более того, если, как часто предполагалось²⁸, отпечаток, накладываемый этой этикой, сохранялся еще долгое время после того, как по большей части деза­вуировались ее теологические основания, то даже в исторические пе­риоды, последовавшие за семнадцатым столетием, эта связь протес­тантизма и науки должна была в некоторой степени сохраняться. Та­ким образом, следующий параграф будет посвящен дальнейшей про­верке нашей гипотезы.

Пуританский толчок развитию науки

В самых истоках Королевского Общества обнаруживается тесная связь между наукой и обществом. Само Общество выросло из пред­шествующего интереса к науке, а последующая деятельность его чле­нов дала ощутимый толчок дальнейшему научному прогрессу. Пер­вые зачатки этой группы можно обнаружить в собраниях служителей науки, происходивших от случая к случаю в 1645 году и далее. Среди главных вдохновителей этих собраний были Джон Уилкинс и Джон Уоллис, к которым присоединились несколько позднее Роберт Бойль и сэр Уильям Петти; и на всех них, судя по всему, оказали исключи­тельно мощное влияние религиозные силы.

Уилкинс, ставший позже англиканским епископом, воспитывался в доме своего дедушки по материнской линии, Джона Дода, выдающе­гося нонконформистского теолога, и «раннее воспитание привило ему сильную предрасположенность к пуританским принципам»²⁹. Будучи деканом Уодхемского колледжа, Уилкинс пользовался огромным вли­янием. Под его влиянием находились Уорд, Рук, Рен, Спрэт, а также Уолтер Поп (его брат-полукровка); все эти лица стали первыми члена­ми Королевского Общества³⁰. Джон Уоллис, чьему труду Arithmetica Inflnitorum Ньютон, по собственному признанию, был обязан многими

²⁸ Как пишет Трёльч, «сегодняшний мир живет логической согласованностью
нисколько не больше, чем любой другой; духовные силы могут пользоваться преоб­
ладающим влиянием даже там, где от них официально отрекаются». Е. Troeltsch, Die
Bedeutung des Protestantismusfiir die Entstehung der modernen Welt (Miinchen, 1911), S. 22.
Cp.:. Georgia Harkness, John Calvin: The Man and His Ethics (New York, 1931), p. 7 и да­
лее. — Примеч. автора.

²⁹ Memorials of John Ray, p. 18—19; P.A.W. Henderson, The Life and Times of John
WiJkins (London, 1910), p. 36. Более того, приняв духовный сан, Уилкинс стал капел­
ланом в поместье лорда виконта Сейского и Сильского, который был решительным
и последовательным пуританином. — Примеч. автора.

³⁰ Henderson, op. cit., p. 72—73. — Примеч. автора.

из своих основных математических концепций, был священником, от­носившимся с ревностной симпатией к пуританским принципам. О набожности Бойля ранее уже говорилось; единственной причиной, за­ставившей его отказаться от священства, было, по его словам, «отсут­ствие внутреннего зова»³¹.

Теодор Гаак, немецкий ученый, сыгравший видную роль в созда­нии Королевского Общества, был ярым кальвинистом. Дени Папен, который во время своего длительного пребывания в Англии внес за­метный вклад в науку и технологию, был французским кальвинис­том, вынужденным покинуть свою страну и скрываться от религиоз­ных преследований. Томас Сиденхем, которого иногда называли «ан­глийским Гиппократом», был ревностным пуританином, сражавшим­ся в рядах сторонников Кромвеля. Сэр Уильям Петти был человеком веротерпимым; он был сторонником Кромвеля, и в его работах от­четливо отразились влияния пуританства. О сэре Роберте Морее, ко­его Гюйгенс называл «Душой Королевского Общества», можно ска­зать, что «религия была главной движущей пружиной его жизни, и посреди дворов и загородных резиденций он проводил много часов на дню в молитвах»³².

Вряд ли случайно то обстоятельство, что ведущие фигуры этой группы, составившие ядро Королевского Общества, были священни­ками или людьми чрезвычайно религиозными, хотя будет не совсем точно утверждать, как это делает д-р Ричардсон, что зарождение это­го Общества произошло в небольшой группе ученых людей, среди которых преобладали пуританские священники³³. Однако совершенно ясно, что первые вдохновители Общества находились под очевидным влиянием пуританских представлений.

Настоятельница Дороти Стимсон в недавно опубликованной статье самостоятельно пришла к тому же самому выводу³⁴. Она от-

³¹ Dictionary of National Biography, Vol. II, p. 1028. Эта причина, побудившая также
и сэра Сэмюэла Морленда обратиться вместо священнослужительства к математике,
служит примером непосредственного влияния протестантской этики, которая (как
показывается, например, Бакстером) устанавливала, что принимать духовный сан
надлежит только тем, кто чувствует к этому «внутренний зов», тогда как другим луч­
ше было бы служить обществу и взять на себя другие признанные виды мирской дея­
тельности. О Морленде см.: Autobiography ofSir Samuel Morland, J.О. Halliwell-Phillipps,
Letters Illustrative of the Progress of Science in England (London, 1841), p. 116 и далее. —
Примеч. автора.

³² Dictionary of National Biography, Vol. XIII, p. 1299. — Примеч. автора.

³³ C.F. Richardson, English Preachers and Preaching (New York, 1928), p. 177. — При­
меч. автора.

³⁴ Dorothy Stimson, «Puritanism and the New Philosophy in Seventeenth-Century
England», Bulletin of the Institute of the History of Medicine, 1935, Vol. 3, p. 321—334. —
Примеч. автора.

мечает, что из десяти человек, входивших в 1645 году в состав «не­видимой коллегии», только один, Скарброу, точно не был пурита­нином. Относительно еще двоих нет полной определенности, хотя у Меррета было пуританское воспитание. Все другие определенно были пуританами. Более того, в первоначальном списке членов Об­щества, составленном в 1663 году, из шестидесяти восьми членов, относительно которых есть информация, касающаяся их религиоз­ной ориентации, сорок два точно были пуританами. Если учесть, что пуритане составляли относительно небольшое меньшинство в населении Англии, то сам факт, что они составили шестьдесят два процента первоначального состава Королевского Общества, станет еще более поразительным. Отсюда настоятельница Стимсон делает вывод: «То, что опытная наука в Англии семнадцатого столетия по­лучила такое быстрое распространение, было, как мне кажется, по меньшей мере отчасти обусловлено тем, что умеренные пуритане поощряли научные занятия».

Влияние пуританства на научное образование

О наличии указанной взаимосвязи свидетельствовал не только со­став Королевского Общества. Выдвижение пуританами на передний план утилитаризма и эмпиризма проявилось аналогичным образом и в том типе образования, который они ввели и развитию которого они способствовали. «Формальная долбёжка грамматики», царившая в школах, критиковалась ими в такой же степени, как и формализм церкви.

Среди пуритан, настойчиво пытавшихся ввести новое реалисти­ческое, утилитарное и эмпирическое образование в Англии, особен­но выделялся Сэмюэл Гартлиб. Он стал связующим звеном между протестантскими педагогами Англии и Европы, ревностно пытавши­мися распространить преподавание науки в школах. Именно Гарт-либу адресовал свой трактат об образовании Мильтон, и именно ему сэр Уильям Петти посвятил свое «Наставление... о преуспеянии не­которых отдельных частей образования» (речь в нем шла о науке, тех­нологии и ремесле). Более того, именно Гартлиб сыграл ключевую роль в популяризации педагогических идей Коменского в Англии и пригласил его посетить эту страну.

Богемский реформатор Ян Амос Коменский был одним из самых влиятельных педагогов своего времени. В основу системы образова­ния, которую он всячески пропагандировал, были положены нормы

утилитаризма и эмпиризма: ценности, которые одни только и могли вывести на передний план изучение науки и технологии, т.е. Realia³⁵. В самой влиятельной своей работе «Didactica Magna» он следующим образом обобщает свои взгляды:

Итак, ты облегчишь ученику усвоение, если во всем, чему бы ты его ни учил, покажешь ему, какую это приносит повседневную пользу в об­щежитии. Этого правила нужно придерживаться везде: и в грамматике, и в диалектике, и в арифметике, и в геометрии, и в физике и пр.

...истина и точность знания также зависят не от чего иного, как от свидетельства ощущений. Ведь веши прежде всего и непосредственно запечатлеваются в ощущениях, а потом только с помощью ощущений — в уме... Итак, чем более знание опирается на ощущение, тем оно досто­вернее³⁶.

В Англии Коменский встретил радушный прием среди протестан­тских педагогов, ориентированных на те же самые ценности; в числе последних были Гартлиб, Джон Дери, Уилкинс и Гаак³⁷. По просьбе Гартлиба он прибыл в Англию ради неотложного воплощения в ре­альность бэконовского Дома Соломона. Как писал сам Коменский, «ничто не казалось мне более незыблемым, чем то, что идея великого Веруламия об открытии в какой-нибудь части мира универсальной коллегии ученых, единственной задачей которой стало бы развитие наук, будет воплощена в жизнь»³⁸. Осуществлению этой цели помеша­ли общественные беспорядки, вызванные восстанием в Ирландии. Од­нако пуританский план развития науки не остался совершенно безре­зультатным. Кромвель основал Дурхемский университет — единствен­ный новый университет, созданный в промежутке между Средневеко­вьем и девятнадцатым столетием — «для развития всех наук»³⁹. А в Кембридже на пике влияния пуританства перечень изучаемых наук был значительно расширен⁴⁰.

³⁵Wilhelm Dilthey, «Padagogik: Geschichte und Grungliniendes Systems», Gesammelte Schriften (Leipzig & Berlin, 1934), S. 163 и далее. — Примеч. автора.

³⁶ J.A. Comenius, The Great Didactic (London, 1896), p. 292, 337; см. также р. 195,
302, 329, 341. (Русский перевод цитируется по изданию: Я.А. Коменский. Великая
дидактика — Я.А. Коменский. Избранные педагогические сочинения. — М.: Госу­
дарственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения
РСФСР, 1955, - с. 270, 303.) - Примеч. автора.

³⁷ Robert F. Young, Comenius in England (Oxford, 1932), p. 5—9. — Примеч. автора.

³⁸ Opera Didactica Omnia (Amsterdam, 1657), Book 11, preface. — Примеч. автора.

³⁹ F.H. Hayward, The Unknown Cromwell (London, 1934), p. 206-230, 315. - При­
меч. автора.

⁴⁰ James В. Mullinger, Cambridge Characteristics in the Seventeenth Century (London,
1867), p. 180—181 et passim. — Примеч. автора.

Действуя в том же духе, пуританин Езекия Вудворд, друг Гартлиба, выносил на передний план реализм (вещей, а не слов) и преподавание науки⁴¹. С целью внедрения изучения новой науки в гораздо более ши­роких масштабах, нежели это было до тех пор, пуритане учредили не­сколько Неортодоксальных академий. Это были школы университетс­кого статуса, открытые в разных уголках королевства. Одной из первых среди них была Мортоновская академия, в которой первостепенное зна­чение придавалось научным изысканиям. Позднее Чарлз Мортон пере­ехал в Новую Англию, где был избран вице-президентом Гарвардского колледжа, в котором «он ввел систему наук, использованную в Анг­лии»⁴². В престижной Нортхемптонской академии, еще одном пури­танском центре образования, важное место в учебной программе зани­мали механика, гидростатика, физика, анатомия и астрономия. Иссле­дования проводились главным образом с помощью реальных экспери­ментов и наблюдений.

Между тем явный упор пуритан на науку и технологию, возмож­но, лучше всего можно оценить, если сравнить пуританские акаде­мии со старыми университетами. Последние, даже после того как в них были введены научные предметы, продолжали давать, по суще­ству, классическое образование; подлинно культурными считались такие исследования,.которые если уж и не были совершенно беспо­лезными, то во всяком случае определенно преследовали неутилитар­ные цели. В академиях же, напротив, истинно свободным считалось такое образование, которое «соприкасается с жизнью» и которое, сле­довательно, должно включать в себя как можно больше утилитарных предметов. Как писала по этому поводу д-р Паркер:

...разница между этими двумя системами образования состоит не столько во введении в академиях «современных» предметов и методов, сколько в том, что у нонконформистов действовала совершенно иная система, нежели та, которую можно было обнаружить в университетах. Дух, воодушевлявший диссентеров, был тот же самый, которым были движимы Рамус и Коменский во Франции и Германии и который в Анг­лии давал силу Бэкону, а позднее Гартлибу и кругу его сподвижников⁴³.