Влияние методологического кризиса на юридическую науку, правосознание и право
Следует отметить, что дольше и успешней всего рассмотренная парадигма действовала именно в юриспруденции, а потому ее кризис в данной сфере повлек особо значимые и далеко идущие последствия. Дело в том, что внедрению в юриспруденцию данной парадигмы способствовал ряд предпосылок, сформировавшихся еще в Средние века, когда под влиянием схоластической мысли в юридическую науку был привнесен дедуктивно-аксиоматический метод, пришедший на смену индуктивному методу, господствовавшему в античной юриспруденции и обусловленному характерными особенностями античного сознания и духовной культуры. Напротив, для средневекового западноевропейского сознания и культуры, формировавшихся под влиянием схоластической теологии, было в высшей степени свойственно выводить все явления действительности из универсального трансцендентного первоначала, в качестве которого выступал Бог. Это выведение на понятийном уровне как раз и осуществлялось при помощи формально-логического дедуктивного метода, разработанного в трудах богословов. Последние же, в свою очередь, опирались на приемы формальной логики, почерпнутые у Аристотеля, чьи дистинкции и дефиниции на многие столетия стали основой западной правовой науки.
Именно в трудах средневековых авторов сложился тот образ права, который практически в неизменном виде дошел до наших дней. Право рассматривалось ими как объективно данная система правил (норм), базирующихся на умопостигаемых общих принципах и логически из этих общих принципов вытекающих. Первоисточником права в конечном итоге выступает Бог, в котором оно находит свое окончательное обоснование и легитимацию. Само право, будучи адресовано людям как существам, обладающим разумной, хотя и несовершенной природой, представляет собой организм, способный к усовершенствованиям, которые назывались возможными прежде всего благодаря тому, что право как система норм базируется на рациональных основаниях. Именно рациональный характер права и позволяет ему выполнять свое основное назначение, состоящее в том, чтобы регулировать человеческое поведение. Наиболее ярким выразителем данной идеи был Фома Аквинский, писавший, что «закон является ничем иным, как он определенным предписанием действующего разума главы, который руководит каким-то совершенным сообществом»[102]. В идеале вся система строилась таким образом, чтобы ни один из ее элементов не противоречил множеству других, а наоборот - дополнял и развивал их аd madjorem gloriam Dei. Разумеется, любая взятая в отдельности норма могла оказаться несовершенной, но вся система в целом несовершенной быть не могла, поскольку это противоречило бы ее корреспонденции Божественной воле, а потому отдельные несовершенства (в случае, если таковые все же имелись) могли быть легко устранены на основании общих принципов. А коль скоро это так, то любые изменения, вносимые в систему права, способствуют ее дальнейшему улучшению, все более и более приближая систему к идеальному состоянию, отвечающему замыслу Бога.
Нетрудно заметить, что подобные представления в значительной степени предопределили весь дальнейший ход развития не только юридической доктрины, но и правосознания в целом, равно как и доктрина со своей стороны повлияла на формирование западных правовых систем именно в таком, а не в ином виде. Другим важным обстоятельством стало возникновение определенного юридического дискурса, присущего средневековой науке о праве. Как уже было сказано, этот дискурс сложился под определяющим влиянием богословской мысли, представители которой (в частности, Александр из Гэльса и его последователи) создали весьма жестко регламентированный способ изложения, который с известными модификациями вплоть до настоящего времени многими считается оптимальной формой организации научного (или претендующего быть таковым) текста. При этом структура любого рассуждения (о чем бы конкретно ни шла речь) непременно должна была включать в себя следующие моменты: 1) постановка вопроса; 2) возможные подходы к решению вопроса и их опровержение; 3) обоснование авторской позиции (которая а рriori принимается за единственно верную со ссылками на авторитеты; 4) аргументация; 5) опровержение возможных контраргументов в адрес отстаиваемой позиции[103].
Схоластический способ мышления вполне отвечал духовным потребностям своей эпохи, поскольку был монологичен по самой своей сути. И именно в юриспруденции, главной задачей которой в Средние века считалось выявление того гаtiо sсriрtа, что был заключен в памятниках римского права и которая имела своим образцом классический стиль римских юристов с их тщательным взвешиванием доводов и противодоводов, данный способ получил наиболее виртуозное воплощение. Таким образом, юриспруденция раньше любой другой науки получила в свое распоряжение метод, который очень скоро стал ее собственным методом. Благодаря ему средневековая юридическая наука, оставаясь подобно всем прочим сферам мирского знания аnсillа theo1оgiае, сумела закрепиться на очень важном рубеже, сделавшись, по сути, прообразом западной науки как таковой. На данное обстоятельство обращает внимание, в частности, Г.Дж. Берман, считающий средневековое правовое мышление прототипом научного мышления Нового времени. При этом историк замечает, что основоположники западной науки обращали свою критику «не на схоластику как таковую, а на неумение схоластов разработать математические рамки объяснения... Именно математика и ее законы... стали составлять идеальный язык науки Нового времени... Тем не менее ни наука XVII в., ни наука XIX в. не состоялись бы без научного метода, когда-то созданного юристами XII в.»[104].
В этом, быть может, кроется одна из причин того, почему кар-тезианско-галилеевская революция не слишком затронула юриспруденцию, а также правовое сознание и право. Разумеется, и в этой области в течение последних трехсот лет происходили известные сдвиги, более или менее значительные. Так, в частности, образ права, созданный юридической наукой, постепенно секуляризировался, а место Бога как исходного основания и первоисточника права заняла сначала природа, а затем государство. Кроме того, представление о праве как саморазвивающемся организме со временем сменилось (в духе естественно-научной парадигмы) идеей права как механизма. В целом, как мы видели, подобная эволюция вполне лежала в русле тех тенденций, которыми определялось развитие западной науки. И подобно тому, как Декарт утвердил методологический дуализм в естествознании, в юриспруденции аналогичных результатов достиг Кант, противопоставивший сущее и должное, идею права и действительность[105]. Тем самым были открыты пути для использования при изучении правовых явлений (правовой действительности) тех же методологических принципов, которые использовались в естественных науках. Важнейшими из таких принципов а сдует считать детерминизм, выражавшийся в утверждении каузальности всех правовых явлений и прежде всего - человеческого поведения, которое мыслилось как обусловленное юридическими нормами. Тем самым между нормами, правилами поведения и самим поведением устанавливалась прямая причинно-следственная связь, осложненная иными факторами (интересы субъектов права, их потребности и т.п.). Наиболее последовательным сторонником данного подхода был Р. Йеринг, труды которого оказали исключительное влияние на мышление последующих поколений юристов. Для Йеринга, пишет Г. Радбрух, «характерен лишь один научный подход - каузальный: с его точки зрения, телеологический метод - не что иное, как выявление причинно-следственных связей в человеческом поведении»[106].
Все это, тем не менее, не повлекло за собой радикальной перестройки правосознания и правовой доктрины. Любопытно в данной связи отметить известный эклектизм юридической науки, где общетеоретические положения далеко не всегда получают последовательную реализацию в отраслевых дисциплинах, оперирующих представлениями и терминами, восходящими к аристотелевско-схоластической традиции. Приведем всего один пример. В гражданском праве понятие сделки раскрывается через категорию основания (саusа), которую определяют как то, ради чего совершается сделка, т.е. как цель, преследуемая участниками сделки, а отнюдь не причина ее совершения. В качестве последней выступает мотив (интерес, потребность), в отличие от основания юридически иррелевантный и не влияющий на действительность сделки[107]. Здесь вполне в аристотелевском духе основание трактуется как конечная причина бытия сделки. Незыблемым по-прежнему оставалось убеждение, в соответствии с которым право как система норм характеризуется внутренней согласованностью, гармонией всех своих элементов, обеспечивающей ему высокую степень стабильности, равновесности. Соответственно, любые погрешности в этом превосходно отлаженном механизме рассматривались как случайность, досадная оплошность «законодателя», устранение которых влекло за собой совершенствование правового механизма, его прогресс. Отсюда вытекало свойственное западному правовому мышлению чрезвычайно оптимистическое представление о неизменной прогрессивности (невзирая на отдельные уклонения) развития права[108]. Господство подобных представлений стало закономерным следствием применения в праве рассмотренных методологических установок (и прежде всего - детерминизма и механицизма). Неудивительно также, что кризис права и правосознания, проявившийся в последние десятилетия, повлек за собой дискредитацию этих установок.
Что касается кризиса, о котором идет речь, то самым непосредственным его проявлением явился кризис законности, ставшей характерной чертой современной западной цивилизации во второй половине XX в[109]. Однако кризис законности выступает всего лишь одним из аспектов гораздо более широкой совокупности кризисных процессов и явлений. Его непосредственной предпосылкой служит, в частности, кризис правосознания, на который еще в начале минувшего столетия указывал П.И. Новгородцев, констатировавший активно распространившееся в его время «сомнение в старых юридических понятиях и стремление наполнить их новым содержанием. Прежняя вера во всемогущую силу разума отжила свое время. Опыт ... показал, что право само по себе не в силах осуществить полное преобразование общества»[110].
В настоящее время кризис правосознания появился в еще более наглядной и драматичной форме, чем сто лет назад. Если тогда считалось возможным вести речь о неспособности правовыми средствами достичь конечных целей общественного развития, то есть общественного идеала, то в настоящее время уместно говорить о все более явно проявляющейся невозможности обеспечить даже самый элементарный минимум упорядоченности социальной реальности (не говоря уже о том, чтобы привести эту реальность в соответствие с априорно заданной законодательной моделью), что, собственно, является основной и исходной функцией права. И если для Новгородцева кризис правосознания имел своей первопричиной утрату веры во всесилие права, то сейчас все громче раздаются голоса, говорящие о бессилии права, равно как и того типа рациональности, который исходно был положен в его основу. Именно на это обстоятельство со всей определенностью указывал Г.Дж. Берман, писавший: «Почти все страны Запада сегодня находятся в той ситуации по отношению к праву, что ведет к презрению к закону со стороны всех классов населения. Города становятся все менее безопасны. Система обеспечение неимущих почти сломалась под тяжестью правил, которые невозможно исполнить... Едва ли есть хоть одна профессия, которая не обходит тот или иной правительственный закон. А само правительство сверху донизу опутано незаконными действиями. Но не это главное, а то, что единственные, кто испытывает по этому поводу угрызения совести, по-видимому, те, чьи преступления открылись»[111].
Таким образом, налицо все более углубляющийся кризис правосознания, влекущий за собой стремительное развитие кризиса законности и со своей стороны обусловленный последним. Но еще одним, не менее важным следствием сказанного является кризис правопонимания, также весьма характерный для ситуации постмодерна[112]. И если П.И. Новгородцев надежное средство преодоления кризиса правопонимания (равно как и кризиса правосознания) видел в возрождении естественно-правовой установки[113], то в наши дни можно со значительной долей уверенности констатировать, что практически ни один из существующих типов правопонимания не может считаться в достаточной мере свободным от тех кризисных тенденций, которые проявились во всех сферах правового бытия, с необходимостью затронув также и область познания права. Но, быть может, самым существенным и все более явственно ощущаемым результатом сказанного становится дегуманизация самого права, утрата им человеческого измерения и превращение в самодовлеющую и самодостаточную совокупность объективных норм, не соотносимых (или соотносимых лишь с большим трудом) с реальным поведением конкретных индивидов.
Перечисленные кризисные явления, как представляется, очевидным образом связаны с кризисом правовой методологии, так как они, с одной стороны, в известной мере обусловлены им, а с другой стороны, способствуют осознанию необходимости смены (или, по крайней мере, существенного обновления) методологических ориентиров (или парадигмы). Подобная смена ориентиров не ограничивается плоскостью одной лишь юриспруденции, поскольку, как мы могли убедиться, те методы, что используются юридической наукой, представляют собой один из аспектов методологической системы, существующей на общенаучном (а если брать шире - на общемировоззренческом) уровне. В связи с этим представляется необходимым рассмотреть в общем плане, что представляет собой методология как система и какое место в ней занимает собственно юридическая методология.