Влияние методологического кризиса на юридическую науку, правосознание и право

Следует отметить, что дольше и успешней всего рассмотренная парадигма действовала именно в юриспруденции, а потому ее кри­зис в данной сфере повлек особо значимые и далеко идущие по­следствия. Дело в том, что внедрению в юриспруденцию данной парадигмы способствовал ряд предпосылок, сформировавшихся еще в Средние века, когда под влиянием схоластической мысли в юри­дическую науку был привнесен дедуктивно-аксиоматический метод, пришедший на смену индуктивному методу, господствовавшему в античной юриспруденции и обусловленному характерными особен­ностями античного сознания и духовной культуры. Напротив, для средневекового западноевропейского сознания и культуры, форми­ровавшихся под влиянием схоластической теологии, было в выс­шей степени свойственно выводить все явления действительности из универсального трансцендентного первоначала, в качестве которо­го выступал Бог. Это выведение на понятийном уровне как раз и осуществлялось при помощи формально-логического дедуктивно­го метода, разработанного в трудах богословов. Последние же, в свою очередь, опирались на приемы формальной логики, почерп­нутые у Аристотеля, чьи дистинкции и дефиниции на многие столе­тия стали основой западной правовой науки.

Именно в трудах средневековых авторов сложился тот образ права, который практически в неизменном виде дошел до наших дней. Право рассматривалось ими как объективно данная система правил (норм), базирующихся на умопостигаемых общих принципах и логически из этих общих принципов вытекающих. Первоисточником права в конечном итоге выступает Бог, в котором оно находит свое окончательное обоснование и легитимацию. Само право, будучи адресовано людям как существам, обладающим разумной, хотя и несовершенной природой, представ­ляет собой организм, способный к усовершенствованиям, которые назывались возможными прежде всего благодаря тому, что право как система норм базируется на рациональных основаниях. Именно рациональный характер права и позволяет ему выполнять свое основное назначение, состоящее в том, чтобы регулировать челове­ческое поведение. Наиболее ярким выразителем данной идеи был Фома Аквинский, писавший, что «закон является ничем иным, как он определенным предписанием действующего разума главы, который руководит каким-то совершенным сообществом»[102]. В идеале вся система строилась таким образом, чтобы ни один из ее элементов не противоречил множеству других, а наоборот - дополнял и раз­вивал их аd madjorem gloriam Dei. Разумеется, любая взятая в отдель­ности норма могла оказаться несовершенной, но вся система в целом несовершенной быть не могла, поскольку это противоречило бы ее корреспонденции Божественной воле, а потому отдельные несовер­шенства (в случае, если таковые все же имелись) могли быть легко устранены на основании общих принципов. А коль скоро это так, то любые изменения, вносимые в систему права, способствуют ее дальнейшему улучшению, все более и более приближая систему к идеальному состоянию, отвечающему замыслу Бога.

Нетрудно заметить, что подобные представления в значительной степени предопределили весь дальнейший ход развития не только юридической доктрины, но и правосознания в целом, равно как и доктрина со своей стороны повлияла на формирование западных правовых систем именно в таком, а не в ином виде. Другим важ­ным обстоятельством стало возникновение определенного юридиче­ского дискурса, присущего средневековой науке о праве. Как уже было сказано, этот дискурс сложился под определяющим влияни­ем богословской мысли, представители которой (в частности, Алек­сандр из Гэльса и его последователи) создали весьма жестко рег­ламентированный способ изложения, который с известными модификациями вплоть до настоящего времени многими считается оптимальной формой организации научного (или претендующего быть таковым) текста. При этом структура любого рассуждения (о чем бы конкретно ни шла речь) непременно должна была включать в себя следующие моменты: 1) постановка вопроса; 2) возможные подхо­ды к решению вопроса и их опровержение; 3) обоснование автор­ской позиции (которая а рriori принимается за единственно верную со ссылками на авторитеты; 4) аргументация; 5) опровержение возможных контраргументов в адрес отстаиваемой позиции[103].

Схоластический способ мышления вполне отвечал духовным потребностям своей эпохи, поскольку был монологичен по самой своей сути. И именно в юриспруденции, главной задачей которой в Средние века считалось выявление того гаtiо sсriрtа, что был заклю­чен в памятниках римского права и которая имела своим образцом классический стиль римских юристов с их тщательным взвешивани­ем доводов и противодоводов, данный способ получил наиболее виртуозное воплощение. Таким образом, юриспруденция раньше любой другой науки получила в свое распоряжение метод, который очень скоро стал ее собственным методом. Благодаря ему средневе­ковая юридическая наука, оставаясь подобно всем прочим сферам мирского знания аnсillа theo1оgiае, сумела закрепиться на очень важ­ном рубеже, сделавшись, по сути, прообразом западной науки как таковой. На данное обстоятельство обращает внимание, в частности, Г.Дж. Берман, считающий средневековое правовое мышление про­тотипом научного мышления Нового времени. При этом историк замечает, что основоположники западной науки обращали свою критику «не на схоластику как таковую, а на неумение схоластов разработать математические рамки объяснения... Именно математика и ее законы... стали составлять идеальный язык науки Нового вре­мени... Тем не менее ни наука XVII в., ни наука XIX в. не состо­ялись бы без научного метода, когда-то созданного юристами XII в.»[104].

В этом, быть может, кроется одна из причин того, почему кар-тезианско-галилеевская революция не слишком затронула юриспру­денцию, а также правовое сознание и право. Разумеется, и в этой области в течение последних трехсот лет происходили известные сдвиги, более или менее значительные. Так, в частности, образ права, созданный юридической наукой, постепенно секуляризировался, а место Бога как исходного основания и первоисточника права заня­ла сначала природа, а затем государство. Кроме того, представле­ние о праве как саморазвивающемся организме со временем сме­нилось (в духе естественно-научной парадигмы) идеей права как механизма. В целом, как мы видели, подобная эволюция вполне лежала в русле тех тенденций, которыми определялось развитие западной науки. И подобно тому, как Декарт утвердил методологи­ческий дуализм в естествознании, в юриспруденции аналогичных результатов достиг Кант, противопоставивший сущее и должное, идею права и действительность[105]. Тем самым были открыты пути для использования при изучении правовых явлений (правовой действи­тельности) тех же методологических принципов, которые использовались в естественных науках. Важнейшими из таких принципов а сдует считать детерминизм, выражавшийся в утверждении каузаль­ности всех правовых явлений и прежде всего - человеческого поведения, которое мыслилось как обусловленное юридическими нормами. Тем самым между нормами, правилами поведения и самим поведением устанавливалась прямая причинно-следственная связь, осложненная иными факторами (интересы субъектов права, их потребности и т.п.). Наиболее последовательным сторонником дан­ного подхода был Р. Йеринг, труды которого оказали исключитель­ное влияние на мышление последующих поколений юристов. Для Йеринга, пишет Г. Радбрух, «характерен лишь один научный под­ход - каузальный: с его точки зрения, телеологический метод - не что иное, как выявление причинно-следственных связей в челове­ческом поведении»[106].

Все это, тем не менее, не повлекло за собой радикальной пере­стройки правосознания и правовой доктрины. Любопытно в данной связи отметить известный эклектизм юридической науки, где общетеоретические положения далеко не всегда получают последова­тельную реализацию в отраслевых дисциплинах, оперирующих представления­ми и терминами, восходящими к аристотелевско-схоластической традиции. При­ведем всего один пример. В гражданском праве понятие сделки раскрывается через категорию основания (саusа), которую определяют как то, ради чего совершается сделка, т.е. как цель, преследуемая участниками сделки, а отнюдь не причина ее совершения. В качестве последней выступает мотив (интерес, потребность), в отличие от основания юридически иррелевантный и не влияю­щий на действительность сделки[107]. Здесь вполне в аристотелевском духе основание трактуется как конечная причина бытия сделки. Незыблемым по-прежнему оставалось убеждение, в соответствии с которым право как система норм характеризуется внутренней согласованностью, гармонией всех своих элементов, обеспечивающей ему высокую степень стабильности, равновесности. Соответственно, любые погреш­ности в этом превосходно отлаженном механизме рассматривались как случайность, досадная оплошность «законодателя», устранение которых влекло за собой совершенствование правового механиз­ма, его прогресс. Отсюда вытекало свойственное западному пра­вовому мышлению чрезвычайно оптимистическое представление о неизменной прогрессивности (невзирая на отдельные уклонения) развития права[108]. Господство подобных представлений стало закономерным следствием применения в праве рассмотренных методоло­гических установок (и прежде всего - детерминизма и механициз­ма). Неудивительно также, что кризис права и правосознания, про­явившийся в последние десятилетия, повлек за собой дискредитацию этих установок.

Что касается кризиса, о котором идет речь, то самым непосред­ственным его проявлением явился кризис законности, ставшей характерной чертой современной западной цивилизации во второй половине XX в[109]. Однако кризис законности выступает всего лишь одним из аспектов гораздо более широкой совокупности кризисных процессов и явлений. Его непосредственной предпосылкой служит, в частности, кризис правосознания, на который еще в начале ми­нувшего столетия указывал П.И. Новгородцев, констатировавший активно распространившееся в его время «сомнение в старых юридических понятиях и стремление наполнить их новым содержа­нием. Прежняя вера во всемогущую силу разума отжила свое время. Опыт ... показал, что право само по себе не в силах осуществить полное преобразование общества»[110].

В настоящее время кризис правосознания появился в еще более наглядной и драматичной форме, чем сто лет назад. Если тогда считалось возможным вести речь о неспособности правовыми средствами достичь конечных целей общественного развития, то есть общественного идеала, то в настоящее время уместно говорить о все более явно проявляющейся невозможности обеспечить даже самый элементарный минимум упорядоченности социальной реальности (не говоря уже о том, чтобы привести эту реальность в соответствие с априорно заданной законодательной моделью), что, собственно, является основной и исходной функцией права. И если для Новгородцева кризис правосознания имел своей первопричиной утрату веры во всесилие права, то сейчас все громче раздаются голоса, говорящие о бессилии права, равно как и того типа рациональности, который исходно был положен в его основу. Именно на это обстоятельство со всей определенностью указывал Г.Дж. Берман, писавший: «Почти все страны Запада сегодня нахо­дятся в той ситуации по отношению к праву, что ведет к презрению к закону со стороны всех классов населения. Города становятся все менее безопасны. Система обеспечение неимущих почти сломалась под тяжестью правил, которые невозможно исполнить... Едва ли есть хоть одна профессия, которая не обходит тот или иной правитель­ственный закон. А само правительство сверху донизу опутано не­законными действиями. Но не это главное, а то, что единственные, кто испытывает по этому поводу угрызения совести, по-видимому, те, чьи преступления открылись»[111].

Таким образом, налицо все более углубляющийся кризис пра­восознания, влекущий за собой стремительное развитие кризиса законности и со своей стороны обусловленный последним. Но еще одним, не менее важным следствием сказанного является кризис правопонимания, также весьма характерный для ситуации постмо­дерна[112]. И если П.И. Новгородцев надежное средство преодоления кризиса правопонимания (равно как и кризиса правосознания) видел в возрождении естественно-правовой установки[113], то в наши дни можно со значительной долей уверенности констатировать, что практически ни один из существующих типов правопонимания не может считаться в достаточной мере свободным от тех кризисных тенденций, которые проявились во всех сферах правового бытия, с необходимостью затронув также и область познания права. Но, быть может, самым существенным и все более явственно ощущаемым результатом сказанного становится дегуманизация самого права, утрата им человеческого измерения и превращение в самодовлею­щую и самодостаточную совокупность объективных норм, не соот­носимых (или соотносимых лишь с большим трудом) с реальным поведением конкретных индивидов.

Перечисленные кризисные явления, как представляется, очевид­ным образом связаны с кризисом правовой методологии, так как они, с одной стороны, в известной мере обусловлены им, а с другой стороны, способствуют осознанию необходимости смены (или, по крайней мере, существенного обновления) методологических ори­ентиров (или парадигмы). Подобная смена ориентиров не ограничивается плоскостью одной лишь юриспруденции, поскольку, как мы могли убедиться, те методы, что используются юридической наукой, представляют со­бой один из аспектов методологической системы, существующей на общенаучном (а если брать шире - на общемировоззренческом) уровне. В связи с этим представляется необходимым рассмотреть в общем плане, что представляет собой методология как система и какое место в ней занимает соб­ственно юридическая методология.