Лирическая основа русской оды

Итак, для русских поэтов классицизма ода была как бы ораторской речью в стихах. Это определило особенно­сти ее поэтической структуры. Главным в ней было лири­ческое начало, выражение поэтом чувств, вызванных из­вестным событием. Повествование о самом событии или его описание в оде допускалось, но лишь как вспомога­тельный элемент. Вызывая определенное эмоциональное отношение автора, событие служило отправной точкой для его размышлений и раздумий о политических и историче­ских судьбах нации, для выражения им патриотических, гражданственных чувств.

Так как ода была не только «похвальным» жанром, но содержала высказывания поэта по многим важнейшим сторонам современной общественной и политической жиз­ни, ее лирический сюжет строился на соединении двух мотивов. Один из них сводился к традиционным похвалам значительному «лицу»—монарху, знатному вельможе, зна­менитому полководцу. Другой находил выражение в ав­торских рассуждениях, имевших обычно нравственно-фило­софский или гражданственный характер^ Нужно заметить, что эта особенность будет присуща русской оде вообще, но с развитием жанра в лирическом сюжете получит усиление общественный, гражданственный мотив. В оде Радищева традиционные для жанра «похвалы» «лицу» окончательно вытеснены.

Внешне русская ода классицизма строилась как моно­лог, исповедь лирического героя. Лицо это было условным. Им мог быть поэт, как в оде Ломоносова «На взятие Хо-тина», или фигура аллегорическая—«веселящаяся Рос­сия», или обобщенное, собирательное «мы», «россы». В лю­бом случае монолог был выражением не личного, индиви­дуального, а общего отношения к предмету воспевания. Этим предметом были подвиги храброго «росса» и «разум­ность» правления просвещенного монарха.

Поскольку монолог в оде являлся одним из средств эмоционального воздействия на слушателя, в нем широко использовались приемы ораторской речи и приемы поэтиче­ского языка. Особенно характерно это было для оды Ло­моносова. Если лирическая система в оде Тредиаковского неизменно связана с одним «лицом», то Ломоносов, ставя целью слушателей своих «страстными» учинить, строит лирическое повествование на поэтической фигуре «заимо-словия». Он передает то, что идет обычно от автора или лирического героя, «другому лицу, живому, либо мертвому, или и бездушной вещи...»1. В некоторых одах Ломоносов использовал эту фигуру для полной замены автора алле­горическим лицом («веселящаяся Россия»). Чаще он сохра­няет повествование за лирическим «я» поэта, но использу­ет прием «заимословия» внутри монолога, включает в него вставки речей Петра, Грозного, России, природы, рек, на­ук, мифологических существ и т. д.

Прием «заимословия» вслед за Ломоносовым будет ис­пользован Сумароковым, Тредиаковским. На нем будут строиться оды Майкова, Петрова. Его широко использует Державин. Названный поэтический прием используется поэтами классицизма не для того, чтобы оттенить или уси­лить свое, личное отношение к предмету, а для того, что­бы придать высказанной мысли общезначимый характер. Так, Ломоносов в оде «На взятие Хотина» вставляет в лирическое повествование одического «я» «слово» Петра Первого, обращенное к Ивану Грозному, и «слово» Бога Солнца. И в той, и в другой реплике дается историческая оценка победы России над Турцией, подчеркивается ее ве­личие и значение для судеб русской нации. Речью Петра Ломоносов раскрывал мысль, что эта победа не была слу­чайной, она завершила собой то, что было начато Грозным. В словах его, обращенных к «смирителю стран казанских», подведен итог внешней политики России за определенный исторический период. Такое же назначение выполняет речь Природы в оде Ломоносова 1746 года, «божественных на­ук» в оде 1747 года, внутренний монолог Екатерины II в оде Сумарокова 1768 года.

В литературной науке признано, что классицизм во всех жанрах тяготел к выражению общезначимого содер­жания. Некую обобщенную личность, выражавшую мысли и чувства «коллектива», создавала и высокая ода. Однако личность «певца» не была лишена индивидуализации. Она осуществлялась в соответствии с общими особенностями литературы классицизма: «я» человека, стоящего за текстом оды, обрисовывалось со стороны его общественных добродетелей. По законам лирического жанра они выявля­лись в переживании, отражавшем степень его са-мосознания. С этой стороны несомненный интерес в русской оде представляет изменение отношения лирического героя к монарху как объекту похвал. В первых одах Тредиаковско­го и Ломоносова воспеваемая ими монархиня (Анна Иоанновна) возведена на недосягаемую высоту. Их раз­деляет барьер общественного положения — поэт и царь. «Смелость отчего имеешь, что пред Анной не робеешь?»— обращался Тредиаковский к городу Гданску. Последнюю строфу оды «На взятие Хотина» Ломоносов заканчивает словом «прости», обращенным к Анне: «прости», что он, «раб» ее, «дерзнул некрасный стих» придать «в подданства знак». Юный Сумароков, произнося слова поздравления Анне, характеризует свое состояние в этот момент в силу своей молодости еще более откровенно:

Хочется начать, трепещу немея, Страхом поражен, приступить не смея...

И это нельзя рассматривать лишь как дань жанру. Тот же Ломоносов в оде Елизавете 1757 г., т. е. спустя около двадцати лет, обращается с требовательными словами к сильным мира, «правителям», «судиям» давать «бедным ис­тинный покров». Это обращение пока завуалировано прие­мом «заимословия», но в оде Екатерине 1762 г. он выска­жет ту же мысль —«наблюдать» в своей власти «народну льготу», но уже открытым текстом и обратит ее к начинаю­щей свое правление монархине.

Изменения происходят и с лирическим «я» в одах Су­марокова. Они тем более заметны, что Сумароков надолго оставлял этот жанр, обратившись к трагедии. Его обра­щение к императрице в зрелых одах — это обращение дво­рянина, четко представляющего структуру государства, место в ней дворянина и земледельца, «должность» монар­ха. Его похвалы не принимают характера лести, потому что проникнуты требовательным отношением поэта к исполне­нию монархом своего долга (см., например, оду «Наталии Алексеевне», 1773 год). Эту особенность Сумарокова под­метил в свое время Г. В. Плеханов: «Этот родовитый вос­питанник сухопутного Шляхетного корпуса был по-своему очень требователен в отношении к дворянству».

Таким образом, ода, будучи выражением коллективной оценки события или лица, отражала через лирического героя переживания автора, степень его общественного, гражданского самосознания.

Носителем коллективного сознания становится лири­ческий герой похвально-торжественных од Державина: в них также будет отражен просветительский взгляд пере­довой части дворянства на назначение монарха. Однако лирическое содержание его оды усложняется. Как и Су­мароков, Державин выступал не только в жанрах граж­данской лирики. Он писал стихотворения и на темы жизни частного человека — о любви, разлуке и т. д. Парал­лельная разработка лирических стихотворений разной то­нальности: торжественной, грустной, веселой — приводит к взаимопроникновению разных настроений в пределах одного стихотворения: оды, сатиры, элегии, песни.

Первым образцом такого произведения у Державина были «Стихи на рождение в Севере порфиродного отрока». Это была похвальная ода. Но написана она была в не­обычной для жанра манере — шутливом, несенном, почти разговорном ритме.

Новизна лирического повествования в державинской оде проявилась наиболее отчетливо в цикле стихов, посвя­щенных Екатерине II. У Державина она представлена под именем Фелицы (имя это Державин взял из сказки, напи­санной Екатериной II для своего внука Александра).

Перед нами многостороннее изображение русской мо­нархини, во многом идеализированное и приукрашенное. Автор показывает героиню в повседневной жизни, в об щении с «поданными», с людьми.

Такой подход к теме в лирическом повествовании оды определялся особенностями развития художественной ли­тературы в XVIII веке. Уже со времен Сумарокова отече­ственная литература обратилась к изображению жизни частного человека с его радостями, печалями, огорчения­ми. К тому же в конце XVIII века русские писатели все более критично относились к русской действительности и предъявляли высокие требования к личности монарха. Плеханов, характеризуя литературу XVIII века, подметил, что писатели того времени «держались обычая хвалить власть не столько за то, что она сделала, сколько за то, что она могла бы и должна была бы сделать, по мнению хвалившего».

По характеру лирического настроения ода «Фелица»— одно из самых сложных стихотворений Державина. В одах Ломоносова и Сумарокова лирический герой — воплоще­ние общественных добродетелей и носитель высоких граж­данственных чувств.

У Державина лирический герой сложнее. Он из бли­жайшего окружения Фелицы, человек слабый и порочный. Он не может управлять своими страстями:

Мятясь житейской суетою, Сегодня властвую собою, А завтра прихотям я раб.

Он предается земным наслаждениям, потому что «вез­де соблазн и лесть живет». Но это не просто погрязший в своих пороках человек, наоборот, герой сознает неправду своей жизни, но не знает, как соединить «пышность» с «правдивостью», как «укрощать страстей волненье».

С одной стороны, в оде Державина изображались пороки екатерининских вельмож: Потемкина, Зубова, Вяземского и др. Каждого из них в отдельности узнавали современни­ки. С другой — лирический герой, от лица которого идет повествование, выступает, как и во времена Ломоносова, выразителем высоких общественных и нравственных идеа­лов эпохи.

Кроме того, в оде Державина все более ощутимо отра­жается личность поэта, чувство собственного достоинства, гордость, самолюбие, независимость.

Послушай, где ты ни живешь, Хвалы мои тебе приметя, Не мни, чтоб шапки иль бешмета За них я от тебя желал,—обращается поэт к Фелице.

Поэт слагает стихи по велению своего сердца.

Он ценит в поэте-человеке естественность в поведении, умение оставаться самим собой в разных жизненных об­стоятельствах. Высказывает мысли о высоком назначении поэта: стих «быть должен обращен не к лести и тленной похвале людей», а «к поученью их путей». Ибо «владыки света люди те же» и «яд лести их вредит не реже». Дер-жавин-одописец сознает, что ему придется «за кажду мысль, за каждый стих ответствовать лихому свету и от сатир щититься злых».

Поэт действительно не избежал наветов своих недругов, одни из которых упрекали его в «неприличной лести», другие, напротив, за то, что «очень своевольно» ведет раз­говор с монархиней. Иронизируя по поводу разноречивых суждений о своих одах Екатерине, он решительно заявит, что он «не из числа льстецов»: «...Сердца моего товаров за деньги я не продаю».

Искренность этого заявления поэт подтвердил всем сво­им последующим творчеством. Тема Фелицы «уходит» из его поэзии, как только он, по собственным словам, «вбли­зи увидел подлинник человеческий с великими слабостя­ми».

Эта особенность державинской личности, отразившаяся в его одах, была отмечена позднее А. С. Пушкиным в пись­ме к А. А. Бестужеву.

Важно для понимания своеобразия оды Державина и другое. Светлое и темное, добродетельное и порочное пред­стали в ней не только как «переживание» лирического «я». В отличие от своих предшественников Державин создает не просто умозрительный лирический портрет Екатерины как воплои'-лше ее «монарших» и человеческих «совер­шенств». Не зная монархини лично, но рисуя ее в частной жизни, поэт опирается на бытующие в дворянском общест­ве рассказы о ней («Слух идет о твоих поступках...»). Лирический герой стремится к достоверному воспроизве­дению поведения Екатерины в быту. Он свободно и непри­нужденно переходит от одной «были» к другой, неизменно подчеркивая свою отстраненность: «Слух идет...», «Еще же говорят неложно...», «Неслыханное также дело...» и т. д. Образ монархини предстает в оде не как результат лишь «полета» поэтической фантазии, он обретает черты реаль­ной конкретности.

Цикл од, связанных с образом Фелицы, раскрывает «я» поэта в его чувствах и переживаниях довольно разносто­ронне: он почтительно восторжен, когда говорит с герои­ней; иронизирует, когда обращается к недостойным вель­можам; негодует и гневается, когда отводит обвинения в лести; патетичен, когда говорит о назначении поэта.

Так лирический герой Державина, утрачивая односто­ронность, обретает большую, чем у его предшественников, художественную правду. В соединении «патетического эле­мента с комическим» Белинский видел «уменье представ­лять жизнь в ее истине».

Иная стилистическая тенденция в развитии жанровой формы оды в последнюю треть века была намечена В. Капнистом. Наиболее отчетливое выражение она получила в «Оде на рабство». Написанная в связи с конкретным со­бытием, ода представляла собой необычное явление во всех отношениях — со стороны подхода к теме, характера лирического переживания, композиционно-стилевой систе­мы. В отличие от оды Державина преобладающим началом в ней было лирическое.

В отношении к предмету оды—«рабству»—эмоциональ­ная позиция лирического героя расходится с идеологиче­ской позицией дворянского сословия. Это подтверждается и образно-стилевой системой оды. Рисуя обобщенную кар­тину страдающей под игом рабства отчизны, призывая Екатерину II «пролить радость» на «стенящий в узах» не­воли народ, поэт выражает во всех этих случаях свои чувства и мысли. Личность певца наиболее отчетливо про­ступает в начальных строфах оды, в лирической ситуации. Здесь сочетается высокая, славянизированная лексика с тоже высокой, но сентиментально-элегической синоними­кой. Традиционная, несколько приглушенная ораторская интонация сохраняется поэтом в тех случаях, когда он об­ращается к царям.

Ода Капниста подтверждала развитие в русской поэзии конца века субъективных форм выражения лирического переживания, их проникновение в «высокую» оду класси­цизма.

Лирическое содержание стихотворения, эмоциональная окраска, поэтический строй образности позволяют говорить об этом произведении Капниста как рожденном на стыке не только двух литературных направлений — классицизма и сентиментализма, но и жанров оды и элегии.

Повествовательное, эпическое начало в оде

Как известно, в композицию оды включался рассказ о сражениях, историческом прошлом страны и народа, «портрет» прославляемого лица. В связи с описанием сра­жения и «портретов» вводились картины природы. Но главным в жанре было изображение чувств лирического

Однако те или иные элементы повествования или опи­сания присутствовали практически в каждой русской оде. И воздействие оды на слушателя (читателя) зависело не только от искренности выражения лирических чувств поэ­та, но и от живописности повествовательных частей оды.

Ломоносов придавал описанию большое значение. Он видел в нем одно из средств, с помощью которого можно было вызвать в слушателе или читателе определенное на­строение. В своей «Риторике», излагающей «науку красно­речия», он писал: «Больше всех служат к движению и воз­буждению страстей живо представленные описания, кото­рые очень в чувства ударяют, а особливо как бы действи­тельно в зрении изображаются. Глубокомысленные рас­суждения и доказательства не так чувствительны, и стра­сти не могут от них возгореться»1.

Красочность, выразительность описаний составляет од­ну из особенностей торжественной оды Ломоносова. Пока­зательна в этом отношении «Ода на взятие Хотина» (1739), написанная им в период учебы за границей. Ли­рический сюжет в ней Ломоносов основывает на широком включении эпических элементов. Это определило ее объем­ность, однако не лишило четкости построения. Ода легко может быть поделена на отдельные части, так как, помимо основной темы, Ломоносов ставит ряд других тем, связан­ных с главной и ей подчиненных.

Ода начинается с традиционного описания «восторга», «пермесского жара» (вдохновения), охватившего поэта при известии о славной победе русского войска над турками и татарами, одержанной в 1739 году. Центральную часть со­ставляет рассказ поэта о самом сражении и его размыш­ления в связи с этим событием. В истории битвы поэт вы­бирает наиболее яркие моменты. Перед взо'ром слушателя проходит меняющаяся картина боя: сначала татары окру­жают русских, потом русские овладевают инициативой, и вот битва идет к концу и завершается блестящей победой «орлов российских».

Поскольку главным для Ломоносова в этой оде было прославление «российских сынов», создание атмосферы вос­хищения вокруг победы русских, построение центральной части оды всецело подчинено этой задаче. В картине боя автор выбирает то, что может глубже воздействовать на патриотические чувства читателя, создать впечатление о си­ле и мужестве «россов», для которых «препон на свете нет» и их «полкам орлиным» повсюду «путь отворен»:

Им воды, лес, бугры, стремнины, Глухие степи — равен путь.

Лирическое и повествовательное начала в этой части оды сливаются: описание сражения пронизано отношением поэта к русским, татарам, туркам. Образы гиперболичны. Сражение идет в таком стремительном, напряженном тем­пе, что «скрывает небо конский пар». Ощущение грандиоз­ности сражения, силы натиска врага, безмерной храбрости русских создается с помощью сравнений и метафор, кото­рые даются автором на основе сближения картин боя со сходными явлениями природы. Натиск врага уподобляет­ся буре, «тьме», «ярым волнам», пучине, готовой поглотить корабль:

Корабль как ярых волн среди,

Которые хотят локрыти,

Бежит, срывая с них верхи,

Претит с пути себя склонити;

Седая пена вкруг шумит,

В пучине след его горит,

К российской силе так стремятся,

Кругом объехав, тьмы татар;

Скрывает небо конский пар!

Что ж в том? Стремглав без душ валятся.

Русские воины, отбивающие натиск турок, отвагой, му­жеством, силой напоминают поэту льва, царя природы:

Крепит отечества любовь Сынов российских дух и руку; Желает всяк пролить всю кровь, От грозного бодрится звуку. Как сильный лев стада волков, Что кажут острых яд зубов, Очей горящих гонит страхом, От реву лес и брег дрожит, И хвост песок и пыль мутит, Разит, извившись сильным махом.

В таком же стиле выдержано описание сражения на его заключительном этапе, когда исход его решен и враги бегут, «забыв и меч, и стан, и стыд».

Созданию общей лирической атмосферы оды — пре­клонению перед силой и мужеством русских воинов — под­чинены и интонационно-синтаксические средства поэтиче­ского языка: «вопрошения», восклицания, обращения и др. В оде использована вся полнота средств ораторского воз­действия на слушателя.

Поэтому естественным оказался переход автора от описания сражения к рассуждению о турках, в прошлом кичившихся своей храбростью, упорством в бою, похва­лявшихся быстротой своих побед над врагами, а ныне по­верженных русскими.

Где ныне похвальба твоя?

Где дерзость? где в бою упорство?

Где злость на северны края?

Стамбул, где наших войск презорство?

Ты лишь своим велел ступить,

Нас тотчас чаял победить;

Янычар твой свирепо злился,

Как тигр, на росский полк скакал.

Но что? внезапно мертв упал,

В крови своей пронзен залился...—

обращается поэт к Стамбулу, столице Турецкого государ­ства.

Поэтическая интонация оды в ее центральной части проникнута искренностью и взволнованностью. Общему замыслу оды отвечают введенные в ее композицию карти­ны природы, написанные поэтом классицизма и основан­ные на метафоре и олицетворении. Они уточняют место и время сражения, а главное, усиливают впечатление от ве­личия победы русских, передают отношение к поражению турок, к их жестокости на войне и т. д. Природа изобра­жается Ломоносовым (как и в «Слове о полку Игореве») как живое существо. Она стыдится, видя трусость турок, негодует, видя их коварство, чувствует нравственное пре­восходство русских и потому готова прийти к ним на по­мощь.

Ода традиционно заканчивается прославлением насту­пившего после победы мира и благоденствия.

Ода может быть легко расчленена на отдельные тема­тические части: сражение и победа, оценка исторического значения этой победы для России, воспевание наступив­шего мира. Все эти части составляют единое целое, так как скомпонованы в определенной смысловой последова­тельности. Эта последовательность подчинена эмоцио­нальному развертыванию главной темы. В ней тщательно отобрано то, что служит прославлению России, утвержде­нию ее величия. И хотя Ломоносов использовал форму посвящения оды определенному лицу, предметом воспева-вания стала не Анна, а Россия.

К русской героической истории Ломоносов обращается во всех последующих одах. Однако характер повествова­ния в них меняется. От живописного рассказа об отдель­ном сражении, как это было в оде «На взятие Хотина», автор обращается к историко-философскому осмыслению прошлого России в целом. С этим связано введение в композицию оды основных моментов русской истории. Пе­ред мысленным взором поэта и слушателя прошлое России проходит как история побед и «предков славы». В его одах оживают славные русские полководцы: Дмитрий Донской, Александр Невский и др.

Изменения в повествовательной форме оды особенно заметны в стихотворении 1759 года, посвященном Елиза­вете и написанном «на преславные ее победы, одержанные над королем прусским». Ода перекликается с первой одой Ломоносова, написанной по случаю взятия Хотина. Но в отличие от нее, где было воспроизведено взятие лишь од­ной крепости, в оде 1759 года поэт охватывает события семилетней войны и этапы победного шествия русских войск на Берлин через ряд европейских городов. В оде нет описания отдельных сражений. Это обобщенный рассказ, переходящий в размышление поэта об исторической судь­бе России и особенностях национального русского харак­тера. Поэт добивается и в этом случае высокого мастерст­ва, точности, выразительности в употреблении слова. Мысль о том, что русские прошли долгий путь войны, что эта война была для них удачной, что они теснили своего врага, продвигаясь в глубь Европы, выражена в оде пре­дельно кратко, в одной фразе:

Ни польские леса глубоки, Ни горы Шлонские высоки В защиту не стоят врагам...

Тяготение к обобщению, а не к «живописности» кар­тин меняет поэтическую образность оды. Ломоносов по-прежнему использует метафору, но все большее значение в его стиле начинает приобретать метонимия. Она лежит в основе олицетворений.

Вражда и злость да истребится, И огонь и меч да удалится...—

в оде Елизавете 1748 года.

Может собственных Платонов И быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать,—

в оде Елизавете 1747 года.

С трофея на трофей ступая,

Геройство русское спешит...

Бегущих горды пруссов плечи

И обращенные хребты...— в оде 1759 года.

Любовь поэта к России была главным чувством, опре­делившим лирическое содержание всех его од, их главную мысль. «Ода на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны» (1747) считается одним из лучших стихотворений Ломоносова в торжественном стиле. На­писана она была по конкретному поводу: Российской Ака­демии наук был «дарован» новый устав. Ломоносов, посвя­тивший свою жизнь служению науке, распространению просвещения в России, возлагал на него большие надеж­ды. Используя форму посвящения оды опять-таки опреде­ленному лицу, он раскрывает самые любимые свои мысли и мечты о пользе наук для процветания России, о необхо­димости их развития, о приобщении к ним талантливой молодежи.

Лирическое развитие главной темы в оде дано широко и свободно. Процветание государства, распространение знаний Ломоносов связывает в первую очередь с миром. Поэтому ода начинается с прославления «возлюбленной тишины», являющейся у Ломоносова синонимом к «злато­му миру». Умолкли звуки «губительныя брани». Наступи­ла «возлюбленная тишина». Она «отрада» «царей и царств земных», она «блаженство сел, градов ограда». Она пре­красна и «полезна», потому что несет окружающей приро­де, людям, государству «благо»:

Вокруг тебя цветы пестреют, И класы на полях желтеют; Сокровищ полны корабли Дерзают в море за тобою; Ты сыплешь щедрою рукою Свое богатство по земли.

Мир — основное условие и для успехов просвещения. Так подходит Ломоносов к своей главной мысли, опреде­ляющей основной пафос оды. Она в утверждении «пользы паук», в необходимости для страны просвещения. Лириче­ское развитие этой темы составляет содержание централь­ной части оды, тематически распадающейся в свою очередь па несколько частей.

Первым, кто «призывает» «божественные науки» на русскую землю, был Петр Первый. Ему посвящает поэт несколько строф, изображая его национальным героем, прославившим Россию победами на суше и на море:

В полях кровавых Марс страшился,

Свой меч в Петровых зря руках,

И с трепетом Нептун чудился,

Взирая на Российский флаг.

Ломоносов высоко оценивает значение преобразовательной деятельности Петра Первого в судьбах России в целом. Для него он человек, «каков не слыхан был от века»:

Сквозь все препятства он вознес

Главу победами венчанну,

Россию, грубостью попранну,

С собой возвысил до небес.

Он понял силу знания и активно способствовал развитию всех наук. И вот «уже Россия ожидает полезны видеть их труды».

В Елизавете, которой посвящена ода, поэт хочет видеть "Преемницу дел ее великого отца. Обращаясь к ней, он призывает монархиню направить «щедроты» на процветание своей «пространственной» державы, поощрить развитие наук:

Воззри на горы превысоки,

Воззри в поля свои широки,

Где Волга, Днепр, где Обь течет;

Богатство, в оных потаенно,

Наукой будет откровенно...

Безграничны просторы России, разнообразен ее климат, Несметны богатства, заключенные в ее недрах и лесах. В поэтическом воображении Ломоносова картина «северной страны» с ее «всегдашними снегами» вытесняется «натурой», «где густостью животным тесны стоят глубокие леса». И всюду скрыты сокровища, «какими хвалится Индия». Их освоение требует «искусством утвержденных рук». Только появление образованных, знающих людей иможет привести Россию к процветанию и богатству. Поэт видит уже, как «сребро и злато истекает», как «предается драгой... металл из гор».

Поэтому обращение к «верховной» власти сменяется горячим, страстным словом Ломоносова к российской молодежи, его призывом к неутомимому труду в овладении науками на благо отечества:

О вы, которых ожидает

Отечество от недр своих,

И видеть таковых желает, ... Каких зовет от стран чужих,

О, ваши дни благословенны!

Дерзайте, ныне ободренны,

Раченьем вашим показать,

Что может собственных Платонов

И быстрых разумом Невтонов

Российская земля рождать.

Ода заключается энергичной строфой, в которой выра­жается взгляд самого Ломоносова на науку и ее место в жизни человека и общества:

Науки юношей питают,

Отраду старым подают,

В счастливой жизни украшают,

В несчастный случай берегут.

В домашних трудностях утеха,

И в дальних странствах не помеха.

Науки пользуют везде,

Среди народов и в пустыне,

В градском шуму и наедине,

В покои сладки и в труде.

Это отношение к науке Ломоносов сохранит до конца жизни. Уже будучи больным, он продолжал «заботиться об отправке за границу русских студентов, окончивших университетский курс». Ему принадлежит разработка ус­тава Московского университета, самого демократического по тем временам высшего учебного заведения, принимав­шего в число студентов не только детей дворян, но и сы­новей свободных от крепостной неволи крестьян.

Ода Ломоносова своеобразна. Особенности ее образно-/ стилевого строя сложны. Преобладает в ней метафориче-„ екая образность. Это было отмечено уже современниками ' Ломоносова, в частности Сумароковым. Метафора или сравнение лежали в, основе описания сражений, «портре­тов» монархинь, природы. Именно они превратили оды Ломоносова в поэтические произведения. Метафора, как и сравнение, основывалась главным образом на олицетворе­нии, на сближении явлений природы с явлениями общест­венной жизни или явлениями нравственного порядка. Вос­хваляя Елизавету, дочь Петра, Ломоносов уподобляет ее «восшествие» на престол заре, начинающей новый день (ода 1746 года). Напротив, правление Анны, вошедшее в в историю как страшный период «бироновщины», прирав­нивается к «тьме», «печальнейшей ночи». Метафорические образы давали не случайный, частный признак, а_ состав­ляли общую характеристику данного явления, неся...яеиз^_ менный оттенок «высокости». «Божественные науки» про­стирали «чрез горы, реки ""и "моря» в Россию руки и об­ращались к Петру с «речью». Неодушевленные предметы^ или явления у Ломоносова думают, говорят, радуются, страдают, стыдятся. Увидев бегство турок, «луна стыдилась сраму их и в мрак лице, зардевшись, скрыла» (ода «На взятие Хотина»). Как к живым существам обращается поэт к «счастливым наукам», призывая их исследовать «всечасно» «землю, и пучину, и степи, и глубокий лес, и нутр Рифейский (Уральские горы), и вершину, и саму вы­соту небес».

Той_ же цели — эмоциональной выразительности — от­вечает использование Ломоносовым мифологических обр~азов. Марс и Нептун неизменно возникают рядом с фйгу-рбТТГетра, Минерва и Диана —с образами русских монар­хинь. Полнота использования поэтических средств сообща­ет оде Ломоносова торжественность, монументальность стиля, хотя произведение не утрачивает и лирической ин­тонации.

В сравнении с Ломоносовым повествовательная систе­ма в-оде Сумарокова отличалась большей строгостью и сухостью. Это, конечно, не исключало появления в его оди­ческих стихах картин, выдержанных в живописной манере. Такой характер имеют, например, описания в оде Екатери­не II 1769 года. Образно-стилевая система этой оды осно­вана на широком использовании гиперболизованной мета­форы и олицетворения, вопрошений и восклицаний. Это не было характерно для стиля Сумарокова и производило впечатление подражания Ломоносову или пародии на него («Разверзлось огненное море, дрожит земля, и стонет твердь», «Стамбул во ужасе трепещет, трясутся нивы и луга», «Не сферу ль буря разрывает», «Не разрушается ли свет?» и т. д.).

^Сумарокову более свойственна обобщенная форма по­вествования, тяготеющая не к «великолепию», а к ясности и простоте изложения. /Это особенно ощутимо при сопо­ставлении, скажем, «портретов» монархинь, нарисованных ранним и поздним Сумароковым. В оде Елизавете 1743 го­да портрет имеет лирическую основу и строится на эмо­циональном пафосе лирического героя, пафосе, принимаю­щем гиперболические формы («О! дерзка мысль, куды взлетаешь, Куды возносишь пленный ум?»). В оде Екате­рине II 1768 года портрет не утрачивает своей лирической основы («Разум мой восторжен ныне...»). Гиперболический характер «украшений» в первом описании, определивший риторичность, искусственность возносимых похвал, усту­пил место простоте, естественности повествования во вто­ром описании при сохранении поэтической комплиментар-ности авторской интонации. Последнее подтверждает лишь заданность жанра. Первая ода в сравнении со второй остайляет впечатление большей принужденности лирическою восторга, II хотя в том и другом стихотворении находил выражение характер отношений между монархом и дворян­ством и чувства выражены в принятых при дворе и прилич­ных случаю формах, поэтическое выражение их существен­но различалось и свидетельствовало о развитии стилевой манеры Сумарокова, о принципиально ином построении его зрелых од.

Ода у Сумарокова, как справедливо отметил Г. А. Гу-ковский, постепенно утратила характер «восторженного песнопения»1. Центральная тема похвального жанра — те­ма монарха — разрабатывается в его поздних одах пре­имущественно как авторское размышление о «должности» монарха с включением в их структуру дидактических элементов. Это сообщило оде Сумарокова более спокой­ный, даже несколько прозаический характер.

Тяготение Сумарокова к суммарному, обобщенному по­вествованию в сочетании со снижением лирического пафо­са отражало, помимо индивидуальных особенностей сума-роковского поэтического стиля, общие тенденции в разви­тии жанровой формы. Они найдут дальнейшее развитие в оде Державина.

Державин оставался также поэтом классицизма. Осо­бенно это чувствуется в стиле его победно-патриотических од. Близость его оды к оде Ломоносова неоднократно от­мечалась в литературной науке. Действительно, добиваясь определенного эмоционального эффекта, .он прибегает к смелым уподоблениям, поэтическому параллелизму, ши­роко использует гиперболизованные метафоры, олицетво­рения, сложные синтаксические фигуры и т. д. Иначе го­воря, его ода сохраняет связь с ораторской речью. Образы его эмоционально-выразительны, возникают на неожидан­ных сопоставлениях.

Так, для Державина характерно введение (вслед за Ломоносовым) сложного сравнения перед образом. Это за­медляет читательское восприятие и одновременно сообщает интонации величественность и монументальность.

Везувий пламя изрыгает, Столп огненный во тьме стоит, Багрово зарево зияет, Дым черный клубом вверх летит...

В этих строчках из оды «На взятие Измаила» воссоз­дан поэтический образ вулкана. Но этот образ нужен Державину, чтобы читатель мог представить образ «рос­са», одержавшего победу над турками:

О, Росс! Такой твой образ славы, Что зрел под Измаилом свет!

Или другой пример из той же оды:

Представь последний день природы,

Что пролилася звезд река;

На огнь пошли стеною воды,

Бугры взвились за облака;

Что вихри тучи к тучам гнали...

Эта картина должна дать представление о русских, овла­девших Измаилом:

Се вид, как вшел в Измаил росс!

И в первом, и во втором случае образ «росса» создает­ся по одной схеме: путем сопоставления его с грозными си­лами стихии. При этом тема получает чисто лирическое решение, потому что главной задачей для Державина, как и для Ломоносова, остается воздействие на чувства чита­теля (слушателя). Выбор сравнений определяется отноше­нием поэта к «россу». Сравнения эти раскрывают свойства русского характера, создают атмосферу преклонения перед нравственным обликом русского воина. Отсюда тяготение Державина к гиперболе. Образы, взятые в качестве срав­нения {Везувий, последний день природы, падение звезд, гром, потрясающий землю, и др.), грандиозны.

Но есть у Державина и то, что отличает его от Ломоно­сова. Это тяготение поэта к конкретности образа. Для Ломоносова «росс» был понятием собирательным, нерас­членимым. Державин в общей картине сражения замечает уже отдельных людей: «Тот лезет по бревну на стену, а тот летит с стены...»—описывает он картину штурма кре­пости. Стремление конкретизировать художественную кар­тину, заметить в ней отдельные детали проявилось у Дер­жавина в этой оде особенно в той части, где поэт раз­мышляет над историей России.

Перед мысленным взором Державина проходят столе­тия горя и страданий, в которые был ввергнут русский народ нашествием врагов и внутренними раздорами князей и бояр. Образ русского народа, образ России создан в этой части произведения с помощью аллегории.

Как и во всякой аллегории, в описании Державина проходят два ряда представлений-—прямого и переносно­го. Связь между ними устанавливается только общим текстом. Наибольшее значение в аллегории как иносказании имеет выбор сравнения и мастерство воспроизведения об­раза, взятого в качестве сравнения. У Державина Россия, терзаемая внешними врагами и внутренними распрями, уподобляется спящему великану, утратившему на время сна свою силу. Сон продолжался столетия. Но исполин восстал и «сильны орды пхнул ногою».

Следует, конечно, иметь в виду, что тяготение поэта к конкретности изображения картин не имело самостоятель­ного значения. Лирическое начало в оде оставалось глав­ным. Живописное воспроизведение картин было подчи­нено созданию определенного эмоционально-психологиче­ского настроя у читателя и слушателя: восторга, восхище­ния, преклонения, гордости. Поэтому присутствие сюжет­ных моментов не привело жанровую форму оды конца XVIII века к утрате ею лирической основы, тем более что сюжетные моменты в оде как лирическом жанре не полу­чили и не могли получить композиционной организации, т. е. не предстали в виде законченного действия, имеющего начало, развитие и конец. В лучшем случае они давались в определенной последовательности, как это было у Ломо­носова, наблюдалось у Державина и Радищева.

Ода «Вольность», включенная Радищевым в одну из глав «Путешествия из Петербурга в Москву», справедливо признана в нашей литературной науке поэтическим изло­жением взглядов автора. Действительно, она дает отчет­ливое представление о понимании Радищевым назначения государства, взаимоотношений народа и власти, роли на­рода в истории и т. д. Она является в сущности разверну­тым выражением мысли автора о признании им народной власти как единственно приемлемой формы правления. Вместе с тем ода «Вольность» не политическая статья, не публицистический трактат. Это лирическое стихотворение, и тема вольности развернута в нем по законам поэзии, по законам художественного творчества.

Подобно оде Ломоносова или Державина,; оде Радище­ва свойственна та же строгость композиции при свободном развитии лирической темы- Главная мысль оды выражена уж в первой строфе. Это гимн свободе; в то же время это и сознание, что ее-то и нет в современном поэту обществе; выражение надежды на появление новых Брутов и Теллей, которые приведут «гласом» народа, устремленного к воль­ности, в смятение царей. Центральная часть оды развивает эти мысли образными картинами, возникающими в поэти­ческом воображении автора.

Ода распадается на несколько частей. Перед взором поэта, а следовательно, и читателя проходит история воз­никновения государства, которое хотя и ограничило лич­ную свободу каждого отдельного человека, но возникло «для пользы общей». «Обща власть в народе» представля­ется взору поэта в облике некоего судьи в одежде «белее снега», осуществляющего высшее правосудие. Он строг, но беспристрастен: «лести чужд, лицеприятства, породы, знат­ности, богатства» и потому «равно делит и мзду, и казни».

Однако история общества рассказывает о другом. Вер­ховный правитель, обязанный творить волю всех, превра­тился в самодержца и, как стоглавая гидра, «земные вла­сти попирает», «в народе зрит лишь подлу тварь». Он за­был, что именно народ облек его «в порфиру», вообразил себя наместником бога на земле. Поддержанный церковью, он прикрывает свои преступления именем и волей божией. Создается порочный круг:

Власть царска веру охраняет, Власть царску вера утверждает, Союзно общество гнетут...

Об этом до Радищева никто из русских поэтов не говорил.

Поэта потрясает народное терпение. Образ монарха-тирана пронизан страстным отрицанием самодержавной власти и ожиданием прихода народного мстителя. С ним связывает исполнение своей мечты поэт. Его слово «от край до края, глася свободу, протечет», «возникнет рать повсюду бранна».

Екатерина II была права, признав оду Радищева «со­вершенно явно и ясно бунтовской, где царям грозится пла­хою...». Радищев не только воспроизводит в ней картину народного мщения. Насильственное ниспровержение монархической власти влечет за собой установление народоп'равления, «веча».

Центральная часть оды драматизирована. Живо встает картина тиранств монарха, появление народного вождя, возникновение «рати», сверкание мечей и, наконец, ли­кующие возгласы победившего народа, влекущего на плаху царя. Впечатляюще нарисованная поэтом картина народ­ного мщения опиралась на известные в истории факты. Поэтому она обрела особую эмоциональную выразитель­ность и силу.

В сцене, где творится суд над недостойным монархом, Радищев создал собирательный образ народа, отчетливо сознающего свою силу, роль и значение. Он творец всего, что есть на земле. Он и судия. Его речь, обращенная к низверженному «истукану», строится Радищевым на прие­мах ораторского искусства.

Созданные поэтическим воображением картины и об­разы соотносятся в оде с екатерининской эпохой, вызывают боль и неудовлетворенность в душе поэта: «Того ж, того ж и мы все жаждем».

Заключительные строфы оды выражают глубокую на­дежду Радищева на рождение в России «из туч» «блестя­щего дня», «избраннейшего всех дней», надежду на па­мять тому, кто «вольность первый прорицал».

Ода Радищева, оставаясь торжественным стихотворе­нием, существенно отличается уже от аналогичных од Ло­моносова. Отличается не только идейно-тематически: Ло­моносов выражал в своих одах веру в преобразующую роль просвещенного монарха, а Радищев, напротив, раз­венчал идею самодержавной власти. Написана она, как и ломоносовские, в «высоком штиле», с использованием сла­вянизмов, нарушением обычного порядка слов, обращений к вольности, монарху, к будущему («избраннейшему всех дней»), риторическими восклицаниями, с упоминанием ис­торических героев, введением метафорических образов и т. д.

В противовес одам Ломоносова произведение Радищева отличается сложностью передаваемых переживаний. Чув­ства, владеющие поэтом, не могут быть уже сведены толь­ко к «восторгу» («Восторг внезапный ум пленил...»— у Ломоносова). Лирический герой Радищева славит «воль­ность, дар бесценный», спокойно повествует о ранних р^ риодах человеческой истории, негодует, описывая пре­ступления недостойного монарха, иронизирует по поводу союза церкви и государства, угрожает царю приходом мстителя, ликует вместе с победившим народом, сожалеет, что не доживет до праздника освобождения своей страны от «оков позлащенных», благословляет грядущий день сво­боды.

Многообразная эмоциональная окраска оды Радищева сближает ее с одой Державина.

Как видим, характер лирического развития темы под воздействием времени претерпевал изменения. Но своеоб­разие оды конца века было не в том, что «лирический вос­торг» уступил место «живописности» картин, т. е. эпическое берет верх над лирическим. Своеобразие ее было в том, что усложнились сами чувства лирического героя или автора. Усложнились поэтому и формы поэтического выражения лирических переживаний.

Как лирический жанр гражданской поэзии высокая ода возродится у поэтов-декабристов. Такой она будет у молодого Пушкина («Вольность» и др.).

Она останется произведением, изображающим пережи­вания авторского «я» в связи с восприятием им современ­ной действительности. Но это переживание будет прини­мать все более усложненный характер. Жанровую группу стихов, тяготеющих к оде, можно выделить в творчестве Н. А. Некрасова, В. Я. Брюсова, А. А. Блока, В. В. Мая­ковского.

Ода как жанр высокой лирики особое звучание приоб­рела в годы Великой Отечественной войны. В настоящее время к этому жанру приближаются многие стихотворения на гражданственные темы.