РАБОТА В ЗЕМСКИХ БОЛЬНИЦАХ 23 страница

Конечность опухла до чудовищных размеров. Мы обкладывали его ногу холодными

камнями. Чтобы боец не умер от болевого шока, а также не страдал, мы за

несколько часов вкололи все три ампулы промедола. У каждого бойца или

офицера в его индивидуальной аптечке имеется одна такая ампула. Только одна.

Мы отдали ему свои ампулы. Для того, чтобы они действовали дольше и

эффективней, кололи ему в вену. Первый раз в жизни я делал внутривенные

уколы, да еще и в полной темноте. Получилось. Было холодно, раненому

необходимо было тепло. Его начало потряхивать. Поднялась температура.

Положили его между собой, сняли с себя бронежилеты, укрылись ими. И таким

образом грели его и сами согревались. Ночь была холодная, звездная. Все

тепло, накопленное за день землей и нами, уносилось в космическую бездну.

Холодно, очень холодно. Ледяная земля вытягивала наше тепло. Казалось, что

сама жизнь утекает из тела вместе с теплом.

- Товарищ капитан, курить есть?

- Что? Говори громче!

Боец жестом показал, что хочет курить.

- Есть. Держи.

Мы закурили. Сигарет у меня было мало. Курили одну, пуская ее по кругу,

передавая из рук в руки. Тщательно прикрывали от противника и ветра.

Противник мог нас убить, а ветер, раздувая огонек, быстро сжигал драгоценный

табак. Как много может, оказывается, сигарета. Несмотря на курево и слабое

тепло друг от друга, становилось все холоднее.

Боец жестами предложил попытаться выползти и вытащить раненого. Я

кивнул. Снайпер отпустил нас на пару метров, а потом опять стал пытаться

убить. Невзлюбил он нас почему-то. Кое-как отползли назад. Раненый то впадал

в забытье, то вновь приходил в себя. Мы понимали, что положение критическое.

Бойцу необходимо тепло, квалифицированная медицинская помощь, а не наши

жалкие потуги. Может, на него и действовал наркотик, но, судя по тому, что

его трясло как при лихорадке, можно было предположить, что до утра он не

дотянет.

Прошло около двух часов. Мы лежали, не подавая признаков жизни.

Бронежилет подстелили под раненого, остальные навалили сверху. Трясясь от

холода, старались согреть его. Боец попытался пробежать отрезок, разделяющий

нас и здание Госбанка, но через семь-десять метров он споткнулся и, раскинув

руки, упал вниз лицом, ноги по инерции закинулись высоко вверх. Тело лежало

без движений, без судорог, конвульсий. Комок подкатился к горлу. Из-за своей

глухоты я так и не узнал, как его зовут, но, спасая раненого, мы чувствовали

друг друга. Курили недавно одну сигарету. И вот нет парня. Просто нет.

Погиб. Пытался привести помощь и не смог.

Что же ты, снайпер-сука, видел ведь, что парень бежит от тебя. Он,

может, дезертир, откуда тебе знать? Зачем стрелять в спину? Никакой угрозы

не представлял.

Холодало. В своей аптечке нашел тюбик с красными таблетками

тетрациклина. Разжал рот раненому и всыпал ему штук пять этих таблеток. Не

доктор я, но, по-моему, сделал все правильно. Понимал, что, если он умрет,

меня никто не обвинит в его убийстве, неоказании помощи. Самому не хотелось

его гибели, его смерти. Есть поговорка - "Война все спишет". Но не мог я его

просто так бросить.

Почему? Не знаю. Он часть меня, он часть моего мира. Пусть и не намного

младше меня, но испытывал я к нему чисто отцовские чувства. Я был бессилен

чем-либо ему помочь. Парень приходил в сознание, шевелил губами. Из-за своей

слабости и его тихого голоса я не мог толком разобрать, о чем он говорит.

Мне стало страшно, что эта глухота не пройдет и мне придется остаться таким

на всю жизнь. Глядя на этого раненого пацана, я с ужасом подумал, что смогу

видеть сына, но не смогу его услышать, не получится общаться с ним.

Опять комок подкатил к горлу. Неужели мне никогда не удастся поговорить

с сыном. Он что-то будет спрашивать меня, а я не смогу с ним разговаривать.

Останется только глупо улыбаться и разводить руками. Я живо представил себе

эту картину, когда сын приходит из школы и начинает мне рассказывать о своих

школьных делах, а я его не слышу. Нет! Это не жизнь, а я не смогу стать

полноценным отцом. Левая рука снова полезла в карман бушлата и нащупала

холодную гладкую поверхность гранаты с ровным бортиком на боку и стержень

запала. Велик был соблазн прервать мучения двух инвалидов, лежащих под

звездным холодным небом враждебной Родины. Мы были песчинками в космосе и

двумя инвалидами на бескрайних просторах ненавидящей нас Родины - России.

С трудом поборов соблазн решить все проблемы, которые были, есть,

будут, которые появятся, если я сейчас останусь живой, убрал руку из

кармана. Посмотрел в глаза парню, он смотрел на меня и медленно шевелил

губами. Я виновато улыбнулся и постучал по уху. Развел руками, для верности

сказал, что не слышу из-за контузии. Тот в ответ изобразил слабую

утешительную улыбку. Я достал сигарету и показал ему, он слабыми руками взял

ее. Прикурили. Глядя в ночное небо, трясясь вместе от холода, мы прижимались

друг к другу. Над головой висели осветительные мины и ракеты. Небо

прочерчивали строчки от трассирующих очередей. Бойца начало сильней

потряхивать, я поближе прижался к нему, полуобнял его. Посмотрел в глаза и

при свете очередной повисшей ракеты увидел, как изо рта у него упала

сигарета, уголек ее тлел на бушлате, распространяя вонь от тлеющей ваты.

Глаза его смотрели остекленело в небо, тело выгнуло дугой, конечности

подрагивали в конвульсиях, а вокруг рта был венок из кровавой пены. А также

изо рта толчками, в такт конвульсиям, выталкивалась кровь. Она бежала по

подбородку и впитывалась в воротник бушлата из искусственного меха. Вот тело

сильно, без конвульсий, выгнулось дугой, а потом разом обмякло и упало

наземь. Не понимая, что я делаю, я поднял его поникшую голову, плохо слыша

самого себя, заорал ему в лицо, тормошил его, бил наотмашь по щекам, пытался

сделать искусственное дыхание, вывозился в его крови - кровь потушила

окурок, тлеющий на его груди. Я схватил окурок и отбросил в сторону. Может,

если бы я не дал ему эту сигарету, он остался бы жив? Я заплакал, молча, с

привсхлипыванием, приподнял обмякшее мертвое тело и прижал крепко к себе.

Сам вздрагивал от рыданий, и тело русского солдата тряслось в такт мне. Я

потерял сейчас многое, может, самого близкого и дорого человека. В этот

момент я понял, что не смогу уже быть прежним. Я изменился. Прости, брат,

что не смог тебе помочь. Может, если бы я попытался бежать за помощью, то ты

остался бы жив? Получается, что я трус? Побоялся быть убитым и не пошел,

понадеялся, что ты дотянешь до утра или до следующей атаки наших. Я виноват

перед тобой. Прости! Прости! Прости!

Вот так, в обнимку с мертвым телом солдата, я встретил очередной

рассвет своей никчемной жизни. Я не смог уберечь от гибели хорошего парня.

За что, Господи, за что? Опустился туман. Появился небольшой шанс выбраться.

К черту эту площадь! К черту этот сраный Дворец! Все к черту! Из-за чьих-то

забав, ради старческого маразма погиб такой Парень! Погибло столько

Парней!!! На ХРЕН!!! Не хочу быть бараном. Авиация, артиллерия пусть сотрут

в порошок эту Чечню! Богом проклятое место. Ни одна страна не стоит жизни

того, чье тело я нес на руках. Сил не было, но нес прямо на руках. Ступал

медленно, автомат болтался за спиной и в такт шагам мерно бил по спине.

Руки, спина, шея затекли. Я шел. Глядел прямо перед собой. Бронежилет

остался сзади, на месте нашей последней ночевки.

Дошел до тела бойца, который побежал за помощью. Посмотрел на его

окровавленную спину. Снайпер оказался мастером своего дела. Пуля попала

точно в позвоночник и перебила его. Прости, брат, что ты здесь. Это я,

полуглухой инвалид, должен лежать вместо тебя. Прости, если сможешь. Я

старше тебя и многое уже видел. Оставил после себя след на земле - сына. А

ты? Только окончил школу и за свое бесплатное образование отдал жизнь.

Неравная плата. Мой сын тоже может окончить свои дни вот так же. Из-за

чьих-то шизоидных галлюцинаций на очередной войне. Не пущу в армию. Вздохнул

и продолжил свой путь к зданию Госбанка. Шел медленно. Ждал выстрела в спину

от снайпера. Этот выстрел был бы избавлением, искуплением за все. Ничего не

происходило. Из тумана меня окликнули, вернее сказать, наверное, окликнули,

потому что я не слышал. Только увидел, как человек пять бросились ко мне.

Они осторожно приняли у меня тело солдата. Прощай, друг! Прости!

 

 

Глава 17

 

 

В последний раз я взглянул на посиневшее лицо, перепачканное кровью. На

скрюченные пальцы. Веки я ему прикрыл еще ночью, но казалось, что я вижу

остекленевшие глаза. Прощай!

Пошатываясь, растирая сведенные руки, я пошел к зданию. Меня догнал

солдат и что-то начал говорить. Я не слышал его. Хмуро и внимательно

посмотрел на него, не говоря ни слова, развернулся и пошел опять в сторону

здания. Солдат снова меня догнал, дернул за рукав и показал рукой в сторону,

где стояли носилки и суетились врачи. Видимо, там устроили медпункт. Я

отдернул руку и сквозь зубы сказал:

- Пошел на хрен. У меня все в порядке. А кто подойдет - разобью морду.

Можешь так всем передать.

Солдат в растерянности смотрел на меня, на мой перепачканный в крови

бушлат, на мое грязное лицо.

- Это не моя кровь. Иди отсюда.

Боец еще что-то начал говорить, но я уже, не обращая никакого внимания,

пошел дальше. Вход в здание был обрушен. Поэтому я начал его обходить. Тут

наткнулся на начальника штаба первого батальона Ваню Ильина. Он был хмур, но

когда увидел меня, остолбенел. Что-то закричал и подбежал ко мне. Обнял.

Что-то говорил. Я покачал головой и сказал, что немного оглох. Тот взял меня

и потащил по направлению к врачам. Я вырвался. Остановился и вновь произнес

нечто подобное тому, что говорил пару минут назад бойцу.

- Ваня, пошел на хрен. Если ты потащишь меня, то перегребу по морде. У

меня небольшая контузия, слух через пару дней восстановится. Выпить есть?

Тот кивнул головой. Взял меня за локоть и потянул по направлению к

бойцам.

- Иван, только пока не показывай меня командирам. Запрут в госпиталь. И

привет.

Иван кивал головой и говорил что-то, жестикулировал.

- Не старайся, один хрен, не слышу. Если будешь орать прямо в ухо, то

тогда что-то услышу, а так - нет.

Подошли к БМП. Двигатель работал. Иван дернул за рукоятку десантного

отсека, открыл дверь. Подтолкнул меня к черному отверстию.

Вместе влезли в отсек. Он невысокий, поэтому приходилось пригибаться

низко. Иван включил внутреннее освещение. Я присел на скамейку, тянущуюся

вдоль всего борта, и снял бушлат. Внутри было сухо и тепло. Иван тем

временем достал продукты. Как всегда тушенка, сгущенка, лук, чеснок, бутылка

спирта и натовский паек. Постелил прямо на пол газету, достал чудо-бутылку

минеральной воды. Разлил спирт по стаканам. В армии есть один непреложный

принцип - спирт каждый разбавляет сам, как ему нравится. И когда он протянул

мне воду и спирт в стакане, я вяло махнул рукой. Он мне развел половину на

половину. Нормально. Молча чокнулись. Выпили, запили прямо из бутылки

минералкой. Не приходилось мне еще пить спирт, разбавленный минеральной

водой. Начали закусывать. Я ел все без разбора. И тут же начал рассказывать

Ивану, что мне пришлось пережить. Сначала постарался говорить громко, но он

мне жестом показал, чтобы говорил потише. Я рассказывал. Рассказывал все без

утайки, и комок вновь перекрыл дыхание. С трудом протолкнул в себя очередную

порцию спирта. Когда пил, ел, слезы текли по щекам. От пережитого, а также

тепла, еды и спиртного глаза начали закрываться. Страшно захотелось спать.

Иван убрал остатки еды и постелил на полу замызганный ковер, бросил пару

бушлатов под голову, дал еще небольшой ковер для укрывания. Помог снять

мокрые ботинки и носки. Поставил их возле отверстия, откуда шел теплый

воздух, для просушки, выключил свет и вышел. Я провалился в тяжелый,

беспокойный сон. Снилось, что вновь я воюю на площади вместе с этим бойцом,

что умер у меня на руках. Мы живые, здоровые, бьем духов. Но потом боец

погибает. Я просыпался, потом вновь засыпал, старался сделать все возможное,

чтобы спасти его от неминуемой гибели, но все было тщетно. То подрывался он

на мине, то пуля пробивала его тело. И всегда он умирал одинаково, как это

было в жизни. Ощущаешь себя обманутым и бьешься от бессилия, проклиная всех,

включая Бога. Злость будоражила кровь, адреналин вновь начинал бушевать. Я

просыпался, но ничего не слышал, только пол у БМП ровно подрагивал от

работающего двигателя. И опять засыпал, казалось, что просыпался не менее

сотни раз. После очередной побудки решил, что от этого кошмара мне не

избавиться. Наощупь нашел выключатель и зажег свет. Оделся, обулся в сухие,

хотя и грязные носки; ботинки просохли не до конца, но так как не видели

давно уже крема, мыски загнулись. Постучав о броню машины, отбил крупные

куски грязи и обулся. Не застегивая бушлата, взяв автомат, вышел на улицу.

Судя по солнцу, обед уже миновал. Мои наручные часы остановились. Забыл

завести. Слух начал постепенно восстанавливаться. Это уже хорошо. Отчетливо

слышалась ближняя стрельба. Голоса людей я различал, но не мог разобрать

слов. Еще день-два, и снова буду нормальным человеком. Вот только в ушах

продолжал стоять звон. Все пройдет, и это пройдет...

Вокруг ходили бойцы и офицеры. Под прикрытием стен Госбанка никто не

пригибался. Все вели себя спокойно, совсем как в глубоком тылу. Я увидел

Юрку. Тот был как все грязен, в прожженном, изодранном бушлате. Руки его

покрывал толстый слой грязи. На плече болтался автомат, также испачканный

грязью. Худое лицо было измождено, он пил воду из чьей-то фляжки. Острый,

выпирающий кадык быстро двигался вверх-вниз.

Спокойно, вразвалочку я подошел к Юрке и начал ждать, когда тот

закончит пить. Юра пил так, как будто прибежал из пустыни. Я стоял и ждал.

Вот он оторвался от горлышка фляжки, чтобы перевести дух, и боковым зрением

увидел меня. Отдал фляжку какому-то бойцу, стоявшему рядом. И, сделав шаг

навстречу друг другу, мы обнялись. Просто, без слов, восклицаний обнялись

молча, крепко. Живы! Мы живы!

Оторвались друг от друга. Юра спросил меня что-то. Голос-то я слышал,

но слов пока не разбирал. Улыбнулся, покачал головой, коснулся уха:

- Юра, меня контузило, пока не слышу, говори громче.

- Опять контузило? - Юрка приблизился и заорал во всю мощь своих легких

прямо мне в ухо.

Я отпрянул от такого рева.

- Ты что, сдурел? Оглушишь, идиот!

- Сам просил, чтобы погромче.

- Так то погромче, а не рвать барабанные перепонки. Придурок.

- Ладно, не обижайся. Я думал, что тебе каюк. Там. На площади остался.

- Дождешься. От меня не так легко избавиться.

- Сходи к доктору. Какая у тебя по счету контузия? Третья? Пятая?

- Я что, считал их, что ли? К этим гадам попадешь, все равно, что к

духам. Только одни отправят на тот свет, а эти - домой. Все пройдет. Сейчас

вот поспал, и гораздо лучше. Через день-два почти все восстановится.

Главное, чтобы сейчас не было больше контузий. А ты в ухо орешь, сволочь.

Где ты был, когда я с полными штанами от страха валялся кверху задницей на

площади?

- Там же.

- Не видел.

- Я тебя тоже. Сейчас уже полбригады на площади окопалось, готовят

плацдарм для штурма. Ночью пойдем.

- Они что, гребанулись? А живой щит?

- Мертвый щит, Слава. Живых не осталось в окнах. Докторов заставили все

утро смотреть на Дворец, на каждого человека. Они и сказали.

- Сказали, сказали, - проворчал я. - Они что, на расстоянии могут

определить: мертв боец или живой? Без осмотра, без измерения пульса? А

остальные что будут делать?

- Соседи?

- Кто же еще?

- Они пробовали, как и мы, окопаться на площади, но ни хрена у них не

получилось. Кишка тонка.

- Или не захотели, - опять проворчал я.

- Тоже очень может быть. Кто знает эти элитные войска!

- Строевым ходят хорошо, по собственному парламенту стреляют метко, а

вот насчет всего остального - не видно толка.

- Короче, вся надежда на сибирскую "махру"?

- Да. По нашей команде все идут на штурм, но направление главного удара

у нас.

- Нетрудно догадаться, коль мы закопались на площади. Как караси на

сковородке. Что еще нового?

- Хрен его знает. Ты когда с площади вышел?

- Утром, под туманом бойца вынес.

- Живой?

- На руках умер. Страшная смерть.

- Любая смерть страшна.

- Ты прав. Курить есть? С утра без курева. Уши опухли.

Еще пару часов не покурю - на штурм пойду с голыми руками. Ломка

начнется. Когда не курю долго, становлюсь злой и раздражительный. Хочется

сорвать свою ненависть на ком-то.

- Сейчас найдем.

Юрка остановил проходящего мимо бойца и стрельнул у него сигарету.

- Слава, только "Нищий в горах". Пойдет?

- Пойдет. Кочан капусты, пропущенный сквозь лошадь?

- А где ты видел что-нибудь другое?

- Не доводилось. Прикуривай.

Мы присели на какие-то бетонные блоки и закурили одну сигарету,

передавая ее друг другу. Пряча по привычке сигарету в кулаке, глубоко

затягивались, секунду держали дым в легких, чтобы никотин как можно лучше и

больше впитался в организм, и только после этого, медленно, сдерживая себя,

выпускали дым наружу. От долгого перерыва приятно кружилась голова. Через

пару секунд это пройдет. Курили молча, сжигая в затяжке такое количество

табака, что при обычных обстоятельствах хватило бы на три. Последняя затяжка

уже жгла губы и пальцы. А на вкус была отвратительно горька. Кончик сигареты

был желтый от никотина. Юре досталась последняя. Он затянулся, с сожалением

посмотрел на окурок и выбросил его. Это торопливое курение не принесло ни

облегчения, ни удовольствия. В легких стоял комок. Но чувство никотинового

голода на какое-то время было удовлетворено.

- Как самочувствие, Слава?

- Жить можно. Обедали уже?

- Не знаю. Я недавно вышел. Жажда была страшная. Сейчас, вроде,

полегчало. Осталось пожрать да перекантоваться до вечера. На площадь-то

пойдешь? Может, все-таки к врачу?

- На хрен. На площадь пойду, у меня к духам свой счет. Пусть заплатят

сполна.

- Что, крыша съехала?

- Не то слово. Оторвалась и улетела. Мозгов уже давно тоже нет.

- А как же Москва и все такое, что ты пару дней назад говорил?

- До Москвы мы еще, может, и доберемся, а сейчас за того пацана, что

умер на руках, надо поквитаться с духами. Они рядом. Вон только перевалить

площадь, - я кивнул головой в сторону Дворца, - там всем работы хватит.

- Не увлекайся, - предупредил Юра. - Смотрю, что действительно после

контузии мозги у тебя съехали.

- Юра, я пытался этого пацана спасти. А когда дал последнюю сигарету,

он умер. У меня на руках умер.

- Это его кровь у тебя на бушлате?

- Его.

- Понятно, у тебя появился комплекс вины перед умершим. Ты, наверное,

считаешь, что он умер из-за твоей последней сигареты?

- Отгребись. Психологию я тоже изучал. Здесь дело не в комплексе вины.

Понимаешь, вся государственная система настолько прогнила, что ее надо

менять. Это не демократия, когда из-за чьих-то гнилых амбиций гибнут парни

на своей территории. Не знаю, как толком тебе объяснить.

- Так после войны иди в политики. Говорить ты умеешь.

- Ты что, меня за шакала держишь?

- Тебя не понять.

- Я сам разобраться в себе не могу, но начинаю ненавидеть свою страну.

- Пиши рапорт и езжай отсюда. Тут быстро его подпишут.

- Не могу, чувствую, что это мое дело, остатки патриотизма, что ли. Не

знаю.

- Пошел на хрен. На голодный желудок, после контузии, а у меня - после

бессонной ночи, такие речи толкать... Или идем есть, или я тебя отведу к

психиатру.

- Понимаешь, я считаю, что девяносто пять процентов проблем у людей от

людей.

- Это как?

- Пять процентов - это болезни, эпидемии, дождь, стихийные бедствия и

так далее. А вот девяносто пять процентов - это уже то, что делают люди,

вредя друг другу. Например, развязывают подобные войны. Поклоняются доллару.

Эксплуатируют друг друга.

- По-твоему выходит, что нужен коммунизм?

- Коммунизм - это утопия, кровь, дерьмо, войны. Хватит. Наелся досыта.

Правда. Хоть образование получил высшее. А мой сын? Денег у меня нет для его

учебы. Значит, придется в армию. Не хочу.

- Так что делать, Слава?

- Не знаю. Мне жаль Россию. Ее фактически уже нет. Начался развал на

удельные княжества. Экономика сейчас развалится, как карточный домик. Москва

будет выжимать из регионов-сателлитов все соки-деньги, а сама будет

строиться, жировать, вот тогда и народ потребует, чтобы отошли от Москвы.

Вернее, будет смоделирована такая ситуация, когда от имени народа потребуют

выхода из состава России, отделения от Москвы. Жаль.

- Что ты о России думаешь? Через пару часов ничего не будет понятно,

кроме одного, как спасти свою задницу. И будем, как зайцы, петлять по

площади от снайперов и метких минометчиков. А ты - Россия, Россия. О себе

думай. Пошли, поищем что-нибудь пожрать. Живот к позвоночнику присох. Тебе

хорошо. Ты толстый, а я худой.

- Ну, пошли пожрем. А что до России... Она не заботится о нас, так

какого хрена мы будем заботиться о ней. Пошли все они на хрен!

- Вот это дело! А то я, грешным делом, думал, что ты рехнулся. А про

бойца забудь. Я тебя знаю, ты сделал все, что мог. На все воля Божья. Судьба

у него такая была. О себе подумай, а то все глобализмом занимаешься. Плюнь.

Идем, пищу поищем.

И мы пошли. Нас приветствовали многие. Я еще не отошел от контузии, и

поэтому только как мартышка глупо улыбался и махал руками. Юра вступал в

переговоры и спрашивал насчет пищи. Мы были подобны беженцам. Побирались.

Христарадничали. Скорее бы подогнали штабные машины, и тогда мы в нашей

машине отъелись бы, отоспались, но никогда не отказали бы в приюте, куске

тушенки, глотке водки, сигарете нуждающемуся бойцу, офицеру. Так и нас

сейчас нагружали консервами, сигаретами, кто-то сунул полфляжки спирта.

Многие нас знали и одобрительно похлопывали по плечам. Юра всем объяснял,

что я контужен и слегка оглох. При этом я с трудом слышал, что он говорит, и

подыгрывал ему. Делал страдальческую рожу. Народ не смог устоять перед нашим

натиском. Если бы было, где складировать и хранить продукты, то мы могли бы

набрать еды на несколько дней. А так нам хватит и на пропущенный обед, и на

ужин, и на завтрак, все впрок. Правда, нажираться перед боем не хотелось.

Бронежилет мой остался на площади. Снова я был "голым".

Мы расположились у той же БМП, где я спал. У окружавших нас бойцов

узнали, что Ваня Ильин вместе с подразделениями окопался на площади. Готовит

нам плацдарм. В гробу видел я этот плацдарм.

Начали есть. В десантном отсеке обнаружили небольшой запас минеральной

воды. Где Иван его "приватизировал", не знаю, но пару бутылок мы

реквизировали. Разлили спирт, разбавили водой и выпили. Запили все той же

минеральной. Руки и рожи у нас были грязные. Воды не было, а идти несколько

десятков метров к Сунже по открытой местности ради гигиены не хотелось.

Поэтому, сидя у гусеничных траков ставшей почти родной БМП, мы жевали

принесенные продукты. Юра толкнул меня локтем в бок и кивнул:

- Смотри.

По временному расположению бригады важно, как гусь, ступал комбриг,

собственной персоной. Что-то говорил, останавливаясь рядом с бойцами.

Офицеры откровенно игнорировали его присутствие. Всячески выражали ему свое

презрение. Не обращали внимания, когда он проходил мимо. Не поднимались с

земли, когда тот обращался к ним. Судя по выражению прокопченных лиц,

говорили что-то обидное, дерзили, хамили. В свою очередь, комбриг горячился,

пытался воспитывать их. Жаль, что глухой. Спектакль, надо полагать, там

разворачивался классный. Юра, навострив уши, внимательно слушал.

- Юра, что там? О чем говорят?

- Командира на хрен посылают.

- Это я и глухой по лицам прочитал. А подробности?

- Вспоминают, кто сколько людей и техники потерял при штурме и на

марше.

- А это чмо что говорит?

- Сначала оправдывается, а потом, что была, мол, засада.

- Ежу понятно, что духи нас прослушивали, вот и устроили засаду. Что

еще?

- Говорит, что действия командира не обсуждаются.

- Преступные действия.

- Ему то же самое и говорят. А потом просто посылают на хрен и

предлагают пойти впереди бригады ночью.

- А он?

- Просит ему не указывать.

Сзади шли начальник штаба и замполит бригады. Судя по их довольным

рожам, они не поддерживали командира и целиком были на стороне личного

состава. По крайней мере, они, как и все, хлебнули сполна всего того дерьма,

что выпало на нашу долю.

Вот Буталов в сопровождении Сан Саныча и Казарцева подошел и к нам. Мы

сделали вид, что едим и не замечаем их. Буталов остановился напротив нас и

посмотрел внимательно и строго. Наверное, он полагал, что этот взгляд должен

внушать страх и уважение подчиненным. Нам было по барабану. Глубоко

индифферентно на все его взгляды и оклики. Я вообще глухой, так что, чмо,

пусть орет. Не услышу. Или сделаю вид, что не услышу. Все-таки в глухоте

есть некоторые преимущества. Пошел он на хрен.

- Вы кто такие? - спросил Буталов, рассматривая нас упор.

Я продолжал делать вид, что не слышу его.

- Майор Рыжов и капитан Миронов, - сообщил Сан Саныч ему.

- У меня в бригаде нет таких грязных офицеров, - брезгливо сказал

комбриг.

- Если бы не Сан Саныч, то и бригады у тебя тоже не было бы, - с

вызовом сказал Юра.

- Как ты смеешь, ты - младший по возрасту и званию... - Буталов начал

злиться. Видимо, он решил компенсировать все свое унижение за счет нас. Не

выйдет, собака серая!

- Имею, - перебил его Юра, - имею по праву офицера, боевого офицера,

который успел уже повоевать и понагибаться каждой пуле, поковыряться в

земле. По праву того, кто не прятался и не катался неизвестно где, когда вся

бригада костьми ложилась. А сейчас пришел и хочет показать себя крутым.

Насрать вам на бригаду и людей. Мы все свидетели того дебилизма. Мы все

видели, как из-за вашей бездарности расстреляли и рассеяли колонну. А

свидетелей позора надо убирать, и поэтому, чем больше нас останется на этой

вонючей площади, тем будет лучше. Не так, что ли? Еще лучше, если пришлют

вообще новый состав бригады. Вот тогда оторветесь. Снова положите половину

личного состава. Зато подтвердите свои личные амбиции и комплексы крутого

вояки, боевика. Мне противно с вами говорить. Этот капитан на своих руках

вынес раненого бойца, он весь в его крови, от контузии он почти не слышит,

но не идет в тыл. Он не может умыться, потому что вы не позаботились об

элементарном. А сейчас ходите и качаете права. Пошел на хрен, полковник!

После этих слов у всех присутствующих отвисла челюсть. Круто. Очень

круто. Одно дело просто ругаться по делу или так, для отвода пара. А другое

- просто послать по-мужски. Буталов позеленел от злости и, развернувшись к

Биличу и Казарцеву, спросил, слышали ли они что-нибудь. На что те спокойно

ответили, что обсуждали предстоящий штурм и не прислушивались к нашему

разговору. Оставался я один. Но я сделал каменную рожу и изобразил один из

своих тяжелых взглядов. Буталов бесился, от злости он готов был разорваться,

как граната. Было бы чертовски забавное зрелище, я даже на секунду

представил, как его разрывает, и зажмурился от удовольствия.

- Ты, майор, ответишь за это оскорбление. Такие оскорбления у офицеров

смываются кровью.