Последствия «массовых операций» в Кунцево

По далеко неполным данным за девять месяцев «массовых операций» в Кунцевском районе было аре­стовано около 560 человек, из них более половины было приговорено к расстрелу. Самым популярным сроком лагерного заключения, который давали «трой­ки» и «двойки», были десять лет. Максимальный срок — 15 лет — получил С. Г. Дулин, один из участ­ников мифической организации «Наше дело» в Кун­цево¹⁰⁵. В то время как дела эсеров рассматривались Особым совещанием при НКВД, Дулин попал на Во­енную коллегию Верховного суда. Очевидно, сказа­лось его знакомство с оппозиционерами высокого ранга М.П. Томским и Г.Н. Мельничанским в быт­ность директором института заочного обучения при

вснх.

Беззаконие вершилось не только на этапе следст­вия и решения внесудебной инстанции. Людей от­правляли на расстрел без объявления приговора¹⁰⁶. Приговоренным к лагерному заключению срок назы­вали только при выходе из вагона уже на месте¹⁰⁷. Не­возможно измерить и описать мучения родных и близких репрессированных. Они увольнялись с рабо­ты, изо дня в день ездили по московским тюрьмам, нередко получая стандартное извещение: «десять лет

Ю5 _ГАрф Ю035/1/П-34140.

106 о том, как приводились в исполнение смертные при­
говоры см. Бутовский полигон. Вып. 1. С. 25—26.

107 _ГАРФ Ю035/1/П-70909.

без права переписки». Зачастую их под тем или иным предлогом выселяли с занимаемой жилплощади. Так, жена А.А. Гайлеша зимой 1938 г. оказалась с двумя маленькими детьми на неотапливаемой веранде раз­мером в пять квадратных метров.

Крестьянские семьи теряли кормильцев и оказы­вались на грани физического существования. У жите­ля деревни Терешково Ивана Дючкова после ареста осталось девять детей, самый младший из них только что родился. Мать из-за нервного потрясения не смогла его выкормить, и он умер. На многих в те годы ложилось клеймо «пособников врага народа», им при­ходилось вытравливать из собственной памяти родст­венников, друзей и сослуживцев.

После смены Ежова Берией попытки разобраться в содеянном остановились на полпути — никто не решался поставить вопрос ни о причинах репрессий, ни о реабилитации их жертв. В предварительном за­ключении, в том числе и в самом Кунцевском райот­деле, продолжало находиться около сотни человек, большинство из которых уже призналось в несовер­шенных преступлениях. Из Москвы поступили не­гласные рекомендации завершать следствие любой ценой. Цыганов в своем рапорте 26 декабря 1938 г. отмечал: «Некоторые люди были посажены недорабо­танными, поэтому мы в настоящее время надрываемся над следствием».

В начале следующего года в Кунцево было пере­брошено несколько оперативных сотрудников из со­седних районов — Красногорского и Истринского. Дела срочно приводились в порядок, проводились но­вые допросы. Откровенных фальсификаций уже не допускалось, но их инерция давала о себе знать. Заяв­ления обвиняемых о даче «мартовских» показаний под

давлением следствия фиксировались в протоколах до­просов, однако эти показания продолжали фигуриро­вать в обвинительных заключениях, датированных первой половиной 1939 г.

Вызванных по второму кругу свидетелей четко ориентировали на то, чего от них ждут. Обвинения в подготовке диверсий и вредительстве исчезли, но их сменили не менее стандартные формулировки вроде «опошления колхозного строя». Оперативные работ­ники запрашивали компрометирующие документы (характеристики, акты об авариях, браке и т.д.) от ад­министрации кунцевских заводов. Так, у кладовщицы Брониславы Болтрукович через год после ее ареста было обнаружено «крайне запущенное и запутанное состояние склада»¹⁰⁸. Обвиняемым в соответствии со статьей 206 УПК стали объявлять о завершении след­ствия. Шпионаж и террор заменялись контрреволю­ционной агитацией¹⁰⁹, эти дела передавались на засе­дание Особого совещания при НКВД, где обвиняемые получали от трех до восьми лет лагерей.

Лишь с января 1939 г. в Кунцево стронулся с мес­та процесс освобождения жертв «массовых операций». Первыми освободили 12 работников завода № 46¹¹⁰. При их допросах выяснилось, что Т. С. Кохановская оказалась украинкой, И.Я. Редько — белорусом, хотя в анкетах их записали поляками. Такая же участь по-

Ю8 _ГАРФ. Ю035/1/П-21839.

¹⁰⁹ В ряде дел имеется отпечатанный на машинке бланк:
«В процессе следствия участие_______ в контрреволюцион­
ной эсеровско-меньшевистской организации не установле­
но, а добыты данные о том, что______ занимался контр­
революционной агитацией», куда лишь вписывалась соот­
ветствующая фамилия (ГАРФ. 10035/1/П-55451).

п° По данным на 1940 г. всего было освобождено 27 ра­ботников завода № 46.

стигла нескольких евреев, некоторые из которых вообще никогда не были в Польше. Однако про методы ведения следствия Каретниковым и его подручными в протоко­лах передопросов не было записано ни единого слова.

Даже те из жителей Кунцево, кому вернули сво­боду, получили шок на всю жизнь. У многих было по­дорвано здоровье из-за невероятной скученности в тюрьме, где они провели почти год. У М.С. Голенгрин, арестованной 13 марта 1938 г. на пя­том месяце беременности, в Новинской женской тюрьме, располагавшейся на месте нынешней столич­ной мэрии, родился ребенок. Хотя райотдел НКВД получил указание о предоставлении освобожденным жилья по прежнему месту жительства, на деле это бы­ло невыполнимо. Люди потеряли работу, социальные связи, их встречало отчуждение окружающих.

Директива НКВД и прокурора СССР от 26 декаб­ря 1938 г. за № 2709 требовала от органов внутренних дел принимать к рассмотрению любые жалобы на не­справедливые приговоры «троек»¹¹¹. Она же применя­лась и в отношении лиц, осужденных «двойками». Как правило, по письмам проводилась формальная про­верка, в лучшем случае передопрос свидетелей. По­давляющее большинство итоговых документов по пе­ресмотру дел заканчивалось словами: «приговор не подлежит изменению». Но были и счастливые исклю­чения. Владимир Шнайдрук, единственный оставший­ся в живых из двенадцати немчиновских «террори­стов»¹¹², написал в 1939 г. грамотную жалобу в Про­куратуру. Проверка, проведенная следственной частью УНКВД МО, показала, что дело, начиная от показа-

¹¹¹ Полный текст см.: Бутовский полигон. Вып. 5. С. 344.

¹¹² Восемь человек были приговорены к расстрелу,
Ф.Ф. Чулков умер на этапе следствия, Д.П. Сальников и
И.В. Грустное — в лагерях.

ний свидетелей и заканчивая обвинением, сфабрико­вано. Постановление об отмене решения «тройки» предусматривало привлечение к уголовной ответст­венности следователя Никитина и председателя сель­совета Жирнова¹¹³.

Наряду с заявлениями самих осужденных и их родственников толчок процессу реабилитации давали и другие запросы. Чрезвычайно редко, но встречались и коллективные заявления, вроде письма сорока двух членов колхоза «На страже социализма», направлен­ного депутату Верховного Совета СССР от Кунцев­ского района Л.З. Мехлису¹¹⁴. В 1939 г. из греческой миссии в наркомат иностранных дел поступила просьба о пересмотре дел женщин, вошедших в сфаб­рикованную Каретниковым «греческую шпионскую организацию». Как оказалось, в нее попали мать и брат работника миссии, проживавшие в Баковке и со­хранившие греческое гражданство. Этот случай нахо­дился на личном контроле Берии. При перепроверке дела оказалось, что двух свидетелей, на показаниях которых строилось обвинение, вообще не существова­ло в природе¹¹⁵. Попутно выяснилось, что Е.Э. Кос-

¹¹³ ГАРФ. 10035/1/п-32338, аналогичные постановления
содержатся в делах п-49320 и п-49330.

¹¹⁴ Это письмо было переправлено Мехлисом Берии, и
проверка проводилась на самом высоком уровне. Тем не
менее в пересмотре дела было отказано, а председатель
сельсовета Левин, заверивший письмо колхозников, был
подвергнут партийному взысканию (ГАРФ. 10035/1/п-31357).

¹¹⁵ По результатам проверки появилось «указание Нар­
кома о привлечении к уголовной ответственности сотрудни­
ков Кунцевского райотдела НКВД МО — Дикого Г.Н., Пе-
тушкова В.Ф., Фролова Д.С., за подлоги, фальсификацию
материалов следствия и применение извращенных методов
при допросах арестованных» (ГАРФ. 10035/1/п-47013). Было
ли выполнено это указание, автору неизвестно.

таки и Л.Э. Папахристодуло не были осуждены и про­должали находиться в Новинской тюрьме в роли под­следственных. На допросах гречанки в один голос рассказывали о побоях и психологическом давлении, вынудивших их подписать заведомую неправду. В конце 1939 г. дело было закрыто за недоказанностью обвинения¹¹⁶.

Имело свое продолжение и дело секретной со­трудницы НКВД «Снежинки», арестованной Каретни­ковым без согласования с курировавшими ее сотруд­никами госбезопасности из центрального аппарата. Ее письмо из лагеря с жалобой на произвол кунцевских следователей попало по адресу и вызвало в феврале 1939 г. грозное постановление с визой первого замес­тителя наркома Всеволода Меркулова. Резолютивная часть постановления требовала «обязать начальника УНКВД Московской области создать комиссию по проверке дел по Кунцевскому РО НКВД за время ра­боты Каретникова и Кузнецова (арестованы) на пред­мет выявления всех дел, по которым следствие было проведено неправильно». Это так и осталось благим пожеланием. Неоднократные попытки следователей УНКВД пересмотреть приговор по делу бывшего сек­ретного сотрудника разбивались о бюрократические препоны и были прекращены в апреле 1941 г. Сама «Снежинка» умерла в лагере всего за несколько меся­цев до окончания своего десятилетнего срока.

Родные самоотверженно боролись за судьбы сво­их близких, попавших в лагеря. Освобожденный в ян­варе 1939 г. из-под следствия Иосиф Илюкович искал своих родителей, арестованных незадолго до него. В письмах он рисовал картину беспредела, творившегося в Кунцевском райотделе НКВД. Анализ архивно-

П6 ГАРФ. 10035/1/П-47468, п-48224 - п-48229.

следственных дел показывает, что постоянные апел­ляции во все мыслимые и немыслимые инстанции могли стронуть с места даже машину сталинского правосудия. Трое сыновей учительницы Г.Г. Фера­понтовой в своих письмах приводили все новые и но­вые аргументы в пользу невиновности своей матери.

Обращает на себя внимание то, что провинциаль­ный городок был прекрасно осведомлен о состоянии дел в местных органах госбезопасности — в заявлении сыновей от 11 июня 1940 г. подчеркивалось, что «в ближайший после ареста матери год большая часть судебных работников, в том числе и следователь Ди­кий, были с работы сняты и арестованы»¹¹⁷. Проверка дела Василия Николаевича Углецкого началась после того, как в марте 1939 г. трое его детей-пионеров на­писали трогательное письмо Л.З. Мехлису, убеждая «дядю» в невиновности своего отца. Пересмотр про­должался больше полугода и был тихо свернут после того, как выяснилось, что Углецкий умер в Севвостла-ге еще 10 декабря 1938 г.¹¹⁸

Почти во всех заявлениях репрессированных жи­телей Кунцево шла речь о том, что их угрозами и си­лой заставили подписать заранее подготовленный протокол допроса. Однако уже уволенный из органов НКВД Рукоданов, ставший начальником спецчасти Кунцевского райторга, продолжал настаивать на том, что «никаких репрессий и физических воздействий над этими обвиняемыми с моей стороны не было. Протоколы допроса были написаны только с их слов,

П7 ГАРФ. 10035/1/48282. Ферапонтова была освобождена 4 января 1941 г.

118 ГАРФ. 10035/1/П-22114.

в чем они расписались без всякого воздействия»¹¹⁹. Его показания являлись одним из мотивов для отказа в пересмотре большинства приговоров 1937—1938 гг.

В 1939 г. постепенно очнулись от паралича и су­дебные инстанции. Иногда даже секретариат Особого совещания при НКВД отказывался выносить приго­вор, мотивируя это возможностью направления дела в уголовный суд¹²⁰. Крестьянин из деревни Мневники С.А. Шушунов был оправдан решением Московского областного суда после того, как вызванные на судеб­ное заседание свидетели отказались подтверждать свои показания¹²¹. Областная прокуратура также неодно­кратно отправляла на доследование дела жителей Кунцевского района, арестованных в ходе «массовых операций»¹²².

Однако бериевская реабилитация продолжалась недолго. Из-за все нараставшего потока жалоб дирек­тива № 2709 в апреле 1940 г. была заменена приказом НКВД и Прокурора СССР № 0165, который отменял обязательную проверку дел осужденных «тройками» по их заявлениям. Приказу была придана обратная сила, и в результате освобожденный накануне его по­явления А.И.Зайцев так и не был выпущен из Бамла-га. Пять раз с 1939 по 1946 г. пересматривалось дело пятерых работников свиноводческого совхоза «Пяти­летка», территория которого вплотную примыкала к Филевскому авиазаводу. Каждый раз принимались разные решения — приговор отменить, «снизить до фактически отбытого срока» или оставить в силе. В

¹¹⁹ Протокол допроса от 3 марта 1941 г. (ГАРФ.
10035/1/П-30447).

120 _ГАрф. 10035/1/п- 34140.

121 _ГАРФ_ Ю035/1/П-8049.

¹²² См., например, дело Я.В. Дерова, освобожденного по
протесту прокурора 2 января 1940 г. (ГАРФ. 10035/1/п-7808).

результате бюрократической неразберихи досрочно не был освобожден никто — два свиновода отбыли пол­ный срок, два погибли в лагерях и один расстрелян еще в 1937 г.¹²³

Среди реабилитированных накануне войны жите­лей Кунцево не было представителей колонии немец­ких коммунистов. Берта Фейергерд не выдержала жес­токих условий Крайнего Севера и умерла в лагере. Ее младшая сестра Лидия попала в печально известный транспорт с немецкими политэмигрантами, которых в конце 1939 г. насильно отправили в Германию, фак­тически «сдав» гестаповским палачам. В поезде она познакомилась с австрийцем, который стал ее мужем, а вскоре был отправлен на фронт и погиб. Жена Александра Фейергерда была также выслана в Герма­нию, и на границе с Польшей покончила жизнь само­убийством. Сына, оставшегося сиротой, дальние род­ственники вернули в Германию при помощи Красного Креста¹²⁴.

Луиза Гадроссек, оказавшаяся в голой казахской степи, в Карагандинском лагере НКВД, обратилась за помощью к Вильгельму Пику, которого знала лично по работе в аппарате ЦК КПГ. На ее письме имеется пометка самого генерального секретаря Исполкома Коминтерна Георгия Димитрова, что первый экземп­ляр русского перевода был послан в «соответствую­щую организацию». Однако данных о том, что това­рищи по партии вступились за Луизу Гадроссек, не имеется¹²⁵. Ее дело рассматривалось вначале в проку-

¹²³ ГАРФ. 10035/2/20790.

124 у_стное сообщение Веры Фейергерд (Берлин, июнь
1997 г.).

¹²⁵ РГАСПИ. 495/205/1258.

ратуре, а затем в областном управлении НКВД. Окон­чательный результат содержался в постановлении, подписанном Меркуловым 9 сентября 1940 г. — в пе­ресмотре дела отказать, т.к. «Гадроссек крайне подоз­рительна по шпионажу»¹²⁶.

Иностранка, плохо знавшая русский язык, она не теряла присутствия духа даже в нечеловеческих усло­виях сталинских лагерей. В письме Пику Луиза Гад­россек сообщала, что используется «в качестве строи­тельного рабочего по изготовлению кирпичей. Работа меня удовлетворяет, несмотря на то, что она тяжелая. Чувствуешь себя все-же полезным членом общества после столь продолжительного времени (пребывания в предварительном заключении. — А.В.). ...В июне я по­лучу впервые заработанные деньги, так что сумею кое-что прикупать. Климат здесь очень суровый, ветрен-ный и непостоянный. Вокруг голая степь и холмы. Я сильно страдаю от перемены погоды, так как сердеч­но-больная, но нужно выдержать, ничего другого не остается»¹²⁷.

Луиза выдержала все — молчание бывших това­рищей, десять лет лагерей, затем спецпоселение, борьбу за реабилитацию, которую получила лишь в 1961 г. Сын Луизы и Вильгельма Гадроссек Гейнц, ставший Геннадием Васильевичем, нашел свою мать через Красный Крест только в феврале 1962 г. В 1964 Луиза после обращения в ЦК КПСС смогла вы­ехать на постоянное место жительства в ГДР. Сыну и его семье в выезде отказали.

Суровые условия Крайнего Севера, недоедание, изнуряющий физический труд делали свое дело. Из общего числа кунцевских жертв, приговоренных к

126 _ГАРФ Ю035/1/П-65924.

¹²⁷ Цит. по переводу на русский язык, сделанному в Ис­
полкоме Коминтерна (РГАСПИ. 495/205/1258).

различным срокам заключения, более половины так и не вышли из лагерей. Статистика их смертности (да­леко не всегда отмеченной в следственном деле) имеет два пика — 1939 и 1944 гг. Тот, кто сумел выжить, ос­тавался в лагерях до конца войны.

Многие из жителей Кунцево и окрестных дере­вень после отбытия срока не могли вернуться к себе на родину, даже если там продолжали проживать их ближайшие родственники. Район попадал в режимную зону, где действовало печально известное правило «сто первого километра», и освободившиеся из мест заключения селились по линии Белорусской железной дороги, чтобы тайком навещать своих близких. У Ека­терины Александровны Блиновой, получившей восемь лет лагерей за членство в секте баптистов, осталось в Немчиновке, где она проживала, семеро сыновей. К 1945 г., когда она была освобождена, трое из них по­гибли на фронте. Тем не менее старой женщине еще десять лет не разрешали жить в родном доме, и она тайно приезжала навещать своих сыновей из Смолен­ской области.

Новая полоса арестов жителей Кунцевского рай­она, уже единожды репрессированных, пришлась на конец 1940-х гг. Людей, отбывших срок в восемь — десять лет, и, как правило, оставшихся работать в ла­герях вольнонаемными, вновь обвиняли в несовер­шенных преступлениях, иногда по тем же пунктам, что и в 1938 г. В их следственных делах появлялся второй том со стандартным набором документов. Скидок не делалось ни для стариков, ни для женщин. Муралов после отбытия срока проживал в г. Алексан­дров на «сто первом километре», и в 1948 г. был вновь отправлен в лагерь, откуда уже не вернулся.

Массовая реабилитация жертв политических ре­прессий началась только после смерти Сталина. В

Кунцево, к которому вплотную придвинулась стреми­тельно разраставшаяся Москва, стали возвращаться исхудавшие, поседевшие люди со справками об осво­бождении из лагерей. Для того, чтобы получить про­писку, им приходилось обивать пороги все того же щитового домика на улице Загорского. Счастье, если в городе оставались родственники, готовые прописать вернувшегося из лагерей на свою жилплощадь.

Процесс реабилитации начинался только по заяв­лению самого осужденного или его близких. Сотруд­ники военной прокуратуры в своей работе опирались на материалы следствия в отношении Каретникова и Кузнецова, которые приобщались к делам их жертв. Как правило, вызывали и свидетелей, проживавших в Кунцево и давших в 1937 г. обвиняющие показания. Они многое рассказали о технологии «массовых опе­раций». Кто-то оказался малограмотным и не мог прочитать протокола, кому-то зачитали его без «кра­мольных» мест, а кого-то вообще заставили подписать чистый лист. Были случаи, когда люди отказывались признать подпись на протоколе допроса своей.

Родным расстрелянных сообщали вымышленную дату и причину их смерти, якобы наступившей много позже. Екатерина Николаевна Преснова более двух десятилетий ничего не знала о страшной судьбе своих детей и близких. Лишь летом 1958 г. соседи написали за неграмотную женщину заявление в Комитет госу­дарственной безопасности СССР. Ей сообщили, что Пресновы-младшие в разное время умерли, отбывая длительные сроки заключения в системе ГУЛАГа.

Никакой компенсации за загубленную жизнь и потерянное здоровье в годы «стыдливой» хрущевской реабилитации не производилось, лагерные годы про­сто записывались в трудовой стаж. Претензии прини­мались только по конфискованному имуществу, есте-

ственно, при условии, если производившие арест опе­ративные работники НКВД тщательно его описали. Обычно объем выплат, которые причитались тому или иному человеку, укладывался в две—три месячные зарплаты. Как уже отмечалось выше, кунцевским жертвам политических репрессий из-за утраты финан-совых документов компенсации вообще не выплачи­вались.

Последний этап реабилитации наступил только на рубеже 1990-х гг. Родственники приговоренных к смерти узнали подлинные причины и дату смерти своих близких, в 1993 г. было установлено и место расстрела подавляющего большинства жертв из Кунцевского района — Бутовский полигон. Там создан мемориал и воздвигнут храм святых Новомучеников и Исповедников Российских. Кстати, расстрелы на полигоне продолжались и много позже «массовых операций»¹²⁸.

Сами репрессированные или их родные получили возможность знакомиться с архивно-следственными делами. Сколько слез было пролито в приемной ' Управления ФСБ по Московской области, а позже в читальном зале ГАРФ! Люди видели все — последние \ фотографии близких, их вымученные признания во время следствия и письма из заключения. Было здесь и многое другое, что также заставляло встрепенуться душу — доносы соседей, а порой и родственников, ложь свидетелей, боявшихся за собственную жизнь, и наконец, безжалостность карательной машины, кото­рую волновали только темпы и контингенты репрес­сий. В архивно-следственных делах сосредоточена лишь часть наших знаний о произошедшем. Трудно

¹²⁸ См.: Рогинский А.Б. Послесловие // Расстрельные списки. Москва, 1937—1941. «Коммунарка», Бутово. М., 2000. С. 488-490.

поверить утверждениям официальных лиц, будто не сохранилось других документов о терроре «районного масштаба» — служебной переписки, директив област­ного начальства и донесений рядовых исполнителей. Придет время, и они увидят свет.

Новое Кунцево отдыхает от прошлого. Вместо заключения

Личные сентенции неуместны в книге, претен­дующей на характер научного исследования. И все же об одном нельзя не сказать. Архивные находки, все новые и новые имена в списке кунцевских жертв тер­рора 1937—1938 гг. не вызывали понятной для любого ученого радости открытий. Напротив, мне все больше хотелось, чтобы поскорее иссяк этот поток человече­ских трагедий, перестала скользить перед глазами ве­реница теней, которым уже ничем не можешь помочь. Когда открываешь следственное дело, всматриваешься в лицо человека, сфотографированного за несколько дней до расстрела, читаешь письма его близких, нахо­дившихся в полном неведении относительно его судь­бы — испытываешь почти физическую боль. Здесь нет и не может быть арифметических величин.

Говорят, что время лечит. Наверное, особая муд­рость истории заключается в том, что события «боль­шого террора» были вскоре перекрыты еще большей трагедией великой войны, и в том, что после XX съез­да КПСС возобладала стратегия стыдливой реабили­тации жертв без наказания их палачей. На земли кун­цевских колхозов все активнее наступала Москва, ко­торая несла с собой новый образ жизни, как бульдо­зером равняла недавнее прошлое. В излучине Моск­вы-реки, на месте деревень Терехово и Мневники, должен был возникнуть гигантский детский парк под

символическим названием «Страна чудес» — совет­ский ответ еще не появившемуся Диснейлэнду. Уст­ремленность з будущее как будто оправдывала зигзаги отечественной истории, упаковывая их в расхожую формулу: «наши жертвы были не напрасны».

Прошло еще четыре десятка лет, и время сделало свое дело. Ушли из жизни те, кому было что расска­зать своим детям и внукам. Многие из них так и не решились нарушить обет молчания, взятый на себя добровольно или в виде подписки о неразглашении, данной при освобождении из тюрьмы или лагеря. Давно уже пали идеологические барьеры, но истори­ческое беспамятство в современной России не исчез­ло. Его питает отчаянная борьба за существование од­них и безудержная гонка за материальным успехом других. Территория бывшего Кунцевского района ста­ла Юго-Западом российской столицы. Скромные де­ревянные домики уступили свое место шикарным особнякам и многоэтажным башням, предназначен­ным для «новых русских». Память об исчезнувших де­ревнях сохранилась лишь в названиях современных микрорайонов — Матвеевское, Давыдково, Очаково или Тропарево.

Эта книга — напоминание о том, во что трудно поверить. Преуспевающий бизнесмен или политик, имеющий особняк в Барвихе или Немчиновке, авто­мобилист, ежедневно проезжающий по Аминьевскому или Рублевскому шоссе, последние представители эк­зотической деревни Троице-Лыково, жители спальных районов Строгино, Теплый Стан или Раменки, рабо­тяги из Солнцево, с Щукинской или Мневников, де­тишки, катающиеся с Крылатских холмов или отды­хающие в Суворовском парке, должны знать — по этим местам в 1937—1938 гг. прошлась безжалостная машина государственного террора, унесшая с собой

сотни невинных жизней. Их материальные следы со­хранились только на пожелтевших страницах архивно-следственных дел и в нескольких строчках мартироло­гов. За этих людей некому было заступиться тогда, ко­гда они еще были живы. Теперь они мертвы, но их тени будут витать над нами, пока последняя из жертв не будет помянута по имени-отчеству.

Следует помнить и о другом — этой машиной управляло всего несколько человек из неприметного дома на тихой кунцевской улице. Молодые люди в ладной униформе сотрудников госбезопасности позже утверждали, что они только выполняли приказ. Нет, они согласились на роли ведущих актеров в пьесе, сценарий которой был написан в Кремле и на Лубян­ке. Далеко не все играли свою роль со страстью и вдохновением — было и отвращение, и робкие про­тесты. Об этом тоже следует помнить, но для того, чтобы помнить, следует знать.

Самое страшное заключается в том, что приве­денные в книге факты содержат в себе гораздо больше типичного, чем уникального. Говоря об адресах мас­сового террора 1937—1938 гг., не стоит ограничивать их пресловутой Лубянкой. История Кунцевского рай­отдела НКВД в доме № 5 по улице Загорского являет­ся маленьким осколком невиданной трагедии, пере­житой страной и ее народом на пике сталинизма. По­добно дьявольскому зеркалу из сказки про Снежную королеву, которое разлетелось на тысячи кусков и за­ражало людей холодом и равнодушием, осколки той войны власть имущих против своего народа останутся грузом на нашей совести до тех пор, пока не будут из­влечены на свет Божий. Все до единого.