Глава 2.

Мечты Серафимы сразу поблекли, когда с первых шагов своей трудовой жизни встретилась она с неприглядной реальностью.

Маленькая деревянная школа-семилетка с почерневшими от старости брёвнами. Стены для тепла завалены землёй и обшиты длинными тесовыми досками. В школе пять классных комнат, небольшая учительская с отгороженным крошечным кабинетиком директора, маленькая конурушка под библиотеку и совсем уж крошечная кладовочка для хозинвентаря, где к тому же проживает грозная уборщица Аксинья Денисовна по прозвищу « белый офицер «, она же и бессменный школьный сторож. В её хоромах сложена кирпичная плита, на которой греется вода для мытья полов и готовится нехитрая Аксиньина снедь. Обстановка военная: узкая железная кровать и грубо состряпанная табуретка, заменявшая во время трапезы сторожихе стол.

Четыре класса выходят окнами на запад, в старый школьный сад с огромными берёзами, елями и тополями, посаженными, очевидно, ещё при царе Горохе первыми учениками. Эти гиганты заслоняют свет и в без того мрачноватых классных комнатах с низкими потолками.

В каждом классе круглая чёрная , от пола до потолка, печь-голландка, чёрная учебная доска на ножках, двухтумбовый учительский стол и три ряда по десять ученических парт с чёрными же крышками.

В классных комнатах тесно, зато в коридоре есть где разбежаться. Если разогнаться во всю мочь с одного конца до другого, то результат может быть разным: либо собьёшь с ног встречного, либо на бегу будешь остановлен за шиворот мощной десницей «белого офицера «, либо резко затормозишь перед немигающим взором директора Сёмы-Лёвы, как кролик перед удавом. Ну, а посчастливится избежать всех этих препятствий - в конце коридора тебя поджидает финиш: невысокая сцена, на край которой ты валишься с разбегу всей грудью, чтобы перевести дух.

Справа от сцены - самый счастливый класс. Он выходит окнами на восток, находится с подветренной стороны и поэтому гораздо светлее, теплее и уютнее всех остальных. В дни праздников он также и гримёрная, и простые смертные страшно завидуют «артистам», готовящимся здесь к выступлению. Одно неудобство: через стенку - учительская. Попробуй только на уроке что-нибудь этакое выквасить, учителю даже не надо бежать к директору или завучу. Их всеслышащее ухо вмиг распознает виновника, и на перемене воспоследует самое страшное: марш за родителями!

Школа работает в две смены. Семьи в деревне многодетные, и отцы семейств так объясняют ежегодный приплод: зимой ночи долгие, а карасин дорогой - только и делов, что наследников стряпать…

Редкость, когда в семье один-два ребёнка, зато от шести до десяти и больше - норма, а трое-четверо - так, забава!..

Серафиме школа показалась похожей на древнюю старушку, подслеповато выглядывающую из-за деревьев: одним глазом на оживлённую деревенскую улицу, а другим - на ровчак за школьной оградой и далее - на сельское кладбище, более похожее на сад: разросшиеся на могилках деревья почти скрывают памятники и кресты.

На задах школьного двора ветхая уборная М-Ж. «Артисты» в сатирических куплетах на тему школьной жизни воспели её немеркнущей в веках частушкой :

Говорили, говорили,

Чтобы в школе не курили—

Перемена настаёт,

Из уборной дым идёт.

Насест с прорезанными четырьмя большими отверстиями подозрительно скрипел и раскачивался, когда М-Ж брали приступом как с цепи сорвавшиеся после звонка пацаны и девчонки. Как до конца занятий терпели учителя, одному Богу известно, однако никто из ребят никогда не видел, чтобы посещали они данное заведение. Потому, видно, никто из наставников, включая и директора Сёму-Лёву, не обращал внимания на его ветхость.

Но однажды…

О, это было восхитительное представление!

Как-то весной, когда нет мочи дождаться звонка - не только из-за естественных потребностей, но и просто потому, что на дворе весна, - ребятня на очередной переменке бросилась наперегонки к заветному местечку, как вдруг истошные вопли, страшная матерщина и призывы о помощи заставили всех остановиться на полпути.

Ванька Чунь, самый отчаянный в школе проказник, выдвинулся наконец из оробевших рядов и смело приблизился к развёрстой щелястой двери. Сперва он оторопело уставился на представшую перед ним картину, а потом закатился таким визгливым хохотом, что жившая при дворе бесхозная дворняга Гыня неистово стала вторить ему истерическим лаем. Ванька хватался за живот, по-петушиному хлопал себя по тощим ляжкам, приседал на корточки и, не в силах сказать ни слова, махал зазывно руками, будто подгребая под себя волну.

Осмелевшие пацаны, а за ними и девчонки, повалили а уборной. Хохоча, Ванька вытянутым до отказа перстом правой руки показывал им на нечто внутри, что довело его до брюшных колик.

Да и было от чего уржаться до смерти! Перед заглянувшими внутрь ребятишками предстал разрушенный насест. Под ним зияла яма, и в зловонной луже барахтался всемирно известный пьяница Пына, хватаясь за плавающие доски насеста и тщетно пытаясь выбраться на твёрдую почву.

Тот же Ванька Чунь опомнился первым и, оборвав на какой-то утробной ноте свой хохот, помчался в учительскую. И вечно он такой заполошный - чёрт, а не ребёнок!

Ну, кто бы ещё мог додуматься принести в класс месячного поросёнка, продержать его, за пазухой до самого звонка, пока в дверь несмело, бочком, не протиснулся учитель немецкого языка Яков Ефимыч.

Он вернулся с войны в звании сержанта, считал себя страшно образованным ( а и всего-то семь классов! ), попросился в школу , сам фронтовик, похлопотал за него в гороно. Проницательные дети сразу сумели разглядеть все изъяны горе –учителя, никудышное знание преподаваемого им предмета и окрестили его облезлым котом за изрядную плешь да ночные визиты к деревенским красавицам и потрёпанный вид , с каким являлся после ночного донжуанства на работу. На его уроках всегда стоял несусветный тарарам.

Ребятки, предвкушая отменный концерт, встретили Якова Ефимыча по стойке «смирно», а пацаны даже вскинули руку к виску, хотя знали со слов бывшего вояки, что к пустой голове руку не прикладывают.

Подозрительно поглядывая на вытянувшихся в струнку ребят, педагог просеменил к столу и с обычным «здравствуйте, садитесь» открыл классный журнал:

- Проверяем домашнее задание. К доске пойдёт Серов Иван и проспрягает мне глагол хабэн. Остальные будут с места читать и переводить заданный текст.

Ни одного недовольного возгласа! Серов Иван по прозвищу Чунь, которое он получил за свою бессменную обувку и щеголявший в чунях поздней осенью, зимой и ранней весной, а летом вообще обходившийся без обуви, с достоинством прошествовал к доске.

- Сможешь проспрягать? -- недоверчиво вопросил Яков Ефимыч.

- Зачем бы я вышел? - гордо снизошёл Чунь.

- Выполняй!

Ободрённый всеобщим послушанием, учитель приосанился и поверх сдвинутых на кончик носа солидных роговых очков обвёл торжествующим взглядом склонившиеся над учебниками разномастные головы. «Знать, вчерашняя директорская взбучка подействовала», - со злорадным удовлетворением подумал он и перевёл глаза на журнал. Что за чёрт? Журнал исчез, а на его месте лежал маленький бело-розовый поросёнок и смотрел на учителя умненькими голубыми глазками.

- Что это? Что за чёрт? - стал медленно приподыматься со стула Яков Ефимыч и ткнул прокуренным указательным пальцем в поросячий бочок. Поросёнок, будто его кольнули острым шилом, вдруг пронзительно заверещал, вскочил на все четыре крепенькие ножки и ринулся прочь от ополоумевшего учителя к краю стола, но спрыгнуть побоялся и стал описывать круг за кругом, а преподаватель вращал выпученными глазами вслед за вращавшимся по невидимой оси и самозабвенно визжавшим поросёнком.

Ученики с подчёркнутой любознательностью молча наблюдали за человеком и животным, пока поросёнок в отчаянии не заметался по самому краешку и так-таки спрыгнул со стола, причём весьма удачно.

С этого момента ему пришлось пережить если не самое страшное впечатление своей короткой жизни,но уж, несомненно, думай он по-человечьи, одно из незабываемых. Он бегал между рядами,пытаясь найти выход, он оказался проворным малым, да и не слишком –то старались его поймать.

Что творилось в классе!..

Директор, имевший привычку во время уроков прогуливаться по коридору и прислушиваться у дверей к подозрительным шумам, на сей раз, сидя в своём кабинетике, услышал гогот, рёв, грохот и, самое невероятное, отчаянный поросячий визг. Не успел он встать с намерением пойти и выяснить причину этих звуков, как дверь учительской рывком отворилась, быстро захлопнулась, и перед ним появился лихорадочно сотрясавшийся Яков Ефимыч.

Какая кара отчима постигла Ваньку дома, осталось тайной за семью печатями, но с недельку наблюдательные одноклассники замечали, как долго Чунь примеривался к сиденью парты, прежде чем осторожненько на нём умоститься.

Но этот подвиг, а также и многие другие, остался позади, а теперь Ванька влетел в учительскую и, еле переводя дыхание и ни к кому в отдельности не обращаясь, прохрипел:

- Там человек утопает, - и указал рукой на восточное окно.

Привыкшие к Чунькиным каверзам учителя продолжали спокойно заниматься своими делами, и лишь Семён Львович со спокойной ехидцей отреагировал на сообщение:

- Ну, что, Серов, опять зад зачесался?

У Ваньки наконец прорезался голос:

- Да вы гляньте в окно-то, Семён Львович!

А за окном подле сортира , как муравьи возле кучи перед дождём, в непонятном возбуждении туда и сюда сновали мальцы и старшеклассники.

Сердце у директора ёкнуло. Знал про ненадёжность старозаветной постройки, да всё руки не доходили. Завхоз Макар Михеич неоднократно докладывал, что надо-де стойматерьяльцу выхлопотать на новый «тувалет», а он всё тянул да тянул : успеется!

Тем временем Ванька сбивчиво разъяснял суть происходящей кутерьмы. Потом спохватился:

- Да он ить, поди, там уж говном захлебнулся!

До слуха Семёна Львовича,мысленно костерившего себя за халатность, дошли наконец слова очевидца

- Да кто он-то? Кто?! Из малышей кто-нибудь? В дыру провалился?

Не дожидаясь ответа, чуть не бегом выскочил из учительской, громыхнул сапогами в коридоре и припустил к месту происшествия.

За директором взапуски помчались педагоги, впереди те, у кого в школу ходили собственные дети.

И захлебнуться б горемычному Пыне дерьмом, если бы здоровенный семиклассник Ванька Осёл, почти в каждом классе сидевший по два года, не догадался своим медлительным умом , не дожидаясь взрослых, сломить торчавшу ю возле уборной ёлку-сухостоину ( зачахла от зловонного и дымокурного соседства!) и протянуть её изрядно протрезвевшему утопающему.

Подоспевшие учителя отпрянули от лежащего на земле утопленника. От пяток до макушки облеплен он был тем, что Чунька назвал в горячке непечатным словом, и источал такое благовоние, что, даже отойдя на порядочное расстояние, зрители зажимали руками рты и носы.

Увидев директора, Гыня приподнялся на локтях и ирыгнул столько солёных, обкатанных долгой практикой матов, которым бы позавидовал любой морской волк:

- Какой ты, мать-перемать, директор? Тебе партия ( ! !! ) доверила за детьми надзирать, а ты, туды-ть твою растуды и обратно, галихве в кабинетах протираешь! Пущай об мине , забулдыге, так мине и разъетак, родина не заплачет, а ежли бы туды сразу четьверо ребят кувырнулись? Иде бы ты оказался? Куды Макар телят не гонял!..

Ребятня разом повернула головы к понуро сутулившемуся рядом с директором завхозу Макару Михеичу - про каких это телят буровит Пына?

К удивлению ребятишек, поносимый последними словами Семён Львович молча развернулся на сто восемьдесят и, минуя крыльцо, скрылся за углом школы.

Через два дня старая уборная была стёрта с лица земли, будто её никогда и не было, а на новом месте под большой развесистой плакучей берёзой зажелтело свежим, только что с лесопилки тёсом аккуратненькое восьмиместное М-Ж.

И - о, чудо! - на одной линии с ним, но значительно дальше, закрасовался кокетливый учительский «тувалет». Значит, всё-таки учителя, как и все нормальные люди, ходят в уборную!