Приготовление к посту

1. ЖЕЛАНИЕ (Неделя о Закхее)

Задолго до начала самого Поста Церковь возвещает нам о нем и зовет нас вступить в приготовительный период. К каждому из важных событий церковного годового круга, к главным праздникам, Посту, Церковь готовит нас – предпразднествами или приготовительными неделями к Посту; это характерная черта православной литургической традиции. Почему? Потому что у Церкви глубокое психологическое прозрение человеческой природы. Зная недостаточную сосредоточенность и ужасное «омирщвление» нашей жизни, Церковь знает нашу неспособность быстро изменяться, перейти от одного духовного переживания к другому. Поэтому задолго до начала настоящего подвига Поста Церковь обращает наше внимание на его важность и призывает к размышлению о его значении. До начала действительного подвига Поста нам объясняется его значение. Это приготовление продолжается в течение пяти недель, предшествующих Посту, каждое из воскресных евангельских чтений посвящено одной из основных сторон покаяния.

Первое возвещение Поста мы слышим в Воскресном Евангелии о Закхее (Лк. 19:1-10). Это история человека, который был слишком мал ростом, чтобы видеть Иисуса, но так сильно было его желание Его увидеть, что он влез для этого на дерево. Иисус ответил на его желание и вошел в дом его. Такова первая тема, говорящая о желании. Человек следует своему желанию. Можно даже сказать, что человек сам есть желание, и эта основная психологическая правда о человеческой природе признается в Евангелии. «Где сокровище ваше, – говорит Христос, – там и сердце ваше будет» (Лк. 12:34). Сильное желание побеждает природную ограниченность человека. Когда он страстно чего-нибудь желает, он делает вещи, на которые «нормально» не способен. Будучи «мал ростом», Закхей сам себя возвышает. Поэтому единственный вопрос заключается в том, правильно ли желание человека, направлено ли оно к хорошей цели, или, по словам экзистенциалиста атеиста Жана Поля Сартра, человек – «бесполезная страсть».

Желание Закхея – правильное, хорошее; он хочет увидать Христа, приблизиться к Нему. В Закхее мы видим первый символ раскаяния, так как раскаяние начинается с того, что человек вновь сознает глубину всякого желания: жажда, желание Бога, Его справедливости, желание настоящей жизни. Закхей – «мал», мелок, грешен и ограничен; и вот его желание превосходит и побеждает все это. Он усилием привлекает внимание Христа, приводит Его в свой дом.

Вот каков первый призыв Церкви: мы должны желать того настоящего, заложенного в самой глубине нашей души, признать жажду Абсолютного, которое в нас есть, – осознаем мы это или нет, – и которое, если мы отворачиваемся и отвращаем наше желание от него, превращает нас действительно в «бесполезную страсть». И если мы достаточно глубоко, сильно желаем, Христос нам ответит.

2. СМИРЕНИЕ (Неделя о мытаре и фарисее)

Следующая неделя называется «Неделя о мытаре и фарисее». Накануне этого дня, в субботу на вечерне, впервые открывается Триодь Постная, книга богослужений Великого Поста, и к обычным воскресным стихирам и канонам прибавляются стихиры и каноны Недели мытаря и фарисея. Они посвящены главным образом смирению, необходимому для истинного покаяния.

В Евангельской притче (Лк. 18:10-14) показан человек, всегда довольный собой, думающий, что он исполняет «весь закон», все требования религии. Он самоуверен и гордится собой. Однако на самом деле он извращает и не понимает смысл требований религии. Он видит в них только исполнение внешних обрядов и оценивает свое благочестие согласно количеству денег, которые он жертвует на храм. Мытарь, напротив, унижает себя, и его смирение оправдывает его перед Богом. Если и есть нравственное качество, на которое теперь совершенно не обращают внимания и даже отрицают, то это именно смирение. Культура, цивилизация, окружающая нас постоянно, возбуждает в нас чувство гордости, самохвальства, самооправдания. Она построена на том понятии, что человек может достичь всего сам, и даже изображает Бога как Того, Кто вознаграждает, как бы платит человеку за его достижения и добрые дела. Смирение – как качество личное или общее, этническое или национальное – считается признаком слабости, недостойным настоящего человека. Но разве даже в церквах наших нет того же фарисейского духа? Разве нам не хочется, чтобы всякое наше пожертвование, всякое «доброе дело», все, что мы делаем «для Церкви», было принято, оценено, стало бы известным?

Но что такое смирение? Ответ на этот вопрос может показаться парадоксом, так как он основан на странном утверждении: Господь Сам смиренен! Однако каждому, кто знает Бога, кто созерцает Его в Его творении и в Его спасительных действиях, ясно, что смирение – действительно божественное свойство, сама суть и сияние той Славы, которой, как мы поем за Божественной литургией, исполнены небо и земля. В нашем человеческом понятии мы склонны противопоставлять славу и смирение, видеть в последнем какой-то изъян или слабость. По человеческому понятию, только наше невежество, отсутствие знаний могут вызывать в нас чувство смирения. Современному человеку, воспитанному на общественной гласности, самоуверенности, бесконечном самохвальстве, почти невозможно объяснить и втолковать, что то, что по-настоящему совершенно, подлинно, прекрасно и хорошо, в то же время естественно смиренно, так как именно благодаря своему совершенству оно не нуждается в гласности, внешней славе, какой-либо пропаганде. Бог смиренен потому, что Он совершенен; Его смирение и есть Его слава и источник всего действительно прекрасного, совершенного, источник добра и совершенства, и каждый, кто приближается к Богу и узнает Его, немедленно приобщается к божественному смирению и его красоте. Именно благодаря своему смирению Дева Мария, Матерь Божия, сделалась радостью всего мира, величайшим откровением красоты на земле; то же можно сказать, о всех святых и о каждом человеке в редкие минуты его соприкосновения с Богом.

Как можно стать смиренным? Для христианина – простой ответ: созерцание Христа, воплощенного божественного смирения, Того, в Котором Бог показал раз и навсегда всю славу Свою в смирении и все смирение Свое в славе. Христос сказал в ночь Его наивысшего смирения: «Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем» (Ин. 13:31). Смирению учишься, созерцая Христа, Который сказал: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смиренен сердцем...» (Мф. 11:29). В конце концов смирению учишься, соразмеряя и сравнивая каждое свое слово, каждый поступок, всю свою жизнь с Христом. Потому что без Него настоящее смирение невозможно, тогда как у фарисея даже вера становится гордостью; в своем фарисейском тщеславии он гордится своими человеческими, внешними достижениями.

Приготовление к Посту начинается прощением, молитвой о получении смирения, так как смирение – это начало настоящего покаяния. Смирение – прежде и больше всего восстановление, возвращение к настоящему порядку вещей, правильных понятий. Его корни питаются смирением, и смирение, прекрасное божественное смирение, – его плод и завершение. «Фарисейского избежим высокоглаголания (напыщенного многословия)», – говорится в Кондаке этого дня, – и «научимся высоте смиренных слов мытаря...». Мы у дверей покаяния, и в самый торжественный момент воскресной всенощной, после того, как возвещено Воскресение и явление Христа, «Воскресение Христово видевше», первый раз поются тропари, которые будут сопровождать нас в течение всего Великого Поста:

Покаяния отверзи ми двери Жизнодавче, утренюет бо дух мой ко храму святому Твоему, храм носяй телесный весь осквернен: но, яко щедр, очисти благоутробною Твоею милостию.

На спасения стези настави мя, Богородице, студными бо окалях душу грехми, и в лености все житие мое иждих: но Твоими молитвами избави мя от всякия нечистоты.

Множества содеянных мною лютых помышляю окаянный, трепещу страшного дне судного: но надеяся на милость благоутробия Твоего, яко Давид вопию Ти: помилуй мя, Боже, по велицей Твоей милости.

Отвори мне двери покаяния, Податель жизни, потому что моя душа с раннего утра стремится к святому храму Твоему, так как храм моего тела весь осквернен: но ты, Щедрый, очисти меня Твоею милостию.

Наставь меня, Богородица, на путь спасения, потому что постыдными делами я осквернил мою душу и в лености провел и истратил все дни моей жизни: но Твоими молитвами избавь меня от всякой нечистоты.

Думая о множестве дурных дел, которые совершил я, несчастный, я трепещу при мысли о дне страшного суда. Но, надеясь на Твою исполненную любви доброту, как Давид, я взываю к Тебе: помилуй меня, Боже, по великой Твоей милости.

3. ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОТЧИЙ ДОМ (Неделя о блудном сыне)

В третье воскресение, приготовляющее нас к Великому Посту, мы слушаем чтение притчи о блудном сыне (Лк. 15:11-32). В притче и в стихирах этого дня говорится о покаянии человека, возвращающегося из самовольного изгнания. Нам рассказывается о блудном (морально заблудившемся) человеке, который ушел в «далекую страну» и там истратил все, что он имел. Далекая страна! Это единственное определение состояния человека, которое мы должны принять и усвоить, когда мы приближаемся к Богу. Человек, который никогда этого не испытал, хотя бы только немного, который никогда не почувствовал, что он изгнан от Бога, от настоящей жизни, никогда не поймет, о чем говорит христианская вера. И тот, кто чувствует себя совершенно «дома» в этом мире, кто никогда не испытал мучительной тоски по другой правде, никогда не поймет, что такое раскаяние.

Покаяние часто просто превращается в равнодушное, объективное перечисление грехов и прегрешений, как признание себя виновным перед законным обвинительным актом. Исповедь и разрешение грехов рассматривается как что-то юридически законное. Но при этом забывается что-то существенное, без чего ни исповедь, ни разрешение грехов не имеют ни настоящего значения, ни силы. Это «что-то» и есть именно чувство отдаления от Бога, от радости общения с Ним, от настоящей жизни, созданной и данной нам Богом. Действительно, нетрудно признаться на исповеди, что не соблюдал постов, пропускал утром или вечером молитвы, сердился. Но совершенно другое – это вдруг осознать, что я запятнал и потерял свою духовную красоту, что я далек от своего настоящего «дома», своей настоящей жизни и что что-то драгоценное, чистое и прекрасное безнадежно сломано в самой моей жизненной сущности. И, однако, это сознание, только это и есть настоящее покаяние и в то же время горячее желание вернуться назад, обрести вновь потерянный «дом». Я получил от Бога богатые дары: прежде всего – жизнь и возможность наслаждаться ею, наполнить ее значением, любовью, знанием; а потом – в Крещении – Новую Жизнь Самого Христа, дар Святого Духа, мир и радость Царства Небесного. Я получил знание Бога и в Нем знание всего прочего, силу и возможность сделаться одним из сыновей Божиих. И все это я потерял и продолжаю все время терять не только в особых грехах и прегрешениях, но в наибольшем изо всех грехов – в утрате моей любви к Богу, в предпочтении «страны далекой» прекрасному дому Отца.

Но здесь Церковь напоминает мне о том, что я покинул и потерял. И, слушая ее голос, я вспоминаю. «Я безумно удалился от Твоей Отеческой славы, – поется в Кондаке этого дня, – с грешниками растратил данное мне богатство. Но взываю к Тебе голосом блудного сына: согрешил я перед Тобою, Отче щедрый, прими меня кающегося, прими меня, как одного из наемников Твоих».

И когда я так все вспоминаю, я нахожу в себе и желание и силу вернуться: «...я вернусь к щедрому Отцу, со слезами взывая: прими меня, как одного из наемников Твоих...».

Надо обратить внимание и упомянуть здесь одну из литургических особенностей этого Воскресения блудного сына. На утрене, после радостных и торжественных псалмов полиелея, мы поем полный тоски псалом 136:

«На реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом, внегда помянути нам Сиона... Како воспоем песнь Господню на земле чуждей? Аще забуду тебе, Иерусалиме, забвена буди десница моя. Прильпни язык мои гортани моему, аще не помяну Тебе, аще не предложу Иерусалима, яко в начале веселия моего...» («На реках Вавилонских, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе... Как нам петь песнь Господню на земле чужой? Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя (моя правая рука, со всей ее ловкостью и хитростью). Пусть прилипнет язык мой к гортани моей, если я не буду помнить тебя, если не поставлю Иерусалима во главе веселия моего...»).

Это псалом изгнания. Его пели евреи в Вавилонском плену, вспоминая свой святой город Иерусалим. Он стал навсегда песнью человека, который осознает себя изгнанным от Бога и, сознавая это, становится вновь человеком, тем, который никогда не может найти полного удовлетворения в этом падшем мире, потому что по своей природе и призванию он всегда ищет, как паломник, Совершенства.

Этот псалом поется еще два раза, в последние два воскресения перед Великим Постом. Он открывает нам значение Поста как паломничества, покаяния – возвращения в дом Отца.

4. СТРАШНЫЙ СУД (Неделя Мясопустная)

Следующее воскресение называется Мясопустным, так как в течение недели, следующей за ним, Церковью предписывается частичный пост, воздержание от мяса. Это предписание надо рассматривать, принимая во внимание все, что было сказано выше о значении приготовления. Церковь начинает теперь завершать подготовку к тому подвигу, которого она ожидает от нас через семь дней. Она постепенно вводит нас в начало этого подвига, зная нашу неустойчивость, предвидя нашу духовную слабость.

Накануне этого дня, в субботу Мясопустную, Церковь совершает всеобщее поминовение усопших (умерших, навек заснувших) в надежде воскресения и жизни вечной.. Это действительно особенно важный день церковной молитвы за ушедших членов Церкви. Для того, чтобы понять значение и связь между Постом и молитвой об умерших, надо прежде всего вспомнить, что христианство есть религия любви. Христос передал своим апостолам учение не о личном, индивидуальном спасении, но дал им новую заповедь – «любить друг друга». И прибавил: «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Таким образом, любовь есть основание, сама жизнь Церкви, которая, по словам св. Игнатия Антиохийского, есть «союз веры и любви». Тогда как грех есть всегда отсутствие любви, разделение, разобщение, война всех против всех. Новая Жизнь, данная Христом и переданная нам Церковью, прежде всего есть жизнь примирения, «собрание воедино рассеянных», восстановление любви, разрушенной грехом. Но разве можем мы хотя бы положить начало возвращению к Богу, примирению с Ним, если сами не вернемся к единственной новой заповеди любви? В молитве за умерших Церковь главным образом высказывает свою любовь. Мы просим Бога помнить тех, кого мы поминаем (вспоминаем), а мы помним их, потому что мы их любим. Молясь за них, мы встречаемся с ними во Христе, Который – сама Любовь и Который победил смерть, эту наивысшую степень разобщения и разлуки. Во Христе нет разницы между живыми и умершими, потому что в Нем все живы. Он Сам – Жизнь, и эта «Жизнь – свет человеков» (Ин. 1:4). Любя Христа, мы любим всех, кто в Нем; любя тех, кто в Нем, мы любим Христа; это – закон Церкви и ясное объяснение ее молитв за умерших. Благодаря нашей любви к Христу и они живы «во Христе», и как ошибаются, как безнадежно ошибаются те западные христиане, которые либо сводят молитвы за умерших к учению о законных «заслугах» или «наградах», либо просто отвергают их, считая их бесполезными. Заупокойная служба в Мясопустную субботу (Парастас) служит образцом для всех других служб поминовения умерших и совершается еще во вторую, третью и четвертую субботу Великого Поста.

Тема Мясопустного воскресения – опять-таки любовь. Евангельское чтение этого дня посвящено притче Спасителя о Страшном суде (Мф.23:31-46). По какому закону будет Христос нас судить, когда настанет этот день? Притча отвечает: по закону Любви, не только по гуманитарной заботе об отвлеченной справедливости к анонимным «бедным», но по конкретной, личной любви к человеку, любому человеку, который по воле Божией встречается на нашем жизненном пути. Это различие очень важно, потому что теперь христиане все больше и больше склонны отождествлять христианскую любовь с политической, экономической и социальной заботой о людях; другими словами, они переходят от заботы об одном человеке и его личной судьбе к заботе об анонимных существах, принадлежащих, например, к такому-то классу, национальности и т.д. Мы не говорим, что такого рода забота не нужна. Ясно, что христиане, несущие на себе ответственность гражданскую или профессиональную, должны заботиться, по мере своих возможностей и понимания, о социальной, общественной жизни, справедливой, равной и вообще более гуманной. Бесспорно, все эти понятия происходят от христианских корней и, вероятно, внушены христианством. Но христианская любовь как таковая – это все же другое, и эту разницу надо понять и отстаивать ее, если Церковь должна продолжать свою особую, единственную миссию и не превращаться просто в социальное агентство, каковым она никогда не станет.

Христианская любовь – это «невозможная возможность» увидать Христа в другом человеке, кто бы он ни был; человеке, которого Бог по Своему вечному и тайному промыслу решил ввести в мою жизнь, хотя бы на несколько мгновений, не только, как повод для «доброго дела» или филантропического упражнения, но как начало вечного общения с Самим Богом. На самом деле любовь и есть та таинственная сила, которая через все внешнее, случайное в другом человеке – его наружность, социальное положение, этническое происхождение, интеллектуальные способности – достигает души, единственного личного корня человеческого существа, частицы Бога в нем. Бог любит каждого человека, потому что Он Один знает бесценное и абсолютное сокровище – душу, человеческую личность, которую Он даровал каждому человеку. Таким образом, христианская любовь становится участием в этом божественном знании и даром божественной любви. Любовь не может быть безличной, потому что любовь есть именно чудесное откровение личности в одном человеке, личного и единственного среди общего и обычного. Это откровение того, что достойно любви в нем, того, что дано ему Богом.

В этом отношении христианская любовь иногда – противоположность социальной деятельности, с которой в настоящее время так часто сами христиане ее отождествляют. Для социального деятеля предмет его любви – не личность, но человек, отвлеченная единица, взятая из не менее отвлеченного человечества. Тогда как христианин любит человека, потому что он – личность. Там личность принимается как человек, здесь – человек рассматривается только как личность. Для социального деятеля личность не представляет никакого интереса, он часто приносит ее в жертву «общему интересу». Может показаться, и не без основания, что христианство довольно скептически относится к отвлеченному «человечеству»; но оно изменяет самому себе и совершает смертельный грех всякий раз, когда пренебрегает заботой об отдельной личности и любовью к ней. Подход социального активиста всегда футуристичен; он действует всегда во имя справедливости, порядка, достижения будущего счастья. Христианство мало заботится о загадочном будущем, но всю силу свою направляет на настоящий, решающий момент, когда надо проявить любовь. Оба эти подхода не исключают друг друга, но не должно их смешивать. Без сомнения, христиане несут ответственность по отношению к земной жизни и должны взять ее на себя и исполнить. Деятельность социального активиста принадлежит всецело земной жизни. Но цель христианской любви – за пределами земной жизни. Она сама по себе – луч, исходящий из Царствия Божьего; она проходит и переходит через все ограничения и условности земного мира, потому что ее движущая сила, как и цель, и завершение – в Боге. И мы знаем, что единственная постоянная и преображающая победа в этом мире, который «во зле лежит», – это победа любви. Настоящая и действительная миссия Церкви – напоминать человеку об этой личной любви и об его призвании наполнять грешный мир любовью.

Притча о Страшном суде говорит о христианской любви. Не каждый из нас призван работать для человечества, но каждый получил дар и благодать любви Христовой. Мы знаем, что все люди нуждаются в этой личной любви, признании их личной, особой души, в которой все творение Божие отражается особым образом. Мы также знаем, что в мире есть больные, голодные, потому что им было отказано в этой личной любви. И в конце концов мы знаем, что как бы узко и ограниченно в своих возможностях ни было наше собственное существование, каждый из нас несет на себе ответственность за какую-то крошечную частицу Царствия Небесного, именно благодаря тому, что мы обладаем этим даром любви Христовой. Таким образом, мы будем судимы за то, приняли ли мы на себя эту ответственность, проявили ли эту любовь или отказали в ней. Потому что, «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40).

 

* * * * *