V. АЛЬТЕРНАТИВА: ПРИНУДИТЕЛЬНАЯИМПЕРИЯ ИЛИ КОНФЕДЕРАЦИЯ НЕЗАВИСИМЫХ ГОСУДАРСТВ

 

В СССР существует не только национальный, но и русский вопрос. Национально русских никто не угнетает, но политически и социально русские так же угнетены и так же бесправны, как и другие на­роды. Раньше ссылались на латышей, евреев и кав­казцев, но теперь русских угнетают сами русские. От этого русскому народу не легче. Чтобы понять трагедию нерусских народов, важно знать истоки трагедии самого русского народа. Бесчисленное количество трудов посвящено «загадочной душе» русского человека, которому, оказывается, кнут нравится больше пряника. Но никто не хочет заме­тить, что под кнут он собственно попал в поисках пряника, пряника не только для себя, но и для всех, в интернациональном масштабе. Это в характе­ре русского человека – не будучи счастливым само­му, стремиться осчастливить всех. Руководствуясь благими намерениями он может губить себя и дру­гих. Недаром поэт сказал о русском человеке: «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». Широта его характера во многом объяс­няется свойствами как духовного, так и геополити­ческого порядка. Несправедлив Пушкин, сказав­ший, что русский человек ленив и нелюбопытен. Его первоначальная экспансия собственно не диктова­лась, как у других колонизаторов, меркантильными побуждениями в поисках соболиных шкур, золотых приисков или пленения чужеземцев с целью превращения их в своих рабов. Его толкал непреодо­лимый зуд крайнего любопытства: узнать, что лежит дальше за горизонтом, какие и как живут там наро­ды. Не случайно в космос первым полетел тоже русский человек. Колониальный аппетит пришел во время еды – народное любопытство, поставленное на службу государству, послужило делу экспансии, начиная с Ермака. Скромная по размерам террито­рии Московская Русь растянула свои границы от Балтики до Тихого океана и даже добралась до аме­риканского материка – территориально до Аляски и промышленно до самой Калифорнии. Русская тра­гедия обозначилась, когда Русь начала выходить за свои территориально-этнографические границы. Рас­ширение Руси привело к сужению, а потом и к лик­видации свободы русского человека. Человек, ко­торый хотел осчастливить других, стал самым не­счастливым человеком в мире. Историк Ключев­ский хорошо видел эту связь между разбуханием Российской, тоже в своем роде «лоскутной», Импе­рии и потерей русским народом свободы и граждан­ских прав. Он писал: «До половины XIXвека внеш­не территориальное расширение государства идет в обратно пропорциональном отношении к развитию внутренней свободы народа... По мере расширения территории вместе с ростом внешней силы народа все более стеснялась его внутренняя свобода ... На расширяющемся завоеваниями поприще увеличи­вался размах власти, но уменьшалась подъемная си­ла народного духа. Внешне успехи новой России напоминают полет птицы, которую вихрь несет и подбрасывает не в меру сил ее крыльев». Не только свободу терял народ, но он от внешних завоеваний не богател, как западные народы от их колониаль­ных грабежей, а, наоборот, становился еще беднее. Эту истину Ключевский выразил в лапидарной формуле: «Государство пухло, а народ хирел» (В. О. Ключевский, «Курс русской истории», т. 3, стр. 8). Именно в этом заключалось роковое отклонение русского исторического процесса от западного. Величие государства достигалось ценой физическо­го и духовного рабства. Так было всегда. Так оно и сегодня, когда, чтобы играть роль военной сверх­державы, надо держать людей на уровне жизни ма­лоразвитых стран, а границы самого государства -на замке. Именно из-за вечной нужды и порабощенности в русском человеке родилось глубочайшее чувство социальной справедливости, переходившее прямо-таки в патологическую ненависть к своим угнетателям. В том и другом он не знал меры. Все эти Пугачевы и Разины, Желябовы и Перовские, Нечаевы и Ткачевы и их гениальный синтез – Ле­нин могли родиться только в России. Именно эти крайности в русском характере – любовь и нена­висть, милосердие и жестокость, «все или ничего» – виртуозно были использованы Лениным и Троц­ким, когда они одной лишь бесшабашной социаль­ной демагогией легко навязали этому же народу беспрецедентный в истории казарменно-полицейский социализм. Русский народ так же не мечтал о таком социализме, как свободный человек не мечтает попасть в тюрьму. Обещанный «рай на зем­ле» обернулся величайшим в истории обманом. Однако, великий народ не имеет права пользовать­ся привилегией быть обманутым. Надевая цепи на самого себя, он не смеет заковывать в них другие народы. Да, его изнасиловали из-за оплошности, но, как выражался Маркс, оплошность простительна легкомысленной девушке, потерявшей из-за нее свою невинность, но никак не мудрому и вели­кому народу. Более того. На русском народе лежит историческая ответственность за его прямо-таки сказочное терпение. Сталин на торжествах в Кремле по поводу победы в войне похвалил русский народ именно за его терпение, добавив, что советское пра­вительство делало ошибки, за которые другой на­род прогнал бы свое правительство. Сталин был прав. Во время войны власть перешла от клики Сталина к вооруженному русскому народу. Он сверг и уничтожил чужеземных тиранов, но со­хранил своего тирана, да еще собственную победу приписал ему одному, первому дезертиру первого периода войны. В чем же причина этого нескончае­мого долготерпения?

Гитлер убил шесть миллионов евреев, из них его подданных было менее трехсот тысяч, а Сталин убил, по подсчетам проф. И. А. Курганова, 66 мил­лионов собственных подданных (в СССР пишут, что Сталин убил «только» 55 миллионов чел.). И все же ностальгия по нему возрастает. Ведь Хрущев потерял свой пост главным образом потому, что он разоблачил величайшего преступника в маске лже­бога. Но даже и Хрущев не решился на большее, чем вынести Сталина из мавзолея Ленина и похо­ронить его тут же на Красной площади. Удивитель­но, что и сегодня, в эру Горбачева и его «гласно­сти», через 35 лет после смерти тирана, вождей пар­тии все еще одолевают гамлетовские сомнения: «быть или не быть Сталину преступником?». Сомне­ниям не положил конец даже сам Горбачев, когда к 70-летию Октября дал «диалектический» ответ о ро­ли Сталина: «Руководящее ядро партии, которое возглавлял И. В. Сталин, отстояло ленинизм в идей­ной борьбе» («Правда», 3. И. 1987 г.). Но тут же добавил, что позже, в 30-х годах Сталин стал пре­ступником. Даже нашлись «инженеры человеческих душ» типа Чуева, которые повелительно требовали от Кремля: «Верните Сталина на пьедестал, нам, молодежи, нужен идеал»! Уникальный преступник как идеал советской молодежи – такое может напи­сать только духовный раб, а внимать такому призы­ву – только государственные рабовладельцы. Не­вольно задаешь себе вопрос, не имеем ли мы здесь дело с феноменом атавизма у потомков крепост­ных. Вспомним знаменитое лермонтовское: «Про­щай немытая Россия, страна рабов, страна гос­под...». Вспомним Чехова: «Надо по капле выдав­ливать из себя раба...». Вспомним еще раз и цитату Ленина из Чернышевского: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу – все рабы». Вспомним также и абсолютно правильный комментарий Ленина, который целиком можно отнести к рабам создан­ного им государства: «Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремления к своей свободе, но оправ­дывает и приукрашивает свое рабство ... такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам». Удивительным образом с ними сходна мысль талантливого совет­ского критика наших дней – Татьяны Ивановой в ее статье в «Литературной газете». Вот ее слова: «Не в том ли суть перестройки, что мы все обязаны очнуться, взять себя в руки и вспомнить свои ос­новные права, те права, за которые, не щадя себя, боролись наши предки, шли на каторгу... которые они отстояли в 1917 году ... Главное из этих прав было право на свободу... Перестроиться – значит побороть в себе рабство, одолеть собственное ничтожество».

Спрашивается, в чем же все-таки истоки вели­чия и «ничтожества» русского характера? Почему даже сейчас чисто внутренняя задача – «перестрой­ка» – тоже должна стать по Горбачеву мировой программой? Знаменитую формулу псковского инока Филофея о Москве: «Два Рима пали, третий стоит, четвертому не бывать» модернизировал не­давно московский «инок» из движения «Память»: «Москва – четвертый Рим плюс социализм», – ска­зал он. Московский «инок» явно перекликается с философией глобальной стратегии «перестройки» Горбачева. Горбачев, как и все его мессианские и коммунистические предшественники, начал с то­го, что уже в самом названии своей книги выразил суть своей исторической миссии: «Перестройка и новое мышление для нашей страны и для всего мира». Книгу он заключил словами: «Сейчас весь мир нуждается в перестройке... в качественном из­менении... Мы встали на этот путь и призываем встать на него другие народы и страны» (М. С. Гор­бачев, названная книга, Москва, 1987).

Почему свободные и процветающие страны Ев­ропы и Америки должны следовать примеру крем­левской перестройки, задуманной, чтобы вывести собственную страну из глубокого экономического и социального тупика? Ответ дал Горбачев в своем докладе к 70-летию Октября: «Перестройка» – это продолжение Октябрьской революции 1917 года; добавив: «Сегодня мы видим: человечество дей­ствительно не обречено вечно существовать так, как оно жило до Октября 1917 г. Именно Октябрь, именно социализм указывают человечеству марш­руты, ведущие в будущее» («Правда», 3. 11. 1987).

Страна, которая 70 лет прозябает в полунищете, указывает человечеству «маршруты, ведущие в бу­дущее» – что это: реальный анализ собственной си­туации или это ритуальный бред догматиков? Или это просто политическая шизофрения Кремля? Филофей мечтал о «Третьем Риме», Ленин – о «Ми­ровой советской республике», а Горбачев хочет про­вести мировую «перестройку». От Филофея до Горбачева прошло более 450 лет, а философия одна и та же? В чем ее секрет?

Бердяев думает, что корни русского максима­лизма надо искать в русском характере и русском образе мышления. Бердяев – русский философ ши­рокого образа мыслей. В своей роли интерпретатора «русской идеи» как человек истинно русский, он уникален, ибо еще не было другого русского мыс­лителя, который бы так свободно, так беспристраст­но мог говорить о собственном народе, как он. Бердяев любит выражаться парадоксами, порой бьющими в цель, но и нередко спорными. Когда Бердяев писал свою самую известную книгу «Рус­ская идея», перед его глазами была не собственная русская аудитория, а западный мир, всегда враж­дебный русскому самосознанию. Бердяев в какой-то мере потакал западным предрассудкам о Рос­сии. Отсюда и невероятная популярность Бердяева на Западе, тогда как в России он пользуется успе­хом большей частью у либеральных интеллектуалов. При всех этих оговорках, вытекающих из моего субъективного восприятия, все-таки вклад Бердяе­ва в «русоведение» по своей оригинальности пре­восходит все, что писали иностранцы и сами рус­ские на данную тему. Я не философ и не психолог, чтобы позволить себе рассуждения о русском ха­рактере и русской душе. Поэтому я и не судья пи­саниям Бердяева. И все-таки кажется, что без Бер­дяева нельзя понять политическую генеалогию «Филофей – Ленин – Горбачев», с одной только оче­видной оговоркой: в основе советского коммуниз­ма лежит не мессианская идея Филофея, как думает Бердяев, а всем известная коммунистическая идея английских утопистов Томаса Мора и Роберта Оуэ­на, итальянского утописта Томмазо Кампанеллы, французских утопистов Фурье и Сен-Симона и немецких утопистов Маркса и Энгельса с их так на­зываемым «научным социализмом». Марксизм, со­гласно самому Ленину, синтез «трех источников» французского социализма, английской классиче­ской политэкономии и немецкой классической фи­лософии. Да, коммунизм в Восточную Европу при­несли русские танки, но коммунизм в Китае и Ин­докитае, на Кубе и Эфиопии, в Анголе и Никара­гуа (продолжение следует) не продукт русской души, порой даже продукт антирусской души (Ки­тай, Югославия, Албания, Польша). Что же касает­ся русского вклада в коммунизм в виде знамени­той русской крестьянской общины, то ее коммуни­стическую роль Маркс признавал лишь в том случае, если еще до ее разложения, на Западе произойдет «пролетарская революция». Единственный и дей­ствительный вклад русских в марксизм исходит от Ленина и его ученика Сталина. Он может быть охарактеризован очень коротко: «тотальная и тота­литарная дегуманизация марксизма»,развивающая из него идею физического насилия («Диктатура пролетариата») и превращающая марксизм в идео­логическую сивуху, в эрзац-религию. Одно бес­спорно: глобальная концепция утопического ком­мунизма находится в каком-то родстве с глобаль­ной философией русского мессианства. Но Бердяев идет дальше, делая далеко идущие обобщения о характере русского народа. Народ в догматической фантазии марксистов, каким когда-то был и Бер­дяев, играет ведущую роль в истории. На самом де­ле народ есть то, что из него делают его водители. Обратное влияние очень условное. Но в каждом на­роде есть своя собственная специфика националь­ных черт, благородных и низменных, жестоких и милосердных, агрессивных и миролюбивых, кото­рыми политические манипуляторы пользуются, каждый раз апеллируя к той стороне полярных черт, которые наилучшим образом служат достижению поставленной ими цели.

В этом смысле Бердяев не прав, приписывая только одним русским поляризованные черты, свойственные любой нации. Однако полезно знать что же Бердяев говорит о русских национальных чертах. Бердяев начинает свою «Русскую идею» со знаменитой цитаты из Тютчева: «Умом России не понять, аршином общим не измерить, у ней особен­ная стать, в Россию можно только верить». Вся кни­га Бердяева посвящена тому, чтобы «умом Россию понять» и «аршином общим измерить». Выводы, к которым он пришел изложены в первой же главе. Вот наиболее яркие из этих выводов:

1. «Русский народ есть в высшей степени поля­ризованный народ, то есть совмещение противопо­ложностей. Им можно очароваться и разочаровать­ся, от него всегда можно ждать неожиданностей, он в высшей степени способен внушить к себе силь­ную любовь и сильную ненависть».

2. «По поляризованности и противоречивости русский народ можно сравнить лишь с народом еврейским. И не случайно, что именно у этих наро­дов сильно мессианское сознание».

3. «Противоречивость и сложность русской ду­ши может быть связана с тем, что в России сталки­ваются и приходят во взаимодействие два потока мировой истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ, в русской душе боролись два начала, вос­точное и западное».

4. «Есть соответствие между необъятностью, безгранностью, бесконечностью русской земли и
русской души, между географией физической и географией душевной. В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность, устремлен­ность в бесконечность, как и в русской равнине».

5. «Русский народ не был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он
был более народом откровений, вдохновений, он не знал меры и легко впадал в крайность».

6. «Два противоположных начала легли в осно­ву формации русской души: природная, языческая дионисийская стихия и аскетически-монашеское православие. Можно открыть противоположные свойства в русском народе: деспотизм, гипертрофия государства и анархизм, вольность; жестокость, склонность к насилию и доброта, человечность, мягкость; обрядоверие и искание правды; инди­видуализм, обостренное сознание личности и без­личный коллективизм; национализм, самохваль­ство и универсализм, всечеловечность; эсхатоло­гически-мессианская религиозность и внешнее бла­гочестие; искание Бога и воинствующее безбожие; смирение и наглость; рабство и бунт» (Н. Бердяев, стр. 5-7).

Немного дальше Бердяев связывает русскую идею империализма и коммунизма опять-таки с русской идеей мессианства: «После народа еврей­ского русскому народу наиболее свойственна мес­сианская идея, она проходит через всю русскую историю вплоть до коммунизма... Империалисти­ческий соблазн входит в мессианское сознание... Духовный провал идеи Москвы как третьего Рима был именно в том, что Третий Рим представлялся как проявление царского могущества, потом как империи, и, наконец, как Третий Интернационал» (там же, стр. 11-12).

Потом русское чисто религиозное мессианство переместилось в область политическую и стало кредо русского империализма. Бердяев пишет: «В русском мессианизме, столь свойственном русско­му народу, чистая мессианская идея Царства Божье­го, царства правды была затуманена идеей империа­листической, волей к могуществу. Мы это видели уже и в отношении идеологии Москвы – Третьего Рима. И в русском коммунизме, в который перешла русская мессианская идея в безрелигиозной и анти­религиозной форме...» (там же, стр. 197-198).

При всем своем внешне русском нигилизме и критичности по отношению к «поляризованным» чертам русского народа, при всем пафосе свободы и осуждении тирании русский империализм для Бер­дяева – не следствие, а искажение и русской истории и русского мессианства. Вот его заключение: «Русские думали, что Россия – страна совсем осо­бенная с особенным призванием. Но главное была не сама Россия, а то, что Россия несет миру, прежде всего – братство людей и свободу духа. Русские устремлены не к царству этого мира, они движутся не волей к власти и могуществу. Русский народ по духовному своему строю, не империалистический народ, он не любит государство. Вместе с тем, это -народ – колонизатор и имеет дар колонизации, и он создал величайшее в мире государство... Полу­чилась болезненная гипертрофия государства, давив­шего народ и часто истязавшего его. В сознании рус­ской идеи, русского призвания в мире, произошла подмена. И Москва – Третий Рим, и Москва – Тре­тий Интернационал связаны с русской мессианской идеей, но представляют ее искажение. Нет, кажется, народа в истории, который совмещал бы в своей истории такие противоположности. Империализм всегда был искажением русской идеи и русского призвания» (там же, стр. 218).

Когда Бердяев заносил на бумагу эту «Русскую идею» – это было уже в 1946 году – «Москва – Третий Рим» закрыла свой «Третий Интернацио­нал», но расширила свои границы в Европе до са­мой Эльбы, включив в свой состав полдюжины во­сточноевропейских государств, одну треть Герма­нии, половину Австрии, а в Азии всю Маньчжурию, южный Сахалин и Курильские острова прямо под носом у Японии. Но я всегда делал и делаю разни­цу между царским империализмом и империализ­мом советским. Разница не в субстанции обоих ти­пов империализма, разница количественная и каче­ственная. Царский империализм не был глобальным даже в маске мессианства, он был региональным – евроазиатским. Советский империализм – глобаль­ный, ибо его стратегическая цель – создание комму­нистического общежития во всем мире. Качествен­ная разница беспримерна по своей чудовищности – царизм преследовал цель умиротворения непокор­ных народов, большевизм – истребление непокор­ных методами массового террора и даже геноцида по расовому признаку, как у Гитлера (поголовная депортация чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкар, крымских татар, калмыков, месхов, немцев По­волжья) . Царизм практиковал политику русифи­кации, но ни одному царю не приходила в голову мысль денационализировать нерусские нации Рос­сии, заставляя их поголовно изучать русский язык вместо родного языка.

Но главный недостаток тезисов Бердяева о русском характере заключается, на мой взгляд, в их «неисторичности». Бердяев пишет в конце первой половины XXвека о русском народе, жив­шем в позднем средневековье. Отсюда легковесная игра в терминологию: «Москва Третий Рим» Филофея, которая как бы по столбовой дороге рус­ской истории ведет прямо к Москве «Третьего Ин­тернационала» Ленина. Недостаток такой схемы в том и заключается, что тот русский народ, о кото­ром Бердяев рассуждал, давным-давно был на клад­бище. 1917 год – это разрыв русской духовной и национальной истории с прошлым. Тот русский на­род, который совершил Октябрьскую революцию, вербовался, кроме группы обманутых идеалистов, из «люмпен-пролетариев» Маркса, анархистов Баку­нина, нигилистов Тургенева, «бесов» Достоевского, руководимых не только кающимся дворянином Ле­ниным, но и уголовниками типа Сталина. Советский народ, который вырос из этой революции, этот «ин­тернациональный гибрид», во многом носит другие черты характера, нежели те, которые были знакомы Бердяеву. Одни из них унаследованы от его новых вероучителей, а другие благоприобретены при но­вой политической системе. Этот народ поэтому и называется сегодня не «русским народом», а «со­ветским народом» (термин бессмысленный, ибо он указывает не на национальность, а на политическую систему) и существует уже в четвертом поколении. Ровесникам Октября уже более 70 лет, а родив­шиеся после 1917 г. составляют 90% населения. За это время успели уже сложиться новые черты в характере как русского, так и нерусских народов советской империи. Вернее будет сказать, что об­разовались не новые полярные черты, а новые по­ляризованные народы в каждом народе. Произош­ло это на основе его искусственного разъединения на части, когда «молчаливое большинство», вопре­ки всем усилиям идеологов, осталось самим собой, другая же часть поддалась разложению. Разложив­шаяся часть, готовая на все и вся, представляет со­бой социальную и интернациональную клоаку, которую выпестовал сталинизм, превратив ее в опо­ру своей власти. Нынешние трудности Кремля были предопределены не столько утопическим по замыслу и антиэкономическим по существу «социа­лизмом», сколько систематической и преднамерен­ной практикой сталинской машины власти, направ­ленной на тотальное разрушение, растление и опле­вывание тысячелетнего духовного мира русского человека – его истории, его культуры, его религии, его традиций, его души. Русского человека, верую­щего в Бога, чтущего исторические святыни и на­циональные идеалы, сталинский режим перековал в «советского человека» – в ханжу и хама, – неве­рующего ни в какие идеалы – ни в небесные, ни в земные, ни даже в собственные социалистические. Да, режим во многом преуспел в разрушении старо­го духовного мира русской нации, но потерпел исто­рическое поражение, когда он попытался внести свои собственные идеалы в образовавшийся духов­ный вакуум. Теперь все знают, что сам марксизм -это род новой атеистической религии, которая обе­щала рай не на небе, как все классические мировые религии, а «рай на Земле». Этим собственно и объ­яснялся триумф социальной демагогии большеви­ков в 1917 году.

Однако то, что тогда служило в глазах невеже­ственной массы преимуществом новой религии перед классическими религиями, разоблачилось впоследствии, когда от теории перешли к практи­ке, когда обещанного «рая на Земле» не состоялось! «Критерий истины – практика», – говорят марк­систы. Практика как раз показала, что на русской земле можно построить все что угодно – от ленин­ской революции до сталинской инквизиции, – но построить коммунизм на ней невозможно. Сами советские коммунисты никому не позволят по­строить даже ту первую фазу коммунизма – социа­лизм без материальных привилегий для бюрокра­тии, какой обещал Ленин в «Апрельских тезисах» и в книге «Государство и революция». Хрущев хотел построить коммунизм в СССР за 20 лет – слетел. Ельцин хотел построить ленинский социализм без материальных привилегий для бюрократов хотя бы в одной Москве, – тоже слетел. Если Горбачев по­пытается посягнуть на эти привилегии еще до того, как он уберет брежневцев из ЦК, – то слетит и он. Ведь пресловутый «советский народ» собственно и состоит из одной этой бюрократии, для которой нынешний строй и есть заветный «социализм».

Как велик численно этот «советский народ»? Горбачев назвал число бюрократов в хозяйствен­ном и партийно-советском управлении: восемнад­цать миллионов человек! Это число совпадает с численностью самой коммунистической партии, что совсем не означает, что все члены партии принад­лежат к «советскому народу», а среди беспартийных нет «советских людей». Многомиллионная армия сексотов – подонки общества – это тоже «совет­ский народ». Номинально державная нация – рус­ский народ – не причастна к власти, ибо власть не от нее и не через нее, а от партии, через партию, во имя партии, через политическую систему, которую я назвал партократией. Сама эта партия составляет какую-нибудь десятую часть взрослого русского населения. Она когда-то представляла, по Ленину, «ум, честь и совесть эпохи». Глубокие душевные травмы причинила эта «совесть эпохи» и самому, по существу своему антисоветскому, русскому народу, который вынужден адаптироваться в сложившихся условиях, чтобы выжить. У него поэтому появи­лись специфические «советские черты», которые не были присущи бердяевскому русскому наро­ду: абсолютная апатия к духовным исканиям, атрофия всякого гражданского чувства и граждан­ского достоинства, паническая приверженность страху перед начальством, рабская покорность са­мым диким актам произвола режима, гениальное политическое двуличие и целенаправленная ложь как средство самострахования, обожествление соб­ственных палачей, как великих мудрецов, осужде­ние их жертв, как извергов рода человеческого, -таков далеко не полный список благоприобретен­ных черт советского образа «духовной жизни». Эти черты до того вошли в кровь и плоть многих, став привычными жизненными ориентирами, что они и породили массовую психологию безмолвных рабов. Эти черты не привилегия одних русских. Они привиты в разной степени и всем нерусским. Такой народ именно и нужен большевикам, ибо мало ве­роятно, чтобы поляризованный бердяевский рус­ский народ примирился бы с советской тиранией и советским социализмом.

Вернемся к национальному вопросу. Примеров физического геноцида много в истории, но духов­но-этнический геноцид впервые начал практиковать только советский империализм. Этот этнический геноцид Москва начала с языка. Если есть что-ни­будь извечное, сокровенное и судьбоносное, доми­нанта всех чувств и идей в каком-нибудь малень­ком или великом народе – то это его националь­ное самосознание – самосознание своей неповтори­мости, уникальности. Но возникает и ощущение обреченности, если народ лишится первого атрибута своей уникальности – национального языка. Отсюда следует, что в любом имперском многонациональ­ном государстве правительство в национальном во­просе вело политику языковой денационализации покоренных наций и навязывания им языка держав­ной нации. Однако и здесь советский тип империа­лизма сказал новое слово: не только практиковать языковую денационализацию, но и денационализацию историческую, систематически вычеркивая из памяти народов их историческое прошлое. Пресло­вутые «пять признаков империализма» Ленина от­носительно классического империализма западных держав оказались невинными «родимыми пятнами» по сравнению с тем, что готовил народам совет­ский социалистический империализм. Советский им­периализм динамичен и привлекателен, ибо он бес­подобен в искусстве маскировки своего антинацио­нального лица, стратегических целей в формулах надрасового интернационализма, он коварен в ме­тодах и средствах их достижения, он бесподобен на поприще социальной демагогии и политическо­го фарисейства. Колониальная система классиче­ского империализма в покоренных странах инте­ресовалась в первую очередь и главным образом материальным фактором – выкачкой из колонии материальных ценностей; советский социалистиче­ский империализм интересуется в первую очередь и главным образом человеческим фактором – как привести в свою веру покоренные народы, как перековать людей, хорошо понимая, что после этого остальное приложится само собой.

Динамичность советского империализма выра­зилась и в той своеобразной форме организации самой империи, которую не знала ни одна класси­ческая империя на Западе. Советский империализм объявил свои колонии «независимыми» государ­ствами со всеми атрибутами, которыми характери­зуются независимые государства – здесь свои на­циональные правительства, свои национальные пар­ламенты, свои национальные коммунистические партии, свои национальные флаги, свои националь­ные гербы, но у этой конструкции есть один недо­статок – она насквозь фальшива, ибо управляют советскими «независимыми» республиками не из их собственных столиц, а из Москвы. Ленин, как и Маркс, утверждал, что капиталистические монопо­лии, концентрация и централизация производства с общественным трудом создали готовые формы перевода экономики на социалистические рельсы, только надо снять с этого производства его капи­талистическую оболочку. Аналогичное можно ска­зать и о советских «независимых» республиках – своей бутафорией «независимых» «суверенных» советских национальных республик Москва созда­ла готовую форму их будущей подлинной незави­симости, но только надо вывести их из-под власти Кремля. Все предпосылки к этому, по иронии судь­бы, создали сами большевики: национальную куль­туру, национальную интеллигенцию, национальные кадры, которые когда-нибудь скажут: «Мы хотим быть хозяевами в своем национальном доме!».

Я утверждаю, что дорога к свободе и сувере­нитету самого русского народа лежит через разло­жение советской империи.

Чтобы уяснить данную проблему, важно рас­ширить ее рамки. Исследуя рост национального самосознания нерусских народов советской импе­рии, нельзя игнорировать другой феномен эпохаль­ного значения – рост национального самосознания самого русского народа. Мы видели, что первона­чально классический большевизм Ленина ставил перед своими идеологами генеральную задачу – исторической и идеологической дерусификации русского народа. Поэтому изгонялось из духовного обращения все то, что свидетельствовало о вели­чии русского народа, русских государей, русских полководцев, русских святых, русских первоот­крывателей, русских колонизаторов, то есть всех тех, от кого большевикам досталась сама велико­русская империя. Конечная цель как была, так и осталась и по сегодня: изгнать из обращения поня­тие – «русский патриотизм», заменив его «совет­ским патриотизмом», чтобы Иван и всерьез сде­лался «гомо советикус» Александра Зиновьева, не помнящим родства. В основе русской нации лежали, кроме языка и культуры, два духовных фактора – русская православная религия и рус­ское государственное правосознание, хотя и им­портированные извне, но русифицированные в вековых традициях народа. Куда легче было фи­зически уничтожить почти поголовно духовен­ство, 130 тысяч помещиков и столько же «бур­жуев» в России, чем искоренить из сознания на­рода как раз эти духовные факторы. Наилучшее свидетельство банкротства большевистской марк­систской идеологии перед неистребимым духом рус­ского религиозного и патриотического сознания принесла «отечественная война», когда страна бы­ла спасена от оккупантов не под знаменем марк­сизма, а под знаменем русского патриотизма («ам­нистия» православной церкви, амнистия русских князей и полководцев, «закрытие» Коминтерна и т. д.). Послевоенный поход против «космополитов» и «низкопоклонников» бил в ту же точку – экс­плуатировать русский патриотизм в иных целях. «Иные цели» были, как и во время войны, – ковар­ные. Подготовить новую «великую чистку» для воз­вращения джина обратно в бутылку, вынужденно выпущенного из нее во время войны. Этот джин был его величество «русский дух». В этом заклю­чался и исторический смысл пресловутой ждановщины, которая целила не только в еврейских «кос­мополитов», но и в русских «низкопоклонников».

Едва успел Сталин осудить «низкопоклонни­ков», казнить «сионистов» (1952 г.) и посадить за решетку «врачей вредителей» («заговор врачей»), как ему помогли умереть его ближайшие русские соратники, в которых проснулся в какой-то мере тот же «русский дух» – Маленков, Хрущев, Булганин плюс изменивший ему земляк Берия. (Я на­хожу подтверждение своей гипотезы из «Загадки смерти Сталина» в записках К. Симонова, который не исключает, что Сталин умер в результате загово­ра Берия. См. журнал «Знамя», № 4, 1988).

Последующая эпоха – хрущевско-брежневская – была эпохой в духе великорусского самодержа­вия в формулах псевдоинтернационализма, кото­рые не вполне удовлетворяли русских, но больно ущемляли нерусских. Эпоха «гласности» дает, правда, в очень ограниченных рамках, высказаться о своих национальных стремлениях, как русским, так и национальным представителям. Националы ответили на гласность требованием, чтобы их род­ной язык был признан государственным языком, а русские – потоком разоблачительной литературы о сталинщине, об эре брежневского «застоя» и яв­лением «Памяти».

«Память» для меня это весь «советский мир» в миниатюре. В этом микрокосме представлены раз­ные течения с их внутренними противоречиями -монархисты и анархисты, православные и атеисты, патриоты и антисемиты, ленинцы и столыпинцы плюс засланные сюда ячейки новых зубатовых из КГБ. В движении «Памяти» видны не только оттал­кивающие черты шовинизма, но и бунт здорового русского патриотизма против марксистского мра­кобесия в настоящем и протест против марксист­ского вандализма в прошлом. Взаимодействие таких исключающих друг друга элементов и идей­ных течений в русском движении, вероятно, лежит в той же плоскости поляризованных противоречий в русском характере, которую нарисовал нам Николай Бердяев. «Память» – трещина в мнимом монолите «единства партии и народа» и как таковая – прецедент величайшей исторической значимости с непредсказуемыми последствиями. И тут полезно вспомнить мысль великого француза Вольтера: Я не разделяю ваших взглядов, но я буду до последнего вздоха защищать ваше право иметь свои собствен­ные взгляды, добавив: кроме шовинистических.

Представители творческой интеллигенции на­циональных республик потребовали от Москвы от­каза от установки интерпретации исторического и культурного прошлого нерусских народов в духе великорусской концепции старых исторических школ времен царизма. Они потребовали вернуться к Ленину и Покровскому в оценках национально-ос­вободительных движений в старой России. Без давления снизу советские верхи никогда не шли на уступки и повороты в своей политике. Чем больше такое давление, тем радикальнее сами повороты, осуществляемые, чтобы предупредить социальный взрыв, называемый революцией. Ленин как бы предвосхитил ситуацию в СССР в конце брежнев­ской эры, когда писал: «Основной закон револю­ции, подтвержденный всеми революциями и в частности, всеми тремя русскими революциями, состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуатируемые и угнетенные массы со­знали невозможность жить по-старому и потребо­вали изменения: для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-ста­рому, лишь тогда, когда «низы» не хотят старого и когда «верхи» не могут no-старому, лишь тогда революция может победить» (Ленин, т. XXV, 3 изд., стр. 223, курсив мой – А.А.).

Такое положение сложилось как раз в Совет­ском Союзе сегодня. Это заметил даже известный советский поэт Булат Окуджава, когда сказал: «Революционная ситуация есть, а революционеров нет»! Как раз цель перестройки – предупредить такую революцию.

Русские патриоты обычно говорят: «Русские – первая жертва коммунизма». Это несомненно так, но отсюда следует и логический вывод: русские пер­выми должны и сбросить его либо революционным переворотом сверху, либо легальными методами мирной революции снизу, чему примером служит славная польская «Солидарность» со своей «мирной пролетарской революцией» в августе 1980 года.

Вновь, со времени Октябрьской революции, Россия стоит перед судьбоносным этапом своего развития. Сегодня впервые обозначились историче­ские шансы мирного перехода от монопартийной ти­рании к правовому государству. Русское националь­ное движение, отказавшееся от губительной для не­го же имперской концепции, и сомкнувшееся с на­циональным движением нерусских народов совет­ской империи под старым лозунгом Герцена времен польского восстания 1863 г. – «За вашу и нашу сво­боду», – приведет к триумфу свободы и демокра­тии на всей территории СССР. Если Маркс был в чем-нибудь прав, то в своем знаменитом изречении: «Не может быть свободным народ, который угне­тает другие народы». И здесь есть с кого брать при­мер – с западных империй, которые после войны – одни добровольно, другие вынужденно – дали не­зависимость своим колониям. Над крупнейшей из них – над Британской империей – не заходило, как выражались, солнце. Во времена расцвета этой империи ее премьер Дизраэли говорил, что британ­ские колонии – жернова на шее Англии. Потомки Дизраэли были достаточно разумны, чтобы по-хоро­шему избавиться от этих «жерновов». Англия ничего не потеряла, но выиграла. Многие из ее бывших колоний, в том числе и такая великая страна, как Индия, объединились в добровольное «Британское содружество народов». Если Россия последует примеру Англии, то выиграют все – русский и нерусские народы. Единственный путь к этому -роспуск принудительной империи и провозглашение конфедерации независимых государств из числа национальных республик, которые готовы войти в нее добровольно.

В этой связи интересен национальный пункт из «Кельнского обращения», подписанного известны­ми в СССР и на Западе русскими писателями и пуб­лицистами из новой эмиграции. Если содержащие­ся в этом пункте мысли в какой-то мере отражают настроения русской интеллигенции в самом СССР, то это было бы величайшим прогрессом на путях решения национального вопроса. Вот, что гласит названный пункт:

«Важнейшим условием социальных преобразо­ваний могло бы стать обретение различными наро­дами страны фактической национальной независи­мости. Декларированное в советской конституции право наций на самоопределение, вплоть до выхода из состава СССР, должно воплотиться в реальный процесс превращения империи в добровольное со­дружество независимых государств, с гарантиро­ванным правом для членов этого содружества на выход из него. Существование империи стало во всех отношениях вопиющим анахронизмом и одним из важнейших препятствий социальному, экономи­ческому и культурному прогрессу страны. «Велфер-империя», в которую в настоящее время пре­вратился Советский Союз, в первую голову исто­щает духовный и материальный потенциал самого имперского народа. Опыт национальных движений только последнего времени (Казахстан, Армения, Азербайджан, Прибалтийские республики, движение крымских татар, борьба украинцев и белорусов за признание родного языка в качестве государствен­ного и т. д.) убедительно свидетельствует, что на­циональные проблемы, возникшие уже в советский период истории страны, не могут быть решены удов­летворительным образом в рамках сохранения та­кой империи» («Русская мысль», 1.4.1988, Париж). Вторгнутся ли «перестройка» и «новое мышле­ние» в область национальных отношений, зависит от исхода борьбы между реформаторами и кон­серваторами на верхах советского господствующего класса. Ситуация здесь очень запутанная, соотноше­ние сил неясное, противоречия острые, и поэтому было бы легкомысленно отважиться на какой-ли­бо обоснованный прогноз. Кремль отрицает, что существуют противоречия и разногласия, как в общей политике, так и по национальному вопросу, и этим косвенно подтверждает их наличие.

Верно, на международной арене, и тут никаких разногласий нет, «перестройка» сработала отлично. Горбачев одной лишь риторикой, заимствованной из толкового словаря демократии, покорил За­пад. Нет ничего легче, как покорить добродушную демократию, умело пользуясь ее же философией, но покорить или околпачить риторикой собствен­ный народ – дело абсолютно безнадежное, ибо у этого народа долгий и трагический исторический опыт; сколько обещаний, сколько обманов, сколь­ко кровавых преступлений совершал режим от име­ни и во имя социализма? Народ учили и выучили ничему не верить. На встрече Горбачева с писателя­ми и журналистами один из его советников – В.М. Фалин – эту же истину выразил другими словами: «Мы кредит доверия исчерпали или близки к тому, чтобы исчерпать. И мы можем сегодня писать толь­ко правду, всю правду» («Правда», 13. 1. 1988.), Если эта «вся правда» сводится только к тому, чтобы второй раз после Хрущева поносить имя Ста­лина на страницах советской печати, не затрагивая субстанции созданной Сталиным партии, государ­ственной машины и социального порядка, то это занятие не только заведомо бесплодное, но и опас­ное в виду наличия гигантского взрывчатого ста­линского потенциала в рядах партии, армии и КГБ. Если на то пошло, Сталин страшен не столько чудовищным террором в прошлом, хотя он и в этом превзошел всех тиранов в истории вместе взятых, сколько он неизмеримо страшен живучестью своего духа в настоящем: в образе мышления, в образе действия, в образе жизни, во всем психологиче­ском комплексе людей. Сталинизм живет не толь­ко в каждом активисте системы, но и в каждом че­ловеке, если даже он и убежденный антисталинист, ибо сталинизм – это повальная психологическая травма, перешедшая по наследству в хроническую духовную болезнь всей нации. От такой болезни вы­лечиваются не заклинаниями, а исполинским шо­ком. Таким шоком мог бы явиться организован­ный сверху взрыв всей сталинской государствен­ной машины от базиса до надстройки и переход верховной власти в СССР от партии к государству с подлинно демократической конституцией, с раз­делением парламентской, исполнительной и судеб­ной властей, со свободой совести, слова, печати, собраний, демонстраций, союзов и политических партий, с одинаковым доступом для всех к сред­ствам массовой информации, с полной свободой выезда и возвращения в страну для всех граждан, с превращением самого СССР в конфедерацию не­зависимых государств. Иначе нынешнее экспериментирование над сталинской машиной в целях ее «демократизации» может кончиться тем, чем кон­чились эксперименты Хрущева – вторым триумфом неосталинистов.

Сейчас советским государством правит «трой­ка»: Горбачев – Лигачев – Чебриков. Распреде­ление ролей между ними рисуется мне, образно вы­ражаясь, так: Горбачев – главноуговаривающий, Лигачев – главноуправляющий, Чебриков – главно-надзирающий. Что же касается партии, то на ее вер­шине произошло беспрецедентное структурное раз­двоение власти: генсек Горбачев – председатель Политбюро ЦК КПСС, то есть глава «говорильни» -малого «партпарламента» (большой «партпарламент» – это пленум ЦК); «второй секретарь» или «второй генсек» Лигачев – председатель Секрета­риата ЦК КПСС, то есть глава фактического партий­ного и советского правительства. Над действиями их обоих бдительно надзирает третий член «триум­вирата» – шеф КГБ Чебриков. Этот «триумвират» является главным «механизмом торможения» пере­стройки, ибо каждый из его членов, как лебедь, рак да щука из басни Крылова, тянет партийно-госу­дарственный воз в разные стороны: щука Чебриков тянет его в зловонное болото оголтелой сталинщи­ны, рак Лигачев пятится назад в «славные трид­цатые годы», как он сам выразился однажды, лебедь Горбачев стремится в фантастическую высь, «а воз и поныне там». И великий баснописец объяс­нил, почему это так: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет и выйдет из него не дело – только мука».

Такая ситуация на вершине Кремля сложи­лась не случайно. Марксист объяснит ее философ­ски – «бытие определяет сознание», исторически «мертвые хватают за живых», диалектически конфликтом между поколениями. В каждом из таких толкований есть свой резон. Ведь за «рево­люционную перестройку во всех сферах» взялись вчерашние реакционеры, но из разных поколений. Духовно воспитанные на Сталине или на раскавы­ченном Сталине, политически выдвинувшиеся в безмятежную эпоху «застоя», то есть в эпоху гос­подства политического болота с частичной ресталинизацией, которая на два десятилетия законсерви­ровала «перестройку» Хрущева, эти организаторы новой перестройки освобождаются от старого мыш­ления весьма туго и по разному, как бы пропор­ционально их возрасту – старики, которым сталин­ская прививка вошла в плоть и кровь и закрепи­лась более органически, тоже хотят перестройку, но без того, чтобы предать анафеме самого Стали­на, – «молодые»,которых Хрущев успел заразить бациллами антисталинизма, – не мыслят себе пере­стройку иначе, как с полным разрывом со сталин­ским прошлым.

Сегодня уже очевидно, что «стариков» воз­главил Лигачев, а «молодых» – Горбачев. На ап­рельском пленуме ЦК КПСС (1985) обе группы заключили «исторический компромисс» и догово­рились приступить к перестройке только в двух областях – экономической и отчасти социальной, не трогая систему политическую, но очень скоро выяснилось, что невозможны никакие радикаль­ные экономические и социальные реформы без ра­дикальной реформы установленной Сталиным поли­тической структуры и органов ее управления. Вот тогда начались разногласия между «стариками» и «молодыми», между консерваторами и «рево­люционерами». Решить этот спор был правомочен только пленум ЦК КПСС, а он состоял и после XXVIIсъезда партии на 64% из членов ЦК брежневского времени, симпатия которых была на стороне сталинистов в Политбюро. В этих условиях Горба­чев прибег к гениальному трюку в партийной поли­тике, который впервые применил сам Ленин, когда против его стратегии захвата власти в «Апрельских тезисах» 1917 г. («перерастание буржуазно-демо­кратической революции в революцию социалисти­ческую») единогласно выступил весь его больше­вистский ЦК. Ленин решил играть в «демократию» и потребовал перенести стратегический спор из ЦК на широкое обсуждение всей партии. Это была пер­вая ленинская «гласность». Для ее успеха в свою пользу Ленин возглавил газету «Правда», выставив оттуда Каменева и Сталина, отвергавших «Ап­рельские тезисы». Через пару недель вся партия ста­ла на точку зрения Ленина. В конце апреля Всерос­сийская партконференция избрала новый ЦК, объ­явивший «Апрельские тезисы» программой буду­щей большевистской революции. Нынешняя «глас­ность» как раз и смахивает на этот ленинский так­тический маневр в борьбе за власть над ЦК.

У Ленина можно учиться только тактико-стратегическому искусству, но у него нельзя учить­ся вопросам философии права и правового госу­дарства, ибо в этих вопросах Ленин духовный отец Сталина. Поэтому надо отказаться от детской иг­ры в политические прятки: не противопоставлять Сталина Ленину, что нелепо и абсурдно, а открыто критиковать порочную правовую философию Лени­на и основанную на ней уголовную практику Стали­на. Вот тогда все станет на свое место. Пока Ленин пользуется привилегией абсолютной безгрешности, а его произведения рангом марксистского «свя­щенного писания», все разговоры о гласности и демократизации не достигнут цели – «перестроеч­ной революции» в мозгах людей. Даже источник

нынешнего кризиса национальных отношений не в Сталине, а в Ленине. Теорию слияния всех народов России в одну нацию, то есть политику русифика­ции, выдвинул, как мы видели, еще до революции сам Ленин, а не Сталин. Этническую карту Россий­ской Империи после революции искромсал, по мето­ду «слияния наций», тот же Ленин, а не Сталин.

Ленин был великий мастер в революционном разрушительном творчестве, но в государственном созидательном творчестве он подготовил только Сталина. Даже оружие по уничтожению своей боль­шевистской партии и ее руководящего штаба – ЦК – вручил Сталину сам Ленин, когда ввел про­должающееся и поныне «осадное положение» в пар­тии в виде резолюции «О единстве партии», соглас­но которой партаппарат был поставлен над пар­тией, с запрещением в партии всего того, что рань­ше считалось демократическим правом каждого: инакомыслия, групп, фракций, несогласных с парт­аппаратом. Именно опираясь на эту резолюцию, ко­торую Ленин неожиданно и без обсуждения в самой партии, навязал Xсъезду партии в 1921 г., за год до того, как Сталин стал генсеком, Сталин уничтожил сначала всю «ленинскую гвардию», а потом и ленин­скую партию. Так и получилось: Ленин посеял ветер, а ленинская партия пожала бурю! Нет уж, без снятия табу на критику Ленина, Сталин будет жить и дальше, как «Ленин вчера».

Как Сталин – из Ленина, так и чередующиеся генсеки, в свою очередь – из Сталина, ибо все они учились своему искусству управления государством непосредственно у него, на его деяниях и на его практических инструкциях. Недаром один партий­ный политик периода Брежнева сказал: «Мы изъяли из библиотек творения Сталина, но сами мы вынуж­дены частенько заглядывать туда».

Разногласия и серьезные расхождения между реформаторами и консерваторами в Политбюро и на пленуме ЦК факт абсолютно бесспорный. Но это не исключает и существования сговора между Гор­бачевым и Лигачевым о распределении ролей между ними по тактическим соображениям, поскольку оба стоят на позициях «перестройки», которую каждый понимает по своему. Это нужно для успе­ха задуманной стратегии в обеих сферах – внутри страны и во внешней политике. Внутри страны -Лигачев обязан повести на «перестройку» консер­вативную партийно-государственную бюрократию, во внешней политике Горбачев должен внушить Западу «новое мышление» и нарисовать привле­кательный процесс превращения режима диктатуры в правовое государство, которому следовало бы открыть дверь в западный мир вообще и в «обще­европейский дом» в особенности, для получения кредитов, техники и технологии.

На Западе все мерят на свой аршин, преувели­чивают возможности Горбачева, игнорируют факто­ры, которые его связывают. Однако, после Ленина и Сталина, направление и приоритеты советской по­литики решают не сильные личности, как бы они ни выделялись во вне и какие бы титулы они ни носи­ли, а «силовые факторы» и их координированная воля в «треугольнике власти» – КГБ, армия и парт­аппарат. Генсек, выдвинутый этим «треугольни­ком», от него и зависит. Как только он уклонится от заданной ему линии, он падет, даже если будет са­мым популярным в народе лидером. Каждый, кто внимательно следит за делами в самой партии, знает, что она вместе с моральным авторитетом, из-за тотальной коррупции в ее руководящих ор­ганах, потеряла в какой-то мере и свою былую власть, тогда как власть двух других «углов» КГБ и армии – осталась незыблемой. «Гласность» и «открытость» бьют по КГБ, разоружение и реви­зия глобальной военно-политической стратегии бьют по интересам армии. Это зловещая загадка нашего времени, насколько и до каких границ эти два стол­па, на которых только и держится сам советский режим, позволят реформаторам подмывать фун­дамент супердержавы. Советские вооруженные си­лы и политическая полиция слишком уж хорошо понимают, что в логическом конце тотального разоружения, «революционной перестройки», глас­ности и действительной демократизации с ее неиз­бежной децентрализацией «единой и неделимой власти» Москвы, обозначатся не только разложение советской империи изнутри и выход из-под ее конт­роля восточноевропейских стран, но и потеря Со­ветским Союзом его позиции мировой супердержа­вы, поскольку супердержавой СССР стал не в си­лу своей экономической и технико-технологиче­ской мощи, как Америка, а исключительно из-за превосходства советского оружия. Россия всегда дорожила своим военным величием больше, чем своей социальной благоустроенностью. Когда после победы союзников в Крымской войне 1853-56 го­дов Россия вынуждена была топить свой Черномор­ский флот, русские адмиралы и генералы плакали прямо на глазах у солдат.

Россию сейчас никто не побеждал, ее военные корабли присутствуют на всех мировых морях и океанах, ее наземные силы со стратегическими атомными ракетами превосходят силы противника. Кто захочет добровольно уничтожить все это, вызо­вет у доморощенных милитаристов не слезы, а взрывчатый гнев против собственных правителей, как это случилось с Хрущевым, когда он начал сокращать армию, военный бюджет и свертывать военную индустрию.

Борьба за власть в Кремле, борьба между реформаторами и консерваторами стала совер­шенно очевидной на только что закончившейся XIXпартконференции. В интересах народов СССР, чтобы из этой борьбы победителем вышел Горбачев, но в конечном итоге в интересах Запада была бы победа Лигачева, ибо он ясен, как Ленин и пред­сказуем, как Сталин.